Пехотинец Коля ушел непобежденным - часть 1
В субботу 28 июля в Риге похоронили самого настоящего солдата Победы - рядового Николая ПОНОМАРЕНКО, пехотинца, связиста, которому лишь на фронте, под Москвой, исполнилось 18. Был контужен, тяжело ранен, мог бы больше не воевать, но из госпиталя сбежал на фронт и закончил войну на острове Рюген в Германии. Он ушел на 94-м году жизни.
Николай Пономаренко, май 1945.
Впрочем, не думал не гадал Николай Илларионович, получивший вторую группу инвалидности после войны, что ему уже в 21 веке вновь придется воевать - не с оружием в руках, конечно, но письмами с обращениями к властям и Латвии, и России, безуспешно пытясь добиться от них хотя бы частично того отношения, какое было к инвалидам войны в Советском Союзе...
Подчеркну, что ему самому после получения российского гражданства в 2007 году стало жить намного легче: пенсия шла и со стороны России, как инвалиду войны, и латвийская - за трудовой стаж. Но все равно и этого в последние годы не хватало на лекарства и врачей даже с помощью близких.
Но еще обиднее было за оставшихся калеками после войны (сейчас их в Латвии вряд ли и несколько десятков наберется) граждан и неграждан Латвии рядового и сержантского состава. Они были забыты и заброшены в то время, как бывшие легионеры двух латышских дивизий Waffen SS и "лесные братья" получали и получают социальные пособия. Местные власти проводят это, как помощь политрепрессированным, которые пострадали от советской власти, отбыв после войны различные сроки в лагерях.
До мая 2014 года латвийские рядовые Победы вообще никаких пособий не получали. Но после многочисленных писем Николая Илларионовича, после статей журналистов, которых теребил время от времени участник войны, последовал указ Путина выплачивать всем им, как рассказывал мне Пономаренко, по 20 евро в месяц, как ветеранам войны.
Николай Пономаренко, ноябрь 2015.
Всех под одну гребенку, сетовал Николай Илларионович. А у инвалидов войны лишь на лекарства в месяц может уходить по 200 евро, да и то, если есть, кому помочь.
Зато военным офицерам в отставке, которые никогда не воевали, но ушли в запас в Латвии, и даже вдовам таких офицеров можно было получать неплохую пенсию и ежегодно рассчитывать на путевки в юрмальский санаторий "Янтарный берег", принадлежащий России. Но только не рядовым Победы...
Более того, Пономаренко однажды в консульском отделе посольства России в Латвии, когда сообщил, что инвалид войны, услышал в ответ бюрократическое: "А у нас инвалидов войны нет! Все - ветераны". Ему, выжившему в мясорубке Великой Отечественной, пришлось простоять в очереди 40 минут, хотя для инвалида это было крайне тяжело. Но куда сильнее ранили слова, которые он вспоминал потом много раз и жаловался, что в ветеранских организациях сейчас практически не осталось воевавших, что путевки там раздают лишь своим...
В марте этого года Пономаренко узнал, что у него рак. "Это невозможно было от него скрыть, - говорит дочь Лариса. - Иначе он бы не принимал таблетки, которые ему выписали..."
Но бороться за правое дело (судьбы инвалидов войны) Николай Илларионович не переставал, как говорится, до последнего, несмотря даже на отписку, которую получил в мае теперь уже от Жириновского.
Несломленный
Думаете, это его сломило? На похоронах внук Юрий - статный, голубоглазый парень, очень похожий на старшего Пономаренко, каким он был в 1945-м, - сказал мне, что дед подготовил очередную петицию и просил передать мне ее после его смерти...
Николай Илларионович ушел непобежденным. Он даже после свой смерти пытается отстоять ту правду, в которую верил и верит. Разве с такими людьми можно было проиграть войну?
Да он и при жизни старался никому не мешать, а только - помогать. Будучи главным технологом завода "Гидрометприбор", мог добиваться квартиры для сослуживца с детьми, выбивать премиальные для тех, кто заслуживал. И был рукастым, до последнего сохраняя ясность ума и желание быть полезным.
На поминках Лариса рассказывала, как еще в начале июня отец учил на даче младшую правнучку забивать гвозди и обиделся на дочь, когда собрался было лезть по лестнице, чтобы высверлить электродрелью нужное в стене отверстие, а дочь ему запретила. Он тогда развернулся и пошел на электричку (полтора километра!), чтобы уехать в город...
В июле Николая Илларионовича положили в рижскую республиканскую больницу "Гайльэзерс", чтобы немного поддержать и укрепить организм. Спустя неделю самочувствие ветерана вдруг резко ухудшилось. И врач, молодая латышка, отсоветовала забирать его домой, пояснив, что просто не довезут. И это тогда, когда в таких случаях в больницах всячески стараются отделаться от умирающих пациентов. А после 10 дней нахождения в лечебном учреждении требуют оплаты в 45 евро в сутки, как рассказывали мне близкие Пономаренко. Чего в их случае не было. Это я к тому, что разные и люди, и врачи встречаются, что нельзя всех одним миром мазать.
С главой большой семьи Пономаренко в больнице старался находиться кто-нибудь из близких до последнего дня. А он тихо угасал, до этого отдав все распоряжения по своим похоронам и пошутив, что во время отпевания в рижской церкви Святого Александра Невского будет задувать свечи у Ларисы. Так оно и было. И ушел он в полдень, в четверг, как и его любимая супруга, бывшая партизанка Галина, но семью годами раньше. Он и попросил похоронить себя рядом со своей любимой, несмотря на то, что на другом рижском кладбище похоронены его родители...
Впервые в своей жизни Николай поцеловался в 25 лет. И с этой женщиной, Галиной Сергеевной (в девичестве - Соколовой) он прожил 60 лет, воспитав детей, внуков и правнуков. А познакомились они во время восстановления разрушенного в войну завода, который буквально собирали по кирпичику, дневали и ночевали тут, жгли костры... А сейчас "Гидрометприбор", как и вся промышленность республики, разрушен. И сотворили это с Латвией никакие не оккупанты, а своя же, новая демократическая власть. А вот тех, кто восстанавливал после войны ныне вновь порушенное, как раз и называют "оккупантами". Снимок 1951 года, когда Галина и Николай сыграли свадьбу.
Галина и Николай Пономаренко в мае 2011 года. Осенью того же года Галина Сергеевна скончалась...
Они успели в июне 2011-го отметить 60 лет со дня свадьбы с Галиной Сергеевной, которая во время войны воевала в партизанской бригаде Ратиньша в Латвии.
Какой же была та война? Как уходили в партизаны и как воевали советские солдаты? Грабили ли они и убивали немцев, насиловали ли немок, как об этом любит сейчас писать всякого рода либеральное сообщество?
Читайте о правде войны, какой ее видел и запомнил Николай Илларионович…
Мурманск бомбили…
"22 июня мы с двоюродным братом, как обычно по воскресеньям, пошли на утренний сеанс в кино, - вспоминал Николай Пономаренко. - Возвращаемся - все кругом возбуждены, слушают радио, тарелки такие на улицах были… Приходим домой - все на нас: где вы болтаетесь?! А по воскресеньям у нас в Мурманске, у дедушки с бабушкой, ближе к обеду собирались семьи их детей - трех сестер и брата. И вот тут нас просветили: на нас напали немцы…"
В Мурманск семья Пономаренко бежала от голода из северного Казахстана в 1933 году, к двум сестрам и брату по материнской линии. Для них после Казахстана Мурманск казался раем - рыбу можно было есть до отвала. В то время как в Казахстане зерно гнило, но людям его не давали. Вредительство сплошное, как считал ветеран.
Когда его отца перевели из Орска, где он работал начальником агентства передачи составов по железной дороге (следил за их сохранностью), на станцию Айдырля, мама Николая устроилась работать на элеватор. За это она получала 400 граммов хлеба в день на всю семью: мужа и сыновей Николая и Михаила. Михаил был на два года старше Николая, 1922 года рождения. Мама рассказывала домашним, что целое поле зерна в мешках было закрыто брезентом, но взять даже горсть не разрешали. Более того, даже снег, перемешанный с зернами, высыпавшимися из буксующих на элеваторе грузовиков, охрана брать запрещала; а ведь можно было растопить его дома и что-то приготовить из доставшихся зерен.
Семья Пономаренко - 28.11.1930.
А новый урожай 1933 года был потравлен полынью… Диверсия, чтобы вызывать недовольство народа, как убежденно говорил мне Николай Илларионович, убеждая в том, что весь этот голодомор был устроен специально оппозицией.
После того случая семья Пономаренко и решила перебираться в Мурманск. Мама стала работать на новом месте в продуктовом магазине, а глава семьи, как и прежде, на железной дороге.
Коля рос честным и ответственным, что следует из заметки в "Полярной правде" от 16 мая 1938 года о поступке мальчика и его друга:
А это 1 полоса газеты, в которой можно прочитать о выдвижении "великого вождя народа, нашего отца и друга" тов.Сталина в депутаты Верховного Совета РСФСР
"Примерно с сентября 1941 года Мурманск стали постоянно бомбить, - рассказывал Николай Илларионович. - Одно время думали даже, что город придется сдать. Немцы и финны подошли очень близко. Потом их, правда, удалось откинуть. Но Мурманск бомбежками весь сожгли - город был деревянным. Однако порт и железная дорога, несмотря ни на что, продолжали работать. Сюда уже в 1942 году приходили американские и английские караваны судов с помощью. Дом, в котором мы квартировали, тоже сгорел. Люди перебирались в окрестные горы, рыли землянки, обустраивались в пещерах. Нас в частном домике в пригороде Мурманска приютил одинокий дед, чья семья эвакуировалась… Над нами как раз немецкие бомбардировщики разворачивались и пикировали на порт. Очень много людей погибло в пожарах, были ранены. Но город жил и работал. Мы, школьники, учились. Летом 1942 года заготавливали в совхозе корм для коров - резали тонкие ветки березы и связывали их пучками. За это нам платили.
Отца контузило во время бомбежек, от старшего брата получили последнее письмо как раз 22 июня 1941 года, а написал он его 15 мая. Служил на границе, в городе Замбрув под Белостоком. Там, наверное, и смерть свою встретил в первые часы войны. Сколько мать ни билась, запросы посылала, ничего конкретного не узнала…"
Первые немцы
В августе 1942 года наконец призвали в армию и Николая, который пытался прежде дважды записаться добровольцем. Но не брали по возрасту. Да и 18 исполнилось ему уже на фронте.
Повезли в теплушках через Архангельск, потом - в Великий Устюг, в пехотное училище. Там должны были учиться полгода. Но затем их с училищем перевели в Каргополь, в Карелию.
"Там немцы высадили десант, а войск наших поблизости вообще никаких не было, - вспоминал Николай Илларионович. - Некоторые ребята из наших (те, что постарше) ходили на прочесывание леса, один погиб. Немцам удалось спастись на гидроплане, который сел на одно из лесных озер.
Жили мы в лагере для заключенных, из которого специально куда-то перевели зеков, чтобы нам освободить места под казармы. Какое-то время мы там занимались, у нас был пулеметный взвод, мы изучали пулемет, стреляли из него. А винтовки были трехлинейки - системы Мосина. Однако на фронт, сразу после Нового года, мы пошли уже с автоматическими винтовками Токарева. Из них можно было стрелять по одному патрону, а можно было и всю обойму из 10 патронов выпустить… Мы вообще хорошо были вооружены: на отделение в 7 человек приходилось 2 ручных пулемета. Влились в состав 128-й отдельной стрелковой бригады. И нас всунули между Юхновым и Гжатском (ныне Гагарин. - Авт.) под Москву".
"Январь. Стали мы в чистом поле, около сожженной деревеньки, - рассказывал ветеран. - Приказ комроты "отдыхать!" застал врасплох. Я был командиром отделения, побежал к старшему лейтенанту уточнять, где располагаться на отдых. А он мне: "Ты куда пришел?! На фронт? Вот тут и отдыхай, только смотри, чтобы не обморозились!.." Легко приказать, конечно. Но стараемся выполнять. Лежим на снегу, мороз градусов за 20, думаем лишь об одном - как бы согреться. Стало теплее, когда прибыла полевая кухня. После похлебки командир взвода дал задачу выдвинуться в составе роты к дороге и занять оборону. А в полутора километрах - немцы в деревеньке (на их стороне все дома целехонькие были, а уходя, они их сжигали)…
Мы окопались в снегу у дороги, залегли. Комвзвода сказал, чтобы, в случае чего искали его в развалинах неподалеку. Лежим, через некоторое время смотрим: цепью солдаты чуть в сторонке идут. То ли немцы, то ли нет… Через какое-то время стало понятно: немцы. Послал гонца в развалины - доложить. А комвзвода там и не оказалось. Тут я струхнул: команды стрелять нет, что делать? Но смотрим - вдруг первая и вторая роты почему-то пошли в контратаку. Многим позже я думал: зачем? Какой смысл было идти в штыковую, когда мы с фланга этих немцев всех бы перестреляли, подпустив еще чуть ближе?
В итоге мы оказались в роли посторонних наблюдателей. Стрелять в гущу людей - своих убьешь, а идти на подмогу - приказа нет. Атаку немцев отбили ценою многих жизней. Потом все отошли на прежние позиции…"
Расстрел роты
"А ночью нашей роте приказали построиться и двинуться в путь. Куда, зачем - не объясняли. Я думал, что куда-то передвигаемся на другой участок фронта. То приказывали залечь, то снова идти. Так и двигались всю ночь. Позже узнал, что задача была обойти ту деревеньку с тыла и ударить по немцам. Но тогда мы об этом и не догадывались. И вот уже под утро оказались метрах в пятидесяти от деревни, в небольшой низине. Немцы нас заметили и начали расстреливать. Тут командиры кричат: "Огонь!". Ну, лежим, отстреливаемся. Но мы-то не видим, в кого стреляем, а нас на снегу, без какой-либо маскировки, немцам прекрасно видно. Так почти всю роту нашу и перебили. Из 123 бойцов осталось человек 20. Когда приказали отступать, было уже поздно. Да и где укрыться в поле, когда поодаль лишь редкие кустики торчали из снега…
Кроме того, у двух наших автоматчиков не было патронов вообще. Во время боя они кинули свои автоматы за ненадобностью и взяли винтовки у убитых. Пулеметчики тоже оказались не готовы стрелять - вторые расчеты залегли с патронами где-то поодаль. Никто ведь не предупредил о готовящейся атаке… Вот так старший лейтенант Ханин (до сих пор помню его фамилию) бездарно и положил свою роту. Жив ли он сам остался, так до сих пор и не знаю.
Я же тогда спасся чудом. После команды отходить едва поднялся, как вокруг засвистели пули. Я вновь упал на твердый наст, в который и зарыться-то было невозможно, и притворился мертвым. А когда прошло некоторое время и немцы перестали стрелять, я кинулся прочь. Но из-за подбитого танка, который был невдалеке, по мне вновь кто-то открыл огонь. До спасительных кустов было 150 метров. Так, по-заячьи виляя, удалось до них добежать.
Через три дня привезли патроны для автоматов. А автоматов и нет. Один офицер ко мне: "Изменники! Под трибунал пойдете! Кто у тебя автоматчики?" А я знаю, что одного убило, и называю его. "А второй кто?" Второй, смотрю, побледнел. Я смекнул и фамилию еще одного убитого назвал. Ну и у офицеров отлегло: что, мол, с погибших взять… Замяли это дело, что они посылали солдат в атаку без патронов…"
Пехоту часто бросали в бездумные атаки, особенно в первые годы войны...
Карен МАРКАРЯН (фото из личного архива Пономаренко, из хроники Великой Отечественной и автора)
(конец первой части - ЖЖ не дал возможности разместить весь материал целиком) Вторую часть читайте - здесь, следом в ЖЖ
Николай Пономаренко, май 1945.
Впрочем, не думал не гадал Николай Илларионович, получивший вторую группу инвалидности после войны, что ему уже в 21 веке вновь придется воевать - не с оружием в руках, конечно, но письмами с обращениями к властям и Латвии, и России, безуспешно пытясь добиться от них хотя бы частично того отношения, какое было к инвалидам войны в Советском Союзе...
Подчеркну, что ему самому после получения российского гражданства в 2007 году стало жить намного легче: пенсия шла и со стороны России, как инвалиду войны, и латвийская - за трудовой стаж. Но все равно и этого в последние годы не хватало на лекарства и врачей даже с помощью близких.
Но еще обиднее было за оставшихся калеками после войны (сейчас их в Латвии вряд ли и несколько десятков наберется) граждан и неграждан Латвии рядового и сержантского состава. Они были забыты и заброшены в то время, как бывшие легионеры двух латышских дивизий Waffen SS и "лесные братья" получали и получают социальные пособия. Местные власти проводят это, как помощь политрепрессированным, которые пострадали от советской власти, отбыв после войны различные сроки в лагерях.
До мая 2014 года латвийские рядовые Победы вообще никаких пособий не получали. Но после многочисленных писем Николая Илларионовича, после статей журналистов, которых теребил время от времени участник войны, последовал указ Путина выплачивать всем им, как рассказывал мне Пономаренко, по 20 евро в месяц, как ветеранам войны.
Николай Пономаренко, ноябрь 2015.
Всех под одну гребенку, сетовал Николай Илларионович. А у инвалидов войны лишь на лекарства в месяц может уходить по 200 евро, да и то, если есть, кому помочь.
Зато военным офицерам в отставке, которые никогда не воевали, но ушли в запас в Латвии, и даже вдовам таких офицеров можно было получать неплохую пенсию и ежегодно рассчитывать на путевки в юрмальский санаторий "Янтарный берег", принадлежащий России. Но только не рядовым Победы...
Более того, Пономаренко однажды в консульском отделе посольства России в Латвии, когда сообщил, что инвалид войны, услышал в ответ бюрократическое: "А у нас инвалидов войны нет! Все - ветераны". Ему, выжившему в мясорубке Великой Отечественной, пришлось простоять в очереди 40 минут, хотя для инвалида это было крайне тяжело. Но куда сильнее ранили слова, которые он вспоминал потом много раз и жаловался, что в ветеранских организациях сейчас практически не осталось воевавших, что путевки там раздают лишь своим...
В марте этого года Пономаренко узнал, что у него рак. "Это невозможно было от него скрыть, - говорит дочь Лариса. - Иначе он бы не принимал таблетки, которые ему выписали..."
Но бороться за правое дело (судьбы инвалидов войны) Николай Илларионович не переставал, как говорится, до последнего, несмотря даже на отписку, которую получил в мае теперь уже от Жириновского.
Несломленный
Думаете, это его сломило? На похоронах внук Юрий - статный, голубоглазый парень, очень похожий на старшего Пономаренко, каким он был в 1945-м, - сказал мне, что дед подготовил очередную петицию и просил передать мне ее после его смерти...
Николай Илларионович ушел непобежденным. Он даже после свой смерти пытается отстоять ту правду, в которую верил и верит. Разве с такими людьми можно было проиграть войну?
Да он и при жизни старался никому не мешать, а только - помогать. Будучи главным технологом завода "Гидрометприбор", мог добиваться квартиры для сослуживца с детьми, выбивать премиальные для тех, кто заслуживал. И был рукастым, до последнего сохраняя ясность ума и желание быть полезным.
На поминках Лариса рассказывала, как еще в начале июня отец учил на даче младшую правнучку забивать гвозди и обиделся на дочь, когда собрался было лезть по лестнице, чтобы высверлить электродрелью нужное в стене отверстие, а дочь ему запретила. Он тогда развернулся и пошел на электричку (полтора километра!), чтобы уехать в город...
В июле Николая Илларионовича положили в рижскую республиканскую больницу "Гайльэзерс", чтобы немного поддержать и укрепить организм. Спустя неделю самочувствие ветерана вдруг резко ухудшилось. И врач, молодая латышка, отсоветовала забирать его домой, пояснив, что просто не довезут. И это тогда, когда в таких случаях в больницах всячески стараются отделаться от умирающих пациентов. А после 10 дней нахождения в лечебном учреждении требуют оплаты в 45 евро в сутки, как рассказывали мне близкие Пономаренко. Чего в их случае не было. Это я к тому, что разные и люди, и врачи встречаются, что нельзя всех одним миром мазать.
С главой большой семьи Пономаренко в больнице старался находиться кто-нибудь из близких до последнего дня. А он тихо угасал, до этого отдав все распоряжения по своим похоронам и пошутив, что во время отпевания в рижской церкви Святого Александра Невского будет задувать свечи у Ларисы. Так оно и было. И ушел он в полдень, в четверг, как и его любимая супруга, бывшая партизанка Галина, но семью годами раньше. Он и попросил похоронить себя рядом со своей любимой, несмотря на то, что на другом рижском кладбище похоронены его родители...
Впервые в своей жизни Николай поцеловался в 25 лет. И с этой женщиной, Галиной Сергеевной (в девичестве - Соколовой) он прожил 60 лет, воспитав детей, внуков и правнуков. А познакомились они во время восстановления разрушенного в войну завода, который буквально собирали по кирпичику, дневали и ночевали тут, жгли костры... А сейчас "Гидрометприбор", как и вся промышленность республики, разрушен. И сотворили это с Латвией никакие не оккупанты, а своя же, новая демократическая власть. А вот тех, кто восстанавливал после войны ныне вновь порушенное, как раз и называют "оккупантами". Снимок 1951 года, когда Галина и Николай сыграли свадьбу.
Галина и Николай Пономаренко в мае 2011 года. Осенью того же года Галина Сергеевна скончалась...
Они успели в июне 2011-го отметить 60 лет со дня свадьбы с Галиной Сергеевной, которая во время войны воевала в партизанской бригаде Ратиньша в Латвии.
Какой же была та война? Как уходили в партизаны и как воевали советские солдаты? Грабили ли они и убивали немцев, насиловали ли немок, как об этом любит сейчас писать всякого рода либеральное сообщество?
Читайте о правде войны, какой ее видел и запомнил Николай Илларионович…
Мурманск бомбили…
"22 июня мы с двоюродным братом, как обычно по воскресеньям, пошли на утренний сеанс в кино, - вспоминал Николай Пономаренко. - Возвращаемся - все кругом возбуждены, слушают радио, тарелки такие на улицах были… Приходим домой - все на нас: где вы болтаетесь?! А по воскресеньям у нас в Мурманске, у дедушки с бабушкой, ближе к обеду собирались семьи их детей - трех сестер и брата. И вот тут нас просветили: на нас напали немцы…"
В Мурманск семья Пономаренко бежала от голода из северного Казахстана в 1933 году, к двум сестрам и брату по материнской линии. Для них после Казахстана Мурманск казался раем - рыбу можно было есть до отвала. В то время как в Казахстане зерно гнило, но людям его не давали. Вредительство сплошное, как считал ветеран.
Когда его отца перевели из Орска, где он работал начальником агентства передачи составов по железной дороге (следил за их сохранностью), на станцию Айдырля, мама Николая устроилась работать на элеватор. За это она получала 400 граммов хлеба в день на всю семью: мужа и сыновей Николая и Михаила. Михаил был на два года старше Николая, 1922 года рождения. Мама рассказывала домашним, что целое поле зерна в мешках было закрыто брезентом, но взять даже горсть не разрешали. Более того, даже снег, перемешанный с зернами, высыпавшимися из буксующих на элеваторе грузовиков, охрана брать запрещала; а ведь можно было растопить его дома и что-то приготовить из доставшихся зерен.
Семья Пономаренко - 28.11.1930.
А новый урожай 1933 года был потравлен полынью… Диверсия, чтобы вызывать недовольство народа, как убежденно говорил мне Николай Илларионович, убеждая в том, что весь этот голодомор был устроен специально оппозицией.
После того случая семья Пономаренко и решила перебираться в Мурманск. Мама стала работать на новом месте в продуктовом магазине, а глава семьи, как и прежде, на железной дороге.
Коля рос честным и ответственным, что следует из заметки в "Полярной правде" от 16 мая 1938 года о поступке мальчика и его друга:
А это 1 полоса газеты, в которой можно прочитать о выдвижении "великого вождя народа, нашего отца и друга" тов.Сталина в депутаты Верховного Совета РСФСР
"Примерно с сентября 1941 года Мурманск стали постоянно бомбить, - рассказывал Николай Илларионович. - Одно время думали даже, что город придется сдать. Немцы и финны подошли очень близко. Потом их, правда, удалось откинуть. Но Мурманск бомбежками весь сожгли - город был деревянным. Однако порт и железная дорога, несмотря ни на что, продолжали работать. Сюда уже в 1942 году приходили американские и английские караваны судов с помощью. Дом, в котором мы квартировали, тоже сгорел. Люди перебирались в окрестные горы, рыли землянки, обустраивались в пещерах. Нас в частном домике в пригороде Мурманска приютил одинокий дед, чья семья эвакуировалась… Над нами как раз немецкие бомбардировщики разворачивались и пикировали на порт. Очень много людей погибло в пожарах, были ранены. Но город жил и работал. Мы, школьники, учились. Летом 1942 года заготавливали в совхозе корм для коров - резали тонкие ветки березы и связывали их пучками. За это нам платили.
Отца контузило во время бомбежек, от старшего брата получили последнее письмо как раз 22 июня 1941 года, а написал он его 15 мая. Служил на границе, в городе Замбрув под Белостоком. Там, наверное, и смерть свою встретил в первые часы войны. Сколько мать ни билась, запросы посылала, ничего конкретного не узнала…"
Первые немцы
В августе 1942 года наконец призвали в армию и Николая, который пытался прежде дважды записаться добровольцем. Но не брали по возрасту. Да и 18 исполнилось ему уже на фронте.
Повезли в теплушках через Архангельск, потом - в Великий Устюг, в пехотное училище. Там должны были учиться полгода. Но затем их с училищем перевели в Каргополь, в Карелию.
"Там немцы высадили десант, а войск наших поблизости вообще никаких не было, - вспоминал Николай Илларионович. - Некоторые ребята из наших (те, что постарше) ходили на прочесывание леса, один погиб. Немцам удалось спастись на гидроплане, который сел на одно из лесных озер.
Жили мы в лагере для заключенных, из которого специально куда-то перевели зеков, чтобы нам освободить места под казармы. Какое-то время мы там занимались, у нас был пулеметный взвод, мы изучали пулемет, стреляли из него. А винтовки были трехлинейки - системы Мосина. Однако на фронт, сразу после Нового года, мы пошли уже с автоматическими винтовками Токарева. Из них можно было стрелять по одному патрону, а можно было и всю обойму из 10 патронов выпустить… Мы вообще хорошо были вооружены: на отделение в 7 человек приходилось 2 ручных пулемета. Влились в состав 128-й отдельной стрелковой бригады. И нас всунули между Юхновым и Гжатском (ныне Гагарин. - Авт.) под Москву".
"Январь. Стали мы в чистом поле, около сожженной деревеньки, - рассказывал ветеран. - Приказ комроты "отдыхать!" застал врасплох. Я был командиром отделения, побежал к старшему лейтенанту уточнять, где располагаться на отдых. А он мне: "Ты куда пришел?! На фронт? Вот тут и отдыхай, только смотри, чтобы не обморозились!.." Легко приказать, конечно. Но стараемся выполнять. Лежим на снегу, мороз градусов за 20, думаем лишь об одном - как бы согреться. Стало теплее, когда прибыла полевая кухня. После похлебки командир взвода дал задачу выдвинуться в составе роты к дороге и занять оборону. А в полутора километрах - немцы в деревеньке (на их стороне все дома целехонькие были, а уходя, они их сжигали)…
Мы окопались в снегу у дороги, залегли. Комвзвода сказал, чтобы, в случае чего искали его в развалинах неподалеку. Лежим, через некоторое время смотрим: цепью солдаты чуть в сторонке идут. То ли немцы, то ли нет… Через какое-то время стало понятно: немцы. Послал гонца в развалины - доложить. А комвзвода там и не оказалось. Тут я струхнул: команды стрелять нет, что делать? Но смотрим - вдруг первая и вторая роты почему-то пошли в контратаку. Многим позже я думал: зачем? Какой смысл было идти в штыковую, когда мы с фланга этих немцев всех бы перестреляли, подпустив еще чуть ближе?
В итоге мы оказались в роли посторонних наблюдателей. Стрелять в гущу людей - своих убьешь, а идти на подмогу - приказа нет. Атаку немцев отбили ценою многих жизней. Потом все отошли на прежние позиции…"
Расстрел роты
"А ночью нашей роте приказали построиться и двинуться в путь. Куда, зачем - не объясняли. Я думал, что куда-то передвигаемся на другой участок фронта. То приказывали залечь, то снова идти. Так и двигались всю ночь. Позже узнал, что задача была обойти ту деревеньку с тыла и ударить по немцам. Но тогда мы об этом и не догадывались. И вот уже под утро оказались метрах в пятидесяти от деревни, в небольшой низине. Немцы нас заметили и начали расстреливать. Тут командиры кричат: "Огонь!". Ну, лежим, отстреливаемся. Но мы-то не видим, в кого стреляем, а нас на снегу, без какой-либо маскировки, немцам прекрасно видно. Так почти всю роту нашу и перебили. Из 123 бойцов осталось человек 20. Когда приказали отступать, было уже поздно. Да и где укрыться в поле, когда поодаль лишь редкие кустики торчали из снега…
Кроме того, у двух наших автоматчиков не было патронов вообще. Во время боя они кинули свои автоматы за ненадобностью и взяли винтовки у убитых. Пулеметчики тоже оказались не готовы стрелять - вторые расчеты залегли с патронами где-то поодаль. Никто ведь не предупредил о готовящейся атаке… Вот так старший лейтенант Ханин (до сих пор помню его фамилию) бездарно и положил свою роту. Жив ли он сам остался, так до сих пор и не знаю.
Я же тогда спасся чудом. После команды отходить едва поднялся, как вокруг засвистели пули. Я вновь упал на твердый наст, в который и зарыться-то было невозможно, и притворился мертвым. А когда прошло некоторое время и немцы перестали стрелять, я кинулся прочь. Но из-за подбитого танка, который был невдалеке, по мне вновь кто-то открыл огонь. До спасительных кустов было 150 метров. Так, по-заячьи виляя, удалось до них добежать.
Через три дня привезли патроны для автоматов. А автоматов и нет. Один офицер ко мне: "Изменники! Под трибунал пойдете! Кто у тебя автоматчики?" А я знаю, что одного убило, и называю его. "А второй кто?" Второй, смотрю, побледнел. Я смекнул и фамилию еще одного убитого назвал. Ну и у офицеров отлегло: что, мол, с погибших взять… Замяли это дело, что они посылали солдат в атаку без патронов…"
Пехоту часто бросали в бездумные атаки, особенно в первые годы войны...
Карен МАРКАРЯН (фото из личного архива Пономаренко, из хроники Великой Отечественной и автора)
(конец первой части - ЖЖ не дал возможности разместить весь материал целиком) Вторую часть читайте - здесь, следом в ЖЖ