Два слова о молодёжном подполье. Продолжение
Начало смотрите ЗДЕСЬ
===============================
Несмотря на жёсткость лагерного быта, ребята из Техноложки (за журнал "Колокол" их прозвали "колокольчиками"), сохранили верность идеалам и дружбу, приобрели немало новых друзей.
Знакомство из первых рук с изнанкой советского благополучия - с первых шагов советской власти - сильно охладило их любовь к ленинизму, да и вообще к идее революционных преобразований насильственным путём. В лагерях у людей разных поколений, с разными взглядами и платформами, с разным опытом борьбы была уникальная возможность сверить информацию с высокой достоверностью, реально, без амбиций и лозунгов оценить, что "на входе" и что "на выходе" их деяний. Поэтому люди меняли воззрения и, если не оставляли вовсе надежду изменить что-либо вокруг себя, после отсидки действовали уже совсем иначе.
Не только "колокольчикам", многим стало ясно: то, что из "мирной жизни" воспринималось как удручающее искажение великой и светлой идеи - было на самом деле закономерным следствием начального беспредела, волюнтаризма и насилия под благими лозунгами. Все черты этого беспредела - слепая жажда власти, привычка вертеть чужими судьбами, в том числе и жизнями соратников, пользуясь людьми как разменной монетой, террор в отношении своих и чужих как норма - не что иное, как неизбежные болезни политического подполья, обстановки тайны и интриги, перманентной войны "тайного общества" с обществом как таковым. "В подполье можно встретить только крыс" - так назвал свою книгу генерал Пётр Григоренко.
Как альтернатива этому парадоксальному перерождению благородных замыслов в кровавую - или бескровную - бессмыслицу, возник так называемый Демдвиж. Практически это выглядело так: не приемлющие несправедливости, беззакония и политического лицемерия заявляли о своей позиции вслух, не скрываясь, пользуясь формально объявленными в Конституции СССР гражданскими свободами; при этом они ставили себя под удар, но не нарушали законов. Зато все прочие, "мимоидущие", граждане могли объективно оценить, что происходит и кто прав.
Это был очень важный шаг - выражение доверия тому "молчащему большинству", ради которого, по заявлениям революционеров, совершаются подвиги и приносятся жертвы. Демдвиж как бы заявлял: вы - люди, вы не стадо, за которое дерутся волки и овчарки; вы способны разобраться, кто здесь защищает ваши интересы, а кто - свои, враждебные вашим, и вы можете принять участие, выразив своё отношение к каждой из сторон. Это был ответ тоталитарному подходу, который, формально возводя "передовой класс" на пьедестал, фактически всеми способами лишал людей последних остатков совести, способности мыслить и выражать несогласие с чем бы то ни было.
Заявления типа:
"стихов/рассказов Ахматовой/ Цветаевой/ Гумилёва/ Зощенко/ Бродского… НЕ ЧИТАЛ, но глубоко возмущён этой клеветой на наше дорогое…"-
это не гротеск, а естественный итог усилий партии заговорщиков, которая желает и добивается, чтобы "стадо" не лезло со своими соображениями и не мешало себя спасать, вести, пасти, доить, стричь, резать…Так из претензий на право вершить судьбу вырастает тоталитаризм, из него - ненависть ко всему "НЕ-НАШЕМУ", непохожему, нерядовому - не только в политическом аспекте, а вообще в любом…
Ну а Демдвиж начал с конца - с создания, распространения и обсуждения не антигосударственной, не агрессивно-подрывной, а просто - ИНОЙ, не-стандартной культуры - это была и западная философия, в первую очередь экзистенциализм, и восточная… - вообще, свободная философская, литературная, творческая мысль.
Всё это довольно истерически объявлялось "подрывающим основы", "гнилым", "порочащим" и т.д. Вопреки закону, здравому смыслу и любым человеческим понятиям разнообразных "несогласных" хватали, избивали, сажали, гнали с работы, мстили их близким, стараясь восстановить против непокорных всё общество, начиная с ближайших.
Однако, общество неожиданным образом стало проявлять признаки жизни! Всё больше простых граждан упрямилось, не желая быть орудием мщения в руках государства - слишком очевидно открывалось, что и правда эти "ненормальные" беззащитны, не подкуплены, не ищут своей выгоды, не шпионы и не диверсанты.
Когда о сыне спросят Вас,
Не опускайте в землю глаз,
Не говорите "он в отлучке" -
Скажите честно: "За колючкой
Мой сын находится сейчас."
Он не мошенник и не вор:
С ним по статье семидесятой
Сидят такие же ребята.
Нам это, право, не позор…-
написал Валера из лагеря для мамы одного из ребят.
Мамаша Клавка в своём захолустье ещё больше стала заочно уважать своего "сто-умового"зятя за то, что он тоже "за справедливость", жалела его маму и Нинку с дитём и помогала из своей нищеты чем могла. Работяги на заводе, куда Нину отправили сменным мастером, знали её историю - и по большей части сочувствовали: мол, парни-то твои, конечно, правду говорили, но плетью обуха не перешибёшь, начальство не переспоришь. Нинин профессор, вредный въедливый старикашка, со временем помог-таки ей защитить диссертацию - утёр нос трусам-коллегам, "по идеологической указке сверху" затоптавшим умную девчонку. Когда Вадим вышел из лагеря, нашёлся начальник, который взял бывшего зэка в свою лабораторию на научную должность - демонстративно отметив только отличные отзывы о молодом специалисте по его первому трудоустройству, проигнорировав "последнее место работы" и недовольство своего собственного руководства.
Вадим и Нина не скрывали от окружающих своей истории, а также того, что ни в чём не раскаиваются. Одни люди от них отшатывались, другие приходили поговорить "за жизнь".
Однако тайная работа всё-таки была! - только не подрывная, а созидательная. Вадика выбрали распорядителем Фонда помощи семьям политзаключённых - естественно, тайного, иначе он и дня бы не просуществовал, поскольку никакие ЧАСТНЫЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ и акции НЕ РАЗРЕШАЛИСЬ.
Представим себе положение человека, который не выдержал и осмелился поднять голову, вслух возмутился произволом выше местного масштаба, публично прочёл запрещённые стихи, пойман на хранении запрещённой литературы - его арестовывали, он долго ждал суда, потом осуждался ПО УГОЛОВНОЙ СТАТЬЕ, даже если за пропаганду-агитацию (в СССР ОФИЦИАЛЬНО НЕ БЫЛО ПОЛИТИЧЕСКИХ ЗАКЛЮЧЁННЫХ). Оставалась его семья, дети, иждивенцы, просто близкие - и человек понимал, что подвёл их - они теперь лишатся не только его самого, но и льгот за свои собственные заслуги, приличной работы, перспектив на жильё, всё это ударит по их здоровью… И следователь ему не уставал про это напоминать!
Мы идём мимо плачущих женщин,
Мы идём, мы шагаем в молчанье,
Мы не можем сказать им ни слова,
Мы не смеем махнуть им рукой.
Мы идём - а у них за плечами
Рюкзаки с табаком и харчами,
Рюкзаки с нерастраченной страстью,
Рюкзаки с многолетней тоской.
Ох и тяжко, наверно, им было
По грошу собирать на билеты,
По куску собирать передачи
Для своих непутёвых солдат
И, как слёзы, роняя монеты,
Прикупать, прикупать сигареты
И везти, и нести наудачу,
И услышать - "Везите назад!"… -
писал Юлий Даниэль, один из лагерных друзей "колокольчиков".
Фонд помощи собирал информацию про все эти незаметные судьбы, про безвестные схватки человека с системой ("Наши малые войны были // Рукопашною зла и чести" - А.Галич). Семье арестованного старались передать помощь - продукты, одежду, вещи для детей, лекарства. В социалистической нищете это была не только моральная поддержка - осознать, что кому-то не всё равно, что твой близкий не безумец, не одинок в своём порыве к правде - но и существенная материальная.
Можно, конечно, презрительно пожать плечами: ну и где же геройство, если едва успели арестовать - и вот уже помощь от неизвестного доброжелателя? А дело-то в том, что такого рода выступления случались не из геройства, не из желания пострадать и себя показать. Бывало, человек долгие годы служил истине искусства, или научной, или исторической, как её понимал, делал своё дело - хранил и давал читать, слушать, и копировал то, что считал важным и ценным, постоянно сознавая: власти этого боятся и растопчут тебя и всё, что ты сберегаешь, когда им об этом доложат. Или просто однажды кончалось терпение - глотать всю эту ложь, поддакивать ей, видеть, как других унижают, обливают грязью, а то и физически разделываются. И ты не мог быть уверен - не то что насчёт помощи, а вообще, узнают ли о тебе правду люди! - и рука, неожиданно протянутая твоим близким, ошеломляла, как чудо.
На определённом этапе развития международных отношений, а также взаимоотношений советской власти и несогласных, в дело пошёл такой ход: поскольку всему миру ясно, что жизнь в СССР - хорошая, а вместе с тем вот тут какие-то говорят иное (и недипломатично утверждать, что цивилизованные страны их подкупают для клеветы) - значит, просто они СУМАСШЕДШИЕ, только и всего! И то сказать - ну кто же в здравом уме полезет себя подставлять в открытую против такой громады? Только психи, маньяки! (Объяснение классовой ненавистью уже не работало, как в прежние годы - доктрина построения бесклассового общества не позволяла.)
И началась эпоха "советской карательной медицины". Несогласных не просто отправляли в специализированные психбольницы, а со знанием дела сперва применяли препараты и методы, просто причиняющие страдание, потом - ломающие волю, а если возникали затруднения - то разрушающие личность и тело.
Хороший друг "колокольчиков" поэтесса Наталья Горбаневская попала в психушку прямо с исторического (теперь) "выхода на площадь". После ввода наших танков в Чехословакию и подавления "разгулявшихся" там гражданских свобод всё прогрессивное человечество застыло в потрясении: как могли советские люди так вероломно обойтись со своими братьями-чехами, обожавшими русских как освободителей?
(Помнит ли кто теперь детскую книжку про кораблик "Батаяву" и человечков-буковки SOS - "Тонет корабль! Он просит о помощи!.." - душераздирающую историю-притчу о том, как советский корабль, один в целом мире, смог, захотел и успел прийти на помощь терпящей бедствие маленькой "Батаяве"! А теперь представьте, что этот гигантский белый лайнер под красным флагом ТОПИТ крохотные пароходики…
…Я кораблик ладила,
Пела словно зяблик.
Зря я время тратила -
Сгинул мой кораблик!
Не в грозóвом отблеске,
Буре-урагане -
Попросту при обыске
Смяли сапогами…-
песенка девочки-калеки из Варшавского Дома Сирот, уничтоженного фашистами (А.Галич). В день НАШЕГО вторжения в Чехословакию у тех, кто дорожил доверием и признательностью братских стран, освобождённых от фашистской оккупации, стало темно в глазах от стыда: "Ты теперь товарищ мой и брат, // Гитлеровской армии солдат…" - написал, не выдержав, кто-то из советских поэтов, сейчас не вспомнить кто - и затем тщательно зашифровал эти строки, подобно тому как прячут мучительную тайну в тростниках…)
Горсточка интеллигентов вышла на Красную Площадь с самодельными плакатами - прекрасно понимая, во что им встанет этот выплеск отвращения к предательству, к политическому изнасилованию. Но они надеялись, что это хоть в какой-то мере поддержит чехов и искупит вину русских перед ними.
Наталья пришла с грудным ребёнком: не могла не пойти ещё и потому, что считала предательством не поддержать в этот час любимого человека. А малыша взяла с собой, потому что дико боялась, что в случае ареста их разлучат навсегда - заберут ребёнка в приют, сменят все документы - и всё.
Психиатр произвёл с Горбаневской беседу и записал выводы: налицо болезненно гипертрофированный материнский инстинкт. Наталья собралась с мыслями, скрутила нервы и стала отвечать на экспертизе сдержанно и хладнокровно, стараясь игнорировать провокационные вопросы. Вывод экспертизы: налицо патологическое отсутствие материнского инстинкта.
У Натальи целая подборка стихов с пометкой "Институт Сербского". Она продолжала писать стихи под следствием и под экспертизой, запоминала наизусть, записала уже на воле. Через много лет она подарила Вадиму свой "там-издатовский" сборник с посвящением "Братьям-колокольчикам". Были там стихи и о товарищах по принудлечению.
Стряхни со щёк блаженство полусна
И распахни глаза до в веках боли:
Больницы грязнота и белизна -
Как добровольный флаг твоей неволи…
Нимало не удивляет, что, когда пришли иные времена и таким врачам не давали уже "лечить" инакомыслящих, они продолжали вершить произвол над просто-больными, над суицидниками. Это не инквизиция "пластмассового общества потребления", насчёт которой предостерегали западные писатели-фантасты в антиутопиях о будущем капитализма; это - закономерное наследие тоталитаризма, мини-фюреры в масштабе больничного отделения, которые не могут спать спокойно, если не решают самолично, кто здесь полноценный, а кто - ущербный, кто какого качества и количества жизни достоин, нормален ли человек, способный ради защиты своих понятий к последнему, самоубийственному протесту, и вообще - что такое отклонение от нормы и до какого предела это следует лечить. А уж кто не вынесет лечения, тот сам и виноват, что не такой, как все…
Следует, однако, помнить: способность к восприятию непривычного, к допущению иного взгляда на мир, к диалогу с инакомыслящим и инакочувствующим - все эти прекрасные качества не распределяются так однозначно, как это представляется на первый взгляд. Одни врачи стремились свести на нет всяческих "не соответствующих", а другие в это же время подставляли себя под удар, чтобы защитить пациента, спасти его как личность. И среди власть имущих находились умы, способные рассмотреть в "нарушителе порядка" не только живого человека, но и носителя правды, отличной от общепринятой - и, возможно, жизненно необходимой обществу. И среди борцов с несправедливым режимом обнаруживались не желающие смириться с существованием иной правды, кроме своей собственной.
В конечном счёте, настоящее и будущее общества зависит от того, задают в нём тон люди, готовые жить в мире и согласии с непохожими на них - или такие, для кого желание другого быть самим собой, а не "каким положено" - уже преступление:
Ручьи не расцветают
И не поёт форель! -
А кто не так считает -
Повис на фонаре.
А кто считает звёзды,
Повисшие в ручье -
Уж тот совсем не создан
Для жизни! - да зачем!...
…Он и других погубит -
Зарой его скорей!
…Но не смолкает солнечный Шуберт.
В ручьях золотая поёт форель.
Так писала Наталья Горбаневская - мы, можно сказать, выросли с этими стихами под подушкой. Но про нас - совсем другая глава истории.
===============================
Продолжение смотрите ЗДЕСЬ
===============================
Несмотря на жёсткость лагерного быта, ребята из Техноложки (за журнал "Колокол" их прозвали "колокольчиками"), сохранили верность идеалам и дружбу, приобрели немало новых друзей.
Знакомство из первых рук с изнанкой советского благополучия - с первых шагов советской власти - сильно охладило их любовь к ленинизму, да и вообще к идее революционных преобразований насильственным путём. В лагерях у людей разных поколений, с разными взглядами и платформами, с разным опытом борьбы была уникальная возможность сверить информацию с высокой достоверностью, реально, без амбиций и лозунгов оценить, что "на входе" и что "на выходе" их деяний. Поэтому люди меняли воззрения и, если не оставляли вовсе надежду изменить что-либо вокруг себя, после отсидки действовали уже совсем иначе.
Не только "колокольчикам", многим стало ясно: то, что из "мирной жизни" воспринималось как удручающее искажение великой и светлой идеи - было на самом деле закономерным следствием начального беспредела, волюнтаризма и насилия под благими лозунгами. Все черты этого беспредела - слепая жажда власти, привычка вертеть чужими судьбами, в том числе и жизнями соратников, пользуясь людьми как разменной монетой, террор в отношении своих и чужих как норма - не что иное, как неизбежные болезни политического подполья, обстановки тайны и интриги, перманентной войны "тайного общества" с обществом как таковым. "В подполье можно встретить только крыс" - так назвал свою книгу генерал Пётр Григоренко.
Как альтернатива этому парадоксальному перерождению благородных замыслов в кровавую - или бескровную - бессмыслицу, возник так называемый Демдвиж. Практически это выглядело так: не приемлющие несправедливости, беззакония и политического лицемерия заявляли о своей позиции вслух, не скрываясь, пользуясь формально объявленными в Конституции СССР гражданскими свободами; при этом они ставили себя под удар, но не нарушали законов. Зато все прочие, "мимоидущие", граждане могли объективно оценить, что происходит и кто прав.
Это был очень важный шаг - выражение доверия тому "молчащему большинству", ради которого, по заявлениям революционеров, совершаются подвиги и приносятся жертвы. Демдвиж как бы заявлял: вы - люди, вы не стадо, за которое дерутся волки и овчарки; вы способны разобраться, кто здесь защищает ваши интересы, а кто - свои, враждебные вашим, и вы можете принять участие, выразив своё отношение к каждой из сторон. Это был ответ тоталитарному подходу, который, формально возводя "передовой класс" на пьедестал, фактически всеми способами лишал людей последних остатков совести, способности мыслить и выражать несогласие с чем бы то ни было.
Заявления типа:
"стихов/рассказов Ахматовой/ Цветаевой/ Гумилёва/ Зощенко/ Бродского… НЕ ЧИТАЛ, но глубоко возмущён этой клеветой на наше дорогое…"-
это не гротеск, а естественный итог усилий партии заговорщиков, которая желает и добивается, чтобы "стадо" не лезло со своими соображениями и не мешало себя спасать, вести, пасти, доить, стричь, резать…Так из претензий на право вершить судьбу вырастает тоталитаризм, из него - ненависть ко всему "НЕ-НАШЕМУ", непохожему, нерядовому - не только в политическом аспекте, а вообще в любом…
Ну а Демдвиж начал с конца - с создания, распространения и обсуждения не антигосударственной, не агрессивно-подрывной, а просто - ИНОЙ, не-стандартной культуры - это была и западная философия, в первую очередь экзистенциализм, и восточная… - вообще, свободная философская, литературная, творческая мысль.
Всё это довольно истерически объявлялось "подрывающим основы", "гнилым", "порочащим" и т.д. Вопреки закону, здравому смыслу и любым человеческим понятиям разнообразных "несогласных" хватали, избивали, сажали, гнали с работы, мстили их близким, стараясь восстановить против непокорных всё общество, начиная с ближайших.
Однако, общество неожиданным образом стало проявлять признаки жизни! Всё больше простых граждан упрямилось, не желая быть орудием мщения в руках государства - слишком очевидно открывалось, что и правда эти "ненормальные" беззащитны, не подкуплены, не ищут своей выгоды, не шпионы и не диверсанты.
Когда о сыне спросят Вас,
Не опускайте в землю глаз,
Не говорите "он в отлучке" -
Скажите честно: "За колючкой
Мой сын находится сейчас."
Он не мошенник и не вор:
С ним по статье семидесятой
Сидят такие же ребята.
Нам это, право, не позор…-
написал Валера из лагеря для мамы одного из ребят.
Мамаша Клавка в своём захолустье ещё больше стала заочно уважать своего "сто-умового"зятя за то, что он тоже "за справедливость", жалела его маму и Нинку с дитём и помогала из своей нищеты чем могла. Работяги на заводе, куда Нину отправили сменным мастером, знали её историю - и по большей части сочувствовали: мол, парни-то твои, конечно, правду говорили, но плетью обуха не перешибёшь, начальство не переспоришь. Нинин профессор, вредный въедливый старикашка, со временем помог-таки ей защитить диссертацию - утёр нос трусам-коллегам, "по идеологической указке сверху" затоптавшим умную девчонку. Когда Вадим вышел из лагеря, нашёлся начальник, который взял бывшего зэка в свою лабораторию на научную должность - демонстративно отметив только отличные отзывы о молодом специалисте по его первому трудоустройству, проигнорировав "последнее место работы" и недовольство своего собственного руководства.
Вадим и Нина не скрывали от окружающих своей истории, а также того, что ни в чём не раскаиваются. Одни люди от них отшатывались, другие приходили поговорить "за жизнь".
Однако тайная работа всё-таки была! - только не подрывная, а созидательная. Вадика выбрали распорядителем Фонда помощи семьям политзаключённых - естественно, тайного, иначе он и дня бы не просуществовал, поскольку никакие ЧАСТНЫЕ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ и акции НЕ РАЗРЕШАЛИСЬ.
Представим себе положение человека, который не выдержал и осмелился поднять голову, вслух возмутился произволом выше местного масштаба, публично прочёл запрещённые стихи, пойман на хранении запрещённой литературы - его арестовывали, он долго ждал суда, потом осуждался ПО УГОЛОВНОЙ СТАТЬЕ, даже если за пропаганду-агитацию (в СССР ОФИЦИАЛЬНО НЕ БЫЛО ПОЛИТИЧЕСКИХ ЗАКЛЮЧЁННЫХ). Оставалась его семья, дети, иждивенцы, просто близкие - и человек понимал, что подвёл их - они теперь лишатся не только его самого, но и льгот за свои собственные заслуги, приличной работы, перспектив на жильё, всё это ударит по их здоровью… И следователь ему не уставал про это напоминать!
Мы идём мимо плачущих женщин,
Мы идём, мы шагаем в молчанье,
Мы не можем сказать им ни слова,
Мы не смеем махнуть им рукой.
Мы идём - а у них за плечами
Рюкзаки с табаком и харчами,
Рюкзаки с нерастраченной страстью,
Рюкзаки с многолетней тоской.
Ох и тяжко, наверно, им было
По грошу собирать на билеты,
По куску собирать передачи
Для своих непутёвых солдат
И, как слёзы, роняя монеты,
Прикупать, прикупать сигареты
И везти, и нести наудачу,
И услышать - "Везите назад!"… -
писал Юлий Даниэль, один из лагерных друзей "колокольчиков".
Фонд помощи собирал информацию про все эти незаметные судьбы, про безвестные схватки человека с системой ("Наши малые войны были // Рукопашною зла и чести" - А.Галич). Семье арестованного старались передать помощь - продукты, одежду, вещи для детей, лекарства. В социалистической нищете это была не только моральная поддержка - осознать, что кому-то не всё равно, что твой близкий не безумец, не одинок в своём порыве к правде - но и существенная материальная.
Можно, конечно, презрительно пожать плечами: ну и где же геройство, если едва успели арестовать - и вот уже помощь от неизвестного доброжелателя? А дело-то в том, что такого рода выступления случались не из геройства, не из желания пострадать и себя показать. Бывало, человек долгие годы служил истине искусства, или научной, или исторической, как её понимал, делал своё дело - хранил и давал читать, слушать, и копировал то, что считал важным и ценным, постоянно сознавая: власти этого боятся и растопчут тебя и всё, что ты сберегаешь, когда им об этом доложат. Или просто однажды кончалось терпение - глотать всю эту ложь, поддакивать ей, видеть, как других унижают, обливают грязью, а то и физически разделываются. И ты не мог быть уверен - не то что насчёт помощи, а вообще, узнают ли о тебе правду люди! - и рука, неожиданно протянутая твоим близким, ошеломляла, как чудо.
На определённом этапе развития международных отношений, а также взаимоотношений советской власти и несогласных, в дело пошёл такой ход: поскольку всему миру ясно, что жизнь в СССР - хорошая, а вместе с тем вот тут какие-то говорят иное (и недипломатично утверждать, что цивилизованные страны их подкупают для клеветы) - значит, просто они СУМАСШЕДШИЕ, только и всего! И то сказать - ну кто же в здравом уме полезет себя подставлять в открытую против такой громады? Только психи, маньяки! (Объяснение классовой ненавистью уже не работало, как в прежние годы - доктрина построения бесклассового общества не позволяла.)
И началась эпоха "советской карательной медицины". Несогласных не просто отправляли в специализированные психбольницы, а со знанием дела сперва применяли препараты и методы, просто причиняющие страдание, потом - ломающие волю, а если возникали затруднения - то разрушающие личность и тело.
Хороший друг "колокольчиков" поэтесса Наталья Горбаневская попала в психушку прямо с исторического (теперь) "выхода на площадь". После ввода наших танков в Чехословакию и подавления "разгулявшихся" там гражданских свобод всё прогрессивное человечество застыло в потрясении: как могли советские люди так вероломно обойтись со своими братьями-чехами, обожавшими русских как освободителей?
(Помнит ли кто теперь детскую книжку про кораблик "Батаяву" и человечков-буковки SOS - "Тонет корабль! Он просит о помощи!.." - душераздирающую историю-притчу о том, как советский корабль, один в целом мире, смог, захотел и успел прийти на помощь терпящей бедствие маленькой "Батаяве"! А теперь представьте, что этот гигантский белый лайнер под красным флагом ТОПИТ крохотные пароходики…
…Я кораблик ладила,
Пела словно зяблик.
Зря я время тратила -
Сгинул мой кораблик!
Не в грозóвом отблеске,
Буре-урагане -
Попросту при обыске
Смяли сапогами…-
песенка девочки-калеки из Варшавского Дома Сирот, уничтоженного фашистами (А.Галич). В день НАШЕГО вторжения в Чехословакию у тех, кто дорожил доверием и признательностью братских стран, освобождённых от фашистской оккупации, стало темно в глазах от стыда: "Ты теперь товарищ мой и брат, // Гитлеровской армии солдат…" - написал, не выдержав, кто-то из советских поэтов, сейчас не вспомнить кто - и затем тщательно зашифровал эти строки, подобно тому как прячут мучительную тайну в тростниках…)
Горсточка интеллигентов вышла на Красную Площадь с самодельными плакатами - прекрасно понимая, во что им встанет этот выплеск отвращения к предательству, к политическому изнасилованию. Но они надеялись, что это хоть в какой-то мере поддержит чехов и искупит вину русских перед ними.
Наталья пришла с грудным ребёнком: не могла не пойти ещё и потому, что считала предательством не поддержать в этот час любимого человека. А малыша взяла с собой, потому что дико боялась, что в случае ареста их разлучат навсегда - заберут ребёнка в приют, сменят все документы - и всё.
Психиатр произвёл с Горбаневской беседу и записал выводы: налицо болезненно гипертрофированный материнский инстинкт. Наталья собралась с мыслями, скрутила нервы и стала отвечать на экспертизе сдержанно и хладнокровно, стараясь игнорировать провокационные вопросы. Вывод экспертизы: налицо патологическое отсутствие материнского инстинкта.
У Натальи целая подборка стихов с пометкой "Институт Сербского". Она продолжала писать стихи под следствием и под экспертизой, запоминала наизусть, записала уже на воле. Через много лет она подарила Вадиму свой "там-издатовский" сборник с посвящением "Братьям-колокольчикам". Были там стихи и о товарищах по принудлечению.
Стряхни со щёк блаженство полусна
И распахни глаза до в веках боли:
Больницы грязнота и белизна -
Как добровольный флаг твоей неволи…
Нимало не удивляет, что, когда пришли иные времена и таким врачам не давали уже "лечить" инакомыслящих, они продолжали вершить произвол над просто-больными, над суицидниками. Это не инквизиция "пластмассового общества потребления", насчёт которой предостерегали западные писатели-фантасты в антиутопиях о будущем капитализма; это - закономерное наследие тоталитаризма, мини-фюреры в масштабе больничного отделения, которые не могут спать спокойно, если не решают самолично, кто здесь полноценный, а кто - ущербный, кто какого качества и количества жизни достоин, нормален ли человек, способный ради защиты своих понятий к последнему, самоубийственному протесту, и вообще - что такое отклонение от нормы и до какого предела это следует лечить. А уж кто не вынесет лечения, тот сам и виноват, что не такой, как все…
Следует, однако, помнить: способность к восприятию непривычного, к допущению иного взгляда на мир, к диалогу с инакомыслящим и инакочувствующим - все эти прекрасные качества не распределяются так однозначно, как это представляется на первый взгляд. Одни врачи стремились свести на нет всяческих "не соответствующих", а другие в это же время подставляли себя под удар, чтобы защитить пациента, спасти его как личность. И среди власть имущих находились умы, способные рассмотреть в "нарушителе порядка" не только живого человека, но и носителя правды, отличной от общепринятой - и, возможно, жизненно необходимой обществу. И среди борцов с несправедливым режимом обнаруживались не желающие смириться с существованием иной правды, кроме своей собственной.
В конечном счёте, настоящее и будущее общества зависит от того, задают в нём тон люди, готовые жить в мире и согласии с непохожими на них - или такие, для кого желание другого быть самим собой, а не "каким положено" - уже преступление:
Ручьи не расцветают
И не поёт форель! -
А кто не так считает -
Повис на фонаре.
А кто считает звёзды,
Повисшие в ручье -
Уж тот совсем не создан
Для жизни! - да зачем!...
…Он и других погубит -
Зарой его скорей!
…Но не смолкает солнечный Шуберт.
В ручьях золотая поёт форель.
Так писала Наталья Горбаневская - мы, можно сказать, выросли с этими стихами под подушкой. Но про нас - совсем другая глава истории.
===============================
Продолжение смотрите ЗДЕСЬ