Михаил Глебов. Рукопись "Советское строительное проектирование" 3
Деградация инженеров По мере того, как строительные вузы штамповали все новых и новых инженеров, чертежники и техники встречались в проектных организациях все реже и к 1970-м годам исчезли совсем. Однако новые со-ветские инженеры по уровню своей квалификации и профессиональной пригодности большей частью не соответствовали должности инженера, оставаясь де-факто простыми техниками, если не чер-тежниками. Так сложилось потому, что советское государство безрассудно сделало инженерный труд невыгодным, от этого он автоматически стал в обществе непрестижным, и толковые люди не желали идти в инженеры, либо, получив институтский диплом, не имели никаких стимулов для профессиональ-ного роста.
Эта гибельная для страны несуразность родилась из того, что бездарные, малограмотные и порой откровенно криминальные советские правители инстинктивно недолюбливали знающих свое дело, компетентных специалистов и старались их ущемить в чем только можно. Ибо эти мастера оказывались прямой противоположностью и как бы живым укором тем, кто заправлял жизнью страны. И как всякое истинное зло до такой степени ненавидит добро, что страстно желает его уничтожить любой ценой, не задумываясь о последствиях для себя же, так и коммунистические правители едва терпели рядом с собой честных, квалифицированных и компетентных людей, хотя сами фактически сидели на их плечах и существовали за их счет.
Не перечесть сгинувших в сталинских лагерях буржуазных спецов, обеспечивших триумфальное вы-полнение первых коммунистических пятилеток. Им поручали заведомо неподъемные работы, а потом обвиняли в саботаже или вредительских умыслах. Им подчиняли коллективы неквалифицированных исполнителей, а когда те неминуемо заваливали дело, к ответу призывался специалист, потому что вчерашним пролетариям было простительно ошибаться. Но при Сталине инженеры все же имели большие оклады, хотя и слишком дорого купленные. После его смерти пропало и это последнее преимущество.
Закрепилась система уравнительного распределения, при которой все трудящиеся страны, кто бы чем и в какой должности ни занимался, получали вполне сопоставимые зарплаты, позволявшие им не жить впроголодь, но заведомо недостаточные для благоденствия. Так, начинающий инженер приходил на знаменитые 120 рублей в месяц и быстро вырастал до 150-160, главный конструктор имел всего 210-240 рублей, а убеленный сединами начальник отдела лишь в редких случаях достигал потолка в 300 рублей. Эти суммы по крупицам накапливалась долгими десятилетиями, причем профессиональные доблести играли здесь последнюю роль.
Если же простой инженер работал сдельно или халтурил на стороне, то имел те же деньги немедлен-но, притом без квалификации, ответственности и тяжких забот, обременяющих всякого руководителя. Еще легче доставались деньги на заводах, где рабочий, избавленный от ужасов высшего образования, в подпитии клепал шестеренки и мог даже выпускать их сдельно или на нескольких станках сразу. В придачу к зарплате он тащил домой все, что плохо лежало в цеху, и не имел никаких проблем со всту-плением в партию, если бы, проспавшись, он вдруг пожелал сделать карьеру. Но инженеров в проле-тарскую партию принимали со скрипом, что убивало их надежды на должностной рост.
В результате они все более рассматривали свое прямое дело как бесперспективное, обременительное и совершенно не нужное им лично. Отсюда вытекало тотальное нежелание в чем-либо разбираться и хоть чему-то учиться, разве только оно вбивалось в память само собою от многократного повторе-ния. Хорошо или худо они работали, деньги им все равно платили одинаковые. Но тем, кто работал хо-рошо, начальство вечно навязывало сложные и ответственные работы, а тем, кто работал худо, прихо-дилось поручать вещи легкие и приятные, потому что они прямо заявляли, что ничего больше не могут. И за это их не увольняли и не понижали в должности, ибо при советской власти никого нельзя было вы-гнать за некомпетентность, а лишь за дисциплинарные грехи вроде опозданий, прогулов или появ-ления на рабочем месте в нетрезвом виде.
Но дрянные работники, зная об этой их единственной ахиллесовой пяте, пунктуально соблюдали все дисциплинарные требования и при малейшем покушении на свои права подавали в суд, крича об ущемлении прав трудящихся. Поэтому начальники старались их вовсе не трогать, и все, что они должны были делать, но не делали, бесцеремонно переваливалось на плечи немногих толковых ра-ботников без всякой материальной компенсации и даже морального одобрения. Эти работники терпе-ли, кряхтели, матерно крыли свою профессию, потом срывались с места и исчезали в неизвестности, а их брошенная работа естественным путем переходила к оставшимся
Другой принципиальной причиной деградации инженерных кадров стало засилье типового строи-тельства, которое со всеми подробностями будет рассмотрено ниже. Типовая документация всегда имела рисунки, графики и таблицы, позволявшие инженерам подбирать конструкции безо всяких рас-четов, подобно тому как ребенок складывает свои кубики по лежащей перед ним картинке.
Это, конечно, было удобно и значительно ускоряло выпуск чертежей, но катастрофически отучало людей думать, понимать работу конструкций и находить самостоятельные решения. Горе-инженер, по-грязший в этих таблицах и картинках, следил лишь за тем, чтобы не перепутать строчки и правильно выписать из них марку типового элемента. Но даже здесь постоянно случались ошибки. Если же под-ходящих рисунков и таблиц под рукой не было, человек ударялся в панику и категорически отказывал-ся что-либо предпринимать самостоятельно, ожидая, пока это сделает его начальник. Если же началь-ник сам был подобного склада, он теребил следующего начальника, так что дело под конец выплески-валось на стол главному конструктору; и если даже тот затруднялся принять решение, начальник отде-ла, вертя в сердцах головой, начинал подыскивать ему срочную замену.
Нормирование труда Другим камнем преткновения была принятая в проектных отделах система оплаты труда. Существуют две принципиальные системы: повременная и сдельная. В первом случае работник полу-чает строго определенную зарплату за отработанные дни (часы) вне зависимости от того, сколько ра-боты он успел выполнить. Во втором случае платят именно за количество сделанной работы (черте-жей, шестеренок, погонных метров вырытой канавы), а затраченное на нее время никого не интересу-ет.
На первый взгляд сдельная система гораздо лучше повременной, поскольку она побуждает человека трудиться изо всех сил, а в результате и он получает больше денег, и дело спорится. Во все времена работодатели и чиновники клевали на эту слишком очевидную удочку, не желая понять, что работа работе рознь. Одно дело, когда рабочий чеканит на станке одинаковые болты. Сдельная оплата при-охочивает его к трудолюбию, заставляя избегать лишних перекуров и даже находить более рациональ-ные способы управления своим станком. Но ведь работа его - чисто механическая, не требующая ни-какого творчества. Любой школьник согласится, что можно принудить себя переписать за час извест-ное количество текста, но нельзя обязаться ежечасно решать по три задачки. Потому что задачи бы-вают разные. Иные мы щелкаем по штуке в минуту, а потом попадется такая, с которой и за день не сладишь.
Тут-то сдельная система оплаты и дает сбой. Конечно, она понуждает работника делать больше, - но лишь в тех случаях, когда он физически способен это сделать. А способен он в случаях простейших, неквалифицированных, когда работают руки, а голова дремлет. Но поставьте в эти условия человека творческого, - и вы кратчайшим путем отобьете у него охоту заниматься своим делом. Ибо суть творче-ства - в озарениях, а не в унылом рутинном труде. Каменщик может за смену, поднатужившись, возвес-ти перегородку известной высоты. Но инженер, распутывая головоломную проблему, хотя и торопится, но не знает наверняка, каким образом и в какие сроки сумеет ее победить. И до тех пор, пока он не знает, сдельная система отказывает ему во всякой оплате.
Единственным формальным мерилом инженерной работы в советские времена служило количество выпущенных чертежей. С этим еще можно было кое-как согласиться, пока разговор шел об одном вы-черчивании. В самом деле, если чертежнику даны все эскизы для тупой перерисовки, сдельная оплата прибавляет ему энтузиазма. Но опытный чертежник знает, что даже и лист листу - рознь. Мелкие фор-матки можно щелкать по штуке в четверть часа, большие схемы при удачном раскладе займут два-три дня, а листы с мелкими узлами и деталями едва закончишь в неделю. Не беря уже неизбежных во вся-ком проектировании перетирок и переделок.
Приняв к сердцу вопли чертежников, министерские чиновники составили шкалу коэффициентов, со-гласно которой каждый вычерченный лист большого формата А1, принятый за единицу, домножался на известный коэффициент в зависимости от того, что и как на нем изображалось. Отправной точкой служили большие схемы расположения железобетонных конструкций; их коэффициент равнялся еди-нице. Листы с мелкими узлами домножались на 1,4; очень многодельные чертежи марки КМ (стальные конструкции) - на 2. Вообще двойной коэффициент был абсолютным максимумом. С другой стороны, форматки домножались на 0,4, а листы привязанных типовых проектов - даже на 0,2. Другой коэффи-цент учитывал масштаб изображения: чем оно было мельче, тем коэффициент, естественно, оказы-вался выше. Низшие "инженеры", проводившие все дни в черчении, аккуратно вносили свои успехи в записные книжечки и по окончании месяца предъявляли начальству в ожидании надбавок и премий.
Понятно, что стоило такому человеку поручить самостоятельную разработку, как его формальная про-изводительность резко падала вниз. Творческая составляющая труда коэффициентами не учитыва-лась, из-за чего снижалась оплата. В результате низшие инженеры, и без того некрепкие умом, бегали от самостоятельности, как черт от ладана, требуя, чтобы сторонний дядя давал им готовые решения, да еще без переделок.
Еще хуже приходилось этому дяде. Занимаясь разработкой конструкций, он не мог одновременно их вычерчивать - и оказывался как бы вне системы. Конечно, отдельское начальство, не заинтересован-ное в его уходе, подкидывало ему небольшие премии, но всегда затруднялось подыскать им законное основание. Чертежник, размахивая записной книжкой, мог в поисках справедливости дойти до директо-ра; но у разработчика такая книжка оставалась полупустой, и он жил как бы за счет чистой благотвори-тельности начальника, а исполнители, перечерчивая его эскизы, глухо негодовали, что часть общей премии безо всяких оснований выделяют ему.
Правда, для расчетчиков существовал смехотворный норматив: двадцать страниц расчетов прирав-нивались к… одному вычерченному листу! И если хороший чертежник успевал выпукать в месяц до де-сяти листов, то расчетчику, чтобы угнаться за ним, требовалось исписать 200 страниц - целую книгу! Это было невозможно даже в простейших рутинных расчетах, не говоря уже о серьезных проблемах, которые подстерeгают инженера на каждом шагу. К тому же расчеты по разным причинам требуют бес-конечных переделок и корректировок. Многие инженеры вместо этого переписывали расчет столько раз, сколько требовалось переделок, и предъявляли к оплате общее количество страниц. Понятно, что впоследствии в этой каше уже никто не мог разобраться.
Справедливости ради надо сказать, что сдельная система оплаты в чистом виде применялась в проектных организациях только в сталинские времена и только по отношению к низшим работникам. Все дальнейшие попытки встречали такое сопротивление людей и вызывали столько скандалов и дрязг, что начальники отделов в интересах собственного спокойствия старались свести дело назад к уравни-ловке. Обыкновенно сдельщина определяла размеры премий, а оклад начислялся по повременной схеме. Премии же были малы, особенно для низовых работников, и имели скорее моральное значение. Поэтому никто не видел смысла надрываться зря, по справедливости выбирая лишнюю чашку кофе, выпитую в приятной компании, лишнему сделанному листу.
Общественная жизнь Хотя проектные институты создавались государством для решения инженерных задач, логика советской жизни постоянно отодвигала оные куда-то на второй план, пропуская вперед всякие не относя-щиеся к делу занятия. Одни приятно разнообразили отдельскую жизнь, другие помогали сотрудникам в бытовом плане, третьи неотступно преследовали их, словно слепни на болоте. Взятые в совокупности, они отнимали у людей не менее половины рабочего времени, а у некоторых - почти все время целиком. И чем активнее погружался отдел в этот бездонный и бессмысленный омут, тем сильнее хвалили его начальника, награждали и ставили в пример прочим.
Партийные нагрузки Общественная жизнь в коллективе была формальная и неформальная. К первой относилась главным образом деятельность партийных, комсомольских и профсоюзных организаций. Все они создавали первичные ячейки во главе с выборными парторгом (партийным организатором), комсоргом и про-форгом. Эти ячейки не имели никакого влияния на общеинститутские дела и работали исключительно в рамках своего отдела, составляя, так сказать, официальную сторону его общественной жизни.
Парторг приглядывался к молодому пополнению и предлагал некоторым вступить в партию. Критерием обыкновенно служило благочинное поведение, ласковая покорность начальству и другие признаки на-чинающего карьериста. Если молодой человек с восторгом изъявлял согласие, то на целый год стано-вились кандидатом, и тут на него наваливалась гора обременительных и ненужных дел, которые сле-довало безропотно выполнять. Одни рисовали красочные стенгазеты к праздникам и приклеивали туда заметки, предварительно одобренные парткомом, хотя их все равно никто не читал. Другие таскались от стола к столу, собирая партийные взносы.
Третьи раз в одну-две недели проводили политинформации. Обыкновенно за час до окончания ра-бочего дня сотрудники нехотя тянулись со стульями в свободный угол комнаты, где молодой карьерист в темном костюме с вишневым галстуком громко читал ерунду из газетной передовицы. Если чтение затягивалось дольше конца рабочего дня, среди слушателей поднимался ропот, и оратор, пропуская абзацы, второпях закруглялся. Прогул политинформации считался тяжким грехом и подлежал мелоч-ному разбирательству со стороны руководства отдела.
Почти каждый вступающий в партию принудительно направлялся на учебу в местное отделение Уни-верситета марксизма-ленинизма. Это было отнюдь не формальное учебное заведение, с жесткой дисциплиной и целым списком предметов, по которым каждые полгода устраивались драконовские эк-замены.
Университет имел отделения центральное и районные. В первое направлялись всякого рода началь-ники и вообще контингент посолиднее; занятия обыкновенно шли по вечерам, дважды в неделю, в те-чение трех лет. В районных отделениях, которых было гораздо больше, учились все, кого парторгам так или иначе удавалось заставить. Занятия здесь шли только раз в неделю, и общий курс был сокра-щен до двух лет. Университет имел несколько факультетов - чаще всего экономический и политиче-ский, где в принципе преподавалось одно и то же, но соответствующему аспекту уделяли немного больше времени. Всякий поступающий имел свободу выбора факультета, но поскольку решал он слу-чайным образом, количество учащихся между факультетами делилось примерно поровну.
Занятия начинались в пять часов вечера, так что приходилось отпрашиваться с работы (отпускали все-гда и безоговорочно), и тянулись до девяти, включая две пары по полтора часа и небольшой перерыв между ними. Пары эти могли быть лекциями и коллоквиумами; во втором случае преподаватель уст-раивал обсуждение изучаемой темы, и каждый должен был так или иначе высказаться (что, между про-чим, научило многих, и меня в том числе, свободно выступать перед аудиторией). На лекциях горе-профессор бубнил по тетрадке, а зевающие горе-студенты строчили каракули в свои блокноты, куда вносились также портреты чертей с вилами, народные орнаменты, крестики-нолики и морской бой.
Подлинным бичом Университета было нескончаемое конспектирование работ Маркса, Энгельса, Лени-на и материалов текущих съездов и пленумов КПСС. К концу каждого полугодия следовало предста-вить внушительную тетрадь, которую преподаватели, знавшие эти работы наизусть, не ленились про-читывать с карандашом в руках и потом задавали конкретные вопросы. Поэтому тот, кто потехи ради выписывал из ленинской статьи каждый третий абзац, рисковал нарваться на крупные неприятности. О таких проделках (и о прогулах) мгновенно сообщали по месту работы, и там начиналось судилище. Иных из Университета отчисляли, другие бросали его сами, но тогда эти люди фактически перечерки-вали свою партийную (и должностную) карьеру. Встречались бедолаги, коих принуждали учиться два раз подряд, поскольку с прошлого раза многое изменилось. Выпускникам после изматывающих экза-менов выдавали красивый диплом красного цвета, иногда с тройками внутри.
Накануне Майских и Ноябрьских праздников парторгам сверху поступали разнарядки, требовавшие обеспечить нужное количество участников демонстрации на Красной площади. В сталинские време-на, когда эти демонстрации были подлинным праздником, люди шли туда безо всяких разнарядок и да-же горевали, если неотложные дела удерживали их дома. Хотя в Москве проживало тогда не более миллиона человек, демонстрация полной рекой текла через Красную площадь с десяти часов утра и до пяти вечера, часто невзирая на дождь, так что стоявшие на Мавзолее правители вынуждены были по очереди спускаться внутрь (где под саркофагом Ленина имелась приятная комната с выпивкой и закуской) и отдыхать. Многие москвичи пристраивались к первой попавшейся колонне, и никто им не препят-ствовал. Всюду играли духовые оркестры, и незнакомые люди танцевали на мостовой вальс и фокстрот.
С хрущевской оттепели идейность резко пошла на убыль. Теперь, когда население столицы возросло десятикратно, демонстрация тянулась всего полтора-два часа, да и то насилу могли набрать людей, которые упирались как могли и требовали взамен отгулы. Демонстрация перестала быть праздником, превратившись в тяжкую и бессмысленную повинность. Этому еще способствовало перешедшее вся-кую меру стремление кремлевских старцев обезопасить себя от возможных террористических актов. Отныне все участники демонстрации загодя переписывались поименно, кто в каком ряду и на каком месте идет и какие флаги несет; эти списки затем передавались в КГБ. Пристроиться к колонне со сто-роны стало невозможно; более того, вдоль улиц, по которым следовали эти колонны, обычно выстав-лялось милицейское оцепление с загородками, чтобы другие горожане к ним не подходили. Человек не мог даже пригласить с собой жену, если заранее ее не внесли в список. Такая практика вызывала об-щее омерзение, отталкивая от официальной идеологии тех немногих идеалистов, которые в нее еще верили.
Комсомол У партийной организации института имелось как бы два филиала, два неизменных спутника - комсомольская и профсоюзная организации. Комсомол был исключительно многолюдным заведением, потому что в нем пребывала поголовно вся молодежь до 27 лет включительно. Однако, несмотря на свою численность, комсомольцы уж вовсе ни-чего в институте не решали. У них тоже были свои секретари, комитеты и выборные бюро, забитые на-чинающими карьеристами; эти люди благоговейно взирали на секретаря парторганизации и ни в чем ему не перечили. Если работа партийцев никогда не бросалась в глаза и как будто даже вовсе не су-ществовала, то комсомольцы, напротив, затевали множество смотров, слетов, конкурсов и веселых праздников, и многие хорошие ребята с головой уходили в такую деятельность, вволю общаясь друг с другом и оттачивая свои организаторские способности.
Поэтому комсомол, при всех его очевидных минусах, не следует мазать одной черной краской. Партийный стержень торчал посередине, словно ржавая ось, вокруг которой со скрипом вращался весь механизм организации. Люди, державшиеся ближе к оси, были самыми гнилыми, но по мере удаления на обочину их качество все улучшалось, и многие периферийные активисты действовали не то что бы вразрез, но просто как им казалось лучше, т.е. руководствовались не партийными, а чисто человече-скими мотивами. Если они затевали что-нибудь путное, их с энтузиазмом поддерживали аморфные массы рядовых комсомольцев, связанных с этой организацией лишь выплатой копеечных взносов. Тогда их спонтанно возникшая затея оказывалась как бы под эгидой комсомола, хотя комсомольское ру-ководство, группировавшееся вокруг оси, не жаловало такой самодеятельности и смотрело на нее по-дозрительно.
Рядовые комсомольцы, по крайней мере с 1960-х годов, были совершенно безыдейными людьми. В партию вступали ради карьеры, но в комсомол так или иначе загоняли всех, и потому говорить о ком-сомольцах - значит обсуждать советскую молодежь того времени в целом.
Комсомольцы, работавшие в проектных институтах, относились к своей организации двойственно. Они открыто смеялись над бюрократической мертвечиной, насаждавшейся сверху, и презирали особенно гнилых функционеров, однако это недовольство носило не идейный, а чисто человеческий, личност-ный характер. Ибо в глубине души почти никто не сомневался, что наша страна и наш строй - лучшие в мире, и потому критике подвергались не основы, а конкретные глупости и их инициаторы. С другой стороны, молодежь по достоинству ценила в комсомольской организации роль массовика-затейника. Активисты, конечно, досаждали политучебой и прочей ерундой, но они же организовывали экскурсии, вечера самодеятельности и пр. Даже самые рутинные комсомольские дела имели тот важный плюс, что парни и девушки со всего института, выполняя их, ходили друг к другу с бумагами и таким образом знакомились. Комсомол для многих был тем же, чем стальная спираль для блокнота: на страницах на-писаны самые разные вещи, но все они по порядку висят на спирали.
Первичные ячейки в отделах не дремали, настойчиво пытаясь растормошить молодых сотрудников. Два-три человека регулярно возились со стенгазетой или выпускали молнии - коротенькие листки со срочной информацией ругательного характера в адрес прогульщиков и других нехороших людей. Если обиженный нарушитель срывал их со стенда, разбирательство из отдела перемещалось на институт-ский уровень и иногда приводило к исключению из комсомола. Несколько человек составляли комсомольский прожектор, призванный высвечивать недостатки и привлекать к ним внимание общественности. Им даже разрешалось проверять сроки выполнения проектных работ разными группами и при необходимости задавать их руководителям вопросы. Понят-но, что молодые карьеристы этим правом старались не злоупотреблять. На Пасху члены прожектора околачивались вокруг ближайшего храма в надежде поймать с поличным своих товарищей. Комсорги заполняли кучу всякой отчетности и несли ее в комитет комсомола института.
Профсоюзная кормушка Если партия и комсомол были на всю страну единственными, то профсоюзы, напротив, имели децен-трализованную структуру: в каждой отрасли существовал свой отдельный профсоюз. Все отраслевые организации управлялись центральной бюрократией под названием Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов (ВЦСПС), занимавший обширную новостройку на Ленинском проспекте. Профсоюзные взносы вычитали из зарплаты целый 1%, но все к этому так привыкли, что вовсе не об-ращали внимания.
Профсоюзные организации, являвшиеся, по ленинскому определению, школой коммунизма, на самом деле были школой мелких стяжателей и всевозможного ворья. Какие бы цели ни значились в их уста-вах, вся их реальная деятельность вертелась вокруг распределения между сотрудниками различных бытовых благ: денежной помощи нуждающимся, путевок в санатории, дома отдыха и туристические поездки, талонов на бесплатное питание в институтской столовой и т.п. Некоторые блага раздавались вовсе задаром, другие - за 30% их стоимости. Вокруг этого живительного источника резвились верткие, хваткие бабы средних лет и хитроватые му-жички с бегающими глазками. Большая часть распределяемых благ так или иначе доставалась им са-мим, их друзьям, родственникам и начальникам тех отделов, в которых они формально числились. До-быть оттуда что-нибудь простому, не связанному с их шайкой человеку было невозможно, разве только попадались вещи, которые никто не хотел брать. Часто так выходило с туристическими путевками в хо-лодные месяцы; они горели, потому что до отправления оставались считаные дни, и профсоюзники бе-гали по всему зданию, выкликая охотников прокатиться на дармовщинку.
Вообще советские профсоюзы были чем-то непонятным, недееспособным, и уж во всяком случае не могли и не хотели выполнять свою главную функцию - защиту трудящихся от работодателей. Тем не менее Сталину удалось убедить людей, что профсоюзы их защищают. Это достигалось ежегодным заключением коллективного договора между администрацией предприятия и местным отделением профсоюза. В договоре устанавливались продолжительности отпусков для разных категорий сотрудни-ков, всякого рода отгулы, пособия, компенсационные выплаты и т.п. Устраивалось собрание, где люди по многу часов кричали и спорили между собой, и уже поздним вечером согласованный текст договора торжественно подписывался директором и профоргом. В сущности, коллективный договор дублировал КЗоТ (Кодекс законов о труде), так что я до сих пор не знаю, то ли КЗоТ тогда был не такой подробный, то ли его вовсе не было, то ли еще что. Со временем эти собрания тихо канули в вечность за полной практической ненадобностью.
Когда человек болел, поликлиника выдавала ему больничный лист, неизвестно почему называемый в обиходе бюллетенем. Выздоровев, сотрудник тащил его начальнику отдела, тот передавал профоргу (который выяснял диагноз для широкого оглашения в курилке), и через профком эта бумажка поступа-ла в бухгалтерию для оплаты, ибо оплата дней болезни производилась "за счет профсоюза" и зависе-ла от продолжительности членства данного человека в любых профсоюзах страны, т.е. фактически от его общего рабочего стажа.
Профсоюзы ежемесячно оставляли у себя часть собранных взносов, формируя из них денежный фонд для мелких подачек. Иногда бедствующему человеку выписывалась материальная помощь - копееч-ная сумма, с которой не взимался подоходный налог. Беременным женщинам и матерям, воспитываю-щим маленьких детей, если они ходили уж в очень потрепанной одежде, выдавалось бесплатное пи-тание - талоны, которыми они расплачивались в столовой вместо денег. Часть средств этого фонда шла на полную или частичную оплату туристических и санаторных путевок.
При профсоюзах часто организовывалась касса взаимопомощи - странное заведение, куда все же-лающие регулярно сдавали взносы, и затем каждый по очереди мог брать оттуда известную сумму в долг. Если человек попадал в беду, ссуда давалась ему без очереди. По степени надежности и отсут-ствию дохода такой метод хранения денег уступал даже советской сберкассе с ее знаменитыми двумя процентами годовых; тем не менее у работника оставалась надежда, что ему эти деньги не дадут под горячую руку пропить. Бывалые люди, заведовавшие кассами, использовали их средства как личный текущий резерв и при необходимости негласно ссуживали начальство.
По мере того, как с годами профсоюзы теряли репутацию защитника трудящихся, укреплялась их роль в деле простого товарного обеспечения сотрудников. Ибо советская эпоха была временем то-тального дефицита, когда в магазинах невозможно было купить ничего путного, а требовалось иметь знакомства и доставать дефицит с черного хода, т.е. нелегально и с большой переплатой. Проф-союзы и администрация прилагали максимум усилий, чтобы добывать пользующиеся спросом товары по своим закрытым каналам, вволю скупать их себе, в том числе для спекуляции (денег у начальства всегда хватало), и остаток продавать рядовым сотрудникам, ради обеспечения которых формально и затевалось все дело. И чем беднее становился ассортимент в магазинах, тем все большее количество необходимых товаров - от автомобилей и мебели до молока и яиц - распределялось по месту работы.
В каждом "трудовом коллективе" для этого занятия выбирали бойкую бабу, которая почти не работала, целыми днями околачивалась по торговым базам, заводя там знакомства, и наконец являлась в отдел со списком выбитого дефицита. Сотрудники читали список и подписывались против тех пунктов, кото-рые их заинтересовали. Если какой-нибудь товар не имел успеха, профсоюзники сбывали его на сто-рону и больше не заказывали. Но гораздо чаще на каждую единицу дефицита претендовало по не-скольку человек. Тогда резали мелкие бумажки по количеству претендентов, ставили в них крестики по количеству имеющихся товаров, а остальные бумажки оставляли пустыми. Потом их мелко складывали и тасовали на столе, а претенденты по очереди тянули. Обыкновенно те, кто вытащил крестик, обязы-вались не участвовать в ближайшем розыгрыше. Накануне гайдаровской реформы (1992), завалившей городские прилавки товарами, розыгрыши и раздачи проходили почти ежедневно, так что сотрудники отоваривались больше на работе, чем в магазинах, и тащились по вечерам домой, словно с базара
Культура и спорт К началу каждого года сотрудники принудительно заполняли "личные комплексные планы" со множест-вом граф, в которых обещались изучить и законспектировать такие-то работы Ленина, прочитать худо-жественные книги согласно списку, сходить десять раз в кино и три раза в театр, и сдать нормы ком-плекса ГТО ("Готов к труду и обороне", изобретение сталинских времен) по крайней мере на удовле-творительно. Естественно, исполнение обещанного никто не проверял.
За организацию культурных мероприятий отвечал выборный культорг - незамужняя женщина средних лет, носившая на лице очки и другие признаки интеллигентности. Она собирала деньги с желающих, ни свет ни заря занимала очередь у театральной кассы и наконец торжественно являлась в отдел с длин-ными лентами грязно-зеленых билетов на какой-нибудь модный спектакль, о котором много говорили. В нагрузку ей всегда навязывали билеты ни другой спектакль, не пользовавшийся популярностью, осо-бенно если это была заезжая труппа из Туркмении, выступавшая на родном языке. Иногда эти билеты распределялись вообще даром, лишь бы заполнить зрительный зал.
Несколько на отшибе от профсоюзного распределительства стояла деятельность книголюбов. В сталинские времена некоторые энтузиасты создавали у себя в отделах библиотечки из двух-трех десятков художественных книг, которых сослуживцы могли под роспись взять на недельку-другую. Начиная с 1970-х годов советские издательства принялись выпускать не запрещенную классику смехотворно ма-лыми тиражами. Для ее распределения по организациям были созданы общества книголюбов с упол-номоченными в каждом отделе. Советские служащие, наскучив чтением идейных газет да той откро-венной дряни, которую публиковал Союз Писателей, остервенело набрасывались на любую книгу до-революционного или западного автора и не только ставили ее на полку для престижа, но нередко да-же читали сами.
Все книги продавались по стандартной, смехотворно низкой цене, и потому многие норовили урвать несколько экземпляров, чтобы выгодно сбыть соседям и знакомым. Деятельность кни-голюбов на предприятиях шла по нарастающей вплоть до конца Перестройки, когда захлестнувший страну мутный вал свободного книгоиздательства сделал их существование излишним.
Роль неформальных отношений Партийные, комсомольские и профсоюзные дела составляли внешний фасад общественной жизни со-трудников отдела, за которым скрывались гораздо более значимые неформальные отношения. Именно они определяли лицо коллектива для всех, кто с ним реально сталкивался.
Когда на карте города возникал очередной проектный институт с набором причитающихся отделов, в каждый из них стекалась пестрая смесь всевозможных личностей, которые, не нарушая должностной иерархии, вступали между собой в обыкновенные человеческие отношения. Вместе сходились люди властные - и склонные к подчинению, решительные - и робкие, агрессивные - и миролюбивые, и эти их личные качества постоянно противоречили занимаемым официальным должностям: смирному руко-водителю попадался напористый подчиненный, туповатому - смышленый, и т.д. В результате склады-вались как бы две системы взаимоотношений - гласная и негласная, и хотя в конфликтных ситуациях первая всегда могла настоять на своем, хороший начальник не упускал из вида вторую и даже отдавал ей известное предпочтение.
Ибо советское трудовое законодательство не позволяло ему оперативно избавляться от негодных со-трудников и достойным образом поощрять тех, на ком держалась работа, и потому его администра-тивная власть, в сущности, была призрачной, если только не опиралась на безоговорочную директор-скую поддержку. Он не имел достаточных прав, чтобы быть львом, и оттого ему приходилось все время оставаться лисой, грозно рыкая лишь на тех горемык, кто сам был согласен пугаться. Отсюда естест-венным образом вытекало, что всякий разгоревшийся между сотрудниками нешуточный конфликт тут же выходил из-под его контроля, выплескивался за рамки отдела и втягивал в свою орбиту всевозмож-ные высокие инстанции, которые первым делом вызывали несчастного начальника на ковер и песочи-ли за неумение работать с людьми. Если же этот начальник не имел власти подавить уже разгорев-шийся конфликт силой, то ему - в собственных же интересах - следовало внимательно следить за внутренними дрязгами сотрудников и гасить их в зародыше, не позволяя вечно блуждавшим огонькам разгореться в серьезный пожар.
Дрязги чаще всего вытекали из вопиющих несоответствий должностного положения сотрудников и их личных качеств и способностей. Советская система отбора кадров работала таким образом, что наверх продвигались главным образом карьеристы, цепляясь за свою партийность, тогда как работники толковые и знающие томились внизу, т.е. в подчинении у первых. Тогда получалось, что подчиненный знал и умел много больше собственного руководителя, и если осознавал это - начинал возмущаться и естественным образом выходил из повиновения. Руководитель же втайне страшился бунтаря, ненави-дел его и всеми способами стремился опорочить.
Если начальник отдела не замечал этой тлеющей вражды, со временем она выливалась в открытый конфликт, где младший по чину всегда проигрывал и в смертельной обиде уходил в какой-нибудь дру-гой институт, да еще иногда писал кляузы, а в отделе одним толковым работником становилось мень-ше. Поэтому начальник пристально следил за так называемыми неудобными людьми (о которых я уже достаточно писал выше), и едва в том месте появлялся дымок, как он тут же вмешивался, переводя искателя правды в подчинение к более уравновешенному руководителю, а следом за ним туда же тя-нулись наиболее каверзные проектные задания.
Вторым принципиальным источником конфликтов была сама адская природа работавших в отделе сотрудников. Они никак не желали мирно пастись друг подле друга, но образовывали группки по сходству характеров, общим интересам и т.п. Едва сойдясь, эти группки начинали злословить друг друга и нако-нец открывали враждебные действия, состоявшие главным образом в язвительных репликах и неже-лании пить с противником чай. Группки сходились, расходились, переформировывались и заключали между собой боевые союзы в различных конфигурациях. Каждая (как и положено в аду) считала себя достойнее прочих и поднимала страшный гвалт при всяком действительном или мнимом ущемлении, особенно при раздаче премий, так что начальник, экономя свои нервы, старался раздавать всем по-ровну.
Эта гибельная для страны несуразность родилась из того, что бездарные, малограмотные и порой откровенно криминальные советские правители инстинктивно недолюбливали знающих свое дело, компетентных специалистов и старались их ущемить в чем только можно. Ибо эти мастера оказывались прямой противоположностью и как бы живым укором тем, кто заправлял жизнью страны. И как всякое истинное зло до такой степени ненавидит добро, что страстно желает его уничтожить любой ценой, не задумываясь о последствиях для себя же, так и коммунистические правители едва терпели рядом с собой честных, квалифицированных и компетентных людей, хотя сами фактически сидели на их плечах и существовали за их счет.
Не перечесть сгинувших в сталинских лагерях буржуазных спецов, обеспечивших триумфальное вы-полнение первых коммунистических пятилеток. Им поручали заведомо неподъемные работы, а потом обвиняли в саботаже или вредительских умыслах. Им подчиняли коллективы неквалифицированных исполнителей, а когда те неминуемо заваливали дело, к ответу призывался специалист, потому что вчерашним пролетариям было простительно ошибаться. Но при Сталине инженеры все же имели большие оклады, хотя и слишком дорого купленные. После его смерти пропало и это последнее преимущество.
Закрепилась система уравнительного распределения, при которой все трудящиеся страны, кто бы чем и в какой должности ни занимался, получали вполне сопоставимые зарплаты, позволявшие им не жить впроголодь, но заведомо недостаточные для благоденствия. Так, начинающий инженер приходил на знаменитые 120 рублей в месяц и быстро вырастал до 150-160, главный конструктор имел всего 210-240 рублей, а убеленный сединами начальник отдела лишь в редких случаях достигал потолка в 300 рублей. Эти суммы по крупицам накапливалась долгими десятилетиями, причем профессиональные доблести играли здесь последнюю роль.
Если же простой инженер работал сдельно или халтурил на стороне, то имел те же деньги немедлен-но, притом без квалификации, ответственности и тяжких забот, обременяющих всякого руководителя. Еще легче доставались деньги на заводах, где рабочий, избавленный от ужасов высшего образования, в подпитии клепал шестеренки и мог даже выпускать их сдельно или на нескольких станках сразу. В придачу к зарплате он тащил домой все, что плохо лежало в цеху, и не имел никаких проблем со всту-плением в партию, если бы, проспавшись, он вдруг пожелал сделать карьеру. Но инженеров в проле-тарскую партию принимали со скрипом, что убивало их надежды на должностной рост.
В результате они все более рассматривали свое прямое дело как бесперспективное, обременительное и совершенно не нужное им лично. Отсюда вытекало тотальное нежелание в чем-либо разбираться и хоть чему-то учиться, разве только оно вбивалось в память само собою от многократного повторе-ния. Хорошо или худо они работали, деньги им все равно платили одинаковые. Но тем, кто работал хо-рошо, начальство вечно навязывало сложные и ответственные работы, а тем, кто работал худо, прихо-дилось поручать вещи легкие и приятные, потому что они прямо заявляли, что ничего больше не могут. И за это их не увольняли и не понижали в должности, ибо при советской власти никого нельзя было вы-гнать за некомпетентность, а лишь за дисциплинарные грехи вроде опозданий, прогулов или появ-ления на рабочем месте в нетрезвом виде.
Но дрянные работники, зная об этой их единственной ахиллесовой пяте, пунктуально соблюдали все дисциплинарные требования и при малейшем покушении на свои права подавали в суд, крича об ущемлении прав трудящихся. Поэтому начальники старались их вовсе не трогать, и все, что они должны были делать, но не делали, бесцеремонно переваливалось на плечи немногих толковых ра-ботников без всякой материальной компенсации и даже морального одобрения. Эти работники терпе-ли, кряхтели, матерно крыли свою профессию, потом срывались с места и исчезали в неизвестности, а их брошенная работа естественным путем переходила к оставшимся
Другой принципиальной причиной деградации инженерных кадров стало засилье типового строи-тельства, которое со всеми подробностями будет рассмотрено ниже. Типовая документация всегда имела рисунки, графики и таблицы, позволявшие инженерам подбирать конструкции безо всяких рас-четов, подобно тому как ребенок складывает свои кубики по лежащей перед ним картинке.
Это, конечно, было удобно и значительно ускоряло выпуск чертежей, но катастрофически отучало людей думать, понимать работу конструкций и находить самостоятельные решения. Горе-инженер, по-грязший в этих таблицах и картинках, следил лишь за тем, чтобы не перепутать строчки и правильно выписать из них марку типового элемента. Но даже здесь постоянно случались ошибки. Если же под-ходящих рисунков и таблиц под рукой не было, человек ударялся в панику и категорически отказывал-ся что-либо предпринимать самостоятельно, ожидая, пока это сделает его начальник. Если же началь-ник сам был подобного склада, он теребил следующего начальника, так что дело под конец выплески-валось на стол главному конструктору; и если даже тот затруднялся принять решение, начальник отде-ла, вертя в сердцах головой, начинал подыскивать ему срочную замену.
Нормирование труда Другим камнем преткновения была принятая в проектных отделах система оплаты труда. Существуют две принципиальные системы: повременная и сдельная. В первом случае работник полу-чает строго определенную зарплату за отработанные дни (часы) вне зависимости от того, сколько ра-боты он успел выполнить. Во втором случае платят именно за количество сделанной работы (черте-жей, шестеренок, погонных метров вырытой канавы), а затраченное на нее время никого не интересу-ет.
На первый взгляд сдельная система гораздо лучше повременной, поскольку она побуждает человека трудиться изо всех сил, а в результате и он получает больше денег, и дело спорится. Во все времена работодатели и чиновники клевали на эту слишком очевидную удочку, не желая понять, что работа работе рознь. Одно дело, когда рабочий чеканит на станке одинаковые болты. Сдельная оплата при-охочивает его к трудолюбию, заставляя избегать лишних перекуров и даже находить более рациональ-ные способы управления своим станком. Но ведь работа его - чисто механическая, не требующая ни-какого творчества. Любой школьник согласится, что можно принудить себя переписать за час извест-ное количество текста, но нельзя обязаться ежечасно решать по три задачки. Потому что задачи бы-вают разные. Иные мы щелкаем по штуке в минуту, а потом попадется такая, с которой и за день не сладишь.
Тут-то сдельная система оплаты и дает сбой. Конечно, она понуждает работника делать больше, - но лишь в тех случаях, когда он физически способен это сделать. А способен он в случаях простейших, неквалифицированных, когда работают руки, а голова дремлет. Но поставьте в эти условия человека творческого, - и вы кратчайшим путем отобьете у него охоту заниматься своим делом. Ибо суть творче-ства - в озарениях, а не в унылом рутинном труде. Каменщик может за смену, поднатужившись, возвес-ти перегородку известной высоты. Но инженер, распутывая головоломную проблему, хотя и торопится, но не знает наверняка, каким образом и в какие сроки сумеет ее победить. И до тех пор, пока он не знает, сдельная система отказывает ему во всякой оплате.
Единственным формальным мерилом инженерной работы в советские времена служило количество выпущенных чертежей. С этим еще можно было кое-как согласиться, пока разговор шел об одном вы-черчивании. В самом деле, если чертежнику даны все эскизы для тупой перерисовки, сдельная оплата прибавляет ему энтузиазма. Но опытный чертежник знает, что даже и лист листу - рознь. Мелкие фор-матки можно щелкать по штуке в четверть часа, большие схемы при удачном раскладе займут два-три дня, а листы с мелкими узлами и деталями едва закончишь в неделю. Не беря уже неизбежных во вся-ком проектировании перетирок и переделок.
Приняв к сердцу вопли чертежников, министерские чиновники составили шкалу коэффициентов, со-гласно которой каждый вычерченный лист большого формата А1, принятый за единицу, домножался на известный коэффициент в зависимости от того, что и как на нем изображалось. Отправной точкой служили большие схемы расположения железобетонных конструкций; их коэффициент равнялся еди-нице. Листы с мелкими узлами домножались на 1,4; очень многодельные чертежи марки КМ (стальные конструкции) - на 2. Вообще двойной коэффициент был абсолютным максимумом. С другой стороны, форматки домножались на 0,4, а листы привязанных типовых проектов - даже на 0,2. Другой коэффи-цент учитывал масштаб изображения: чем оно было мельче, тем коэффициент, естественно, оказы-вался выше. Низшие "инженеры", проводившие все дни в черчении, аккуратно вносили свои успехи в записные книжечки и по окончании месяца предъявляли начальству в ожидании надбавок и премий.
Понятно, что стоило такому человеку поручить самостоятельную разработку, как его формальная про-изводительность резко падала вниз. Творческая составляющая труда коэффициентами не учитыва-лась, из-за чего снижалась оплата. В результате низшие инженеры, и без того некрепкие умом, бегали от самостоятельности, как черт от ладана, требуя, чтобы сторонний дядя давал им готовые решения, да еще без переделок.
Еще хуже приходилось этому дяде. Занимаясь разработкой конструкций, он не мог одновременно их вычерчивать - и оказывался как бы вне системы. Конечно, отдельское начальство, не заинтересован-ное в его уходе, подкидывало ему небольшие премии, но всегда затруднялось подыскать им законное основание. Чертежник, размахивая записной книжкой, мог в поисках справедливости дойти до директо-ра; но у разработчика такая книжка оставалась полупустой, и он жил как бы за счет чистой благотвори-тельности начальника, а исполнители, перечерчивая его эскизы, глухо негодовали, что часть общей премии безо всяких оснований выделяют ему.
Правда, для расчетчиков существовал смехотворный норматив: двадцать страниц расчетов прирав-нивались к… одному вычерченному листу! И если хороший чертежник успевал выпукать в месяц до де-сяти листов, то расчетчику, чтобы угнаться за ним, требовалось исписать 200 страниц - целую книгу! Это было невозможно даже в простейших рутинных расчетах, не говоря уже о серьезных проблемах, которые подстерeгают инженера на каждом шагу. К тому же расчеты по разным причинам требуют бес-конечных переделок и корректировок. Многие инженеры вместо этого переписывали расчет столько раз, сколько требовалось переделок, и предъявляли к оплате общее количество страниц. Понятно, что впоследствии в этой каше уже никто не мог разобраться.
Справедливости ради надо сказать, что сдельная система оплаты в чистом виде применялась в проектных организациях только в сталинские времена и только по отношению к низшим работникам. Все дальнейшие попытки встречали такое сопротивление людей и вызывали столько скандалов и дрязг, что начальники отделов в интересах собственного спокойствия старались свести дело назад к уравни-ловке. Обыкновенно сдельщина определяла размеры премий, а оклад начислялся по повременной схеме. Премии же были малы, особенно для низовых работников, и имели скорее моральное значение. Поэтому никто не видел смысла надрываться зря, по справедливости выбирая лишнюю чашку кофе, выпитую в приятной компании, лишнему сделанному листу.
Общественная жизнь Хотя проектные институты создавались государством для решения инженерных задач, логика советской жизни постоянно отодвигала оные куда-то на второй план, пропуская вперед всякие не относя-щиеся к делу занятия. Одни приятно разнообразили отдельскую жизнь, другие помогали сотрудникам в бытовом плане, третьи неотступно преследовали их, словно слепни на болоте. Взятые в совокупности, они отнимали у людей не менее половины рабочего времени, а у некоторых - почти все время целиком. И чем активнее погружался отдел в этот бездонный и бессмысленный омут, тем сильнее хвалили его начальника, награждали и ставили в пример прочим.
Партийные нагрузки Общественная жизнь в коллективе была формальная и неформальная. К первой относилась главным образом деятельность партийных, комсомольских и профсоюзных организаций. Все они создавали первичные ячейки во главе с выборными парторгом (партийным организатором), комсоргом и про-форгом. Эти ячейки не имели никакого влияния на общеинститутские дела и работали исключительно в рамках своего отдела, составляя, так сказать, официальную сторону его общественной жизни.
Парторг приглядывался к молодому пополнению и предлагал некоторым вступить в партию. Критерием обыкновенно служило благочинное поведение, ласковая покорность начальству и другие признаки на-чинающего карьериста. Если молодой человек с восторгом изъявлял согласие, то на целый год стано-вились кандидатом, и тут на него наваливалась гора обременительных и ненужных дел, которые сле-довало безропотно выполнять. Одни рисовали красочные стенгазеты к праздникам и приклеивали туда заметки, предварительно одобренные парткомом, хотя их все равно никто не читал. Другие таскались от стола к столу, собирая партийные взносы.
Третьи раз в одну-две недели проводили политинформации. Обыкновенно за час до окончания ра-бочего дня сотрудники нехотя тянулись со стульями в свободный угол комнаты, где молодой карьерист в темном костюме с вишневым галстуком громко читал ерунду из газетной передовицы. Если чтение затягивалось дольше конца рабочего дня, среди слушателей поднимался ропот, и оратор, пропуская абзацы, второпях закруглялся. Прогул политинформации считался тяжким грехом и подлежал мелоч-ному разбирательству со стороны руководства отдела.
Почти каждый вступающий в партию принудительно направлялся на учебу в местное отделение Уни-верситета марксизма-ленинизма. Это было отнюдь не формальное учебное заведение, с жесткой дисциплиной и целым списком предметов, по которым каждые полгода устраивались драконовские эк-замены.
Университет имел отделения центральное и районные. В первое направлялись всякого рода началь-ники и вообще контингент посолиднее; занятия обыкновенно шли по вечерам, дважды в неделю, в те-чение трех лет. В районных отделениях, которых было гораздо больше, учились все, кого парторгам так или иначе удавалось заставить. Занятия здесь шли только раз в неделю, и общий курс был сокра-щен до двух лет. Университет имел несколько факультетов - чаще всего экономический и политиче-ский, где в принципе преподавалось одно и то же, но соответствующему аспекту уделяли немного больше времени. Всякий поступающий имел свободу выбора факультета, но поскольку решал он слу-чайным образом, количество учащихся между факультетами делилось примерно поровну.
Занятия начинались в пять часов вечера, так что приходилось отпрашиваться с работы (отпускали все-гда и безоговорочно), и тянулись до девяти, включая две пары по полтора часа и небольшой перерыв между ними. Пары эти могли быть лекциями и коллоквиумами; во втором случае преподаватель уст-раивал обсуждение изучаемой темы, и каждый должен был так или иначе высказаться (что, между про-чим, научило многих, и меня в том числе, свободно выступать перед аудиторией). На лекциях горе-профессор бубнил по тетрадке, а зевающие горе-студенты строчили каракули в свои блокноты, куда вносились также портреты чертей с вилами, народные орнаменты, крестики-нолики и морской бой.
Подлинным бичом Университета было нескончаемое конспектирование работ Маркса, Энгельса, Лени-на и материалов текущих съездов и пленумов КПСС. К концу каждого полугодия следовало предста-вить внушительную тетрадь, которую преподаватели, знавшие эти работы наизусть, не ленились про-читывать с карандашом в руках и потом задавали конкретные вопросы. Поэтому тот, кто потехи ради выписывал из ленинской статьи каждый третий абзац, рисковал нарваться на крупные неприятности. О таких проделках (и о прогулах) мгновенно сообщали по месту работы, и там начиналось судилище. Иных из Университета отчисляли, другие бросали его сами, но тогда эти люди фактически перечерки-вали свою партийную (и должностную) карьеру. Встречались бедолаги, коих принуждали учиться два раз подряд, поскольку с прошлого раза многое изменилось. Выпускникам после изматывающих экза-менов выдавали красивый диплом красного цвета, иногда с тройками внутри.
Накануне Майских и Ноябрьских праздников парторгам сверху поступали разнарядки, требовавшие обеспечить нужное количество участников демонстрации на Красной площади. В сталинские време-на, когда эти демонстрации были подлинным праздником, люди шли туда безо всяких разнарядок и да-же горевали, если неотложные дела удерживали их дома. Хотя в Москве проживало тогда не более миллиона человек, демонстрация полной рекой текла через Красную площадь с десяти часов утра и до пяти вечера, часто невзирая на дождь, так что стоявшие на Мавзолее правители вынуждены были по очереди спускаться внутрь (где под саркофагом Ленина имелась приятная комната с выпивкой и закуской) и отдыхать. Многие москвичи пристраивались к первой попавшейся колонне, и никто им не препят-ствовал. Всюду играли духовые оркестры, и незнакомые люди танцевали на мостовой вальс и фокстрот.
С хрущевской оттепели идейность резко пошла на убыль. Теперь, когда население столицы возросло десятикратно, демонстрация тянулась всего полтора-два часа, да и то насилу могли набрать людей, которые упирались как могли и требовали взамен отгулы. Демонстрация перестала быть праздником, превратившись в тяжкую и бессмысленную повинность. Этому еще способствовало перешедшее вся-кую меру стремление кремлевских старцев обезопасить себя от возможных террористических актов. Отныне все участники демонстрации загодя переписывались поименно, кто в каком ряду и на каком месте идет и какие флаги несет; эти списки затем передавались в КГБ. Пристроиться к колонне со сто-роны стало невозможно; более того, вдоль улиц, по которым следовали эти колонны, обычно выстав-лялось милицейское оцепление с загородками, чтобы другие горожане к ним не подходили. Человек не мог даже пригласить с собой жену, если заранее ее не внесли в список. Такая практика вызывала об-щее омерзение, отталкивая от официальной идеологии тех немногих идеалистов, которые в нее еще верили.
Комсомол У партийной организации института имелось как бы два филиала, два неизменных спутника - комсомольская и профсоюзная организации. Комсомол был исключительно многолюдным заведением, потому что в нем пребывала поголовно вся молодежь до 27 лет включительно. Однако, несмотря на свою численность, комсомольцы уж вовсе ни-чего в институте не решали. У них тоже были свои секретари, комитеты и выборные бюро, забитые на-чинающими карьеристами; эти люди благоговейно взирали на секретаря парторганизации и ни в чем ему не перечили. Если работа партийцев никогда не бросалась в глаза и как будто даже вовсе не су-ществовала, то комсомольцы, напротив, затевали множество смотров, слетов, конкурсов и веселых праздников, и многие хорошие ребята с головой уходили в такую деятельность, вволю общаясь друг с другом и оттачивая свои организаторские способности.
Поэтому комсомол, при всех его очевидных минусах, не следует мазать одной черной краской. Партийный стержень торчал посередине, словно ржавая ось, вокруг которой со скрипом вращался весь механизм организации. Люди, державшиеся ближе к оси, были самыми гнилыми, но по мере удаления на обочину их качество все улучшалось, и многие периферийные активисты действовали не то что бы вразрез, но просто как им казалось лучше, т.е. руководствовались не партийными, а чисто человече-скими мотивами. Если они затевали что-нибудь путное, их с энтузиазмом поддерживали аморфные массы рядовых комсомольцев, связанных с этой организацией лишь выплатой копеечных взносов. Тогда их спонтанно возникшая затея оказывалась как бы под эгидой комсомола, хотя комсомольское ру-ководство, группировавшееся вокруг оси, не жаловало такой самодеятельности и смотрело на нее по-дозрительно.
Рядовые комсомольцы, по крайней мере с 1960-х годов, были совершенно безыдейными людьми. В партию вступали ради карьеры, но в комсомол так или иначе загоняли всех, и потому говорить о ком-сомольцах - значит обсуждать советскую молодежь того времени в целом.
Комсомольцы, работавшие в проектных институтах, относились к своей организации двойственно. Они открыто смеялись над бюрократической мертвечиной, насаждавшейся сверху, и презирали особенно гнилых функционеров, однако это недовольство носило не идейный, а чисто человеческий, личност-ный характер. Ибо в глубине души почти никто не сомневался, что наша страна и наш строй - лучшие в мире, и потому критике подвергались не основы, а конкретные глупости и их инициаторы. С другой стороны, молодежь по достоинству ценила в комсомольской организации роль массовика-затейника. Активисты, конечно, досаждали политучебой и прочей ерундой, но они же организовывали экскурсии, вечера самодеятельности и пр. Даже самые рутинные комсомольские дела имели тот важный плюс, что парни и девушки со всего института, выполняя их, ходили друг к другу с бумагами и таким образом знакомились. Комсомол для многих был тем же, чем стальная спираль для блокнота: на страницах на-писаны самые разные вещи, но все они по порядку висят на спирали.
Первичные ячейки в отделах не дремали, настойчиво пытаясь растормошить молодых сотрудников. Два-три человека регулярно возились со стенгазетой или выпускали молнии - коротенькие листки со срочной информацией ругательного характера в адрес прогульщиков и других нехороших людей. Если обиженный нарушитель срывал их со стенда, разбирательство из отдела перемещалось на институт-ский уровень и иногда приводило к исключению из комсомола. Несколько человек составляли комсомольский прожектор, призванный высвечивать недостатки и привлекать к ним внимание общественности. Им даже разрешалось проверять сроки выполнения проектных работ разными группами и при необходимости задавать их руководителям вопросы. Понят-но, что молодые карьеристы этим правом старались не злоупотреблять. На Пасху члены прожектора околачивались вокруг ближайшего храма в надежде поймать с поличным своих товарищей. Комсорги заполняли кучу всякой отчетности и несли ее в комитет комсомола института.
Профсоюзная кормушка Если партия и комсомол были на всю страну единственными, то профсоюзы, напротив, имели децен-трализованную структуру: в каждой отрасли существовал свой отдельный профсоюз. Все отраслевые организации управлялись центральной бюрократией под названием Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов (ВЦСПС), занимавший обширную новостройку на Ленинском проспекте. Профсоюзные взносы вычитали из зарплаты целый 1%, но все к этому так привыкли, что вовсе не об-ращали внимания.
Профсоюзные организации, являвшиеся, по ленинскому определению, школой коммунизма, на самом деле были школой мелких стяжателей и всевозможного ворья. Какие бы цели ни значились в их уста-вах, вся их реальная деятельность вертелась вокруг распределения между сотрудниками различных бытовых благ: денежной помощи нуждающимся, путевок в санатории, дома отдыха и туристические поездки, талонов на бесплатное питание в институтской столовой и т.п. Некоторые блага раздавались вовсе задаром, другие - за 30% их стоимости. Вокруг этого живительного источника резвились верткие, хваткие бабы средних лет и хитроватые му-жички с бегающими глазками. Большая часть распределяемых благ так или иначе доставалась им са-мим, их друзьям, родственникам и начальникам тех отделов, в которых они формально числились. До-быть оттуда что-нибудь простому, не связанному с их шайкой человеку было невозможно, разве только попадались вещи, которые никто не хотел брать. Часто так выходило с туристическими путевками в хо-лодные месяцы; они горели, потому что до отправления оставались считаные дни, и профсоюзники бе-гали по всему зданию, выкликая охотников прокатиться на дармовщинку.
Вообще советские профсоюзы были чем-то непонятным, недееспособным, и уж во всяком случае не могли и не хотели выполнять свою главную функцию - защиту трудящихся от работодателей. Тем не менее Сталину удалось убедить людей, что профсоюзы их защищают. Это достигалось ежегодным заключением коллективного договора между администрацией предприятия и местным отделением профсоюза. В договоре устанавливались продолжительности отпусков для разных категорий сотрудни-ков, всякого рода отгулы, пособия, компенсационные выплаты и т.п. Устраивалось собрание, где люди по многу часов кричали и спорили между собой, и уже поздним вечером согласованный текст договора торжественно подписывался директором и профоргом. В сущности, коллективный договор дублировал КЗоТ (Кодекс законов о труде), так что я до сих пор не знаю, то ли КЗоТ тогда был не такой подробный, то ли его вовсе не было, то ли еще что. Со временем эти собрания тихо канули в вечность за полной практической ненадобностью.
Когда человек болел, поликлиника выдавала ему больничный лист, неизвестно почему называемый в обиходе бюллетенем. Выздоровев, сотрудник тащил его начальнику отдела, тот передавал профоргу (который выяснял диагноз для широкого оглашения в курилке), и через профком эта бумажка поступа-ла в бухгалтерию для оплаты, ибо оплата дней болезни производилась "за счет профсоюза" и зависе-ла от продолжительности членства данного человека в любых профсоюзах страны, т.е. фактически от его общего рабочего стажа.
Профсоюзы ежемесячно оставляли у себя часть собранных взносов, формируя из них денежный фонд для мелких подачек. Иногда бедствующему человеку выписывалась материальная помощь - копееч-ная сумма, с которой не взимался подоходный налог. Беременным женщинам и матерям, воспитываю-щим маленьких детей, если они ходили уж в очень потрепанной одежде, выдавалось бесплатное пи-тание - талоны, которыми они расплачивались в столовой вместо денег. Часть средств этого фонда шла на полную или частичную оплату туристических и санаторных путевок.
При профсоюзах часто организовывалась касса взаимопомощи - странное заведение, куда все же-лающие регулярно сдавали взносы, и затем каждый по очереди мог брать оттуда известную сумму в долг. Если человек попадал в беду, ссуда давалась ему без очереди. По степени надежности и отсут-ствию дохода такой метод хранения денег уступал даже советской сберкассе с ее знаменитыми двумя процентами годовых; тем не менее у работника оставалась надежда, что ему эти деньги не дадут под горячую руку пропить. Бывалые люди, заведовавшие кассами, использовали их средства как личный текущий резерв и при необходимости негласно ссуживали начальство.
По мере того, как с годами профсоюзы теряли репутацию защитника трудящихся, укреплялась их роль в деле простого товарного обеспечения сотрудников. Ибо советская эпоха была временем то-тального дефицита, когда в магазинах невозможно было купить ничего путного, а требовалось иметь знакомства и доставать дефицит с черного хода, т.е. нелегально и с большой переплатой. Проф-союзы и администрация прилагали максимум усилий, чтобы добывать пользующиеся спросом товары по своим закрытым каналам, вволю скупать их себе, в том числе для спекуляции (денег у начальства всегда хватало), и остаток продавать рядовым сотрудникам, ради обеспечения которых формально и затевалось все дело. И чем беднее становился ассортимент в магазинах, тем все большее количество необходимых товаров - от автомобилей и мебели до молока и яиц - распределялось по месту работы.
В каждом "трудовом коллективе" для этого занятия выбирали бойкую бабу, которая почти не работала, целыми днями околачивалась по торговым базам, заводя там знакомства, и наконец являлась в отдел со списком выбитого дефицита. Сотрудники читали список и подписывались против тех пунктов, кото-рые их заинтересовали. Если какой-нибудь товар не имел успеха, профсоюзники сбывали его на сто-рону и больше не заказывали. Но гораздо чаще на каждую единицу дефицита претендовало по не-скольку человек. Тогда резали мелкие бумажки по количеству претендентов, ставили в них крестики по количеству имеющихся товаров, а остальные бумажки оставляли пустыми. Потом их мелко складывали и тасовали на столе, а претенденты по очереди тянули. Обыкновенно те, кто вытащил крестик, обязы-вались не участвовать в ближайшем розыгрыше. Накануне гайдаровской реформы (1992), завалившей городские прилавки товарами, розыгрыши и раздачи проходили почти ежедневно, так что сотрудники отоваривались больше на работе, чем в магазинах, и тащились по вечерам домой, словно с базара
Культура и спорт К началу каждого года сотрудники принудительно заполняли "личные комплексные планы" со множест-вом граф, в которых обещались изучить и законспектировать такие-то работы Ленина, прочитать худо-жественные книги согласно списку, сходить десять раз в кино и три раза в театр, и сдать нормы ком-плекса ГТО ("Готов к труду и обороне", изобретение сталинских времен) по крайней мере на удовле-творительно. Естественно, исполнение обещанного никто не проверял.
За организацию культурных мероприятий отвечал выборный культорг - незамужняя женщина средних лет, носившая на лице очки и другие признаки интеллигентности. Она собирала деньги с желающих, ни свет ни заря занимала очередь у театральной кассы и наконец торжественно являлась в отдел с длин-ными лентами грязно-зеленых билетов на какой-нибудь модный спектакль, о котором много говорили. В нагрузку ей всегда навязывали билеты ни другой спектакль, не пользовавшийся популярностью, осо-бенно если это была заезжая труппа из Туркмении, выступавшая на родном языке. Иногда эти билеты распределялись вообще даром, лишь бы заполнить зрительный зал.
Несколько на отшибе от профсоюзного распределительства стояла деятельность книголюбов. В сталинские времена некоторые энтузиасты создавали у себя в отделах библиотечки из двух-трех десятков художественных книг, которых сослуживцы могли под роспись взять на недельку-другую. Начиная с 1970-х годов советские издательства принялись выпускать не запрещенную классику смехотворно ма-лыми тиражами. Для ее распределения по организациям были созданы общества книголюбов с упол-номоченными в каждом отделе. Советские служащие, наскучив чтением идейных газет да той откро-венной дряни, которую публиковал Союз Писателей, остервенело набрасывались на любую книгу до-революционного или западного автора и не только ставили ее на полку для престижа, но нередко да-же читали сами.
Все книги продавались по стандартной, смехотворно низкой цене, и потому многие норовили урвать несколько экземпляров, чтобы выгодно сбыть соседям и знакомым. Деятельность кни-голюбов на предприятиях шла по нарастающей вплоть до конца Перестройки, когда захлестнувший страну мутный вал свободного книгоиздательства сделал их существование излишним.
Роль неформальных отношений Партийные, комсомольские и профсоюзные дела составляли внешний фасад общественной жизни со-трудников отдела, за которым скрывались гораздо более значимые неформальные отношения. Именно они определяли лицо коллектива для всех, кто с ним реально сталкивался.
Когда на карте города возникал очередной проектный институт с набором причитающихся отделов, в каждый из них стекалась пестрая смесь всевозможных личностей, которые, не нарушая должностной иерархии, вступали между собой в обыкновенные человеческие отношения. Вместе сходились люди властные - и склонные к подчинению, решительные - и робкие, агрессивные - и миролюбивые, и эти их личные качества постоянно противоречили занимаемым официальным должностям: смирному руко-водителю попадался напористый подчиненный, туповатому - смышленый, и т.д. В результате склады-вались как бы две системы взаимоотношений - гласная и негласная, и хотя в конфликтных ситуациях первая всегда могла настоять на своем, хороший начальник не упускал из вида вторую и даже отдавал ей известное предпочтение.
Ибо советское трудовое законодательство не позволяло ему оперативно избавляться от негодных со-трудников и достойным образом поощрять тех, на ком держалась работа, и потому его администра-тивная власть, в сущности, была призрачной, если только не опиралась на безоговорочную директор-скую поддержку. Он не имел достаточных прав, чтобы быть львом, и оттого ему приходилось все время оставаться лисой, грозно рыкая лишь на тех горемык, кто сам был согласен пугаться. Отсюда естест-венным образом вытекало, что всякий разгоревшийся между сотрудниками нешуточный конфликт тут же выходил из-под его контроля, выплескивался за рамки отдела и втягивал в свою орбиту всевозмож-ные высокие инстанции, которые первым делом вызывали несчастного начальника на ковер и песочи-ли за неумение работать с людьми. Если же этот начальник не имел власти подавить уже разгорев-шийся конфликт силой, то ему - в собственных же интересах - следовало внимательно следить за внутренними дрязгами сотрудников и гасить их в зародыше, не позволяя вечно блуждавшим огонькам разгореться в серьезный пожар.
Дрязги чаще всего вытекали из вопиющих несоответствий должностного положения сотрудников и их личных качеств и способностей. Советская система отбора кадров работала таким образом, что наверх продвигались главным образом карьеристы, цепляясь за свою партийность, тогда как работники толковые и знающие томились внизу, т.е. в подчинении у первых. Тогда получалось, что подчиненный знал и умел много больше собственного руководителя, и если осознавал это - начинал возмущаться и естественным образом выходил из повиновения. Руководитель же втайне страшился бунтаря, ненави-дел его и всеми способами стремился опорочить.
Если начальник отдела не замечал этой тлеющей вражды, со временем она выливалась в открытый конфликт, где младший по чину всегда проигрывал и в смертельной обиде уходил в какой-нибудь дру-гой институт, да еще иногда писал кляузы, а в отделе одним толковым работником становилось мень-ше. Поэтому начальник пристально следил за так называемыми неудобными людьми (о которых я уже достаточно писал выше), и едва в том месте появлялся дымок, как он тут же вмешивался, переводя искателя правды в подчинение к более уравновешенному руководителю, а следом за ним туда же тя-нулись наиболее каверзные проектные задания.
Вторым принципиальным источником конфликтов была сама адская природа работавших в отделе сотрудников. Они никак не желали мирно пастись друг подле друга, но образовывали группки по сходству характеров, общим интересам и т.п. Едва сойдясь, эти группки начинали злословить друг друга и нако-нец открывали враждебные действия, состоявшие главным образом в язвительных репликах и неже-лании пить с противником чай. Группки сходились, расходились, переформировывались и заключали между собой боевые союзы в различных конфигурациях. Каждая (как и положено в аду) считала себя достойнее прочих и поднимала страшный гвалт при всяком действительном или мнимом ущемлении, особенно при раздаче премий, так что начальник, экономя свои нервы, старался раздавать всем по-ровну.