Окружающая жизнь + находки продолжаются
Теперь колокольня Новодевичьего загорелась. Причем в данном случае как раз убедительно, имхо, выглядит вариант строительного разлобайства. Кажется, в основном не колокольня, а реставрационные леса. В общем, реставрацию можно будет начинать сначала....
С какого-то дуба окружающая действительность все-таки рухнула.
А между тем происходит жизнь, произошел душевнейший бал в честь дня рождения "Миндон Энвина" (а сколько, оказывается, на свете контрдансов, о которых я даже не слышала!)...
*
И у меня определенно продолжается что-то-там находок. Нет, пока не в смысле "посмотреть" - а хотелось бы, я как раз на балу думала, а вот если бы и в нашу кучу источников портрет в формате "а теперь - без чайника!"...
Но в нашу кучу идет пока письменное. А его тоже много не бывает. Печатное, переведенное и опубликованное, а поэтому я просто вывешу это здесь, чтобы оно было. А потом - надеюсь, Любелия пететащит это на страничку. Чтобы оно было - и чтобы основным источником по моему герою перестал наконец быть г-н Погоржанский, который врет о том, чего не видел, - и сомнительные слухи авторства Завалишина...
Нашла Раиса - в пришедшей к ней посылке добра из Иркутского музея, набрала, откомментрировала и прислала.
Юлиан Сабиньский. Сибирский дневник. Иркутск, Иркутский музей декабристов, 2014 год (перевод на русский язык О.Г.Басова)
1839 год, 14 октября, суббота (стр.359-360)
(где-то за Тобольском)
Здесь мы обгоняем партию и рано приезжаем на полуэтап в деревне Алзамай. Где-то через час после нас приходит новая охрана, а с ней поручик Урадов, спокойный и вежливый человек. Мы приглашаем его на обед, и он не отказывается.
Когда я пошел в деревню, чтобы купить картошки и молока, то в нескольких избах найти их не смог, пошел еще к попу, и его жена довольно охотно мне их предложила да еще и за небольшую цену. От той же попадьи я узнаю, что вчера под стражей сюда приехал какой-то господин. Подумав, а не один ли это из двух князей, ранее упомянутых в этом дневнике, узнаю, где он живет и иду туда. Я знакомлюсь с Александром Борятынским (так в переводе - РД), когда-то князем и адъютантом при фельдмаршале Витгенштейне, за дело 1825 года приговоренного к смерти, потом к пожизненным тяжким работам, позднее на 20 лет. Отбыв наказание 2 года в разных крепостях, а потом 12 лет на тяжких работах за Байкалом, теперь он наконец помилован царем и направляется на поселение в Тобольск, здесь он остановился для поиска саней для своей колесной телеги. Он мне рассказал, что встретил наших предшественников, и показал в своем бумажнике несколько слов Мархоцкому, написанных Боровским и Мрозовским. Очень мило я провел с ним около часа. От него я узнаю, что весть о Трубецком и Волконском не соответствует истине. Они до сих пор остаются на месте и уехать не могут, что они поселились рядом с Иркутском. Барятинский (а здесь так - РД) рассказывает мне еще некоторые подробности о главных чиновниках в Иркутске и о нашей будущей судьбе. Бедный, больной и чрезвычайно ослабленный. Он потерял нёбо, грудь уничтожена, голос хриплый и такой тихий, что его трудно расслышать и понять. Словом, инвалид, хотя ему нет еще и сорока. Он сильно меня просит, чтобы я пришел с друзьями к нему на чай. Наш офицер это разрешает, и я с Фридрихом снова иду к бывшему князю. Мы пьем там прекрасный чай и видим две ложечки, присланные его сестрой из Петербурга с надписью по-французски: «добрый день, брат!» Нежная мысль, вдохновленная женской интуицией. Светлый, очень хорошо образованный, нам оказывает истинно братское сочувствие. Когда мы шли к нему, офицер нам сказал, что еще сегодня мы поедем на этап. Первый раз от Тобольска так с нами случается, что в один день едем с полуэтапа на этап, доказательство особого благоволения господина Урадова. Но хотя нам это и понравилось бы в других обстоятельствах, сегодня мы этому не ради, потому что придется сократить пребывание у достойного мученика. Но, однако, прежде чем мы выходим от него, он дает нам написать в своем бумажнике несколько слов Мархоцкому. Я ему поручил сообщить обо мне моим близким и напомнил обещание прислать остального Шиллера и Тацита. Мы с сожалением прощаемся с Барятинским, а вскоре после этого выезжаем на этап».
Комментарии Раисы
Упоминаемые лица:
Мархоцкий Кароль, осужден по процессу киевской организации Конарского, приговорен к поселению в Тобольске
Боровский Петр, осужден по процессу киевской организации Конарского ,смертный приговор прямо под виселицей заменен на каторжные работы, в Нерчинских заводах, занимался золотодобычей, разбогател, после амнистии остался в Сибири.
Мрозовский Томаш, осужден в 1839 году в Варшаве, в каторге на Нерчинских заводах, затем в ссылке в Иркутске, совершил побег в 1851 году, добрался до Парижа.
Фридрих - вероятно, Фридерик Михальский, осужденный тоже в Киеве по процессу Конарского, о семье Михальских я писала здесь: http://naiwen.livejournal.com/1041313.html
...комментарий от Мышь. Судя по дате, это еще даже за Красноярском, потому что туда Барятинский попадет в самом конце октября, "почти умирающий" (Давыдов пишет), проболеет там месяц и только потом двинется в Тобольск... А пока упорно тянущиеся к склейке ласты совершенно не мешают ему потчевать поляков хорошим (!) чаем...
Но. Что тут отдельно прекрасно.
Это явление природы, успев пока после каторги увидеть Туркинские воды и все остальное мельком и по дороге, УЖЕ везет какие-то записочки от одних поляков другим! И я правильно понимаю, что он пообещал прислать книжки? Ох, что-то я начинаю верить версии Раисы, что Сабиньский может оказаться автором "омского" письма - за ним, оказывается, водилась привычка подписывать письма не тем местом отправления.
Но что почему-то особенно прилетело по мне. Ложечки с надписью от сестры. Я про них в письме Варвары читала - и вот они, родимые!.. Как будто "я их знаю" - и вот они сами по себе.
(А, да, еще один комментарий мимоходом. Хорошо сохранился ящер, хоть и целится очередной раз вымереть: сорок лет ему на самом деле уже есть, и даже 42).
С какого-то дуба окружающая действительность все-таки рухнула.
А между тем происходит жизнь, произошел душевнейший бал в честь дня рождения "Миндон Энвина" (а сколько, оказывается, на свете контрдансов, о которых я даже не слышала!)...
*
И у меня определенно продолжается что-то-там находок. Нет, пока не в смысле "посмотреть" - а хотелось бы, я как раз на балу думала, а вот если бы и в нашу кучу источников портрет в формате "а теперь - без чайника!"...
Но в нашу кучу идет пока письменное. А его тоже много не бывает. Печатное, переведенное и опубликованное, а поэтому я просто вывешу это здесь, чтобы оно было. А потом - надеюсь, Любелия пететащит это на страничку. Чтобы оно было - и чтобы основным источником по моему герою перестал наконец быть г-н Погоржанский, который врет о том, чего не видел, - и сомнительные слухи авторства Завалишина...
Нашла Раиса - в пришедшей к ней посылке добра из Иркутского музея, набрала, откомментрировала и прислала.
Юлиан Сабиньский. Сибирский дневник. Иркутск, Иркутский музей декабристов, 2014 год (перевод на русский язык О.Г.Басова)
1839 год, 14 октября, суббота (стр.359-360)
(где-то за Тобольском)
Здесь мы обгоняем партию и рано приезжаем на полуэтап в деревне Алзамай. Где-то через час после нас приходит новая охрана, а с ней поручик Урадов, спокойный и вежливый человек. Мы приглашаем его на обед, и он не отказывается.
Когда я пошел в деревню, чтобы купить картошки и молока, то в нескольких избах найти их не смог, пошел еще к попу, и его жена довольно охотно мне их предложила да еще и за небольшую цену. От той же попадьи я узнаю, что вчера под стражей сюда приехал какой-то господин. Подумав, а не один ли это из двух князей, ранее упомянутых в этом дневнике, узнаю, где он живет и иду туда. Я знакомлюсь с Александром Борятынским (так в переводе - РД), когда-то князем и адъютантом при фельдмаршале Витгенштейне, за дело 1825 года приговоренного к смерти, потом к пожизненным тяжким работам, позднее на 20 лет. Отбыв наказание 2 года в разных крепостях, а потом 12 лет на тяжких работах за Байкалом, теперь он наконец помилован царем и направляется на поселение в Тобольск, здесь он остановился для поиска саней для своей колесной телеги. Он мне рассказал, что встретил наших предшественников, и показал в своем бумажнике несколько слов Мархоцкому, написанных Боровским и Мрозовским. Очень мило я провел с ним около часа. От него я узнаю, что весть о Трубецком и Волконском не соответствует истине. Они до сих пор остаются на месте и уехать не могут, что они поселились рядом с Иркутском. Барятинский (а здесь так - РД) рассказывает мне еще некоторые подробности о главных чиновниках в Иркутске и о нашей будущей судьбе. Бедный, больной и чрезвычайно ослабленный. Он потерял нёбо, грудь уничтожена, голос хриплый и такой тихий, что его трудно расслышать и понять. Словом, инвалид, хотя ему нет еще и сорока. Он сильно меня просит, чтобы я пришел с друзьями к нему на чай. Наш офицер это разрешает, и я с Фридрихом снова иду к бывшему князю. Мы пьем там прекрасный чай и видим две ложечки, присланные его сестрой из Петербурга с надписью по-французски: «добрый день, брат!» Нежная мысль, вдохновленная женской интуицией. Светлый, очень хорошо образованный, нам оказывает истинно братское сочувствие. Когда мы шли к нему, офицер нам сказал, что еще сегодня мы поедем на этап. Первый раз от Тобольска так с нами случается, что в один день едем с полуэтапа на этап, доказательство особого благоволения господина Урадова. Но хотя нам это и понравилось бы в других обстоятельствах, сегодня мы этому не ради, потому что придется сократить пребывание у достойного мученика. Но, однако, прежде чем мы выходим от него, он дает нам написать в своем бумажнике несколько слов Мархоцкому. Я ему поручил сообщить обо мне моим близким и напомнил обещание прислать остального Шиллера и Тацита. Мы с сожалением прощаемся с Барятинским, а вскоре после этого выезжаем на этап».
Комментарии Раисы
Упоминаемые лица:
Мархоцкий Кароль, осужден по процессу киевской организации Конарского, приговорен к поселению в Тобольске
Боровский Петр, осужден по процессу киевской организации Конарского ,смертный приговор прямо под виселицей заменен на каторжные работы, в Нерчинских заводах, занимался золотодобычей, разбогател, после амнистии остался в Сибири.
Мрозовский Томаш, осужден в 1839 году в Варшаве, в каторге на Нерчинских заводах, затем в ссылке в Иркутске, совершил побег в 1851 году, добрался до Парижа.
Фридрих - вероятно, Фридерик Михальский, осужденный тоже в Киеве по процессу Конарского, о семье Михальских я писала здесь: http://naiwen.livejournal.com/1041313.html
...комментарий от Мышь. Судя по дате, это еще даже за Красноярском, потому что туда Барятинский попадет в самом конце октября, "почти умирающий" (Давыдов пишет), проболеет там месяц и только потом двинется в Тобольск... А пока упорно тянущиеся к склейке ласты совершенно не мешают ему потчевать поляков хорошим (!) чаем...
Но. Что тут отдельно прекрасно.
Это явление природы, успев пока после каторги увидеть Туркинские воды и все остальное мельком и по дороге, УЖЕ везет какие-то записочки от одних поляков другим! И я правильно понимаю, что он пообещал прислать книжки? Ох, что-то я начинаю верить версии Раисы, что Сабиньский может оказаться автором "омского" письма - за ним, оказывается, водилась привычка подписывать письма не тем местом отправления.
Но что почему-то особенно прилетело по мне. Ложечки с надписью от сестры. Я про них в письме Варвары читала - и вот они, родимые!.. Как будто "я их знаю" - и вот они сами по себе.
(А, да, еще один комментарий мимоходом. Хорошо сохранился ящер, хоть и целится очередной раз вымереть: сорок лет ему на самом деле уже есть, и даже 42).