Про «Дурака» Юрия Быкова и неизбывность парадигмы
Беспардонно отстав от прогрессивного человечества, я решил наверстать и прильнуть к картине о безысходности и тоске куда большей, чем в Джокере. Про Юрия Быкова ходит шутка юмора, что он снял два сериала: в первом выкалывают карандашом глаза, от просмотра же второго глаза сами вытекают у зрителя. Однако быковский длинный метр чаще всего оказывался обласкан вдумчивым зрителем, поэтому, решил я, пора и мне. Дурак, фильм ключевой у режиссёра и наиболее обсуждаемый, возбудил во мне чувства живые и противоречивые, вроде тех, что возбуждает Л. Н. Толстой, компания Ubisoft и феминизм третьей волны.
С одной стороны, Быкову невероятно удалась атмосфера. Причём не только (и не столько) атмосфера тлена и обречённости русской периферии, о которой все говорят и от которой сам режиссёр переживал долгую депрессию, но внезапно медитативная атмосфера ночного города. Всё действие фильма происходит ночью, при этом все эти до боли узнаваемые дворики и улочки изображены очень осязаемыми и тёплыми по цвету. Самая потрясающая и созерцательная сцена фильма - когда главный герой впервые отправляется рассказать властям о падающем доме и молча идёт среди домов и закоулков под Спокойную ночь Цоя. Вот здесь-то как раз и вспоминается Таксист Скорсезе с его меланхоличными, тоже созерцательными, убаюкивающими проездами по ночному городу. Мало того, что это очень красиво снято: это единственный эпизод в картине, где есть место надежде. Пока слесарь-сантехник Дмитрий Никитин идёт, существует шанс всё исправить. Как только доберётся - всякая надежда развеется как дымка. Каждый следующий поворот сюжета сжимает тиски неотвратимости, неисправимости всё сильнее.
В этом смысле, Быков всегда очень точно обращается с символикой природы, как и положено большому художнику. Я глубоко проникся тем, как мощно работает в картине смена времени суток. Все события происходят в течение одной ночи. И, несмотря на с каждой новой сценой усугубляющийся ужас, ночь даёт ощущение уюта, эдакой готэмской камерности, она делает бытовой гиперреалистичный кошмар отечественной провинции немного гофмановским кошмаром, почти незаметно - но всё-таки смягчает. Но во время кульминации, в середине третьего акта картины, наступает утро. Герой терпит окончательное и безнадежное поражение в этом безотрадном сером свете - и боже мой, как это точно! Помните утро в квазиновогодней картине Ирония судьбы, или С лёгким паром? Насколько чудовищно тоскливым и неновогодним оно было! С наступлением утра сказка тает и остаётся только холодная пустота реальности. В Дураке нет никакой сказки и всё очень плохо с самого начала до самого конца, но ночь защищает психику от неумолимости. Ночью безобразные люди кажутся гротескными уродцами в мире нуара. С рассветом они окончательно превращаются в безобразных и очень скучных людей. И ни психику, ни тело ничто защитить больше не может. Да, как художник, Юрий Быков царствует в своей картине абсолютно триумфально.
С другой стороны, у меня вызывает серьёзные вопросы - и в какой-то мере сомнения - Юрий Быков как рассказчик. Таковых принципиальных сомнений в связи с картиной у меня два. Во-первых, Быкову не удалось сохранить художественную сдержанность в изображении человеческих пороков, порочности человеческой натуры и пороков порочности этой порочной натуры. В образе каждого персонажа он сгущает краски столь же тавтологично, как я - в предыдущей фразе. На мой вкус, акценты, расставленные точно и неизбыточно, дают гораздо больший выразительный эффект, чем масло масляное.
Самый сильный эпизод фильма, максимально жутко и ярко демонстрирующий всю глубину этической катастрофы управителей города и полную потерю управителями человеческого лица - это, конечно, сцена в кафе, празднование юбилея мэра Галагановой. Вот этот потрясающий момент, когда под фальшивую улыбку ведущего, фальшивые слова зама и фальшивую «ба-да-бумс» музыку все начинают хлопать и скандировать: «Ма-ма! Ма-ма!» - испытываешь испанский стыд и какое-то потустороннее, поистине лавкрафтианское отвращение. Всё, уже потрясающе живо нам явлены бездны человеческого падения! Больше ничего не надо! Но нет, Быков принимается нарочито густо намазывать экскременты на моральный облик персонажей, методично вкладывает в их уста гнусные мысли, цинизм и жестокость. Камон, Юрий, мы не просто поняли, мы прониклись отвращением, мы говорим, спасибо, сэй! Но нет, каждый следующий диалог - ещё гуще, ещё циничнее, ещё бесчеловечнее. И от этой изобразительной избыточности сразу начинает страдать выразительность. И когда в паре мест Быков пытается раскрыть нам человеческие стороны этих жутких упырей, как бы говорит нам: эй, ребята, у нас не готическая сказка про монстров, у нас серьёзное кино о противоречивых людях - уже получается не так убедительно.
И второй момент, самый важный, который я даже вынес в заголовок нынешнего текста: неизбывность парадигмы. Концептуальная идея Дурака лежит всецело в русле русской нарративной традиции и ни краешком своим не пытается из этого русла вырваться. С самого что ни на есть девятнадцатого века великая русская литература, а теперь и кинематограф, бесконечно артикулируют одно и то же решение классического конфликта «человек против системы»: систему невозможно исправить, сломать, уничтожить, трансформировать, нужное подчеркнуть; у человека-борца есть только один-единственный жребий - героически пасть в схватке с системой. Обречённость. Фатализм. Беспомощность перед стихией. Один в поле не воин. Сердце Данко растоптано неблагодарными. Александр Андреевич Чацкий рвёт когти из этой обители макабра. И Балабанов, и Звягинцев бесконечно пережёвывают нам ту же самую мысль. И вот Быков теперь. Хочется спросить, господа, ну сколько можно? Я понимаю, прекрасно понимаю, что реальность не провоцирует в ваших сердцах порыва надежды и веры в мощь индивида, но чёрт возьми, как же это избито! Мне хочется видеть новые идеи, новые концепции, новые решения и попытки осмыслить. Ок, пусть они не будут излишне оптимистичными и обманчиво обнадёживающими, но сколько же можно мусолить эту мысль о бренности и бессилии? Дело даже не в том, что она неконструктивна - она совершенно и досконально известна мне! Да, возможно, я слишком глубоко погружён в массовую культуру тлетворного Запада, и вкус мой безнадёжно испорчен, но ребята, я хочу видеть героя, я хочу видеть надежду. И не потому что без надежды мне грустно; а потому что без надежды мне банально.
С одной стороны, Быкову невероятно удалась атмосфера. Причём не только (и не столько) атмосфера тлена и обречённости русской периферии, о которой все говорят и от которой сам режиссёр переживал долгую депрессию, но внезапно медитативная атмосфера ночного города. Всё действие фильма происходит ночью, при этом все эти до боли узнаваемые дворики и улочки изображены очень осязаемыми и тёплыми по цвету. Самая потрясающая и созерцательная сцена фильма - когда главный герой впервые отправляется рассказать властям о падающем доме и молча идёт среди домов и закоулков под Спокойную ночь Цоя. Вот здесь-то как раз и вспоминается Таксист Скорсезе с его меланхоличными, тоже созерцательными, убаюкивающими проездами по ночному городу. Мало того, что это очень красиво снято: это единственный эпизод в картине, где есть место надежде. Пока слесарь-сантехник Дмитрий Никитин идёт, существует шанс всё исправить. Как только доберётся - всякая надежда развеется как дымка. Каждый следующий поворот сюжета сжимает тиски неотвратимости, неисправимости всё сильнее.
В этом смысле, Быков всегда очень точно обращается с символикой природы, как и положено большому художнику. Я глубоко проникся тем, как мощно работает в картине смена времени суток. Все события происходят в течение одной ночи. И, несмотря на с каждой новой сценой усугубляющийся ужас, ночь даёт ощущение уюта, эдакой готэмской камерности, она делает бытовой гиперреалистичный кошмар отечественной провинции немного гофмановским кошмаром, почти незаметно - но всё-таки смягчает. Но во время кульминации, в середине третьего акта картины, наступает утро. Герой терпит окончательное и безнадежное поражение в этом безотрадном сером свете - и боже мой, как это точно! Помните утро в квазиновогодней картине Ирония судьбы, или С лёгким паром? Насколько чудовищно тоскливым и неновогодним оно было! С наступлением утра сказка тает и остаётся только холодная пустота реальности. В Дураке нет никакой сказки и всё очень плохо с самого начала до самого конца, но ночь защищает психику от неумолимости. Ночью безобразные люди кажутся гротескными уродцами в мире нуара. С рассветом они окончательно превращаются в безобразных и очень скучных людей. И ни психику, ни тело ничто защитить больше не может. Да, как художник, Юрий Быков царствует в своей картине абсолютно триумфально.
С другой стороны, у меня вызывает серьёзные вопросы - и в какой-то мере сомнения - Юрий Быков как рассказчик. Таковых принципиальных сомнений в связи с картиной у меня два. Во-первых, Быкову не удалось сохранить художественную сдержанность в изображении человеческих пороков, порочности человеческой натуры и пороков порочности этой порочной натуры. В образе каждого персонажа он сгущает краски столь же тавтологично, как я - в предыдущей фразе. На мой вкус, акценты, расставленные точно и неизбыточно, дают гораздо больший выразительный эффект, чем масло масляное.
Самый сильный эпизод фильма, максимально жутко и ярко демонстрирующий всю глубину этической катастрофы управителей города и полную потерю управителями человеческого лица - это, конечно, сцена в кафе, празднование юбилея мэра Галагановой. Вот этот потрясающий момент, когда под фальшивую улыбку ведущего, фальшивые слова зама и фальшивую «ба-да-бумс» музыку все начинают хлопать и скандировать: «Ма-ма! Ма-ма!» - испытываешь испанский стыд и какое-то потустороннее, поистине лавкрафтианское отвращение. Всё, уже потрясающе живо нам явлены бездны человеческого падения! Больше ничего не надо! Но нет, Быков принимается нарочито густо намазывать экскременты на моральный облик персонажей, методично вкладывает в их уста гнусные мысли, цинизм и жестокость. Камон, Юрий, мы не просто поняли, мы прониклись отвращением, мы говорим, спасибо, сэй! Но нет, каждый следующий диалог - ещё гуще, ещё циничнее, ещё бесчеловечнее. И от этой изобразительной избыточности сразу начинает страдать выразительность. И когда в паре мест Быков пытается раскрыть нам человеческие стороны этих жутких упырей, как бы говорит нам: эй, ребята, у нас не готическая сказка про монстров, у нас серьёзное кино о противоречивых людях - уже получается не так убедительно.
И второй момент, самый важный, который я даже вынес в заголовок нынешнего текста: неизбывность парадигмы. Концептуальная идея Дурака лежит всецело в русле русской нарративной традиции и ни краешком своим не пытается из этого русла вырваться. С самого что ни на есть девятнадцатого века великая русская литература, а теперь и кинематограф, бесконечно артикулируют одно и то же решение классического конфликта «человек против системы»: систему невозможно исправить, сломать, уничтожить, трансформировать, нужное подчеркнуть; у человека-борца есть только один-единственный жребий - героически пасть в схватке с системой. Обречённость. Фатализм. Беспомощность перед стихией. Один в поле не воин. Сердце Данко растоптано неблагодарными. Александр Андреевич Чацкий рвёт когти из этой обители макабра. И Балабанов, и Звягинцев бесконечно пережёвывают нам ту же самую мысль. И вот Быков теперь. Хочется спросить, господа, ну сколько можно? Я понимаю, прекрасно понимаю, что реальность не провоцирует в ваших сердцах порыва надежды и веры в мощь индивида, но чёрт возьми, как же это избито! Мне хочется видеть новые идеи, новые концепции, новые решения и попытки осмыслить. Ок, пусть они не будут излишне оптимистичными и обманчиво обнадёживающими, но сколько же можно мусолить эту мысль о бренности и бессилии? Дело даже не в том, что она неконструктивна - она совершенно и досконально известна мне! Да, возможно, я слишком глубоко погружён в массовую культуру тлетворного Запада, и вкус мой безнадёжно испорчен, но ребята, я хочу видеть героя, я хочу видеть надежду. И не потому что без надежды мне грустно; а потому что без надежды мне банально.