Что есть объективное ratio? - 2
То есть проблема здесь состоит в том, что «я дышу» или «я кушаю» является не менее достоверным и очевидным основанием нашего существования, чем картезианское «я мыслю». Но из того, что вы хорошо мыслите, еще вовсе не следует, что вы будете хорошо кушать (особенно в России), а если вы хорошо покушали - из этого еще вовсе не следует, что вы сможете так же хорошо мыслить. Между этими двумя реальностями существует определенный разрыв. И как лучше обосновать достоверность своего существования - во многом зависит от индивидуальности: для ученого физика его опыты, теории и цифры гораздо более достоверная реальность, чем еда (особенно в России), и эта реальность вовсе не связана с тем, где и с кем он будет обедать, а для россиянского чиновника или чекиста достоверность его существования скорее определяется величиной счета за обед в хорошем ресторане, нежели какими-то абстракциями.
И оба будут по-своему правы. Среди ученых физиков очень мало хороших спортсменов, и в процессе мышления человек нередко теряет связь с объективным миром, в то же время среди спортсменов не так много любителей о чем-то размышлять, так как когда тягаешь штангу или бежишь за мячом - уже не до размышлений. Но обе категории людей необходимы обществу. Греки это хорошо понимали, и поэтому они занимались не только философией, но и спортом, и устраивали не только философские диспуты, но и Олимпийские игры.
И я признаю эту двойственность бытия человека и всего нашего мира. Более того - я ее постулирую. Я отвергаю всякие иудейские ереси, и отвергаю примитивный монизм. Так же, как это сделал Декарт. Но Декарт был католиком - то есть, считай, почти еретиком, и он наплел немало глупостей в духе католической схоластики. Я же, как православный, не только постулирую эту двойственность, но и постулирую, что, несмотря на нее, человек остается единым. Человека не существует без тела, как не существует без сознания. А значит, эти две реальности и есть человек, один и тот же человек, а значит эти две реальности - один и тот же мир, но только в двух разных способах своего существования. И теперь нам нужно лишь устранить этот кажущийся разрыв, то есть понять как эти два модуса бытия соотнесены между собой и как они существуют в отношении друг друга - в рамках одной философии.
И, как я показал, такой подход оказывается очень продуктивным. Более того, смею утверждать, что такой подход является единственно правильным. И мне удалось ясно и отчетливо показать, как материальный мир - вещь-как-материя - сначала превращается в феномен нашего сознания, как из этого феномена рождается новая реальность - реальность вещи-для, и как эта реальность затем снова превращается в мир Аристотеля - то есть в мир материальных вещей, но уже преображенный нашим сознанием, в котором вещи обрели новые свойства и заиграли цветами, звуками и запахами. И при всем при этом нам удалось избежать множества глупостей, парадоксов и ловушек, в которые постоянно впадала философия.
И в моей философии гносеология уже почти нераздельно слита с онтологией - это вытекает из двойственности человека и всего мира. Ведь существующий вокруг нас мир - это уже новая реальность, возникающая на границе между нашим сознанием и материальным миром, и эта реальность эмпирического опыта в то же время есть эмпирическое знание. Причем знание, уже соотнесенное с объективным миром. И теперь нам предстоит лишь «взять новую высоту» - то есть понять, как существует наш умозрительный (теоретический) мир, как он превращается в реальность и как он соотнесен с объективным миром. И мы уже, в сущности, подготовили почву для взятия этой новой высоты - показав, что онтологические основания рационального познания, в сущности, те же самые, что у познания эмпирического. И поэтому наш разум должен содержать не только свое собственное ratio, но в этом ratio нашего разума должно содержаться объективное содержание объективного мира - объективное ratio, как в наших чувственных феноменах сознания содержится объективное содержание мира вещи-как-материи.
То есть, в сущности, существование этого объективного ratio я постулирую так же, как постулирую существование нашего мира в двух модусах, одинаково очевидных и достоверных. Точнее сказать, существование этого объективного ratio прямо вытекает из всей нашей философии, из всей ее онтологии и гносеологии.
Кант этого сделать не мог. И даже применение им категории «существования» в отношении его вещи-в-себе уже выходило за пределы его философии, и создавало для нее неразрешимые парадоксы. Ведь у Канта все категории разума и любые высказывания могут быть отнесены только к эмпирическому опыту (который также есть феномен сознания), и любые утверждения есть конструкт нашего разума, который никак не связан с вещью-в-себе, а напротив, сам диктует свои законы и самому себе, и любому опыту. И преодолеть этот парадокс в рамках кантианской философии невозможно - так как кантианская философия изначально выстроена на ложных основаниях, и в ней уже не может быть реальности нашего тела и материальных вещей, равнозначной реальности нашего сознания и мышления.
Но и Декарт этого сделать не мог. Так как он, хотя и признавал двойственность человека и нашего мира, существование своей материальной субстанции не постулировал как данность и очевидность, а пытался вывести из субстанции мыслящей - то есть из сознания. И вполне естественно, что от этой материальной субстанции у него осталась только протяженность, хотя и это было слишком много - ведь даже протяженность вещей в пространстве, как показал Кант, в нашем сознании может существовать только как феномен сознания.
Но все это глупости, конечно. Если философия готова признать очевидность и достоверность нашего разума и мышления, но при этом не готова признать такую же достоверность и очевидность существования человека как плоти и тела - то такая философия уже заведомо встает на ложный путь, каким бы привлекательным и соблазнительным ни казался этот путь. И в ней неизбежно возникают неразрешимые проблемы и парадоксы.
И такие парадоксы, конечно, возникли не только в философии Нового времени - они возникли уже у греков. Ведь еще греки поняли, что наш разум не может помыслить движение. Для описания движения пришлось создать новую математику, дифференциальное исчисление - в основе которой лежат бесконечно малые величины. Описать движение мы можем, помыслить - нет. Хотя движение в мире вещей столь же очевидно, как и наше мышление. Пушкин хорошо описал этот казус из истории греческой философии (спор между Зеноном и Диогеном):
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.
И вот о Галилее мы далее и поговорим. То есть поговорим поподробнее о том, что есть наше рациональное знание, что есть знание научное, и попробуем отыскать во всем этом объективное ratio. Пока же констатируем, что существование объективного ratio следует из двойственности нашего мира, и существование этого ratio прямо вытекает из всей нашей онтологии и гносеологии.