Шапиро Юрий Викторович, врач - хирург
Из предисловия: мемуары хирурга Юрия Викторовича Шапиро опубликованы фактически на правах рукописи. И очень жаль, ибо книга эта - достойный образец мемуарной прозы. Автор, как и многие мемуаристы-медики, внимателен к деталям, у него отличная память и огромный жизненный опыт, а потому книга его - настоящий памятник Советскому Союзу 1940-х - 1950-х.
Войну он встретил еще ребенком, однако успел принять участие в ней в качестве воспитанника фронтового госпиталя, начальником которого был его отец, потом учился в Таджикистане, в Сталинабадском мединституте (в московский Первый медицинский поступить не смог, а хотелось самостоятельности), потом работал на Колыме, отправившись туда не в качестве арестанта и не по распределению, а по доброй воле.
В книге его то и дело всплывают подробности, известные только специалистам - так, многие ли знают, что "осенью 1955 года китайцы ликвидировали оловодобывающую промышленность Советского Союза, начав продавать нам касситеритовый концентрат по демпинговым ценам"? После этого ведущий промышленный район Магаданской области опустел, содержать рудники стало невыгодно. Пришлось уезжать и молодому доктору.
Колыма, однако, навсегда в нем осталось - да и как не остаться, если работал он в самый странный период истории этой "чудной планеты": когда Дальстроя уже не было, а ГУЛАГ - еще был. Когда молодой врач устраивался на работу, ему пришлось заполнить огромную, еще дальстроевскую анкету. И подписать обязательство: "Я, имярек, обязуюсь никогда и никому не рассказывать о том, что я видел и слышал на территории Дальстроя. За нарушение этого обязательства я подлежу уголовной ответственности и осуждению сроком на 10 лет".
Одной из ключевых для этих воспоминаний тем стал национальный вопрос. Юрий Шапиро четко определяет, когда сработала мина, взорвавшая СССР: с началом кампании против космополитизма.
Еврей, учившийся в далеком Таджикистане, почувствовал это очень сильно. Нет, сам он никак не пострадал - разве что психологически - но, судя по всему, кампания была воспринята на окраинах бывшей империи как карт-бланш на продвижение национальных кадров, зачастую невежественных и властолюбивых. Гнать всех чужаков - вот и весь сказ. Не удивительно, что на Колыме, где национальная принадлежность не имела никакого значения, Шапиро чувствовал себя куда свободнее.
С конца 1950-х, после реабилитации родителей, Юрий Шапиро работал в Москве в больнице имени Баумана. В этой части книги много места уделено судьбе советских евреев - отношению к ним в обществе, почти официальному "мягкому" антисемитизму, толкавшему многих и многих в эмиграцию. Возможно, пишет автор, кому-то покажется, что он уделяет этой проблеме слишком много внимания, но "национализм любого толка, шовинизм, вирулентны как чума".
Врачи много знают - потому что часто имеют дело с документами для служебного пользования. И Юрий Шапиро пишет лишь о тех фактах, с которыми знаком лично."
"...Весной 1957 года был брошен клич - комсомольцы, Крайний Север и Дальний Восток ждут вас!. В Москве проходили торжественные собрания, в райкомах комсомола молодым энтузиастам в торжественной обстановке вручались комсомольские путёвки. В газетах появились фотографии проводов добровольцев на Ярославском вокзале в Москве. К встрече с ними готовились и комсомольские организации Нексикана. Заранее стало известно, что энтузиасты отправятся в геологоразведку и на золотые прииски. Сергей Дмитриевич Раковский, начальник Западного геологоразведочного управления, один из первооткрывателей золота на Колыме, высадившийся в бухте Ногаево вместе с легендарным Цареградским возглавлявшим первую геологоразведочную экспедицию собрал у себя в кабинете секретарей комсомольских организаций посёлка и сказал, что мы должны хорошо встретить москвичей. Управление выделило под общежитие дом и мы должны были привести его в порядок.
После работы молодёжь собиралась в этом доме, его мыли, красили, расставляли кровати, застилали их, устанавливали тумбочки и шкафы, оборудовали библиотеку. Общежитие получилось на славу. В Магадане и на трассе новоприбывшим организовали торжественную встречу. Встретили их и в Нексикане, произнесли приличествующие случаю речи и вручили им ключи от общежития. Правда, внешний вид приезжих отличался от светлого образа энтузиастов добровольцев который мы создали в своём воображении на основании восторженных статей и репортажей. Мы отнесли это за счёт усталости от долгой и трудной дороги - от Москвы до бухты Ванино поездом, от бухты Ванино до бухты Ногаево пароходом и затем автобусом 700 километров по Колымской трассе.
Вечером я с комсомолками больницы отправился в общежитие. Из открытых окон доносились пьяные вопли, мат, блатные песни. Мы повернули обратно. Поселковая милиция быстро разобралась в ситуации узнав в новоприбывших своих старых знакомых и потребовала от Управления, что бы новосёлов немедленно отправили в полевые партии. Через пару дней общежитие опустело и в нём поселились техники работавшие в Нексикане. Слухи о схожих ситуациях распространились по всей области, проникли на страницы областной печати.
По дороге на прииск Мальдяк куда я сопровождал первого секретаря обкома комсомола Новокрещенова и редактора областной комсомольской газеты Севрука приехавших посмотреть, как разместили новоприбывших я сказал им, что по моему мнению по комсомольским путёвкам приехали люди далёкие от комсомольских идеалов и что среди них немало посетивших Колыму не в первый раз. Они подтвердили моё предположение. Неприятности начались уже в поездах по дороге из Москвы в Ванино. Кульминации они достигли на пароходах во время плавания по Охотскому морю. Началась Пьянка, поножовщина, несколько человек было убито. По прибытии в бухту Ногаево корабли остановились на внешнем рейде, их на катерах окружили солдаты охраны. С палубы пароходов на катера в наручниках спускали арестованных бандитов. Лишь после этого пароходы начали швартоваться к причалам.
На Мальдяке мы застали почти такую же картину, как и в Нексикане. Комсомольское начальство пригорюнилось. В связи с приездом добровольцев у Магаданской милиции прибавилось работы. В довершение всего вскоре после их прибытием прошёл осенний призыв в армию и часть молодых людей совершила обратный путь на материк т.к. их призвали на военную службу. Думая о этом я испытывал такие же чувства, какие возникали у меня при виде работников геологоразведочного управления которых по весне отправляли "пикировать" капустную рассаду - все они были 100 процентниками т.е. получали в месяц по 8000 -10000 рублей (в старом исчислении).
Зарплата в дни сельхозработ им выплачивалась полностью, а ведь их выводили ещё и на прополку и на сбор урожая т.ч. капуста становилась поистине золотой. Если учесть, что половина рассады вымерзала, дешевле и выгоднее было пароходами возить сельхозпродукты из Китая с которым в те годы сохранялись хорошие отношения. Но кто тогда думал о этом? После ликвидации оловянных приисков в Среднеканском районе огромный автомобильный парк обслуживающий эти прииски - сотни машин поставили на прикол - под открытым небом, при 50 градусном морозе.
Не сегодня начались наши экономические беды, корни их в нашем прошлом. Работая в Сеймчане я довольно часто бывал в Магадане. В областном центре проводились совещания, активы на которые приглашались работники райздравотдела, главные врачи, районные специалисты. Останавливались мы в гостинице, питались в гостиничном ресторане и довольно быстро перезнакомились друг с другом, как правило в Магадан приезжали одни и те же люди. Вечера мы коротали собираясь вместе у кого ни будь в номере и за полночь рассказывали различные истории участниками которых являлись.
Мне особенно запомнился рассказ заведующей райздравотделом Восточно-Тундровского района о том, как она пыталась бороться с венерическими болезнями весьма распространёнными среди местного населения - чукчей, эвенков, юкагиров. Дети природы они жили растительной жизнью беря от цивилизации её отрицательные качества - пьянство, туберкулёз, венерические заболевания имели место быть, как это принято говорить в наше время. Одним из самых страшных факторов быстро превращающих людей в законченных алкоголиков является отсутствие в организме аборигенов алкогольной дегидрогеназы - фермента способствующего расщеплению алкоголя - так уж заложено в них генетически.
Разнузданная беспорядочная половая жизнь, если посмотреть на эту проблему глазами биолога имела защитную функцию - прилив свежей крови спасал популяцию от вырождения. Аборигены чисто интуитивно поняли это и обычным делом было предложение хозяина чума переспать с его женой, от таких связей рождались крепкие, здоровые дети. С одной из чукчанок полукровок я познакомился на областной партийной конференции в Магадане - это была Аня Нутытегрине, красивая молодая женщина сделавшая фантастическую карьеру - она была первым секретарём Чукотского Окружного комитета КПСС, Депутатом Верховного Совета СССР, членом Президиума Верховного Совета СССР. Кончила она плохо - спилась.
Заведующая Восточно-Тундровским райздравотделом была решительной женщиной - она ознакомившись с сводкой районного венерологического диспансера решила, что так дальше продолжаться не может. Нужно сказать, что презервативы в Магаданской области в свободную продажу не поступали. Их на корню закупало Горнопромышленное Управление Дальстроя и использовало их не по назначению - в них хранились запалы, применявшиеся при горных взрывных работах.
Правдами и неправдами откупив у взрывников продукцию Баковсого резинового завода заведующая райздравотделом пригласила к себе в кабинет чукчу поспособней и начала ему объяснять как пользоваться презервативом. Промучившись минут тридцать она спросила у него:"Понял?". "Понял", - ответил он ей. "Что будешь делать?". "Ссать будем", - ответил ей понятливый ученик.
Тут она не выдержала, содрала с него штаны, натянула на член презерватив и ещё раз объяснила, что он должен делать. Озадаченный чукча ушёл унося с собой несколько пакетиков. На следующий день в райисполкоме проходило заседание на котором отчитывалась наша героиня. Внезапно открылась дверь и в зал заседаний ввалился её вчерашний собеседник, подошёл к столу президиума и швырнул на красную скатерть использованный презерватив. Сказав:" Плёхо", он повернулся и ушёл. Заседание райисполкома было сорвано.
В ресторане Магаданской гостиницы вместе с нами питался известный чукотский писатель Юрий Рытхеу. Писал он неплохо, а пил просто здорово, его каждый вечер втаскивали в номер, в котром он жил. Осенью 1955 года из Москвы с ВДНХ возвращалась делегация чукотских оленеводов, несколько дней они жили в гостиннице. Их одели в европейские костюмы, и в них они выглядели ужасно - пальцы после еды они вытирали о пиджак, пользоваться вилкой и ложкой они не умели. В кухлянках и пимах они выглядели лучше. Вот ещё одна нерешаемая проблема.
Им цивилизация несёт гибель от болезней, Алкоголизма, от голода, наконец - если начнутся промышленные разработки в тундре - а она богата ископаемыми, то тундра погибнет, а с ней погибнет оленеводство - единственное, что даёт возможность существовать местному населению..."
...Только пройдя через клиническую ординатуру в клинике Розанова, я понял, что хирургическая техника - не самое главное в хирургии, до всего нужно дозреть, дойти умом, выстрадать. Яков Соломонович знал это, но считал, что додуматься до этого я должен сам. Я додумался, по прошествии времени. Быт был сложным. Посёлок отапливался котельной которая подавала по трубам пар в дома. Мощность её была невелика и поэтому пар подавался в квартиру в течение 20 минут и на 40 минут отключался.
За 20 минут от раскалённых батарей в комнате становилось жарко, и я обливался потом, через 40 минут зуб на зуб не попадал из-за холода. Меня вызывали в больницу практически каждую ночь и я предпочитал оставаться после операций там, а не идти домой. Тёплые туалеты в посёлке были только в больнице, школе и управлении - ещё одна не решаемая проблема на Колыме, большинство заболеваний мочевыводящих путей, прямой кишки и гинекологических заболеваний возникало там именно по этой причине. В столовой не было свежего мяса, кормили котлетами из говяжей тушёнки, а вкус сушённого картофеля я не забыл до сих пор.
В магазине в большом количестве были консервированные крабы и опоздав в столовую я ужинал крабами, без аппетита. С тех пор я их видеть не могу. В посёлке была прачечная куда я сдавал в стирку бельё, в комнате старался поддерживать чистоту. Обстановка в ней была более чем скромная - стол, пара стульев, кровать, полка на которой размещались книги. На столе стояла Женькина фотография и радиоприёмник, который я, находясь дома, не выключал - он принимал Японию, несколько радиостанций которой транслировали прекрасную японскую эстрадную музыку.
Я очень много читал, в клубе была прекрасная библиотека где мне разрешали брать книги с полок по своему выбору. В клубе ежевечерне демонстрировались новые кинофильмы, которые попадали туда на месяц раньше, чем их показывали в Москве. Правда, мне редко удавалось досмотреть фильм до половины т.к. во время сеанса открывалась дверь и вахтёр кричал: "Доктор Шапиро! На выход"
Я уходил провожаемый пожеланиями ни пуха, ни пера. В посёлке было много молодёжи - в геологоразведочном управлении, в больнице и в школе. Мы часто собирались все вместе в клубе, где устраивали капустники, приезжали артисты из Магадана - я помню прекрасный концерт Вадима Козина с которым меня после концерта познакомил Яков Соломонович. В больнице работали опытные врачи у которых было чему поучиться.
....Зимой (а первая моя поездка туда состоялась зимой) за нами с конбазы присылали лошадь запряжённую в сани, возчика и два огромных тулупа одеваемых поверх пальто. Мы одевали тулупы, укладывали вещи, усаживались в сани, возчик трогал и мы отправлялись в путь. Мороз достигал минус 50 градусов. Проехав некоторое время мы промерзали до костей, спрыгивали с саней и шли за ними пешком. Пройдя несколько сот метров мы начинали обливаться потом и сбрасывали тулупы в сани и шли за ними в пальто. Очень быстро цикл повторялся. На конбазу мы приходили чуть живые. Там нас поили чаем, и мы переходили в ведение проводника.
Поклажу грузили вьюком на лошадь и мы выходили в дальнейший путь с четырьмя верховыми лошадьми. Через некоторое время приходилось слезать с лошади и подыматься в гору по тропе, чаще всего держась за хвост карабкающейся впереди тебя лошади. Выбравшись на верховину мы усаживались верхом на лошадь и подгоняемые морозом тряслись на ней километров десять. Тем же способом спускались в долину, где нас ждали сани и с ветерком часа через три оказывались в Салколяхе. На основной базе стояли три утеплённых дома, было электричество, радиостанция. Поисковая группа занимавшаяся золоторазведкой находилась от основной базы в десяти километрах.
В первый мой приезд мне пришлось оперировать по поводу внематочной беременности бухгалтера полевой партии. Мы оббили чистыми простынями потолок и стены в одной из комнат, два сдвинутых стола использовали, как операционный стол. Наркоз давал после инструктажа начальник полевой партии, ассистировала операционная сестра Клава Уварова. Мы успешно прооперировали после чего, установив график дежурств около больной, уснули мёртвым сном после всех переживаний. А они были - на конбазе на Клаву попёр бандюга сопровождавший свои намерения виртуозным матом. Спас нас мой бывший больной работавший на конбазе - он заорал на бандюгу и перемежая информацию о том, что мы в законе, красный крест, спасители. не менее виртуозным матом заставил того отказаться того от его намерения. Бандюга проскрипел: "Извините, не признал" и ретировался. Клава была близка к обмороку.
На следующий день начальник попросил меня съездить в поисковую партию. Я поехал и не жалею о этом. В большом деревянном срубе жили рабочие, человек 20. Быт их был ужасным, но ещё более ужасными были условия их работы. При 50 градусном морозе они били шурфы и промывали породу. Шурфы углубляли взрывами. Рядом с шурфом - дырой в вечной мерзлоте глубиной 10-12 метров, диаметром около двух метров стоял металлический промывочный стол под которым был разведён костёр. Рядом стояли промывщики которые в горячей воде промывали породы. Золотой песок оставшийся на дне лотка ссыпался в бумажные кульки и сдавался технику. Работа эта была адова.
Моя задача заключалась в проведении диспансерного осмотра. Такого собрания татуировок различного содержания и исполнения мне видеть не приходилось. Покончив с диспансеризацией мы отправились в обратный путь. Тишина стояла такая, что был слышен скрип снега под ногами человека находящегося от нас на расстоянии нескольких километров. Между прочим в тайгу не выпускали без оружия, не разрешалось подпускать к себе незнакомых людей ближе, чем на 10 метров. Я отправлялся в командировки с охотничьим ружьём, которое я брал у знакомых геологов. Ружьё заряжалось жаканом - патроном с куском свинца, которым можно было снести голову медведю. К счастью мне ни разу не пришлось пустить в ход оружие.
Пробыв в Салколяхе неделю, мы с Клавой вернулись в цивилизованный мир. Летом мы дважды повторили это путешествие. От зимнего оно отличалось тем, что почти весь путь мы проделали верхом, закутанные в накомарники, несмотря на которые мы приезжали к месту назначения с распухшими искусанными комарами и мошкой физиономиями. Мы были так счастливы, что командировка завершилась, что не дожидаясь машины из Нексикана и не навестив непросыхающих супругов остановили первую же попутную машину, забрались в кузов, сели на какие-то ящики и поехали в Нексикан. Прощаясь с водителем у отделения милиции в Нексикане я спросил у него, что он везёт. "Динамит на Мальдяк", - ответил он мне. Только после этого я заметил красный флажок прибитый к кузову его "Татры"
Много времени занимала у меня общественная работа. В комсомольской организации было 35 девушек живших в общежитии, и их быт и досуг нужно было организовать. Мы совершили несколько экскурсий на работающие драги и воочию увидели, как добывается золото.
Нам показали сменный съём драги - он помещался в большой зелёной кастрюле, наполненной золотым песком. Мне предложили поднять её, я не смог оторвать её от стола. Мы побывали на промприборе, уменьшенном варианте драги, спускались в угольную шахту на Аркагале. Мы устраивали комсомольские свадьбы, проводили фестивали молодёжи в клубе. Новый год почти всё население посёлка встречало в клубе - кроме меня - я неизменно оказывался в операционной.
Став секретарём партийной организации я часто выезжал в Сусуман на партактивы, пленумы, часто выступал на них. Однажды я нарвался на крупную неприятность. Аркагалинский угольный комбинат снабжавший углём почти всю область начал давать сбои, устарело оборудование, стали закрываться лагеря, и комбинат лишился дармовой рабочей силы. В нашей больничной котельной угля осталось на сутки и звонки в райисполком и в райком не помогали. Я подговорил ребят из милиции и мы завернули с трассы пару машин с углём и сгрузили их у нашей котельной. Меня вызвали в Сусуман на правёж, где ругали, но не чрезмерно.
После обсуждения и порицания Смирнов, первый секретарь райкома прощаясь сказал мне "молодец" и отпустил с миром. Весной 1956 года я побывал в Сеймчане, ездил туда за рекомендациями в партию. Поездка эта чуть не окончилась для меня печально. Больной лежавший у меня в больнице услышав, что я собираюсь в Сеймчан предложил мне поехать с ним на его машине до Среднекана, а оттуда я доберусь до места назначения пароходом. Хорошо, что я позвонил отцу, он категорически запретил мне ехать с ним и сказал мне, что пароходов на Колыме никогда не было. Больной исчез, а я избавился от переспективы быть ограбленным или убитым. И такое случалось на Колыме.
****
....Мы заранее послали телеграмму в Таллинскую гостиницу, но нам ответили, что мест в ней нет. Мы были молоды и такие мелочи, как отсутствие мест в гостинице нас не смущали, как-нибудь перебьёмся. Чудеса начались сразу по приезде в Таллин. Неподалёку от вокзала мы обнаружили небольшой магазин, в котором были невиданные вещи по очень низким ценам. У Нели загорелись глаза и она попросила завернуть несколько приглянувшихся ей вещей. Весьма миленькие продавщицы с презрением посмотрели на нас - товары в магазине продавались за финские марки. Пристыженные мы удалились. Разыскав магазин секционной мебели мы испытали разочарование - он был закрыт, в магазине был выходной день. Побродив по городу и полюбовавшись старым Таллином мы вечером пришли в гостиницу. Мест в ней конечно не было, но мы прикинулись, что телеграмму с отказом не получили и попросились приютить нас на ночь.
Нас пустили в номер оговорив. что в шесть часов утра мы должны его освободить. Мы вошли в номер, рухнули в постель и уснули. В шесть часов утра мы покинули гостиницу и отправились в магазин занимать очередь. Простояв три часа мы первыми вошли в магазин и Неля по схеме в которой я ничего не понимал начала выбирать доски из которых состояла стенка, которую мы хотели приобрести. Я смотрел на это, как баран на новые ворота - доски, как доски. Мы расплатились. Набрав кучу досок и железок к ним мы поехали на товарную станцию где оплатили контейнер, поймали грузовое такси, погрузили кучу досок в машину, поехали на товарную станцию, загрузили контейнер, убедились в том, что его опечатали и обессиленные отправились на вокзал, купили билеты на поезд в Нарву и пошли в камеру хранения забирать оставленный в ней чемодан.
Вот таким образом мы приобрели стенку, которая украшала нашу квартиру много лет, пока мы не продали её за бесценок соседям. В жизни мне доводилось делать глупости, но делал я их не по здравому размышлению, а по первому зову сердца. И хотя считается, что первое движение души есть самое верное оно не всегда самое умное.
.....Весной 1966 года разразилось Ташкентское землетрясение и по радио и телевидению ежедневно передавали сообщения из Узбекистана. Мосгорздравотдел обратился к московским врачам с призывом оказать помощь нашим узбекским братьям. Нужно ли говорить, что я был одним из первых изъявивших желание лететь в Ташкент.
В Горздраве было собрание врачей согласившихся отправиться туда, причём отбирали хирургов не ниже первой категории (я получил её весной 1966 года). У нас сложилось впечатление, что город в развалинах, много раненых и ташкентские врачи не справляются с оказанием помощи. Ночью мы вылетели в Ташкент. Велико было наше изумление, когда приземлившись в аэропорту мы не увидели никаких разрушений. Нас посадили в автобусы и повезли в институт усовершенствования врачей на Паркентской улице. Проезжая по городу мы видели переполненные кафе, людей спешащих на работу и у нас возникла мысль - зачем нас привезли сюда? Нас разместили в общежитии института напомнившее мне годы проведенные в Сталинабаде.
При здании института был большой двор утопавший в зелени и я помня о землетрясениях пережитых в студенческие годы предложил перенести кровати из комнат во двор, что мы и сделали. В первую же ночь мы проснулись от страшного гула - стихия ознаменовала наше прибытие. Был сильный толчок, за ним несколько толчков послабее, затем вой собак доносившийся со всех сторон и крики проснувшихся людей. Здание института не пострадало, и мы вскоре уснули.
Руководитель нашей группы, главный врач больницы им. Кащенко поехал поутру в Горздрав и вернулся оттуда в полном недоумении - оказалось, что нас не ждали, и делать нам в городе нечего. Нам предложили познакомиться с городом, и мы разбившись на группы отправились гулять. Разрушения были в старом городе, где завалились сделанные из самана дувалы, здания современной постройки не пострадали. Пострадавший центр города освобождали от дувалов, бульдозеры и танки разбивали их, развалившийся саман грузили в самосвалы и освобождали место для строительства. В Ташкент со всей страны съезжались строители, на годы было остановлено строительство метрополитена в других городах и деньги, стройматериалы и люди были отправлены на восстановление города.
Пострадавших в первые, самые страшные дни было немного, не более ста человек, и врачи городских больниц справились с оказанием первой помощи самостоятельно. Стало ясно, что нас прислали исключительно для того, что бы московский горком партиии и горздравотдел смогли отрапортовать стране и, что гораздо важнее Политбюро, о том, что москвичи (читай первый секретарь московского горкома Егорычев) откликнулись на несчастье постигшее братский узбекский народ. Мы же оказались мелкой разменной монетой в этой политической стряпне.
Без дела мы просидели три дня и только после этого нас привезли в горздравотдел для беседы. Было принято решение отпустить в отпуск ташкентских врачей скорой помощи, а нас посадить на линейные машины. Ташкентцы первыми в стране объединили скорую и неотложную помощь не создав при этом базу неотложной помощи в поликлиниках и на линейных врачей скорой помощи пала двойная нагрузка. Мне всё это было хорошо знакомо по Сталинабаду. В первое же моё дежурство я развозил дизентерийных больных в инфекционную больницу находившуюся на одном конце города, а в это время в Чиланзаре находившемся на другом конце города погибал парнишка с огнестрельным ранением в голову так и не дождавшийся моей машины.
Продежурив так трое суток, я поговорил с нашим руководителем, рассказал ему о своих наблюдениях, он согласился с моими выводами, и мы вместе поехали в горздрав. Заведывал Горздравом важный узбек, в работе скорой помощи ничего не понимавший, что нам удалось выяснить довольно быстро - типичный руководитель из национальных кадров, которому безразлично чем руководить, лишь бы занимать руководящую должность, я на таких достаточно нагляделся в Сталинабаде.
Я предложил ему помочь в создании реанимационной помощи, в Ташкенте её не было, использовав для этого московских хирургов. Он изрёк - не надо! Тогда я предложил ему направить наших хирургов в городскую больницу, где мы могли оказать городу реальную помощь. Он сказал - не надо! Тогда я спросил его, за коим.... нас привезли сюда?" "Для оказания помощи братскому узбекскому народу". Мысленно послав его куда следует, мы откланялись.
...Нас разбросало по разным городам, странам и континентам и, кажется, оставшихся в живых меньше, чем ушедших из жизни. Теперь, вспоминая последнюю встречу с нашей юностью в сентябре 1984 года, я понимаю, что она была пронизана пониманием того, что мы расстаёмся навсегда - слёзы Хакима Расулова при нашем прощании были не данью сентиментальности, а предвидением неизбежного. Симптомы грядущих перемен были налицо - незадолго до нашей встречи толпа разъярённых таджиков в центре города начала громить магазины, выбрасывать из автобусов и троллейбусов русских, переворачивать и поджигать машины. Это было предвестие событий начала 90 годов и той гражданской Войны, которая разразилась в Таджикистане и которая идёт там до сих пор.
Началось с мелочи -с движения за признание таджикского языка единственным государственным языком. И пошло, и поехало! Борьба между кланами, которая велась всегда, но подспудно стала ведущим фактором в развитии событий, вмешался исламский фундаментализм, который раньше во внимание не принимался и цветущий край превратился в пылающий костёр в пламени которого гибли люди: порваны десятилетиями сложившиеся связи, разрушены промышленность и наука и одному Аллаху известно, чем и когда всё это кончится.
...Скучать мне не приходилось, жизнь моя была полна событиями подобного рода. После переезда в новый хирургический корпус отделение моё было развёрнуто на 60 коек, но Ботвинов уговорил Зацаринскую сделать все отделения хирургического профиля семидесятикоечными, что она и сделала. В Москве действовало правило, что каждое отделение должно было иметь 10% коек на перегруз. В результате пришлось развернуть 80 коек, на которых в иной день лежали до 120 больных. Благодаря планированию "от конечного результата", главк на следующий год спускал нам завышенные планы, мы их переполняли, и на следующий год история повторялась заново. Благодаря тому, что из - за строительства нового корпуса Институт Скорой помощи был наполовину свёрнут, к нам везли больных из всех районов города. То, что больные лежали на каталках, на стульях, часто после операций, начальство не волновало.
Персонал при такой работе быстро изнашивался, молодые медицинские сёстры заболевали гипертонической болезнью, стремились уйти туда, где работа не была такой изнуряющей. Несколько моих медсестёр ушли стюардессами в Аэрофлот, куда охотно брали девушек с средним медицинским образованием. Сейчас, когда я вспоминаю эти нелёгкие для нас всех годы, я с трудом верю в то, что мы справились с этой тяжёлой работой. Просматривая ежегодные отчёты о работе отделения я вижу, что начиная с 1972 года, когда мы въехали в новый хирургический корпус ежегодно через отделение проходило свыше 2,000 больных; мы оперировали в год 800-850 больных, при этом треть из них оперировалась в плановом порядке, оперативная активность всегда была выше 40%.
....В нашей больнице лежал раненый фашист, которого оперировал Лёня Карпелевич. Он пришёл благодарить Лёню, и я спросил его, что бы он сделал с Лёней если бы фашисты пришли к власти. Он ответил, что Леонида Израилевича он бы не дал в обиду. Я сказал ему, что Лёня во время Войны был командиром пулемётного взвода и за то, что хорошо бил фашистскую нечисть он стал кавалером ордена Славы. Парень промолчал.
Распространению этой заразы способствовали власти. Я очень хорошо помню, как в апреле 1978 года, когда русские фашисты впервые публично отметили день рождения Гитлера, за несколько часов до их демонстрации на Пушкинской площади ко мне в кабинет пришла мать подростка лечившегося у меня в отделении и предупредила меня о том, что он собирается бежать из больницы и отправиться на Пушкинскую площадь смотреть на демонстрацию фашистов и что туда отправился весь его класс.
Показательно и то, что всех задержанных на демонстрации фашистов, переписав, отпустили домой, родителями их оказались работники ЦК КПСС и КГБ. Интеллигенции дали понять, что на крайний случай на неё найдётся и такая управа. То, что создание общества "Память"проходило под эгидой КГБ, сейчас сомнения ни у кого не вызывает. В 1968 году группа Делоне вышедшая на Красную площадь протестовать против вторжения в Чехословакию продержалась пять минут - всех затолкали в машины и увезли на Лубянку. Многотысячные собрания "Памяти" проходили в клубе завода 295 им. Хруничева при полном попустительстве властей: людей, случайно попавших туда и пытавшихся протестовать, избивали и выбрасывали из зала - ответственность за это никто не понёс.
Гласность, к которой были непривычны поколения людей родившихся после революции, произвела переворот в сознании миллионов людей. То, о чём люди боялись думать, стало темой газетных и журнальных статей. Я помню с какой жадностью мы накинулись на газеты, в первые годы Гласности выписывались чуть ли не все издания. Самое удивительное, что-то, что жило в виде слухов циркулирующих по Москве нашло документальное подтверждение в публикациях Особых папок Политбюро ЦК КПСС, в воспоминаниях очевидцев многих событий.
Я помню, что на одном из совещаний в райкоме партии выступил работник ЦК КПСС заявивший, что партийная работа должна быть конспиративной и привёл приличествующую случаю цитату из Ленина. Партии было, что скрывать от своих рядовых членов и от народа. Мой колымский товарищ Николай Чурбаков после окончания Высшей партийной школы в Хабаровске много лет проработал в Магаданской области в партийных и советских органах. Его вызвали в ЦК КПСС на утверждение в должности зав. отделом Магаданского обкома партии. Утверждать его должен был член Политбюро ЦК, Секретарь ЦК Кириленко. Николай в назначенное время явился в здание ЦК на Старой площади, получил пропуск и на лифте поднялся на этаж где находился кабинет Кириленко.
Перед входом в приёмную Николая обыскали, сказав ему, что таков порядок. Поскольку Кириленко был занят Николаю предложили пройти в буфет перекусить. В буфете был широкий выбор блюд и закусок. Николай приехал в ЦК с аэродрома, был голоден. Он заказал себе бутерброды с икрой, севрюгой, кофе, пирожные - по его подсчётам рублей на 10. Каково же было его изумление, когда ему сдали 9 рублей с мелочью, цены в этом буфете были кремлёвские.
Сейчас мне смешно слышать, как какой ни будь из высокопоставленных, в прошлом, деятелей говорит о том, что из своей зарплаты половину отдавал на оплату кремлёвского пайка. На 60 рублей в кремлёвском распределителе на улице Грановского закупались продукты, которых хватало на то, что бы кормить семью из шести человек в течение месяца. Не случайно 4 Главное управление Минздрава СССР помещалось на территории Кремлёвской больницы на улице Грановского, а не в здании Министерства, там же помещалась и кремлёвская столовая, где питались и отоваривались слуги народа.
Приехав в 1961 году к Николаю Николаевичу Каншину, который являясь заместителем Главного хирурга 4 Управления одновременно заведовал хирургическим отделением Кремлёвской больницы мы с Сергеем Агеевым видели, как из здания столовой выходили сановные люди с значками депутата Верховного Совета СССР, а шофёры за ними несли объёмистые пакеты с пайками. Ну как тут обойтись без конспирации?"
Источник: http://www.pseudology.org/evrei/ShapiroYV/index.htm
Войну он встретил еще ребенком, однако успел принять участие в ней в качестве воспитанника фронтового госпиталя, начальником которого был его отец, потом учился в Таджикистане, в Сталинабадском мединституте (в московский Первый медицинский поступить не смог, а хотелось самостоятельности), потом работал на Колыме, отправившись туда не в качестве арестанта и не по распределению, а по доброй воле.
В книге его то и дело всплывают подробности, известные только специалистам - так, многие ли знают, что "осенью 1955 года китайцы ликвидировали оловодобывающую промышленность Советского Союза, начав продавать нам касситеритовый концентрат по демпинговым ценам"? После этого ведущий промышленный район Магаданской области опустел, содержать рудники стало невыгодно. Пришлось уезжать и молодому доктору.
Колыма, однако, навсегда в нем осталось - да и как не остаться, если работал он в самый странный период истории этой "чудной планеты": когда Дальстроя уже не было, а ГУЛАГ - еще был. Когда молодой врач устраивался на работу, ему пришлось заполнить огромную, еще дальстроевскую анкету. И подписать обязательство: "Я, имярек, обязуюсь никогда и никому не рассказывать о том, что я видел и слышал на территории Дальстроя. За нарушение этого обязательства я подлежу уголовной ответственности и осуждению сроком на 10 лет".
Одной из ключевых для этих воспоминаний тем стал национальный вопрос. Юрий Шапиро четко определяет, когда сработала мина, взорвавшая СССР: с началом кампании против космополитизма.
Еврей, учившийся в далеком Таджикистане, почувствовал это очень сильно. Нет, сам он никак не пострадал - разве что психологически - но, судя по всему, кампания была воспринята на окраинах бывшей империи как карт-бланш на продвижение национальных кадров, зачастую невежественных и властолюбивых. Гнать всех чужаков - вот и весь сказ. Не удивительно, что на Колыме, где национальная принадлежность не имела никакого значения, Шапиро чувствовал себя куда свободнее.
С конца 1950-х, после реабилитации родителей, Юрий Шапиро работал в Москве в больнице имени Баумана. В этой части книги много места уделено судьбе советских евреев - отношению к ним в обществе, почти официальному "мягкому" антисемитизму, толкавшему многих и многих в эмиграцию. Возможно, пишет автор, кому-то покажется, что он уделяет этой проблеме слишком много внимания, но "национализм любого толка, шовинизм, вирулентны как чума".
Врачи много знают - потому что часто имеют дело с документами для служебного пользования. И Юрий Шапиро пишет лишь о тех фактах, с которыми знаком лично."
"...Весной 1957 года был брошен клич - комсомольцы, Крайний Север и Дальний Восток ждут вас!. В Москве проходили торжественные собрания, в райкомах комсомола молодым энтузиастам в торжественной обстановке вручались комсомольские путёвки. В газетах появились фотографии проводов добровольцев на Ярославском вокзале в Москве. К встрече с ними готовились и комсомольские организации Нексикана. Заранее стало известно, что энтузиасты отправятся в геологоразведку и на золотые прииски. Сергей Дмитриевич Раковский, начальник Западного геологоразведочного управления, один из первооткрывателей золота на Колыме, высадившийся в бухте Ногаево вместе с легендарным Цареградским возглавлявшим первую геологоразведочную экспедицию собрал у себя в кабинете секретарей комсомольских организаций посёлка и сказал, что мы должны хорошо встретить москвичей. Управление выделило под общежитие дом и мы должны были привести его в порядок.
После работы молодёжь собиралась в этом доме, его мыли, красили, расставляли кровати, застилали их, устанавливали тумбочки и шкафы, оборудовали библиотеку. Общежитие получилось на славу. В Магадане и на трассе новоприбывшим организовали торжественную встречу. Встретили их и в Нексикане, произнесли приличествующие случаю речи и вручили им ключи от общежития. Правда, внешний вид приезжих отличался от светлого образа энтузиастов добровольцев который мы создали в своём воображении на основании восторженных статей и репортажей. Мы отнесли это за счёт усталости от долгой и трудной дороги - от Москвы до бухты Ванино поездом, от бухты Ванино до бухты Ногаево пароходом и затем автобусом 700 километров по Колымской трассе.
Вечером я с комсомолками больницы отправился в общежитие. Из открытых окон доносились пьяные вопли, мат, блатные песни. Мы повернули обратно. Поселковая милиция быстро разобралась в ситуации узнав в новоприбывших своих старых знакомых и потребовала от Управления, что бы новосёлов немедленно отправили в полевые партии. Через пару дней общежитие опустело и в нём поселились техники работавшие в Нексикане. Слухи о схожих ситуациях распространились по всей области, проникли на страницы областной печати.
По дороге на прииск Мальдяк куда я сопровождал первого секретаря обкома комсомола Новокрещенова и редактора областной комсомольской газеты Севрука приехавших посмотреть, как разместили новоприбывших я сказал им, что по моему мнению по комсомольским путёвкам приехали люди далёкие от комсомольских идеалов и что среди них немало посетивших Колыму не в первый раз. Они подтвердили моё предположение. Неприятности начались уже в поездах по дороге из Москвы в Ванино. Кульминации они достигли на пароходах во время плавания по Охотскому морю. Началась Пьянка, поножовщина, несколько человек было убито. По прибытии в бухту Ногаево корабли остановились на внешнем рейде, их на катерах окружили солдаты охраны. С палубы пароходов на катера в наручниках спускали арестованных бандитов. Лишь после этого пароходы начали швартоваться к причалам.
На Мальдяке мы застали почти такую же картину, как и в Нексикане. Комсомольское начальство пригорюнилось. В связи с приездом добровольцев у Магаданской милиции прибавилось работы. В довершение всего вскоре после их прибытием прошёл осенний призыв в армию и часть молодых людей совершила обратный путь на материк т.к. их призвали на военную службу. Думая о этом я испытывал такие же чувства, какие возникали у меня при виде работников геологоразведочного управления которых по весне отправляли "пикировать" капустную рассаду - все они были 100 процентниками т.е. получали в месяц по 8000 -10000 рублей (в старом исчислении).
Зарплата в дни сельхозработ им выплачивалась полностью, а ведь их выводили ещё и на прополку и на сбор урожая т.ч. капуста становилась поистине золотой. Если учесть, что половина рассады вымерзала, дешевле и выгоднее было пароходами возить сельхозпродукты из Китая с которым в те годы сохранялись хорошие отношения. Но кто тогда думал о этом? После ликвидации оловянных приисков в Среднеканском районе огромный автомобильный парк обслуживающий эти прииски - сотни машин поставили на прикол - под открытым небом, при 50 градусном морозе.
Не сегодня начались наши экономические беды, корни их в нашем прошлом. Работая в Сеймчане я довольно часто бывал в Магадане. В областном центре проводились совещания, активы на которые приглашались работники райздравотдела, главные врачи, районные специалисты. Останавливались мы в гостинице, питались в гостиничном ресторане и довольно быстро перезнакомились друг с другом, как правило в Магадан приезжали одни и те же люди. Вечера мы коротали собираясь вместе у кого ни будь в номере и за полночь рассказывали различные истории участниками которых являлись.
Мне особенно запомнился рассказ заведующей райздравотделом Восточно-Тундровского района о том, как она пыталась бороться с венерическими болезнями весьма распространёнными среди местного населения - чукчей, эвенков, юкагиров. Дети природы они жили растительной жизнью беря от цивилизации её отрицательные качества - пьянство, туберкулёз, венерические заболевания имели место быть, как это принято говорить в наше время. Одним из самых страшных факторов быстро превращающих людей в законченных алкоголиков является отсутствие в организме аборигенов алкогольной дегидрогеназы - фермента способствующего расщеплению алкоголя - так уж заложено в них генетически.
Разнузданная беспорядочная половая жизнь, если посмотреть на эту проблему глазами биолога имела защитную функцию - прилив свежей крови спасал популяцию от вырождения. Аборигены чисто интуитивно поняли это и обычным делом было предложение хозяина чума переспать с его женой, от таких связей рождались крепкие, здоровые дети. С одной из чукчанок полукровок я познакомился на областной партийной конференции в Магадане - это была Аня Нутытегрине, красивая молодая женщина сделавшая фантастическую карьеру - она была первым секретарём Чукотского Окружного комитета КПСС, Депутатом Верховного Совета СССР, членом Президиума Верховного Совета СССР. Кончила она плохо - спилась.
Заведующая Восточно-Тундровским райздравотделом была решительной женщиной - она ознакомившись с сводкой районного венерологического диспансера решила, что так дальше продолжаться не может. Нужно сказать, что презервативы в Магаданской области в свободную продажу не поступали. Их на корню закупало Горнопромышленное Управление Дальстроя и использовало их не по назначению - в них хранились запалы, применявшиеся при горных взрывных работах.
Правдами и неправдами откупив у взрывников продукцию Баковсого резинового завода заведующая райздравотделом пригласила к себе в кабинет чукчу поспособней и начала ему объяснять как пользоваться презервативом. Промучившись минут тридцать она спросила у него:"Понял?". "Понял", - ответил он ей. "Что будешь делать?". "Ссать будем", - ответил ей понятливый ученик.
Тут она не выдержала, содрала с него штаны, натянула на член презерватив и ещё раз объяснила, что он должен делать. Озадаченный чукча ушёл унося с собой несколько пакетиков. На следующий день в райисполкоме проходило заседание на котором отчитывалась наша героиня. Внезапно открылась дверь и в зал заседаний ввалился её вчерашний собеседник, подошёл к столу президиума и швырнул на красную скатерть использованный презерватив. Сказав:" Плёхо", он повернулся и ушёл. Заседание райисполкома было сорвано.
В ресторане Магаданской гостиницы вместе с нами питался известный чукотский писатель Юрий Рытхеу. Писал он неплохо, а пил просто здорово, его каждый вечер втаскивали в номер, в котром он жил. Осенью 1955 года из Москвы с ВДНХ возвращалась делегация чукотских оленеводов, несколько дней они жили в гостиннице. Их одели в европейские костюмы, и в них они выглядели ужасно - пальцы после еды они вытирали о пиджак, пользоваться вилкой и ложкой они не умели. В кухлянках и пимах они выглядели лучше. Вот ещё одна нерешаемая проблема.
Им цивилизация несёт гибель от болезней, Алкоголизма, от голода, наконец - если начнутся промышленные разработки в тундре - а она богата ископаемыми, то тундра погибнет, а с ней погибнет оленеводство - единственное, что даёт возможность существовать местному населению..."
...Только пройдя через клиническую ординатуру в клинике Розанова, я понял, что хирургическая техника - не самое главное в хирургии, до всего нужно дозреть, дойти умом, выстрадать. Яков Соломонович знал это, но считал, что додуматься до этого я должен сам. Я додумался, по прошествии времени. Быт был сложным. Посёлок отапливался котельной которая подавала по трубам пар в дома. Мощность её была невелика и поэтому пар подавался в квартиру в течение 20 минут и на 40 минут отключался.
За 20 минут от раскалённых батарей в комнате становилось жарко, и я обливался потом, через 40 минут зуб на зуб не попадал из-за холода. Меня вызывали в больницу практически каждую ночь и я предпочитал оставаться после операций там, а не идти домой. Тёплые туалеты в посёлке были только в больнице, школе и управлении - ещё одна не решаемая проблема на Колыме, большинство заболеваний мочевыводящих путей, прямой кишки и гинекологических заболеваний возникало там именно по этой причине. В столовой не было свежего мяса, кормили котлетами из говяжей тушёнки, а вкус сушённого картофеля я не забыл до сих пор.
В магазине в большом количестве были консервированные крабы и опоздав в столовую я ужинал крабами, без аппетита. С тех пор я их видеть не могу. В посёлке была прачечная куда я сдавал в стирку бельё, в комнате старался поддерживать чистоту. Обстановка в ней была более чем скромная - стол, пара стульев, кровать, полка на которой размещались книги. На столе стояла Женькина фотография и радиоприёмник, который я, находясь дома, не выключал - он принимал Японию, несколько радиостанций которой транслировали прекрасную японскую эстрадную музыку.
Я очень много читал, в клубе была прекрасная библиотека где мне разрешали брать книги с полок по своему выбору. В клубе ежевечерне демонстрировались новые кинофильмы, которые попадали туда на месяц раньше, чем их показывали в Москве. Правда, мне редко удавалось досмотреть фильм до половины т.к. во время сеанса открывалась дверь и вахтёр кричал: "Доктор Шапиро! На выход"
Я уходил провожаемый пожеланиями ни пуха, ни пера. В посёлке было много молодёжи - в геологоразведочном управлении, в больнице и в школе. Мы часто собирались все вместе в клубе, где устраивали капустники, приезжали артисты из Магадана - я помню прекрасный концерт Вадима Козина с которым меня после концерта познакомил Яков Соломонович. В больнице работали опытные врачи у которых было чему поучиться.
....Зимой (а первая моя поездка туда состоялась зимой) за нами с конбазы присылали лошадь запряжённую в сани, возчика и два огромных тулупа одеваемых поверх пальто. Мы одевали тулупы, укладывали вещи, усаживались в сани, возчик трогал и мы отправлялись в путь. Мороз достигал минус 50 градусов. Проехав некоторое время мы промерзали до костей, спрыгивали с саней и шли за ними пешком. Пройдя несколько сот метров мы начинали обливаться потом и сбрасывали тулупы в сани и шли за ними в пальто. Очень быстро цикл повторялся. На конбазу мы приходили чуть живые. Там нас поили чаем, и мы переходили в ведение проводника.
Поклажу грузили вьюком на лошадь и мы выходили в дальнейший путь с четырьмя верховыми лошадьми. Через некоторое время приходилось слезать с лошади и подыматься в гору по тропе, чаще всего держась за хвост карабкающейся впереди тебя лошади. Выбравшись на верховину мы усаживались верхом на лошадь и подгоняемые морозом тряслись на ней километров десять. Тем же способом спускались в долину, где нас ждали сани и с ветерком часа через три оказывались в Салколяхе. На основной базе стояли три утеплённых дома, было электричество, радиостанция. Поисковая группа занимавшаяся золоторазведкой находилась от основной базы в десяти километрах.
В первый мой приезд мне пришлось оперировать по поводу внематочной беременности бухгалтера полевой партии. Мы оббили чистыми простынями потолок и стены в одной из комнат, два сдвинутых стола использовали, как операционный стол. Наркоз давал после инструктажа начальник полевой партии, ассистировала операционная сестра Клава Уварова. Мы успешно прооперировали после чего, установив график дежурств около больной, уснули мёртвым сном после всех переживаний. А они были - на конбазе на Клаву попёр бандюга сопровождавший свои намерения виртуозным матом. Спас нас мой бывший больной работавший на конбазе - он заорал на бандюгу и перемежая информацию о том, что мы в законе, красный крест, спасители. не менее виртуозным матом заставил того отказаться того от его намерения. Бандюга проскрипел: "Извините, не признал" и ретировался. Клава была близка к обмороку.
На следующий день начальник попросил меня съездить в поисковую партию. Я поехал и не жалею о этом. В большом деревянном срубе жили рабочие, человек 20. Быт их был ужасным, но ещё более ужасными были условия их работы. При 50 градусном морозе они били шурфы и промывали породу. Шурфы углубляли взрывами. Рядом с шурфом - дырой в вечной мерзлоте глубиной 10-12 метров, диаметром около двух метров стоял металлический промывочный стол под которым был разведён костёр. Рядом стояли промывщики которые в горячей воде промывали породы. Золотой песок оставшийся на дне лотка ссыпался в бумажные кульки и сдавался технику. Работа эта была адова.
Моя задача заключалась в проведении диспансерного осмотра. Такого собрания татуировок различного содержания и исполнения мне видеть не приходилось. Покончив с диспансеризацией мы отправились в обратный путь. Тишина стояла такая, что был слышен скрип снега под ногами человека находящегося от нас на расстоянии нескольких километров. Между прочим в тайгу не выпускали без оружия, не разрешалось подпускать к себе незнакомых людей ближе, чем на 10 метров. Я отправлялся в командировки с охотничьим ружьём, которое я брал у знакомых геологов. Ружьё заряжалось жаканом - патроном с куском свинца, которым можно было снести голову медведю. К счастью мне ни разу не пришлось пустить в ход оружие.
Пробыв в Салколяхе неделю, мы с Клавой вернулись в цивилизованный мир. Летом мы дважды повторили это путешествие. От зимнего оно отличалось тем, что почти весь путь мы проделали верхом, закутанные в накомарники, несмотря на которые мы приезжали к месту назначения с распухшими искусанными комарами и мошкой физиономиями. Мы были так счастливы, что командировка завершилась, что не дожидаясь машины из Нексикана и не навестив непросыхающих супругов остановили первую же попутную машину, забрались в кузов, сели на какие-то ящики и поехали в Нексикан. Прощаясь с водителем у отделения милиции в Нексикане я спросил у него, что он везёт. "Динамит на Мальдяк", - ответил он мне. Только после этого я заметил красный флажок прибитый к кузову его "Татры"
Много времени занимала у меня общественная работа. В комсомольской организации было 35 девушек живших в общежитии, и их быт и досуг нужно было организовать. Мы совершили несколько экскурсий на работающие драги и воочию увидели, как добывается золото.
Нам показали сменный съём драги - он помещался в большой зелёной кастрюле, наполненной золотым песком. Мне предложили поднять её, я не смог оторвать её от стола. Мы побывали на промприборе, уменьшенном варианте драги, спускались в угольную шахту на Аркагале. Мы устраивали комсомольские свадьбы, проводили фестивали молодёжи в клубе. Новый год почти всё население посёлка встречало в клубе - кроме меня - я неизменно оказывался в операционной.
Став секретарём партийной организации я часто выезжал в Сусуман на партактивы, пленумы, часто выступал на них. Однажды я нарвался на крупную неприятность. Аркагалинский угольный комбинат снабжавший углём почти всю область начал давать сбои, устарело оборудование, стали закрываться лагеря, и комбинат лишился дармовой рабочей силы. В нашей больничной котельной угля осталось на сутки и звонки в райисполком и в райком не помогали. Я подговорил ребят из милиции и мы завернули с трассы пару машин с углём и сгрузили их у нашей котельной. Меня вызвали в Сусуман на правёж, где ругали, но не чрезмерно.
После обсуждения и порицания Смирнов, первый секретарь райкома прощаясь сказал мне "молодец" и отпустил с миром. Весной 1956 года я побывал в Сеймчане, ездил туда за рекомендациями в партию. Поездка эта чуть не окончилась для меня печально. Больной лежавший у меня в больнице услышав, что я собираюсь в Сеймчан предложил мне поехать с ним на его машине до Среднекана, а оттуда я доберусь до места назначения пароходом. Хорошо, что я позвонил отцу, он категорически запретил мне ехать с ним и сказал мне, что пароходов на Колыме никогда не было. Больной исчез, а я избавился от переспективы быть ограбленным или убитым. И такое случалось на Колыме.
****
....Мы заранее послали телеграмму в Таллинскую гостиницу, но нам ответили, что мест в ней нет. Мы были молоды и такие мелочи, как отсутствие мест в гостинице нас не смущали, как-нибудь перебьёмся. Чудеса начались сразу по приезде в Таллин. Неподалёку от вокзала мы обнаружили небольшой магазин, в котором были невиданные вещи по очень низким ценам. У Нели загорелись глаза и она попросила завернуть несколько приглянувшихся ей вещей. Весьма миленькие продавщицы с презрением посмотрели на нас - товары в магазине продавались за финские марки. Пристыженные мы удалились. Разыскав магазин секционной мебели мы испытали разочарование - он был закрыт, в магазине был выходной день. Побродив по городу и полюбовавшись старым Таллином мы вечером пришли в гостиницу. Мест в ней конечно не было, но мы прикинулись, что телеграмму с отказом не получили и попросились приютить нас на ночь.
Нас пустили в номер оговорив. что в шесть часов утра мы должны его освободить. Мы вошли в номер, рухнули в постель и уснули. В шесть часов утра мы покинули гостиницу и отправились в магазин занимать очередь. Простояв три часа мы первыми вошли в магазин и Неля по схеме в которой я ничего не понимал начала выбирать доски из которых состояла стенка, которую мы хотели приобрести. Я смотрел на это, как баран на новые ворота - доски, как доски. Мы расплатились. Набрав кучу досок и железок к ним мы поехали на товарную станцию где оплатили контейнер, поймали грузовое такси, погрузили кучу досок в машину, поехали на товарную станцию, загрузили контейнер, убедились в том, что его опечатали и обессиленные отправились на вокзал, купили билеты на поезд в Нарву и пошли в камеру хранения забирать оставленный в ней чемодан.
Вот таким образом мы приобрели стенку, которая украшала нашу квартиру много лет, пока мы не продали её за бесценок соседям. В жизни мне доводилось делать глупости, но делал я их не по здравому размышлению, а по первому зову сердца. И хотя считается, что первое движение души есть самое верное оно не всегда самое умное.
.....Весной 1966 года разразилось Ташкентское землетрясение и по радио и телевидению ежедневно передавали сообщения из Узбекистана. Мосгорздравотдел обратился к московским врачам с призывом оказать помощь нашим узбекским братьям. Нужно ли говорить, что я был одним из первых изъявивших желание лететь в Ташкент.
В Горздраве было собрание врачей согласившихся отправиться туда, причём отбирали хирургов не ниже первой категории (я получил её весной 1966 года). У нас сложилось впечатление, что город в развалинах, много раненых и ташкентские врачи не справляются с оказанием помощи. Ночью мы вылетели в Ташкент. Велико было наше изумление, когда приземлившись в аэропорту мы не увидели никаких разрушений. Нас посадили в автобусы и повезли в институт усовершенствования врачей на Паркентской улице. Проезжая по городу мы видели переполненные кафе, людей спешащих на работу и у нас возникла мысль - зачем нас привезли сюда? Нас разместили в общежитии института напомнившее мне годы проведенные в Сталинабаде.
При здании института был большой двор утопавший в зелени и я помня о землетрясениях пережитых в студенческие годы предложил перенести кровати из комнат во двор, что мы и сделали. В первую же ночь мы проснулись от страшного гула - стихия ознаменовала наше прибытие. Был сильный толчок, за ним несколько толчков послабее, затем вой собак доносившийся со всех сторон и крики проснувшихся людей. Здание института не пострадало, и мы вскоре уснули.
Руководитель нашей группы, главный врач больницы им. Кащенко поехал поутру в Горздрав и вернулся оттуда в полном недоумении - оказалось, что нас не ждали, и делать нам в городе нечего. Нам предложили познакомиться с городом, и мы разбившись на группы отправились гулять. Разрушения были в старом городе, где завалились сделанные из самана дувалы, здания современной постройки не пострадали. Пострадавший центр города освобождали от дувалов, бульдозеры и танки разбивали их, развалившийся саман грузили в самосвалы и освобождали место для строительства. В Ташкент со всей страны съезжались строители, на годы было остановлено строительство метрополитена в других городах и деньги, стройматериалы и люди были отправлены на восстановление города.
Пострадавших в первые, самые страшные дни было немного, не более ста человек, и врачи городских больниц справились с оказанием первой помощи самостоятельно. Стало ясно, что нас прислали исключительно для того, что бы московский горком партиии и горздравотдел смогли отрапортовать стране и, что гораздо важнее Политбюро, о том, что москвичи (читай первый секретарь московского горкома Егорычев) откликнулись на несчастье постигшее братский узбекский народ. Мы же оказались мелкой разменной монетой в этой политической стряпне.
Без дела мы просидели три дня и только после этого нас привезли в горздравотдел для беседы. Было принято решение отпустить в отпуск ташкентских врачей скорой помощи, а нас посадить на линейные машины. Ташкентцы первыми в стране объединили скорую и неотложную помощь не создав при этом базу неотложной помощи в поликлиниках и на линейных врачей скорой помощи пала двойная нагрузка. Мне всё это было хорошо знакомо по Сталинабаду. В первое же моё дежурство я развозил дизентерийных больных в инфекционную больницу находившуюся на одном конце города, а в это время в Чиланзаре находившемся на другом конце города погибал парнишка с огнестрельным ранением в голову так и не дождавшийся моей машины.
Продежурив так трое суток, я поговорил с нашим руководителем, рассказал ему о своих наблюдениях, он согласился с моими выводами, и мы вместе поехали в горздрав. Заведывал Горздравом важный узбек, в работе скорой помощи ничего не понимавший, что нам удалось выяснить довольно быстро - типичный руководитель из национальных кадров, которому безразлично чем руководить, лишь бы занимать руководящую должность, я на таких достаточно нагляделся в Сталинабаде.
Я предложил ему помочь в создании реанимационной помощи, в Ташкенте её не было, использовав для этого московских хирургов. Он изрёк - не надо! Тогда я предложил ему направить наших хирургов в городскую больницу, где мы могли оказать городу реальную помощь. Он сказал - не надо! Тогда я спросил его, за коим.... нас привезли сюда?" "Для оказания помощи братскому узбекскому народу". Мысленно послав его куда следует, мы откланялись.
...Нас разбросало по разным городам, странам и континентам и, кажется, оставшихся в живых меньше, чем ушедших из жизни. Теперь, вспоминая последнюю встречу с нашей юностью в сентябре 1984 года, я понимаю, что она была пронизана пониманием того, что мы расстаёмся навсегда - слёзы Хакима Расулова при нашем прощании были не данью сентиментальности, а предвидением неизбежного. Симптомы грядущих перемен были налицо - незадолго до нашей встречи толпа разъярённых таджиков в центре города начала громить магазины, выбрасывать из автобусов и троллейбусов русских, переворачивать и поджигать машины. Это было предвестие событий начала 90 годов и той гражданской Войны, которая разразилась в Таджикистане и которая идёт там до сих пор.
Началось с мелочи -с движения за признание таджикского языка единственным государственным языком. И пошло, и поехало! Борьба между кланами, которая велась всегда, но подспудно стала ведущим фактором в развитии событий, вмешался исламский фундаментализм, который раньше во внимание не принимался и цветущий край превратился в пылающий костёр в пламени которого гибли люди: порваны десятилетиями сложившиеся связи, разрушены промышленность и наука и одному Аллаху известно, чем и когда всё это кончится.
...Скучать мне не приходилось, жизнь моя была полна событиями подобного рода. После переезда в новый хирургический корпус отделение моё было развёрнуто на 60 коек, но Ботвинов уговорил Зацаринскую сделать все отделения хирургического профиля семидесятикоечными, что она и сделала. В Москве действовало правило, что каждое отделение должно было иметь 10% коек на перегруз. В результате пришлось развернуть 80 коек, на которых в иной день лежали до 120 больных. Благодаря планированию "от конечного результата", главк на следующий год спускал нам завышенные планы, мы их переполняли, и на следующий год история повторялась заново. Благодаря тому, что из - за строительства нового корпуса Институт Скорой помощи был наполовину свёрнут, к нам везли больных из всех районов города. То, что больные лежали на каталках, на стульях, часто после операций, начальство не волновало.
Персонал при такой работе быстро изнашивался, молодые медицинские сёстры заболевали гипертонической болезнью, стремились уйти туда, где работа не была такой изнуряющей. Несколько моих медсестёр ушли стюардессами в Аэрофлот, куда охотно брали девушек с средним медицинским образованием. Сейчас, когда я вспоминаю эти нелёгкие для нас всех годы, я с трудом верю в то, что мы справились с этой тяжёлой работой. Просматривая ежегодные отчёты о работе отделения я вижу, что начиная с 1972 года, когда мы въехали в новый хирургический корпус ежегодно через отделение проходило свыше 2,000 больных; мы оперировали в год 800-850 больных, при этом треть из них оперировалась в плановом порядке, оперативная активность всегда была выше 40%.
....В нашей больнице лежал раненый фашист, которого оперировал Лёня Карпелевич. Он пришёл благодарить Лёню, и я спросил его, что бы он сделал с Лёней если бы фашисты пришли к власти. Он ответил, что Леонида Израилевича он бы не дал в обиду. Я сказал ему, что Лёня во время Войны был командиром пулемётного взвода и за то, что хорошо бил фашистскую нечисть он стал кавалером ордена Славы. Парень промолчал.
Распространению этой заразы способствовали власти. Я очень хорошо помню, как в апреле 1978 года, когда русские фашисты впервые публично отметили день рождения Гитлера, за несколько часов до их демонстрации на Пушкинской площади ко мне в кабинет пришла мать подростка лечившегося у меня в отделении и предупредила меня о том, что он собирается бежать из больницы и отправиться на Пушкинскую площадь смотреть на демонстрацию фашистов и что туда отправился весь его класс.
Показательно и то, что всех задержанных на демонстрации фашистов, переписав, отпустили домой, родителями их оказались работники ЦК КПСС и КГБ. Интеллигенции дали понять, что на крайний случай на неё найдётся и такая управа. То, что создание общества "Память"проходило под эгидой КГБ, сейчас сомнения ни у кого не вызывает. В 1968 году группа Делоне вышедшая на Красную площадь протестовать против вторжения в Чехословакию продержалась пять минут - всех затолкали в машины и увезли на Лубянку. Многотысячные собрания "Памяти" проходили в клубе завода 295 им. Хруничева при полном попустительстве властей: людей, случайно попавших туда и пытавшихся протестовать, избивали и выбрасывали из зала - ответственность за это никто не понёс.
Гласность, к которой были непривычны поколения людей родившихся после революции, произвела переворот в сознании миллионов людей. То, о чём люди боялись думать, стало темой газетных и журнальных статей. Я помню с какой жадностью мы накинулись на газеты, в первые годы Гласности выписывались чуть ли не все издания. Самое удивительное, что-то, что жило в виде слухов циркулирующих по Москве нашло документальное подтверждение в публикациях Особых папок Политбюро ЦК КПСС, в воспоминаниях очевидцев многих событий.
Я помню, что на одном из совещаний в райкоме партии выступил работник ЦК КПСС заявивший, что партийная работа должна быть конспиративной и привёл приличествующую случаю цитату из Ленина. Партии было, что скрывать от своих рядовых членов и от народа. Мой колымский товарищ Николай Чурбаков после окончания Высшей партийной школы в Хабаровске много лет проработал в Магаданской области в партийных и советских органах. Его вызвали в ЦК КПСС на утверждение в должности зав. отделом Магаданского обкома партии. Утверждать его должен был член Политбюро ЦК, Секретарь ЦК Кириленко. Николай в назначенное время явился в здание ЦК на Старой площади, получил пропуск и на лифте поднялся на этаж где находился кабинет Кириленко.
Перед входом в приёмную Николая обыскали, сказав ему, что таков порядок. Поскольку Кириленко был занят Николаю предложили пройти в буфет перекусить. В буфете был широкий выбор блюд и закусок. Николай приехал в ЦК с аэродрома, был голоден. Он заказал себе бутерброды с икрой, севрюгой, кофе, пирожные - по его подсчётам рублей на 10. Каково же было его изумление, когда ему сдали 9 рублей с мелочью, цены в этом буфете были кремлёвские.
Сейчас мне смешно слышать, как какой ни будь из высокопоставленных, в прошлом, деятелей говорит о том, что из своей зарплаты половину отдавал на оплату кремлёвского пайка. На 60 рублей в кремлёвском распределителе на улице Грановского закупались продукты, которых хватало на то, что бы кормить семью из шести человек в течение месяца. Не случайно 4 Главное управление Минздрава СССР помещалось на территории Кремлёвской больницы на улице Грановского, а не в здании Министерства, там же помещалась и кремлёвская столовая, где питались и отоваривались слуги народа.
Приехав в 1961 году к Николаю Николаевичу Каншину, который являясь заместителем Главного хирурга 4 Управления одновременно заведовал хирургическим отделением Кремлёвской больницы мы с Сергеем Агеевым видели, как из здания столовой выходили сановные люди с значками депутата Верховного Совета СССР, а шофёры за ними несли объёмистые пакеты с пайками. Ну как тут обойтись без конспирации?"
Источник: http://www.pseudology.org/evrei/ShapiroYV/index.htm