Ленинградцы. Невероятные люди...
Помню, как меня поразила история про директора продовольственного склада в блокадном Ленинграде... умершего от голода.
Что это за сверхлюди, обладающие стальной волей - подумал я тогда.
Сегодня, в годовщину снятия блокады, товарищ arctus поразил меня еще раз...
Многие сейчас, в эпоху потребительского "бума", не понимают, как это можно, а некоторые и не хотят верить - это недоступно их пониманию, в их системе координат этого быть не может. Но это было.
***
«Интересна история, о которой рассказал В.С. Лехнович. Она известна некоторым читателям, но передают её по-разному. Я позволю себе кратко изложить ее, поскольку имел прямое отношение к событиям. Речь идет о сохранении разных образцов картофеля в голодную зиму 1941/42 года.
Весной 1941 года мировая коллекция сортов и видов картофеля была высажена под Ленинградом, на территории Павловской опытной станции Всесоюзного института растениеводства. В начале августа, когда немцы подошли к городу, старший научный сотрудник института О. А. Воскресенская произвела досрочную копку клубней. За короткий срок она успела выкопать по одному-два куста каждого образца. Другой старший научный сотрудник, А. Я. Камераз, выкопал по одному кусту около 500 перспективных гибридов и до сотни южноамериканских образцов, успевших дать клубни.
За несколько дней до захвата немцами Павловска эти клубни удалось перевезти в Ленинград. Коллекция была дублирована и хранилась в двух местах: одну в марте 1942 года Я. Я. Вирс увез на Большую землю, в Красноуфимск, вторая осталась в городе.
О. А. Воскресенская в течение всей осени наблюдала и охраняла коллекцию. Нередко она на ночь оставалась в подвалах. Но в начале декабря О. А. Воскресенская заболела и слегла. Охрану коллекции взял на себя В. С. Лехнович. Беречь картофель приходилось от мороза, от крыс и от голодных людей. Дважды в день В. С. Лехнович ходил пешком с улицы Некрасова до Исаакиевской площади. Полтора часа каждый рейс. Зима стояла холодная, и, чтобы отопить подвал, надо было искать топливо. И, несмотря на огромные трудности, весь сортовой картофель был сохранен.
Весной 1942 года для посадки коллекции картофеля выделили участки: один - в тресте зеленого строительства, другой - в совхозе «Лесное». Интересна история. Сажали Воскресенская и Лехнович. Они же и охраняли картофельные делянки.
Все блокадные годы в осажденном городе высаживалась мировая коллекция сортов картофеля. Это делали люди, как и все, переживавшие голод и лишения. Во имя сохранения ценнейшей научной коллекции они шли на жертвы.»
Н.Д. Шумилов «В дни блокады». Издательство «Мысль». 1977 с. 172-173.
О.А. Воскресенская и В.С. Лехнович - хранители коллекции картофеля. Фото 1940 года
***
Вот еще один материал на эту тему.
Вавиловскую коллекцию семян спасли ценой своих жизней в блокаду
О 13 сотрудниках Всесоюзного института растениеводства, которые в блокаду остались в Ленинграде и спасли от уничтожения Вавиловскую коллекцию - десятки тонн зерна и тонны картофеля, - известно немало. В каждой публикации - благодарность и восхищение. Да и можно ли по-другому? Земной поклон им!
И все-таки мало.
Мало только помнить этих людей. Надо еще понять, как смогли они среди пищи умирать от голода. Какие нужны
были силы! Что думали при этом, что чувствовали, что говорили? Понять их состояние. В 1976 году, когда некоторые из них еще были живы, я встретился с ними, поговорил.
Во время блокады от голода умер хранитель риса Дмитрий Сергеевич Иванов. В его рабочем кабинете остались тысячи пакетиков с зерном.
За своим письменным столом умер хранитель арахиса и масличных культур Александр Гаврилович Щукин.
Разжали мертвые пальцы - на стол выпал пакет с миндалем. Щукин готовил дублет коллекции, надеясь самолетом переправить его на Большую землю.
Умерла от голода хранительница овса Лидия Михайловна Родина.
Американский журналист Джорджи Эйн Гейер в статье «900 дней самопожертвования», опубликованной в журнале «Интернэшнл уайлд лайф», спрашивает, почему ленинградские ученые за коллекцию заплатили жизнью: «Русский дух? Самопожертвование? Желание сохранить материальные ценности?»
Действительно, почему?
Когда дело касается преступлений, случаев досадной социальной патологии, психологи подробно изучают все пути и причины. А психология наивысшей социальной активности человека, его самоотверженности и героизма не нуждается разве в осмыслении?
Разве оценить подвиг не означает прежде всего постараться его постичь?
**
Картошка
Весной 1941 года на Павловской опытной станции под Ленинградом сотрудники института, как обычно, высадили коллекцию картофеля.
1200 европейских образцов - иные из них уникальные, во всем мире таких больше не было. На грядках - 10 тысяч горшков с различными видами южноамериканского картофеля. Советские ученые, можно сказать, их открыли: до экспедиций Н.И. Вавилова и его учеников в Европе знали практически только один вид, некогда вывезенный из Чили.
Словом, не картофель находился в Павловске, а невосстановимая, неповторимая научная ценность. И в июне 1941 года ее надо было спасать точно так же, как надо было спасать картины в Эрмитаже и скульптуры на ленинградских площадях.
Только эта научная ценность была живая. Чтобы сохранить ее, с ней надо постоянно работать. Если клубням южноамериканского картофеля не устраивать долгой искусственной ночи; если в помещении, где зимой сложены клубни, не поддерживать температуру +2 градуса; если весной их не высадить в землю, - мировая научная ценность безвозвратно погибнет.
Прекратились все опыты, кончились - и когда возобновятся теперь? - все исследования. Работать означало одно: спасать. Цена - любая. Спасать и спасти. Важнее не было тогда научной задачи.
В первые месяцы войны научный сотрудник Абрам Яковлевич Камераз строил под Вырицей оборонительные укрепления. Каждый свободный час он проводил в Павловске. Раздвигал и задвигал шторки, устраивал клубням южноамериканского картофеля искусственную ночь.
Европейские сорта собирали в поле уже под сильным артиллерийским огнем. Взрывной волной опрокинуло Камераза с ног. Поднялся. Продолжал работу.
В сентябре Камераз ушел на фронт. Дело перешло в руки Ольги Александровны Воскресенской.
Ольга Александровна Воскресенская из своей квартиры перебралась жить в подвал. Говорила, так ей легче, спокойнее, что случись - защитит материал.
Это была невысокая, худенькая женщина. Воспитанница детского дома, выпускница Ленинградского университета. В декабре Ольге Александровне пришлось подвал оставить: тяжело простудилась.
Работа сосредоточилась теперь в руках Вадима Степановича Лехновича.
Зима 1942 года - помнит Лехнович - самое тяжелое время блокады. Питались молотой дурандой, жмыхом. Лакомством считалась разваренная кожа. Как-то целых четыре дня не выдавали хлеба.
Потом, лет через десять после войны, нестарый еще Лехнович не мог без поручней забраться в автобус: так во время блокады ослабели мышцы ног.
Но тогда от своего дома на улице Некрасова до Исаакиевской площади, полтора часа в один конец, утром и вечером ежедневно, по шесть часов в день, голодный Лехнович ходил топить подвал и проверять на дверях пломбы. От того, удержится ли ртуть в термометре на делении +2 градуса, зависела жизнь научного материала.
Вязанку дров ему еженедельно выдавала комендант дома М.С. Беляева. Но вязанки было слишком мало. В конце января Беляева выдала ордер на полкубометра дров. На следующий день в 12 часов грузовик должен был привезти их на Исаакиевскую площадь.
Ровно в 12 часов начался сильнейший обстрел. Никто, кроме Лехновича, за дровами не пришел. Какой-то старик отмерил ему полкубометра сырой сосны, и, пригибаясь под снарядами, на листе фанеры Лехнович потащил дрова к своему подвалу. Теперь он был богач.
***
«Никто не спросил бы с них»…
Есть, однако, вот какое обстоятельство. В марте 1942 года заместитель директора института Ян Янович Вирс один полный дублет коллекции картофеля вывез на Большую землю, в город Красноуфимск.
Получается, что Лехнович продолжал дважды в день ходить через весь Невский; высаживал клубни в совхозе «Лесное»; 38 ночей сторожил их в поле; еще две зимы держал коллекцию в совхозном подвале; собирал по всему городу тряпье и старую одежду, чтобы заткнуть в подвале щели; не смел прикоснуться к картофелине, только ее запах преследовал его днем и ночью, - а сам знал при этом, что коллекция теперь уже не единственная, не последняя, точно такая же вывезена в Красноуфимск?
«Откуда же знал? - возражает Вадим Степанович. - Точно не было известно, дошел ли материал до Красноуфимска». - «Но предполагать, надеяться вы могли?» - «Конечно. Ну и что?»
Как что? Если человек мог надеяться, что перед ним уже не последний, не единственный экземпляр коллекции, что утрата ее уже не окажется безвозвратной, если голод ему объел мышцы ног, а надо ходить по нескольку часов в день, копать землю, работать, если кажется, десяток картофелин вернет силы…
Мы умеем себя уговорить, найти себе оправдание и в куда более легких обстоятельствах!
Вадим Степанович вежливо меня слушает. Седая, до пояса, борода. Спокойные глаза.
«Простите, вы рассуждаете не как специалист, - говорит он. - Нельзя коллекцию оставлять в единственном экземпляре. Положено хранить все дублеты. Есть правило». - «При каких условиях положено?» - спрашиваю. «Какая разница? При любых. Правило обязательное. Ученый не может рисковать образцами. Он слишком ценит свой материал». Спрашиваю: «Получается, перед вами даже выбора никакого не возникало?» - «Конечно, - говорит Лехнович. - А какой выбор? Выбор был один: сохранить дублеты коллекции. Другого не возникало, нет».
Это не фраза, сказанная теперь. Это - убеждение, доказанное тогда.
А у меня - опять вопросы…
В свое время в свет вышла книга бывшего уполномоченного Государственного комитета обороны по обеспечению Ленинграда и войск фронта продовольствием Дмитрия Васильевича Павлова. Свидетель тех событий пишет: «Институт растениеводства в сутолоке военных дней потерялся. Не до него было в то время органам власти. Знали об этом и работники института, они могли поступить с коллекцией по своему усмотрению, и никто не спросил бы с них…»
Был, значит, выбор, а как же! Если выбора нет, если страдания, голод, смерть неизбежны, о каком подвиге можно говорить, о какой нравственной высоте?! Трагедия, ничего больше.
Выбор был. И все-таки - не было.
«Ходить было трудно, - говорит Лехнович. - Да, невыносимо трудно, вставать каждое утро, руками-ногами двигать… А не съесть коллекцию - трудно не было. Нисколько! Потому что съесть ее было невозможно. Дело своей жизни, дело жизни своих товарищей…»
**
Напрасно?
Я спросил Николая Родионовича Иванова: «Разве не было в тех коробках семян, срок всхожести которых уже истек?» - «Были», - сказал Иванов.
Через каждые пять-шесть лет семена необходимо высевать в поле. Те, что высевали в последний раз, скажем, в 1936 году, полагалось сеять в 1942-м. Раз война помешала это сделать - семена устарели, для коллекции, вероятно, погибли.
«Их вы тоже не тронули?» - «Разумеется». Вопрос мой показался Иванову странным. «Почему же?» - «Как почему? Есть обязательное правило: хранить образцы не 5-6, а по крайней мере 10-20 лет. Семена стареют неравномерно. Среди десятка мертвых могло оказаться одно живое».
Опять - правило.
Чтобы случайно не тронуть одно живое зерно, к зерну вообще не прикасались.
Жизнь одного зерна, которое - а вдруг? - сохранится, берегли пуще, чем свою собственную.
Жестокий вопрос, понимаю, и все-таки не могу его не задать Николаю Родионовичу. «И сколько же, как выяснилось после войны, погибло зерна?» - «Процентов десять». - «А на вес?» - «Примерно тонны две». Две тонны - при 125 блокадных граммах!
Две тонны - которые не съели, сохранили напрасно.
Сил нет это осознать.
«Да отчего же напрасно? - удивляется Иванов. - Во-первых, многие образцы, которые мы полагали умершими, после войны превосходно взошли. Лен, например, считался погибшим, а оказывается, жив… Все лучшие послевоенные сорта льна созданы на основе спасенной коллекции. Тончайшие современные ткани - это что, по-вашему? Неприкосновенность нашей коллекции! Именно так… А во-вторых, большая удача, что в наших руках оказались эти две тонны лежалого, мертвого зерна. Они позволили сделать интереснейшие выводы. Обнаружилось, что с потерей всхожести зерна усвояемость белка животными тоже теряется. В 1961 году мы докладывали об этом на Пятом международном биохимическом конгрессе. Вызвало большой резонанс. Сельское хозяйство принимает практические меры. Так что совершенно не напрасно. Ни в коем случае. То, что делается подлинно ради науки, пропасть не может. Никогда. Это мы отлично сознавали тогда, в блокаду. А иначе разве бы хватило у нас сил жить?»
«Пожалуйста, - говорит мне Лехнович, - не пишите только о нашем самопожертвовании. Это неправда». - «Как неправда?» - «Вот так, неправда. Наша работа нас спасла». - «В каком смысле?» - «В самом прямом. В блокаду люди погибали не только от снарядов и голода. От бесцельности своего существования некоторые тоже, случалось, погибали. Мы это видели. Если же мы выжили, то во многом благодаря нашей работе. Нашему интересу жить».
Вот так. Они спасали свою работу. Работа спасала их.
Источник
***
Тогда это было возможно. Тогда это было по силам людям. Потому что это были стойкие люди. Люди, которые прежде всего думали не о себе. О Родине.
= Arctus=
_________________________________
Также рекомендую:
Огромный вклад учёных блокадного Ленинграда в Победу
Что это за сверхлюди, обладающие стальной волей - подумал я тогда.
Сегодня, в годовщину снятия блокады, товарищ arctus поразил меня еще раз...
Многие сейчас, в эпоху потребительского "бума", не понимают, как это можно, а некоторые и не хотят верить - это недоступно их пониманию, в их системе координат этого быть не может. Но это было.
***
«Интересна история, о которой рассказал В.С. Лехнович. Она известна некоторым читателям, но передают её по-разному. Я позволю себе кратко изложить ее, поскольку имел прямое отношение к событиям. Речь идет о сохранении разных образцов картофеля в голодную зиму 1941/42 года.
Весной 1941 года мировая коллекция сортов и видов картофеля была высажена под Ленинградом, на территории Павловской опытной станции Всесоюзного института растениеводства. В начале августа, когда немцы подошли к городу, старший научный сотрудник института О. А. Воскресенская произвела досрочную копку клубней. За короткий срок она успела выкопать по одному-два куста каждого образца. Другой старший научный сотрудник, А. Я. Камераз, выкопал по одному кусту около 500 перспективных гибридов и до сотни южноамериканских образцов, успевших дать клубни.
За несколько дней до захвата немцами Павловска эти клубни удалось перевезти в Ленинград. Коллекция была дублирована и хранилась в двух местах: одну в марте 1942 года Я. Я. Вирс увез на Большую землю, в Красноуфимск, вторая осталась в городе.
О. А. Воскресенская в течение всей осени наблюдала и охраняла коллекцию. Нередко она на ночь оставалась в подвалах. Но в начале декабря О. А. Воскресенская заболела и слегла. Охрану коллекции взял на себя В. С. Лехнович. Беречь картофель приходилось от мороза, от крыс и от голодных людей. Дважды в день В. С. Лехнович ходил пешком с улицы Некрасова до Исаакиевской площади. Полтора часа каждый рейс. Зима стояла холодная, и, чтобы отопить подвал, надо было искать топливо. И, несмотря на огромные трудности, весь сортовой картофель был сохранен.
Весной 1942 года для посадки коллекции картофеля выделили участки: один - в тресте зеленого строительства, другой - в совхозе «Лесное». Интересна история. Сажали Воскресенская и Лехнович. Они же и охраняли картофельные делянки.
Все блокадные годы в осажденном городе высаживалась мировая коллекция сортов картофеля. Это делали люди, как и все, переживавшие голод и лишения. Во имя сохранения ценнейшей научной коллекции они шли на жертвы.»
Н.Д. Шумилов «В дни блокады». Издательство «Мысль». 1977 с. 172-173.
О.А. Воскресенская и В.С. Лехнович - хранители коллекции картофеля. Фото 1940 года
***
Вот еще один материал на эту тему.
Вавиловскую коллекцию семян спасли ценой своих жизней в блокаду
О 13 сотрудниках Всесоюзного института растениеводства, которые в блокаду остались в Ленинграде и спасли от уничтожения Вавиловскую коллекцию - десятки тонн зерна и тонны картофеля, - известно немало. В каждой публикации - благодарность и восхищение. Да и можно ли по-другому? Земной поклон им!
И все-таки мало.
Мало только помнить этих людей. Надо еще понять, как смогли они среди пищи умирать от голода. Какие нужны
были силы! Что думали при этом, что чувствовали, что говорили? Понять их состояние. В 1976 году, когда некоторые из них еще были живы, я встретился с ними, поговорил.
Во время блокады от голода умер хранитель риса Дмитрий Сергеевич Иванов. В его рабочем кабинете остались тысячи пакетиков с зерном.
За своим письменным столом умер хранитель арахиса и масличных культур Александр Гаврилович Щукин.
Разжали мертвые пальцы - на стол выпал пакет с миндалем. Щукин готовил дублет коллекции, надеясь самолетом переправить его на Большую землю.
Умерла от голода хранительница овса Лидия Михайловна Родина.
Американский журналист Джорджи Эйн Гейер в статье «900 дней самопожертвования», опубликованной в журнале «Интернэшнл уайлд лайф», спрашивает, почему ленинградские ученые за коллекцию заплатили жизнью: «Русский дух? Самопожертвование? Желание сохранить материальные ценности?»
Действительно, почему?
Когда дело касается преступлений, случаев досадной социальной патологии, психологи подробно изучают все пути и причины. А психология наивысшей социальной активности человека, его самоотверженности и героизма не нуждается разве в осмыслении?
Разве оценить подвиг не означает прежде всего постараться его постичь?
**
Картошка
Весной 1941 года на Павловской опытной станции под Ленинградом сотрудники института, как обычно, высадили коллекцию картофеля.
1200 европейских образцов - иные из них уникальные, во всем мире таких больше не было. На грядках - 10 тысяч горшков с различными видами южноамериканского картофеля. Советские ученые, можно сказать, их открыли: до экспедиций Н.И. Вавилова и его учеников в Европе знали практически только один вид, некогда вывезенный из Чили.
Словом, не картофель находился в Павловске, а невосстановимая, неповторимая научная ценность. И в июне 1941 года ее надо было спасать точно так же, как надо было спасать картины в Эрмитаже и скульптуры на ленинградских площадях.
Только эта научная ценность была живая. Чтобы сохранить ее, с ней надо постоянно работать. Если клубням южноамериканского картофеля не устраивать долгой искусственной ночи; если в помещении, где зимой сложены клубни, не поддерживать температуру +2 градуса; если весной их не высадить в землю, - мировая научная ценность безвозвратно погибнет.
Прекратились все опыты, кончились - и когда возобновятся теперь? - все исследования. Работать означало одно: спасать. Цена - любая. Спасать и спасти. Важнее не было тогда научной задачи.
В первые месяцы войны научный сотрудник Абрам Яковлевич Камераз строил под Вырицей оборонительные укрепления. Каждый свободный час он проводил в Павловске. Раздвигал и задвигал шторки, устраивал клубням южноамериканского картофеля искусственную ночь.
Европейские сорта собирали в поле уже под сильным артиллерийским огнем. Взрывной волной опрокинуло Камераза с ног. Поднялся. Продолжал работу.
В сентябре Камераз ушел на фронт. Дело перешло в руки Ольги Александровны Воскресенской.
Ольга Александровна Воскресенская из своей квартиры перебралась жить в подвал. Говорила, так ей легче, спокойнее, что случись - защитит материал.
Это была невысокая, худенькая женщина. Воспитанница детского дома, выпускница Ленинградского университета. В декабре Ольге Александровне пришлось подвал оставить: тяжело простудилась.
Работа сосредоточилась теперь в руках Вадима Степановича Лехновича.
Зима 1942 года - помнит Лехнович - самое тяжелое время блокады. Питались молотой дурандой, жмыхом. Лакомством считалась разваренная кожа. Как-то целых четыре дня не выдавали хлеба.
Потом, лет через десять после войны, нестарый еще Лехнович не мог без поручней забраться в автобус: так во время блокады ослабели мышцы ног.
Но тогда от своего дома на улице Некрасова до Исаакиевской площади, полтора часа в один конец, утром и вечером ежедневно, по шесть часов в день, голодный Лехнович ходил топить подвал и проверять на дверях пломбы. От того, удержится ли ртуть в термометре на делении +2 градуса, зависела жизнь научного материала.
Вязанку дров ему еженедельно выдавала комендант дома М.С. Беляева. Но вязанки было слишком мало. В конце января Беляева выдала ордер на полкубометра дров. На следующий день в 12 часов грузовик должен был привезти их на Исаакиевскую площадь.
Ровно в 12 часов начался сильнейший обстрел. Никто, кроме Лехновича, за дровами не пришел. Какой-то старик отмерил ему полкубометра сырой сосны, и, пригибаясь под снарядами, на листе фанеры Лехнович потащил дрова к своему подвалу. Теперь он был богач.
***
«Никто не спросил бы с них»…
Есть, однако, вот какое обстоятельство. В марте 1942 года заместитель директора института Ян Янович Вирс один полный дублет коллекции картофеля вывез на Большую землю, в город Красноуфимск.
Получается, что Лехнович продолжал дважды в день ходить через весь Невский; высаживал клубни в совхозе «Лесное»; 38 ночей сторожил их в поле; еще две зимы держал коллекцию в совхозном подвале; собирал по всему городу тряпье и старую одежду, чтобы заткнуть в подвале щели; не смел прикоснуться к картофелине, только ее запах преследовал его днем и ночью, - а сам знал при этом, что коллекция теперь уже не единственная, не последняя, точно такая же вывезена в Красноуфимск?
«Откуда же знал? - возражает Вадим Степанович. - Точно не было известно, дошел ли материал до Красноуфимска». - «Но предполагать, надеяться вы могли?» - «Конечно. Ну и что?»
Как что? Если человек мог надеяться, что перед ним уже не последний, не единственный экземпляр коллекции, что утрата ее уже не окажется безвозвратной, если голод ему объел мышцы ног, а надо ходить по нескольку часов в день, копать землю, работать, если кажется, десяток картофелин вернет силы…
Мы умеем себя уговорить, найти себе оправдание и в куда более легких обстоятельствах!
Вадим Степанович вежливо меня слушает. Седая, до пояса, борода. Спокойные глаза.
«Простите, вы рассуждаете не как специалист, - говорит он. - Нельзя коллекцию оставлять в единственном экземпляре. Положено хранить все дублеты. Есть правило». - «При каких условиях положено?» - спрашиваю. «Какая разница? При любых. Правило обязательное. Ученый не может рисковать образцами. Он слишком ценит свой материал». Спрашиваю: «Получается, перед вами даже выбора никакого не возникало?» - «Конечно, - говорит Лехнович. - А какой выбор? Выбор был один: сохранить дублеты коллекции. Другого не возникало, нет».
Это не фраза, сказанная теперь. Это - убеждение, доказанное тогда.
А у меня - опять вопросы…
В свое время в свет вышла книга бывшего уполномоченного Государственного комитета обороны по обеспечению Ленинграда и войск фронта продовольствием Дмитрия Васильевича Павлова. Свидетель тех событий пишет: «Институт растениеводства в сутолоке военных дней потерялся. Не до него было в то время органам власти. Знали об этом и работники института, они могли поступить с коллекцией по своему усмотрению, и никто не спросил бы с них…»
Был, значит, выбор, а как же! Если выбора нет, если страдания, голод, смерть неизбежны, о каком подвиге можно говорить, о какой нравственной высоте?! Трагедия, ничего больше.
Выбор был. И все-таки - не было.
«Ходить было трудно, - говорит Лехнович. - Да, невыносимо трудно, вставать каждое утро, руками-ногами двигать… А не съесть коллекцию - трудно не было. Нисколько! Потому что съесть ее было невозможно. Дело своей жизни, дело жизни своих товарищей…»
**
Напрасно?
Я спросил Николая Родионовича Иванова: «Разве не было в тех коробках семян, срок всхожести которых уже истек?» - «Были», - сказал Иванов.
Через каждые пять-шесть лет семена необходимо высевать в поле. Те, что высевали в последний раз, скажем, в 1936 году, полагалось сеять в 1942-м. Раз война помешала это сделать - семена устарели, для коллекции, вероятно, погибли.
«Их вы тоже не тронули?» - «Разумеется». Вопрос мой показался Иванову странным. «Почему же?» - «Как почему? Есть обязательное правило: хранить образцы не 5-6, а по крайней мере 10-20 лет. Семена стареют неравномерно. Среди десятка мертвых могло оказаться одно живое».
Опять - правило.
Чтобы случайно не тронуть одно живое зерно, к зерну вообще не прикасались.
Жизнь одного зерна, которое - а вдруг? - сохранится, берегли пуще, чем свою собственную.
Жестокий вопрос, понимаю, и все-таки не могу его не задать Николаю Родионовичу. «И сколько же, как выяснилось после войны, погибло зерна?» - «Процентов десять». - «А на вес?» - «Примерно тонны две». Две тонны - при 125 блокадных граммах!
Две тонны - которые не съели, сохранили напрасно.
Сил нет это осознать.
«Да отчего же напрасно? - удивляется Иванов. - Во-первых, многие образцы, которые мы полагали умершими, после войны превосходно взошли. Лен, например, считался погибшим, а оказывается, жив… Все лучшие послевоенные сорта льна созданы на основе спасенной коллекции. Тончайшие современные ткани - это что, по-вашему? Неприкосновенность нашей коллекции! Именно так… А во-вторых, большая удача, что в наших руках оказались эти две тонны лежалого, мертвого зерна. Они позволили сделать интереснейшие выводы. Обнаружилось, что с потерей всхожести зерна усвояемость белка животными тоже теряется. В 1961 году мы докладывали об этом на Пятом международном биохимическом конгрессе. Вызвало большой резонанс. Сельское хозяйство принимает практические меры. Так что совершенно не напрасно. Ни в коем случае. То, что делается подлинно ради науки, пропасть не может. Никогда. Это мы отлично сознавали тогда, в блокаду. А иначе разве бы хватило у нас сил жить?»
«Пожалуйста, - говорит мне Лехнович, - не пишите только о нашем самопожертвовании. Это неправда». - «Как неправда?» - «Вот так, неправда. Наша работа нас спасла». - «В каком смысле?» - «В самом прямом. В блокаду люди погибали не только от снарядов и голода. От бесцельности своего существования некоторые тоже, случалось, погибали. Мы это видели. Если же мы выжили, то во многом благодаря нашей работе. Нашему интересу жить».
Вот так. Они спасали свою работу. Работа спасала их.
Источник
***
Тогда это было возможно. Тогда это было по силам людям. Потому что это были стойкие люди. Люди, которые прежде всего думали не о себе. О Родине.
= Arctus=
_________________________________
Также рекомендую:
Огромный вклад учёных блокадного Ленинграда в Победу