Толлер Эрнст. революционер.Поэт. Заметки из путешествия в Россию
"...Я долго не решался публиковать эти письма 1926 года. Могли ли скупые впечатления дополнить образ русской революции, образ столь близкого и столь далекого континента? Однако я считаю, со странами, как и с людьми, всё решает первое, спонтанное впечатление. В Советской России происходят события столь масштабные, определяющие нашу эпоху, что любое правдивое повествование, даже такое фрагментарное, становится важным и значительным.
К тому же волна клеветы, подлости, ненависти грозит захлестнуть русскую революцию. По всему миру паразиты истории, наживающиеся на человеческом страдании, готовятся к новым войнам и не в последнюю очередь к крестовому походу на Союз Социалистических Советских Республик.
Я выезжаю.Поначалу на границе возникают трудности с документами, но, чувствую, договориться можно. Я плачу за визу на месте (ведь все государства, как известно, вымогают деньги у путешественников, словно мелкое жулье), и несколько минут спустя я уже в поезде на Ригу.Вечером я уже там.
С нетерпением я ждал сухого северного мороза, но снова топчу грязь и лужи. Полчаса хожу по грязным, раскисшим от дождя рижским улицам. Улицы пустынны, тускло освещены, архитектура города почти не различима. Из кафе слышны мелодии, которые я слышал в Берлине, Каире и Иерусалиме, вижу подозрительных граждан, прожженных жуликов западного образца.
Пересаживаюсь в русский вагон. В глаза бросаются чистота и порядок. В первые годы после революции, до начала нэпа, пассажиру не нужно было платить за проезд. Требовалась лишь справка с работы. При наличии справки ему оставалось только найти место, неважно, в каком классе - в первом, втором или третьем. Сегодня нужно снова покупать билет. Есть два типа вагонов, жесткие и мягкие, а в поездах дальнего следования - иностранные спальные вагоны первого и второго класса. В отличие от западноевропейских поездов все места в купе спальные. Даже пассажир жесткого вагона может ночью прилечь. Почти у всех при себе тюфяк.
Проводник, русский muschik, побывавший в немецком плену, худо-бедно понимает по-немецки. Сразу завязывается разговор. Он интересуется, сколько в Германии безработных и скоро ли «вспыхнет» революция.
Утро.Нервы напряжены.Русская граница, первый красный флаг.Наконец-то! Чувства переполняют! И вместе с тем боязно: что тебя ждет? Но опасения рассеивает простая мысль: ты в первой социалистической стране. На границе, наполовину занесенной снегом, - одинокий вагон. Прошу перевести надпись - «Читальня».
Ниже, криво: Знание - сила! Все на борьбу с безграмотностью! За технику! За культуру! За мир! За братство! За свободу! Пролетарии всех стран, объединяйтесь!
Поезд останавливается на русской пограничной станции Себеж. Снова отмечаю чистоту и порядок. Таможенники дружелюбны, без намека на подлые уловки, которые приписывают им в европейских газетах и книгах. Они лезут в чемоданы так, как всегда лезут в чемоданы таможенники, профессия обязывает. Однако предсказания русских эмигрантов из Берлина не сбываются - книги не просматривают, письма не читают, одежду не прощупывают, и мне не приходится раздеваться. Здесь к путешественникам относятся едва ли не доброжелательнее, чем на немецкой границе.
Весь день и всю ночь стучат колеса по русским равнинам. Одна деревня сменяется другой такой же, одно поле - другим, один лес - следующим. Мучительное и бесконечное однообразие! Смотри в окно и ни о чем не думай. Растворись в пейзаже, пусть чувства устремятся к земле и небу, напитайся кровью этой чужой земли. Только так ты сможешь постичь великое искусство Достоевского, Толстого, Гоголя.
Долго беседую с русской коммунисткой, которая много лет работает на московской фабрике и руководит там партийной школой. Ночью прочитал две повести Александры Коллонтай.- Действительно ли изменились отношения между полами после революции, как пишет Коллонтай? - Нет. Большинство молодежи идей Коллонтай не разделяет. Сегодня можно говорить о трех направлениях. С одной стороны - Александра Коллонтай, которая признаёт неограниченную сексуальную свободу, с другой - Смидович, которая требует от учащейся молодежи аскезы, а между ними Семашко.
Мы говорим о том, что в Европе рабочий-социалист на собраниях выступает за права женщин, а дома относится к жене и детям как тиран-мещанин.
Когда речь заходит о восточных губерниях России, родившаяся на Кавказе гражданка рассказывает, насколько примитивно трактуются задачи Советов в некоторых горных деревнях. Например, горцы считают, что держаться вместе нужно не только в социальных вопросах, но и если надо помочь товарищу похитить женщину. Коммунисты из Москвы пытались втолковать им, что такое поведение с коммунизмом несовместимо, что они грубо нарушают обязанности членов советского общества. А те лишь удивленно смотрели в ответ.
Муж и жена, оба коммунисты, приехали с севера агитаторами на Кавказ. Через два дня женщина пропала. Муж обратился в милицию и потребовал разыскать ее, невзирая на уговоры кавказских друзей. Несколько дней спустя ему передали письмо и коробочку с женским пальцем. В письме написано: «Жену не ищи. Иначе долго не проживет. Не будешь искать - всё у нее будет хорошо».
Правдива эта история или нет, она лишь симптом того, насколько глубоко укоренены и живучи восточные традиции, несмотря на все социалистические учения, требующие равенства и свободы для женщин.
Первые признаки Москвы, радиобашня. Вспоминаю, как в 1919 году стоял в советском баварском Дахау у радиофургона и слушал секретные точки и тире, которые передавал красный Будапешт, послания из Москвы, отправляемые с этой самой башни.
Первые дни в Москве.Город, нехватка товаров, крестьяне. Сани везут меня по Москве. Что за варварское смешение деревни и города, безвкусица домов нагромождена в такое безобразие, что оно становится стилем. Хаос домов всевозможных размеров, имитирующих все известные стили (особенно гротескно выглядит немецкий югендштиль) сначала пугает, а потом вызывает смех. Наконец, несколько дней спустя, всё становится привычным и не раздражает.
Я живу в маленькой, довольно бедно обставленной гостинице на Садовой-Триумфальной улице, как я слышал, в царское время здесь был дом свиданий. Гостиница государственная. Номер недешевый, стоит 6 рублей (где-то 13 марок), поесть в ресторане тоже дорого, и это не всегда знаменитая русская кухня. Гостиничный общепит отдан в аренду частному лицу. Когда жалуюсь ему, что он берет за котелок воды 30 копеек (примерно 65 пфеннигов), а за чай и черствый хлеб - рубль (2,16 марки), он отвечает, что иначе не покрыть налоги.
Первое сильное впечатление на улице - отсутствие контраста между роскошью и крайней нищетой. Все одеты скромно, в первые дни кажется, все - рабочие. Однако позже глаз улавливает отличительные нюансы и замечает нэпманов, отщепенцев буржуазии, интеллигентов. И ни в одном московском квартале не заправляют буржуа, как в Берлине, Лондоне, Париже. Город принадлежит рабочим.
В витринах магазинов продукты, деликатесы, одежда. Всё очень дорого. Но в три раза дороже для европейца, курс рубля - треть от реальной стоимости.
Официально инфляции нет, рубль не продается на крупных мировых валютных биржах, инфляция заметна только за счет повышения цен.
Некоторые вещи невозможно достать, например галоши. И это в России! Пару женских галош еще можно заполучить, женщины выстраиваются в очередь к магазинам. Мужские галоши невозможно раздобыть даже втридорога у спекулянтов на полузапрещенных толкучих рынках. Кто-то мне объяснял, что галоши целыми вагонами были отправлены в города на другом конце страны, отсюда и дефицит. Но, вероятнее всего, не хватает сырья или средств производства.
Нехватка сырья и связанный с этим кредитный голод - проблемы, которыми занята русская экономика. Все текстильные фабрики в ближайшие дни закроются на две недели из-за нехватки сырья. Европейские государства не могут и не хотят дать Советской России необходимый кредит, Америка тоже тянет. Если бы России удалось заполучить кредит Америки для развития экономики, она стала бы промышленной и сельскохозяйственной основой Европы.
Возникает вопрос, какие последствия повлекут за собой крупные вложения иностранного капитала. Не будет ли советское правительство вынуждено пойти на уступки, которые со временем поставят под угрозу основы государства рабочих? Коммунистическая партия контролирует весь государственный аппарат и Красную армию, ей не нужно опасаться незамедлительных последствий. Но в будущем? Сегодня правительство вынуждено идти крестьянам на уступки, которые уже сейчас влекут за собой ослабление пролетарских требований.
Поскольку 90% населения - крестьяне и правительство не может быть против них, оно не может избежать уступок. Ленин совершил политический шаг, когда после кронштадтского мятежа официально пошел на уступки, прежде чем крестьяне начали добиваться их. Но сие не означает, что все крестьяне - противники советской власти. Если сегодня их спросят: «Хотите ли вы вернуться к царскому режиму?» - правительству не стоит опасаться даже парламентской демократии, ни одного крестьянского голоса не будет отдано в ее пользу.
Государство оказалось неспособным обеспечить крестьян необходимыми товарами, пришлось дать им возможность купить их. Во времена военного коммунизма крестьянин сдавал излишки зерна, данное государством обещание поставлять взамен товары сдержать не получилось. Следствие - нежелание и сопротивление. Крестьянин всё меньше и меньше возделывает поля. Сегодня он платит часть налогов деньгами, продает зерно на свободном рынке, ловко использует гротескную конкурентную игру артельных и государственных закупщиков в своих интересах. Его больше не вынуждают, как во времена военного коммунизма, против воли покупать кучу ненужных вещей, чтобы купить необходимую.
Однако правительство идет на уступки не только в экономических вопросах. Закон о браке в Советской России подвергается пересмотру - из-за крестьян. Вынесение на рассмотрение вопроса о том, что неузаконенный брак следует приравнять к законному, вызывает недоумение у обывателя. Если бы большинство населения состояло из рабочих, дискуссия была бы бессмысленной. Но для крестьянина этот вопрос имеет огромное значение. Хотя вся земля национализирована, он обрабатывает пашню как своего рода наследный арендатор и подобно землевладельцу, желает, чтобы она не была раздроблена между многочисленными, возможно, враждующими наследниками. Нельзя также забывать, что крестьянин традиционно живет по заветам православной церкви.
На заре революции многие большевики верили, что антицерковная пропаганда сотворит чудеса с просвещением крестьян. Они ошиблись, не всякая форма антирелигиозной пропаганды сегодня приветствуется правительством. Тем не менее было бы ошибкой полагать, что поддержка, которую получила примирившаяся с советской властью (переоцененная по влиянию) ветвь православной церкви, представляет нечто большее, чем промежуточный эпизод.
Крестьяне настолько пребывают в суеверных представлениях, что, когда Красная артиллерия стреляла из пушек в грозовые облака, чтобы не допустить осадков в виде града, в деревнях поднялся крик: «Посмотрите только на этих большевиков, они из пушек стреляют в Господа Бога!»
Небольшой инцидент. Читали ли Вы в берлинских газетах заметку, что меня якобы выслали? Как и большинство новостей о России, эта оказалась уткой. Но я всё же хочу рассказать о действительно имевших место событиях, которые послужили тому поводом. Не конкретных обстоятельств ради, они несущественны, важна атмосфера. Я уже рассказывал Вам, с каким шумным, едва ли не американским восторгом меня принимали. Во всех газетах печатали фотографии и интервью, меня забросали приглашениями, вскоре должен был состояться вечер, на котором планировалось мое выступление с докладом и в почетный президиум которого избрали Клару Цеткин и других вождей революции, различные объединения провозглашали меня своим почетным членом, а Союз корреспондентов-рабочих хотел принять меня в свои ряды на специальном мероприятии.
Не помню точно, кажется, на четвертый или пятый день после приезда я вышел утром из отеля, не подозревая ничего плохого и наблюдая за царящей на московских улицах приятной глазу суетой. Вижу - по другой стороне улицы идут знакомые и как будто меня не замечают. Встречаю других знакомых - отворачиваются. Захожу в Общество культурных связей с заграницей. Все бросают на меня смущенные взгляды. Спрашиваю о чем-то незначительном - отвечают невнятно. Бывают моменты перед неким событием, когда на чувственном и рассудочном уровне уже догадываешься о его сути. - В чем дело? - прямо спрашиваю я.- Вы не читали «Правду»?- Нет.
- «Правда» публикует яростные нападки на вас одного немецкого коммуниста и просит прощения за размещение вашей фотографии на передовице еженедельного иллюстрированного приложения. Описанные автором события были редакции неизвестны.
Мне переводят очерк, анонимный автор которого - Пауль Фрёлих. Под псевдонимом Пауль Вернер он выпустил исторически несостоятельную, полную выдуманных подробностей брошюру о Мюнхенской Советской республике 8. В своем памфлете он обвиняет меня в том, что в 1919 году в Мюнхене я вступил в сговор с белыми, препятствовал защите города, вывел войска из Дахау, что делает меня истинным виновником поражения республики. Всё это ложь. «Сговор с белыми» состоял в том, что я, будучи командармом, выставил белым, которые тогда заняли Дахау, ультиматум: в течение нескольких часов очистить город, иначе мы перейдем в наступление. (Позднее нам так и пришлось поступить.)
Такой ультиматум был необходим с политической и военной точек зрения, он давал возможность организовать поспешивших выбежать на ночные улицы рабочих. В свою очередь приказ из Военного министерства немедленно стереть Дахау с лица земли был бесполезным с военной точки зрения, а с политической - бессмысленным. Конечно, у нас имелась артиллерия, и одного моего приказа хватило бы для уничтожения Дахау, но как такой приказ повлиял бы на крестьян, которые не проявляли к нам враждебности? Вызвал бы непреодолимую ненависть. Нас бы сочли вандалами и варварами. После поражения республики выяснилось, что ключевые решения в Генеральном штабе принимались под влиянием агентов белых. (Вернер П. Правда об Эрнсте Толлере // Правда. № 64 от 20 марта 1926 г. С. 4.)
(Фрёлиха считают сегодня представителем «правой оппозиции», и ни московские, ни немецкие коммунистические газеты ни за что не поддались бы соблазну напечатать его портрет. «Классовый враг», «контрреволюционер», «предатель», «лакей социал-фашистов», «пособник буржуазии» - самые мягкие титулы, которыми награждают его эти издания. - Примеч. авт.)
Хочу еще раз обозначить в нескольких фразах свое отношение к насилию. Ни одна революция не обходится без насилия. Главное - верно расставить акценты. Убежден, революционер-социалист никогда не использует насилие ради насилия. Оно ему ненавистно, оно вызывает у него отвращение, если он и обращается к насилию, то как к ужасному, трагически неизбежному средству. Он всегда будет применять его только в самом крайнем случае. В этом добродетель социалистической революции - быть великодушной и гуманной. Да, я верю в тысячелетиями живущее в людях чувство свободы и человечности, которое в определенные исторические эпохи бывало утрачено, но всякий раз брало верх. Сегодня такие понятия, как «человечность» и «свобода», высмеивают, называют их жалостливыми, мелкобуржуазными, забывая, что в 1918 году, после 51 месяца войны, они волновали наши сердца и просветляли разум. Сегодня, особенно в Германии, считается, что оправдывать жестокость и героизировать коллективные преступления - это «мужественно», «по-марксистски», «революционно» и «по-народному».
Прочие обвинения тоже были ложными. Приказ об отступлении из Дахау отдал не я. Приказ отдал военный министр, командармом я тогда уже не был, я сложил полномочия за несколько дней до этого. Разумеется, я отстаивал точку зрения, что рабочий класс слишком слаб, чтобы противостоять во много раз превосходящим силам противника. Что политическая ситуация в Германии требовала добровольного отступления. Что рабочим следовало спасти всё, что того стоило, и экономить силы. Что поражение, которое другие считали необходимым для продолжения революции, в нашем случае повлекло бы за собой обратное - безразличие широких масс и повод для авантюристов под какими-нибудь лозунгами привлечь рабочих на свою сторону. Что теория поражения происходит не из революционного реализма, а из революционного романтизма. Да и Ленин во время Рурского восстания рабочих в 1921 году назвал эту революционную романтику детской болезнью коммунизма.
Но когда по вине правительства Хоффманна, по вине Носке и белых генералов, которые хотели победить Мюнхен при помощи оружия, дошло до боевых действий, 31 апреля 1919 года я отправился к военкому Эгльхоферу в Военное министерство за разрешением солдатом сражаться за Дахау. Там только я узнал, что мы отступаем. Друзья знают: я пытался присоединиться к войскам, но не удалось.
Услышав перевод статьи Фрёлиха, я сразу понял: закрыть глаза на эти обвинения нельзя, необходимо дать опровержение. Иду к госпоже Ольге Каменевой, руководительнице Общества. Она тоже неприятно удивлена, показывает мне свежеотпечатанные плакаты с приглашением на мою лекцию, но сразу говорит, что в таких обстоятельствах лекция, во избежание скандала, не состоится.
- Вот что я предлагаю. Признайте в «Правде» свои ошибки, скажите, что действовали тогда против революции, заявите, что сегодня считаете локомотивом революции Коммунистический интернационал, признаёте его политическую линию правильной и обязуетесь всецело ей следовать.
- Каяться мне не в чем, я бы хотел ответить по существу. Поймите, товарищ Каменева, это не соответствует моим убеждениям. Произнеси я это pater peccavi, я бы предстал бесхарактерным человеком, пытающимся спасти свою репутацию. Но повторюсь: не о вине речь, мы все совершаем ошибки.
(Pater, peccāvi. = «Отец, я согрешил». Формула признания своей вины и раскаяния. Евангелие от Луки, 15:18.)
Вечером встречаюсь с Луначарским, он очень раздосадован статьей. Сообщаю ему о желании дать опровержение в «Правде», он пожимает плечами:- В главном печатном органе партии? Невозможно. - Именно в «Правде». Если они считают себя вправе оклеветать меня, то и у меня должно быть право ответить. Меня пригласили в Россию, я прибыл сюда в качестве гостя, и вы должны понять, я не останусь и дня, если мне не дадут ответить.- Сделаю всё возможное.
После бесконечных проволочек - руководители партии, сестра Ленина, Луначарский и, думаю, сам Фрёлих долго совещались в Кремле - мне было позволено опубликовать опровержение. «Правда» напечатала его, хотя и опять с комментарием, которое по смыслу признавало справедливость моих возражений, но тут же добавляло несколько новых обвинений. У этого небольшого происшествия была и хорошая сторона: я научился отличать трусливых и малодушных от смелых и мыслящих. Кроме того, ко мне потянулись люди, которые прежде не отваживались заговорить, а теперь смело критиковали порядки в Советской России. Произошло еще кое-что необычное. Я слышал, что общественность повсюду возмущалась нападками в «Правде». Когда в кинохронике среди гостей Москвы показали и мое фото, публика демонстративно зааплодировала. То же самое произошло на спектакле по моей драме «Калека» в Ленинграде, где я присутствовал лично.
Как бы то ни было, я не позволю исказить мой взгляд на мир и надеюсь сохранить прежнюю объективность. Позже я обсудил этот инцидент с Радеком.
- Не принимайте близко к сердцу. У нас клеймо контрреволюционера заполучить легче, чем гулящей девке ухажера. - Но как редактор «Правды» мог принять в печать эти обвинения, не предъявив их мне и не потребовав от меня объяснений? - Да сидел в ночной редакции какой-нибудь кретин…Мы еще долго беседовали о революции и революционерах. Революция куда большее, чем революционеры.
- Массы, - говорит Радек в своей ироничной манере, за которую на него так часто нападают, - всегда хотят видеть вождя героем, хотят верить в него как в героя. Но невозможно постоянно оставаться героем. Если хотя бы иногда оказываешься героем на час-другой, это уже очень много. К тому же это было бы просто скучно. Как если бы обезумевшая от страсти жена требовала от мужа спать с ней трижды в день. Такое кого угодно доведет до отчаяния. Скучно.
Что бросается в глаза на московских улицах. Культ Ленина Даже здесь женщины начинают пользоваться косметикой и пудрой. Даже здесь женщина достает из сумки пудреницу и пуховку, помаду и карандаш для бровей. Сильнее всего пудрят нос, который становится похож на клоунский.
Среди коммунистов давно идут споры, должны ли мужчины и женщины придавать значение одежде. В первые годы нищенские пролетарские одеяния носили с нарочитой гордостью. Теперь высказываются взгляды, ставящие на первый план внешнюю красоту. Можно было бы сказать, что подчеркнутая бедность первых лет была недостатком, из которого сделали достоинство. Спустя всего два дня после принятия нэпа на улицах появились настолько фантасмагоричные женские костюмы, настолько отвратительная роскошь, что советское правительство было вынуждено принять драконовские меры. Кстати, никакие другие периодические издания не пользовались у женщин таким спросом, как европейские журналы мод.
Редко увидишь на улице проституток. Время от времени полиция устраивает облавы, задержанных увозят. В маленьких периферийных городках стараются приучать девушек к трудовым будням. Бордели запрещены.
Иду по Тверской к Иверской часовне, той самой, которую столетиями посещали русские богомольцы, к которой со всех концов России стремились старцы, чтобы умереть возле нее, которая принимала миллионы молитв и пожеланий беспомощных, испуганных и неразумных человеческих сердец. Вижу пару молящихся, батюшку. Исчезли толпы, которые, наверное, осаждали часовню в первые годы революции.
Слева, на стене городской думы, бронзовая доска с надписью: «Религия есть опиум для народа». Проходящие мимо крестьяне крестятся, одни - в уверенности, что там сидит сам черт, другие - что здесь теперь новые святыни.
И вот я стою на Красной площади. Над самым высоким золотым куполом - красное знамя. Красное знамя над Кремлем: пугающее, ненавидимое, оплеванное, унижаемое всеми буржуазными правительствами мира и любимое там, где всё еще царит угнетение, где люди верят в гуманное будущее.
Что за картина, когда это знамя вечером, словно огненный факел, загорается, хлопая на ветру, пламенеет на фоне неба. Или перед рассветом, когда сумерки уступают место дневному свету, не побежденное ночью, не побежденное днем, - тут-то и понимаешь, что за символ создала себе революция.
Сильное действие оказывает громада кремлевской стены - сложенные друг на друга тесаные камни. Лишь однажды я видел нечто столь же мощное - Папский дворец в Авиньоне.
А там - сказочный Храм Василия Блаженного с красными, синими, фиолетовыми, зелеными куполами.
А это что? Мавзолей Ленина? Нет, это странное сооружение и всё происходящее в нем не памятник Ленину.
Тело Ленина мумифицировали и поместили в стеклянном гробу на возвышение в задрапированной красным комнате. Мимо двух часовых проходят толпы почитателей или любопытствующих. Он лежит в простом коричневом костюме, лукаво улыбаясь даже в смерти. Потрясенный, ты видишь этого человека, чье имя история не забудет и через тысячи лет, провозвестника новой эры, овеянного легендами.
Почитание Ленина превратилось в культ Ленина. Он - везде. В каждом доме - ленинская комната или ленинский уголок. Даже моя маленькая гостиница щеголяет обитой красной тканью нишей, где, словно на алтаре, стоит бюст Ленина.
Большевики говорят, что народу нужен этот культ, что он заменяет многое, чего народ лишился, что Ленин служит символом единства российского государства, что люди, совершая паломничество к Ленину, приходят к образу великой России.
Может ли социализм желать замены для культа героев буржуазного общества или для мистического почитания святых церкви? Неужели перед нами неподвластное времени стремление народа к обожествлению, которое большевики вынуждены учитывать? Даже политическая тактика имеет пределы. Есть счета, которые с течением времени перестают сходиться. Сейчас удается многое, а послезавтра обнаруживаешь, что удалось слишком мало. Нельзя препятствовать будущему ради настоящего. Ведь культ всегда подавляет личную ответственность, саморазвитие и дает приверженцам веру, что всё, требующее признания и осуществления, уже признано и осуществлено идолом.
Старые большевики никогда не ходят в мавзолей, в их рядах многие высказывались против такой формы почитания Ленина.
В партийных кругах долго обсуждали вопрос, является ли ленинизм чем-то чисто русским, адаптацией марксизма к структуре общества в России или он может претендовать на международное значение, независимо от структуры конкретного государства. Коммунистический интернационал под руководством Сталина выбрал второе.
На улице я снова и снова обращаю внимание на молодежь, на прекрасные лица парней и девушек. Это решающий вопрос: как молодежь будущего будет проживать и строить социализм? Раньше социализм был для молодежи задачей, к которой подходили через внешний опыт и внутреннюю борьбу, через интеллектуальные баталии, идя напролом и сбиваясь с пути. Сегодня российской молодежи это дается легко, и нельзя недооценивать опасность превращения социалистического учения в догмат веры, который принимают без раздумий, как католик - свою догму, тем более что с ним доступны некоторые государственные блага. Иными словами: станут ли заметны несоответствия между верой и образом действий?
Завод ...Вчера мне довелось побывать на заводе АМО в Ленинграде. До революции автомобили здесь только ремонтировали, теперь собирают. На заводе трудится 15 000 человек, 3 000 - коммунисты и 12 000 - беспартийные. Доля коммунистов здесь особенно высока; как правило, таковых всего 10 % от общего числа трудящихся. Коммунистическая партия требует от своих членов армейской дисциплины, на каждого возлагая обязанности и каждого привлекая к труду. Зачастую в пропагандистских целях партия на полгода направляет рабочих из большого города в какую-нибудь деревушку в сотнях километров от ближайшей железнодорожной станции. Новых членов в партию принимают неохотно. Каждого тщательно проверяют, оценивают, каждому предстоит пройти испытательный срок на правах «кандидата». Раз в два года в рядах партии непременно устраивают массовую чистку. Всех ненадежных, колеблющихся, ленивых, уязвимых изгоняют.
На заводе упразднена система надзирателей. Рабочие разбиты на бригады, в каждой выбирают ответственного, он же контролирует работу. Начальник завода - бывший рабочий, его заместитель - «спец», в прошлом инженер. Заместителю платят вдвое больше, чем директору, только потому, что первый в коммунистической партии... не состоит. Ни одному члену партии, будь то народный комиссар или рабочий, не позволено получать больше 180 рублей в месяц.
Запрашиваю ведомость. Самая низкая зарплата - 40 рублей в месяц, самая высокая - 180. Такую сумму получают лишь некоторые специалисты. Меня удивляет разница в зарплатах. Такого разброса в Советской России быть не должно. В среднем месячная зарплата - 60 рублей. На фоне трат на жизнь - совсем немного.
Обращаюсь к анархо-синдикалисту, рассчитывая на бóльшую откровенность и критику.
«В материальном плане жизнь мало изменилась, впрочем, следует помнить: мы платим лишь малую часть от аренды, раньше ее вычитали из зарплаты. Зато рабочий на заводе - человек, а не просто „рабочие руки“, как раньше. Выходные стали разнообразнее: есть клубы, библиотеки, недорогие билеты в театр, есть санатории, где можно оздоровиться в отпуске; мы верим, что с каждым годом условия жизни будут всё лучше. Конечно, было бы гораздо легче, если бы Советскую Россию не бойкотировало столько капиталистических стран, если бы мы могли развивать нашу богатую страну. И пусть европейцы не думают, будто анархо-синдикалисты и оппозиционеры в случае войны с Советской Россией оставят страну в беде. Они будут защищать первое в мире государство рабочих, как и коммунисты. Пусть не мешают трудиться, а всё плохое, что мы найдем в нашей системе, в бюрократии, мы искореним сами».
Заглядываю в библиотеку. В ней несколько сотен книг, как беллетристика, так и социалистические. Здесь и Гоголь, Тургенев, Пушкин, и новые молодые писатели. Из немецких и зарубежных авторов - Барбюс, Бехер, Даудистель, Киш, Роллан, Синклер, Вассерманн, Цвейг.
Рабочие жаждут знаний. Замечаю доску для вопросов. Тот, кто чего-то не знает, задает волнующий его вопрос. Знающий же крепит на доску листок с ответом. Среди вопросов встречаю:Что такое полярность? Что есть противоречие? Что означает «гипотеза»? Кто может рассказать о Синклере? Кто знает что-нибудь об Эйнштейне? Кто может что-нибудь рассказать о Мексике?
Каждый завод, каждая тюрьма, каждая школа, каждый дом выпускает стенгазету. Ее не печатают, члены редколлегия собирают заметки и переписывают их от руки. Стенгазета - это отдушина для критиков: в ней осуждают ненадлежащие условия жизни и труда, порицают поведение отдельных лиц.
Прошу перевести мне очерк на тему, когда произойдет революция в Германии. Он оканчивался фразой: «Красная гвардия готова выступить маршем вместе с немецкими товарищами».
В прочих подобных очерках мне встречаются весьма наивные взгляды на политическую ситуацию. Если меня спрашивают, не стоим ли мы в Германии на пороге революции, я отвечаю отрицательно и удостаиваюсь недоверчивых взглядов.
По словам одного рабочего, надежды на революцию в Германии в октябре 1923 года были столь сильны, что многие студенты с особым рвением стремились овладеть немецким языком, дабы продолжить обучение в Германии.
Уже покидая завод, вижу, как рабочих на выходе обыскивают.- И рабочие это терпят? - изумленно вопрошаю сопровождающего. - Так решил коллектив.
В Московском институте востоковедения есть два отделения: для иностранных и для русских студентов. На русском отделении учатся татары, киргизы, черкесы и другие представители около 200 народностей, которых объединил Советский Союз. На иностранном - ассирийцы, египтяне, аннамиты… - в общей сложности около 75 национальностей. Перед университетом стоит задача взрастить убежденных марксистов, квалифицированных партийцев. Студентам предстоит освоить коллективную, профсоюзную и советскую деятельность, разумеется, в строгом соответствии с линией партии.
Обучение длится около трех лет. Помимо марксизма, особенно на первом курсе, читают лекции по общим наукам: математике, алгебре, физиологии, биологии, всемирной истории, литературе, экономической географии. А также историческому материализму, истории революции, истории Коммунистической партии России. Студенты также изучают устройство советской системы, национальный вопрос и империализм. Однако самый главный предмет - ленинизм. Работы студентов тщательно проверяют на соответствие содержания цитатам Ленина.
Подготовительный курс начинают с общих вопросов, обычно на материале газет. На последующих системно изучают теорию и вопросы деятельности партии. Обучение ведется по долтоновской системе, совершенно отличной от западноевропейских методик. Ни лекций, ни семинарских занятий. Предполагается, что учащийся учит себя сам. Он получает задания, ему рекомендуют книги, где можно найти информацию и соответствующие комментарии. По истечении определенного срока он отчитывается о проделанной работе.
Любой желающий поступить в университет обязан иметь начальную партийную подготовку. Прием ведется так: партийная комиссия в Москве отбирает абитуриентов для каждой республики, а решения принимают комиссии на местах. Прошедшие отбор подлежат медицинскому обследованию и сдают еще один экзамен в Москве. Лишь после этого принимается окончательное решение.
В библиотеке передо мной предстала странная картина. В шкафах - книги на бесчисленных языках, за столами - люди белой, желтой, черной, коричневой расы, стройные и высокие, низкорослые и коренастые, с раскосыми глазами и выступающими скулами.
Заведения такого рода есть разве что у католической церкви. Тут воспитывают «поборников веры», которых Москва рассылает по всему миру. Пионеры революции, агитаторы и вожди куда опаснее для империализма, чем батальоны непросвещенных. Они тайно покидают свои страны, учатся в Москве под чужими именами, тайно же возвращаются. Они знают, сколь опасная им уготована судьба. Почти все они обречены, они гибнут на эшафотах, на баррикадах, в тюрьмах, в Китае и Марокко, в Сирии и Корее, в Мексике и Южной Африке.
В Москве есть Университет трудящихся Китая, где учатся 300 молодых китайцев: дети торговцев, государственных служащих и преподавателей. Им и коммунистами-то быть не обязательно. Требование одно - принадлежность к партии Гоминьдан. Все одеты одинаково, все на время учебы дали обет целомудрия, все их силы отданы труду. Еженедельно проходят собрания отдельных групп. Каждый рассказывает, над чем он трудился, что успел сделать, какие завел знакомства и о чем разговаривал. Если группа недовольна, его порицают. Ректор университета Радек как-то обмолвился, что такой аскетичный образ жизни с социализмом ничего общего не имеет. Студенты недоуменно на него уставились. Социализм в их представлении - это не столько экономическая система, сколько великое учение о спасении человечества, которого они фанатично придерживаются. Думаю, Радек для них - воплощение святого духа социализма на земле.
Участвую в общем собрании студентов. Радек выступает с речью о Гоминьдане и Коминтерне. Возникает оживленная дискуссия. Не знаю, способны ли европейские студенты проявить такой же интерес и участие. Радека осыпают вопросами, он, словно Будда, хранит спокойствие. Если посреди дискуссии на русском языке кто-то выкрикивает китайские слова, Радек отвечает. Он, полигистор, за короткий срок выучился по-китайски.
Замечаю существенные различия между китайцами с севера и юга. И вскоре начинаю отличать северных китайцев по широким, плоским лицам от южных, стройных, с четко очерченным профилем. Особенно красивы девушки.
Позже беседую с Радеком.- Мы поставили перед собой задачу сделать из этих китайцев коммунистов.- А получится? Радек пожимает плечами.- Впрочем, не исключено, что кто-то из них освоит здесь технику революции, а потом применит ее против нас."
К тому же волна клеветы, подлости, ненависти грозит захлестнуть русскую революцию. По всему миру паразиты истории, наживающиеся на человеческом страдании, готовятся к новым войнам и не в последнюю очередь к крестовому походу на Союз Социалистических Советских Республик.
Я выезжаю.Поначалу на границе возникают трудности с документами, но, чувствую, договориться можно. Я плачу за визу на месте (ведь все государства, как известно, вымогают деньги у путешественников, словно мелкое жулье), и несколько минут спустя я уже в поезде на Ригу.Вечером я уже там.
С нетерпением я ждал сухого северного мороза, но снова топчу грязь и лужи. Полчаса хожу по грязным, раскисшим от дождя рижским улицам. Улицы пустынны, тускло освещены, архитектура города почти не различима. Из кафе слышны мелодии, которые я слышал в Берлине, Каире и Иерусалиме, вижу подозрительных граждан, прожженных жуликов западного образца.
Пересаживаюсь в русский вагон. В глаза бросаются чистота и порядок. В первые годы после революции, до начала нэпа, пассажиру не нужно было платить за проезд. Требовалась лишь справка с работы. При наличии справки ему оставалось только найти место, неважно, в каком классе - в первом, втором или третьем. Сегодня нужно снова покупать билет. Есть два типа вагонов, жесткие и мягкие, а в поездах дальнего следования - иностранные спальные вагоны первого и второго класса. В отличие от западноевропейских поездов все места в купе спальные. Даже пассажир жесткого вагона может ночью прилечь. Почти у всех при себе тюфяк.
Проводник, русский muschik, побывавший в немецком плену, худо-бедно понимает по-немецки. Сразу завязывается разговор. Он интересуется, сколько в Германии безработных и скоро ли «вспыхнет» революция.
Утро.Нервы напряжены.Русская граница, первый красный флаг.Наконец-то! Чувства переполняют! И вместе с тем боязно: что тебя ждет? Но опасения рассеивает простая мысль: ты в первой социалистической стране. На границе, наполовину занесенной снегом, - одинокий вагон. Прошу перевести надпись - «Читальня».
Ниже, криво: Знание - сила! Все на борьбу с безграмотностью! За технику! За культуру! За мир! За братство! За свободу! Пролетарии всех стран, объединяйтесь!
Поезд останавливается на русской пограничной станции Себеж. Снова отмечаю чистоту и порядок. Таможенники дружелюбны, без намека на подлые уловки, которые приписывают им в европейских газетах и книгах. Они лезут в чемоданы так, как всегда лезут в чемоданы таможенники, профессия обязывает. Однако предсказания русских эмигрантов из Берлина не сбываются - книги не просматривают, письма не читают, одежду не прощупывают, и мне не приходится раздеваться. Здесь к путешественникам относятся едва ли не доброжелательнее, чем на немецкой границе.
Весь день и всю ночь стучат колеса по русским равнинам. Одна деревня сменяется другой такой же, одно поле - другим, один лес - следующим. Мучительное и бесконечное однообразие! Смотри в окно и ни о чем не думай. Растворись в пейзаже, пусть чувства устремятся к земле и небу, напитайся кровью этой чужой земли. Только так ты сможешь постичь великое искусство Достоевского, Толстого, Гоголя.
Долго беседую с русской коммунисткой, которая много лет работает на московской фабрике и руководит там партийной школой. Ночью прочитал две повести Александры Коллонтай.- Действительно ли изменились отношения между полами после революции, как пишет Коллонтай? - Нет. Большинство молодежи идей Коллонтай не разделяет. Сегодня можно говорить о трех направлениях. С одной стороны - Александра Коллонтай, которая признаёт неограниченную сексуальную свободу, с другой - Смидович, которая требует от учащейся молодежи аскезы, а между ними Семашко.
Мы говорим о том, что в Европе рабочий-социалист на собраниях выступает за права женщин, а дома относится к жене и детям как тиран-мещанин.
Когда речь заходит о восточных губерниях России, родившаяся на Кавказе гражданка рассказывает, насколько примитивно трактуются задачи Советов в некоторых горных деревнях. Например, горцы считают, что держаться вместе нужно не только в социальных вопросах, но и если надо помочь товарищу похитить женщину. Коммунисты из Москвы пытались втолковать им, что такое поведение с коммунизмом несовместимо, что они грубо нарушают обязанности членов советского общества. А те лишь удивленно смотрели в ответ.
Муж и жена, оба коммунисты, приехали с севера агитаторами на Кавказ. Через два дня женщина пропала. Муж обратился в милицию и потребовал разыскать ее, невзирая на уговоры кавказских друзей. Несколько дней спустя ему передали письмо и коробочку с женским пальцем. В письме написано: «Жену не ищи. Иначе долго не проживет. Не будешь искать - всё у нее будет хорошо».
Правдива эта история или нет, она лишь симптом того, насколько глубоко укоренены и живучи восточные традиции, несмотря на все социалистические учения, требующие равенства и свободы для женщин.
Первые признаки Москвы, радиобашня. Вспоминаю, как в 1919 году стоял в советском баварском Дахау у радиофургона и слушал секретные точки и тире, которые передавал красный Будапешт, послания из Москвы, отправляемые с этой самой башни.
Первые дни в Москве.Город, нехватка товаров, крестьяне. Сани везут меня по Москве. Что за варварское смешение деревни и города, безвкусица домов нагромождена в такое безобразие, что оно становится стилем. Хаос домов всевозможных размеров, имитирующих все известные стили (особенно гротескно выглядит немецкий югендштиль) сначала пугает, а потом вызывает смех. Наконец, несколько дней спустя, всё становится привычным и не раздражает.
Я живу в маленькой, довольно бедно обставленной гостинице на Садовой-Триумфальной улице, как я слышал, в царское время здесь был дом свиданий. Гостиница государственная. Номер недешевый, стоит 6 рублей (где-то 13 марок), поесть в ресторане тоже дорого, и это не всегда знаменитая русская кухня. Гостиничный общепит отдан в аренду частному лицу. Когда жалуюсь ему, что он берет за котелок воды 30 копеек (примерно 65 пфеннигов), а за чай и черствый хлеб - рубль (2,16 марки), он отвечает, что иначе не покрыть налоги.
Первое сильное впечатление на улице - отсутствие контраста между роскошью и крайней нищетой. Все одеты скромно, в первые дни кажется, все - рабочие. Однако позже глаз улавливает отличительные нюансы и замечает нэпманов, отщепенцев буржуазии, интеллигентов. И ни в одном московском квартале не заправляют буржуа, как в Берлине, Лондоне, Париже. Город принадлежит рабочим.
В витринах магазинов продукты, деликатесы, одежда. Всё очень дорого. Но в три раза дороже для европейца, курс рубля - треть от реальной стоимости.
Официально инфляции нет, рубль не продается на крупных мировых валютных биржах, инфляция заметна только за счет повышения цен.
Некоторые вещи невозможно достать, например галоши. И это в России! Пару женских галош еще можно заполучить, женщины выстраиваются в очередь к магазинам. Мужские галоши невозможно раздобыть даже втридорога у спекулянтов на полузапрещенных толкучих рынках. Кто-то мне объяснял, что галоши целыми вагонами были отправлены в города на другом конце страны, отсюда и дефицит. Но, вероятнее всего, не хватает сырья или средств производства.
Нехватка сырья и связанный с этим кредитный голод - проблемы, которыми занята русская экономика. Все текстильные фабрики в ближайшие дни закроются на две недели из-за нехватки сырья. Европейские государства не могут и не хотят дать Советской России необходимый кредит, Америка тоже тянет. Если бы России удалось заполучить кредит Америки для развития экономики, она стала бы промышленной и сельскохозяйственной основой Европы.
Возникает вопрос, какие последствия повлекут за собой крупные вложения иностранного капитала. Не будет ли советское правительство вынуждено пойти на уступки, которые со временем поставят под угрозу основы государства рабочих? Коммунистическая партия контролирует весь государственный аппарат и Красную армию, ей не нужно опасаться незамедлительных последствий. Но в будущем? Сегодня правительство вынуждено идти крестьянам на уступки, которые уже сейчас влекут за собой ослабление пролетарских требований.
Поскольку 90% населения - крестьяне и правительство не может быть против них, оно не может избежать уступок. Ленин совершил политический шаг, когда после кронштадтского мятежа официально пошел на уступки, прежде чем крестьяне начали добиваться их. Но сие не означает, что все крестьяне - противники советской власти. Если сегодня их спросят: «Хотите ли вы вернуться к царскому режиму?» - правительству не стоит опасаться даже парламентской демократии, ни одного крестьянского голоса не будет отдано в ее пользу.
Государство оказалось неспособным обеспечить крестьян необходимыми товарами, пришлось дать им возможность купить их. Во времена военного коммунизма крестьянин сдавал излишки зерна, данное государством обещание поставлять взамен товары сдержать не получилось. Следствие - нежелание и сопротивление. Крестьянин всё меньше и меньше возделывает поля. Сегодня он платит часть налогов деньгами, продает зерно на свободном рынке, ловко использует гротескную конкурентную игру артельных и государственных закупщиков в своих интересах. Его больше не вынуждают, как во времена военного коммунизма, против воли покупать кучу ненужных вещей, чтобы купить необходимую.
Однако правительство идет на уступки не только в экономических вопросах. Закон о браке в Советской России подвергается пересмотру - из-за крестьян. Вынесение на рассмотрение вопроса о том, что неузаконенный брак следует приравнять к законному, вызывает недоумение у обывателя. Если бы большинство населения состояло из рабочих, дискуссия была бы бессмысленной. Но для крестьянина этот вопрос имеет огромное значение. Хотя вся земля национализирована, он обрабатывает пашню как своего рода наследный арендатор и подобно землевладельцу, желает, чтобы она не была раздроблена между многочисленными, возможно, враждующими наследниками. Нельзя также забывать, что крестьянин традиционно живет по заветам православной церкви.
На заре революции многие большевики верили, что антицерковная пропаганда сотворит чудеса с просвещением крестьян. Они ошиблись, не всякая форма антирелигиозной пропаганды сегодня приветствуется правительством. Тем не менее было бы ошибкой полагать, что поддержка, которую получила примирившаяся с советской властью (переоцененная по влиянию) ветвь православной церкви, представляет нечто большее, чем промежуточный эпизод.
Крестьяне настолько пребывают в суеверных представлениях, что, когда Красная артиллерия стреляла из пушек в грозовые облака, чтобы не допустить осадков в виде града, в деревнях поднялся крик: «Посмотрите только на этих большевиков, они из пушек стреляют в Господа Бога!»
Небольшой инцидент. Читали ли Вы в берлинских газетах заметку, что меня якобы выслали? Как и большинство новостей о России, эта оказалась уткой. Но я всё же хочу рассказать о действительно имевших место событиях, которые послужили тому поводом. Не конкретных обстоятельств ради, они несущественны, важна атмосфера. Я уже рассказывал Вам, с каким шумным, едва ли не американским восторгом меня принимали. Во всех газетах печатали фотографии и интервью, меня забросали приглашениями, вскоре должен был состояться вечер, на котором планировалось мое выступление с докладом и в почетный президиум которого избрали Клару Цеткин и других вождей революции, различные объединения провозглашали меня своим почетным членом, а Союз корреспондентов-рабочих хотел принять меня в свои ряды на специальном мероприятии.
Не помню точно, кажется, на четвертый или пятый день после приезда я вышел утром из отеля, не подозревая ничего плохого и наблюдая за царящей на московских улицах приятной глазу суетой. Вижу - по другой стороне улицы идут знакомые и как будто меня не замечают. Встречаю других знакомых - отворачиваются. Захожу в Общество культурных связей с заграницей. Все бросают на меня смущенные взгляды. Спрашиваю о чем-то незначительном - отвечают невнятно. Бывают моменты перед неким событием, когда на чувственном и рассудочном уровне уже догадываешься о его сути. - В чем дело? - прямо спрашиваю я.- Вы не читали «Правду»?- Нет.
- «Правда» публикует яростные нападки на вас одного немецкого коммуниста и просит прощения за размещение вашей фотографии на передовице еженедельного иллюстрированного приложения. Описанные автором события были редакции неизвестны.
Мне переводят очерк, анонимный автор которого - Пауль Фрёлих. Под псевдонимом Пауль Вернер он выпустил исторически несостоятельную, полную выдуманных подробностей брошюру о Мюнхенской Советской республике 8. В своем памфлете он обвиняет меня в том, что в 1919 году в Мюнхене я вступил в сговор с белыми, препятствовал защите города, вывел войска из Дахау, что делает меня истинным виновником поражения республики. Всё это ложь. «Сговор с белыми» состоял в том, что я, будучи командармом, выставил белым, которые тогда заняли Дахау, ультиматум: в течение нескольких часов очистить город, иначе мы перейдем в наступление. (Позднее нам так и пришлось поступить.)
Такой ультиматум был необходим с политической и военной точек зрения, он давал возможность организовать поспешивших выбежать на ночные улицы рабочих. В свою очередь приказ из Военного министерства немедленно стереть Дахау с лица земли был бесполезным с военной точки зрения, а с политической - бессмысленным. Конечно, у нас имелась артиллерия, и одного моего приказа хватило бы для уничтожения Дахау, но как такой приказ повлиял бы на крестьян, которые не проявляли к нам враждебности? Вызвал бы непреодолимую ненависть. Нас бы сочли вандалами и варварами. После поражения республики выяснилось, что ключевые решения в Генеральном штабе принимались под влиянием агентов белых. (Вернер П. Правда об Эрнсте Толлере // Правда. № 64 от 20 марта 1926 г. С. 4.)
(Фрёлиха считают сегодня представителем «правой оппозиции», и ни московские, ни немецкие коммунистические газеты ни за что не поддались бы соблазну напечатать его портрет. «Классовый враг», «контрреволюционер», «предатель», «лакей социал-фашистов», «пособник буржуазии» - самые мягкие титулы, которыми награждают его эти издания. - Примеч. авт.)
Хочу еще раз обозначить в нескольких фразах свое отношение к насилию. Ни одна революция не обходится без насилия. Главное - верно расставить акценты. Убежден, революционер-социалист никогда не использует насилие ради насилия. Оно ему ненавистно, оно вызывает у него отвращение, если он и обращается к насилию, то как к ужасному, трагически неизбежному средству. Он всегда будет применять его только в самом крайнем случае. В этом добродетель социалистической революции - быть великодушной и гуманной. Да, я верю в тысячелетиями живущее в людях чувство свободы и человечности, которое в определенные исторические эпохи бывало утрачено, но всякий раз брало верх. Сегодня такие понятия, как «человечность» и «свобода», высмеивают, называют их жалостливыми, мелкобуржуазными, забывая, что в 1918 году, после 51 месяца войны, они волновали наши сердца и просветляли разум. Сегодня, особенно в Германии, считается, что оправдывать жестокость и героизировать коллективные преступления - это «мужественно», «по-марксистски», «революционно» и «по-народному».
Прочие обвинения тоже были ложными. Приказ об отступлении из Дахау отдал не я. Приказ отдал военный министр, командармом я тогда уже не был, я сложил полномочия за несколько дней до этого. Разумеется, я отстаивал точку зрения, что рабочий класс слишком слаб, чтобы противостоять во много раз превосходящим силам противника. Что политическая ситуация в Германии требовала добровольного отступления. Что рабочим следовало спасти всё, что того стоило, и экономить силы. Что поражение, которое другие считали необходимым для продолжения революции, в нашем случае повлекло бы за собой обратное - безразличие широких масс и повод для авантюристов под какими-нибудь лозунгами привлечь рабочих на свою сторону. Что теория поражения происходит не из революционного реализма, а из революционного романтизма. Да и Ленин во время Рурского восстания рабочих в 1921 году назвал эту революционную романтику детской болезнью коммунизма.
Но когда по вине правительства Хоффманна, по вине Носке и белых генералов, которые хотели победить Мюнхен при помощи оружия, дошло до боевых действий, 31 апреля 1919 года я отправился к военкому Эгльхоферу в Военное министерство за разрешением солдатом сражаться за Дахау. Там только я узнал, что мы отступаем. Друзья знают: я пытался присоединиться к войскам, но не удалось.
Услышав перевод статьи Фрёлиха, я сразу понял: закрыть глаза на эти обвинения нельзя, необходимо дать опровержение. Иду к госпоже Ольге Каменевой, руководительнице Общества. Она тоже неприятно удивлена, показывает мне свежеотпечатанные плакаты с приглашением на мою лекцию, но сразу говорит, что в таких обстоятельствах лекция, во избежание скандала, не состоится.
- Вот что я предлагаю. Признайте в «Правде» свои ошибки, скажите, что действовали тогда против революции, заявите, что сегодня считаете локомотивом революции Коммунистический интернационал, признаёте его политическую линию правильной и обязуетесь всецело ей следовать.
- Каяться мне не в чем, я бы хотел ответить по существу. Поймите, товарищ Каменева, это не соответствует моим убеждениям. Произнеси я это pater peccavi, я бы предстал бесхарактерным человеком, пытающимся спасти свою репутацию. Но повторюсь: не о вине речь, мы все совершаем ошибки.
(Pater, peccāvi. = «Отец, я согрешил». Формула признания своей вины и раскаяния. Евангелие от Луки, 15:18.)
Вечером встречаюсь с Луначарским, он очень раздосадован статьей. Сообщаю ему о желании дать опровержение в «Правде», он пожимает плечами:- В главном печатном органе партии? Невозможно. - Именно в «Правде». Если они считают себя вправе оклеветать меня, то и у меня должно быть право ответить. Меня пригласили в Россию, я прибыл сюда в качестве гостя, и вы должны понять, я не останусь и дня, если мне не дадут ответить.- Сделаю всё возможное.
После бесконечных проволочек - руководители партии, сестра Ленина, Луначарский и, думаю, сам Фрёлих долго совещались в Кремле - мне было позволено опубликовать опровержение. «Правда» напечатала его, хотя и опять с комментарием, которое по смыслу признавало справедливость моих возражений, но тут же добавляло несколько новых обвинений. У этого небольшого происшествия была и хорошая сторона: я научился отличать трусливых и малодушных от смелых и мыслящих. Кроме того, ко мне потянулись люди, которые прежде не отваживались заговорить, а теперь смело критиковали порядки в Советской России. Произошло еще кое-что необычное. Я слышал, что общественность повсюду возмущалась нападками в «Правде». Когда в кинохронике среди гостей Москвы показали и мое фото, публика демонстративно зааплодировала. То же самое произошло на спектакле по моей драме «Калека» в Ленинграде, где я присутствовал лично.
Как бы то ни было, я не позволю исказить мой взгляд на мир и надеюсь сохранить прежнюю объективность. Позже я обсудил этот инцидент с Радеком.
- Не принимайте близко к сердцу. У нас клеймо контрреволюционера заполучить легче, чем гулящей девке ухажера. - Но как редактор «Правды» мог принять в печать эти обвинения, не предъявив их мне и не потребовав от меня объяснений? - Да сидел в ночной редакции какой-нибудь кретин…Мы еще долго беседовали о революции и революционерах. Революция куда большее, чем революционеры.
- Массы, - говорит Радек в своей ироничной манере, за которую на него так часто нападают, - всегда хотят видеть вождя героем, хотят верить в него как в героя. Но невозможно постоянно оставаться героем. Если хотя бы иногда оказываешься героем на час-другой, это уже очень много. К тому же это было бы просто скучно. Как если бы обезумевшая от страсти жена требовала от мужа спать с ней трижды в день. Такое кого угодно доведет до отчаяния. Скучно.
Что бросается в глаза на московских улицах. Культ Ленина Даже здесь женщины начинают пользоваться косметикой и пудрой. Даже здесь женщина достает из сумки пудреницу и пуховку, помаду и карандаш для бровей. Сильнее всего пудрят нос, который становится похож на клоунский.
Среди коммунистов давно идут споры, должны ли мужчины и женщины придавать значение одежде. В первые годы нищенские пролетарские одеяния носили с нарочитой гордостью. Теперь высказываются взгляды, ставящие на первый план внешнюю красоту. Можно было бы сказать, что подчеркнутая бедность первых лет была недостатком, из которого сделали достоинство. Спустя всего два дня после принятия нэпа на улицах появились настолько фантасмагоричные женские костюмы, настолько отвратительная роскошь, что советское правительство было вынуждено принять драконовские меры. Кстати, никакие другие периодические издания не пользовались у женщин таким спросом, как европейские журналы мод.
Редко увидишь на улице проституток. Время от времени полиция устраивает облавы, задержанных увозят. В маленьких периферийных городках стараются приучать девушек к трудовым будням. Бордели запрещены.
Иду по Тверской к Иверской часовне, той самой, которую столетиями посещали русские богомольцы, к которой со всех концов России стремились старцы, чтобы умереть возле нее, которая принимала миллионы молитв и пожеланий беспомощных, испуганных и неразумных человеческих сердец. Вижу пару молящихся, батюшку. Исчезли толпы, которые, наверное, осаждали часовню в первые годы революции.
Слева, на стене городской думы, бронзовая доска с надписью: «Религия есть опиум для народа». Проходящие мимо крестьяне крестятся, одни - в уверенности, что там сидит сам черт, другие - что здесь теперь новые святыни.
И вот я стою на Красной площади. Над самым высоким золотым куполом - красное знамя. Красное знамя над Кремлем: пугающее, ненавидимое, оплеванное, унижаемое всеми буржуазными правительствами мира и любимое там, где всё еще царит угнетение, где люди верят в гуманное будущее.
Что за картина, когда это знамя вечером, словно огненный факел, загорается, хлопая на ветру, пламенеет на фоне неба. Или перед рассветом, когда сумерки уступают место дневному свету, не побежденное ночью, не побежденное днем, - тут-то и понимаешь, что за символ создала себе революция.
Сильное действие оказывает громада кремлевской стены - сложенные друг на друга тесаные камни. Лишь однажды я видел нечто столь же мощное - Папский дворец в Авиньоне.
А там - сказочный Храм Василия Блаженного с красными, синими, фиолетовыми, зелеными куполами.
А это что? Мавзолей Ленина? Нет, это странное сооружение и всё происходящее в нем не памятник Ленину.
Тело Ленина мумифицировали и поместили в стеклянном гробу на возвышение в задрапированной красным комнате. Мимо двух часовых проходят толпы почитателей или любопытствующих. Он лежит в простом коричневом костюме, лукаво улыбаясь даже в смерти. Потрясенный, ты видишь этого человека, чье имя история не забудет и через тысячи лет, провозвестника новой эры, овеянного легендами.
Почитание Ленина превратилось в культ Ленина. Он - везде. В каждом доме - ленинская комната или ленинский уголок. Даже моя маленькая гостиница щеголяет обитой красной тканью нишей, где, словно на алтаре, стоит бюст Ленина.
Большевики говорят, что народу нужен этот культ, что он заменяет многое, чего народ лишился, что Ленин служит символом единства российского государства, что люди, совершая паломничество к Ленину, приходят к образу великой России.
Может ли социализм желать замены для культа героев буржуазного общества или для мистического почитания святых церкви? Неужели перед нами неподвластное времени стремление народа к обожествлению, которое большевики вынуждены учитывать? Даже политическая тактика имеет пределы. Есть счета, которые с течением времени перестают сходиться. Сейчас удается многое, а послезавтра обнаруживаешь, что удалось слишком мало. Нельзя препятствовать будущему ради настоящего. Ведь культ всегда подавляет личную ответственность, саморазвитие и дает приверженцам веру, что всё, требующее признания и осуществления, уже признано и осуществлено идолом.
Старые большевики никогда не ходят в мавзолей, в их рядах многие высказывались против такой формы почитания Ленина.
В партийных кругах долго обсуждали вопрос, является ли ленинизм чем-то чисто русским, адаптацией марксизма к структуре общества в России или он может претендовать на международное значение, независимо от структуры конкретного государства. Коммунистический интернационал под руководством Сталина выбрал второе.
На улице я снова и снова обращаю внимание на молодежь, на прекрасные лица парней и девушек. Это решающий вопрос: как молодежь будущего будет проживать и строить социализм? Раньше социализм был для молодежи задачей, к которой подходили через внешний опыт и внутреннюю борьбу, через интеллектуальные баталии, идя напролом и сбиваясь с пути. Сегодня российской молодежи это дается легко, и нельзя недооценивать опасность превращения социалистического учения в догмат веры, который принимают без раздумий, как католик - свою догму, тем более что с ним доступны некоторые государственные блага. Иными словами: станут ли заметны несоответствия между верой и образом действий?
Завод ...Вчера мне довелось побывать на заводе АМО в Ленинграде. До революции автомобили здесь только ремонтировали, теперь собирают. На заводе трудится 15 000 человек, 3 000 - коммунисты и 12 000 - беспартийные. Доля коммунистов здесь особенно высока; как правило, таковых всего 10 % от общего числа трудящихся. Коммунистическая партия требует от своих членов армейской дисциплины, на каждого возлагая обязанности и каждого привлекая к труду. Зачастую в пропагандистских целях партия на полгода направляет рабочих из большого города в какую-нибудь деревушку в сотнях километров от ближайшей железнодорожной станции. Новых членов в партию принимают неохотно. Каждого тщательно проверяют, оценивают, каждому предстоит пройти испытательный срок на правах «кандидата». Раз в два года в рядах партии непременно устраивают массовую чистку. Всех ненадежных, колеблющихся, ленивых, уязвимых изгоняют.
На заводе упразднена система надзирателей. Рабочие разбиты на бригады, в каждой выбирают ответственного, он же контролирует работу. Начальник завода - бывший рабочий, его заместитель - «спец», в прошлом инженер. Заместителю платят вдвое больше, чем директору, только потому, что первый в коммунистической партии... не состоит. Ни одному члену партии, будь то народный комиссар или рабочий, не позволено получать больше 180 рублей в месяц.
Запрашиваю ведомость. Самая низкая зарплата - 40 рублей в месяц, самая высокая - 180. Такую сумму получают лишь некоторые специалисты. Меня удивляет разница в зарплатах. Такого разброса в Советской России быть не должно. В среднем месячная зарплата - 60 рублей. На фоне трат на жизнь - совсем немного.
Обращаюсь к анархо-синдикалисту, рассчитывая на бóльшую откровенность и критику.
«В материальном плане жизнь мало изменилась, впрочем, следует помнить: мы платим лишь малую часть от аренды, раньше ее вычитали из зарплаты. Зато рабочий на заводе - человек, а не просто „рабочие руки“, как раньше. Выходные стали разнообразнее: есть клубы, библиотеки, недорогие билеты в театр, есть санатории, где можно оздоровиться в отпуске; мы верим, что с каждым годом условия жизни будут всё лучше. Конечно, было бы гораздо легче, если бы Советскую Россию не бойкотировало столько капиталистических стран, если бы мы могли развивать нашу богатую страну. И пусть европейцы не думают, будто анархо-синдикалисты и оппозиционеры в случае войны с Советской Россией оставят страну в беде. Они будут защищать первое в мире государство рабочих, как и коммунисты. Пусть не мешают трудиться, а всё плохое, что мы найдем в нашей системе, в бюрократии, мы искореним сами».
Заглядываю в библиотеку. В ней несколько сотен книг, как беллетристика, так и социалистические. Здесь и Гоголь, Тургенев, Пушкин, и новые молодые писатели. Из немецких и зарубежных авторов - Барбюс, Бехер, Даудистель, Киш, Роллан, Синклер, Вассерманн, Цвейг.
Рабочие жаждут знаний. Замечаю доску для вопросов. Тот, кто чего-то не знает, задает волнующий его вопрос. Знающий же крепит на доску листок с ответом. Среди вопросов встречаю:Что такое полярность? Что есть противоречие? Что означает «гипотеза»? Кто может рассказать о Синклере? Кто знает что-нибудь об Эйнштейне? Кто может что-нибудь рассказать о Мексике?
Каждый завод, каждая тюрьма, каждая школа, каждый дом выпускает стенгазету. Ее не печатают, члены редколлегия собирают заметки и переписывают их от руки. Стенгазета - это отдушина для критиков: в ней осуждают ненадлежащие условия жизни и труда, порицают поведение отдельных лиц.
Прошу перевести мне очерк на тему, когда произойдет революция в Германии. Он оканчивался фразой: «Красная гвардия готова выступить маршем вместе с немецкими товарищами».
В прочих подобных очерках мне встречаются весьма наивные взгляды на политическую ситуацию. Если меня спрашивают, не стоим ли мы в Германии на пороге революции, я отвечаю отрицательно и удостаиваюсь недоверчивых взглядов.
По словам одного рабочего, надежды на революцию в Германии в октябре 1923 года были столь сильны, что многие студенты с особым рвением стремились овладеть немецким языком, дабы продолжить обучение в Германии.
Уже покидая завод, вижу, как рабочих на выходе обыскивают.- И рабочие это терпят? - изумленно вопрошаю сопровождающего. - Так решил коллектив.
В Московском институте востоковедения есть два отделения: для иностранных и для русских студентов. На русском отделении учатся татары, киргизы, черкесы и другие представители около 200 народностей, которых объединил Советский Союз. На иностранном - ассирийцы, египтяне, аннамиты… - в общей сложности около 75 национальностей. Перед университетом стоит задача взрастить убежденных марксистов, квалифицированных партийцев. Студентам предстоит освоить коллективную, профсоюзную и советскую деятельность, разумеется, в строгом соответствии с линией партии.
Обучение длится около трех лет. Помимо марксизма, особенно на первом курсе, читают лекции по общим наукам: математике, алгебре, физиологии, биологии, всемирной истории, литературе, экономической географии. А также историческому материализму, истории революции, истории Коммунистической партии России. Студенты также изучают устройство советской системы, национальный вопрос и империализм. Однако самый главный предмет - ленинизм. Работы студентов тщательно проверяют на соответствие содержания цитатам Ленина.
Подготовительный курс начинают с общих вопросов, обычно на материале газет. На последующих системно изучают теорию и вопросы деятельности партии. Обучение ведется по долтоновской системе, совершенно отличной от западноевропейских методик. Ни лекций, ни семинарских занятий. Предполагается, что учащийся учит себя сам. Он получает задания, ему рекомендуют книги, где можно найти информацию и соответствующие комментарии. По истечении определенного срока он отчитывается о проделанной работе.
Любой желающий поступить в университет обязан иметь начальную партийную подготовку. Прием ведется так: партийная комиссия в Москве отбирает абитуриентов для каждой республики, а решения принимают комиссии на местах. Прошедшие отбор подлежат медицинскому обследованию и сдают еще один экзамен в Москве. Лишь после этого принимается окончательное решение.
В библиотеке передо мной предстала странная картина. В шкафах - книги на бесчисленных языках, за столами - люди белой, желтой, черной, коричневой расы, стройные и высокие, низкорослые и коренастые, с раскосыми глазами и выступающими скулами.
Заведения такого рода есть разве что у католической церкви. Тут воспитывают «поборников веры», которых Москва рассылает по всему миру. Пионеры революции, агитаторы и вожди куда опаснее для империализма, чем батальоны непросвещенных. Они тайно покидают свои страны, учатся в Москве под чужими именами, тайно же возвращаются. Они знают, сколь опасная им уготована судьба. Почти все они обречены, они гибнут на эшафотах, на баррикадах, в тюрьмах, в Китае и Марокко, в Сирии и Корее, в Мексике и Южной Африке.
В Москве есть Университет трудящихся Китая, где учатся 300 молодых китайцев: дети торговцев, государственных служащих и преподавателей. Им и коммунистами-то быть не обязательно. Требование одно - принадлежность к партии Гоминьдан. Все одеты одинаково, все на время учебы дали обет целомудрия, все их силы отданы труду. Еженедельно проходят собрания отдельных групп. Каждый рассказывает, над чем он трудился, что успел сделать, какие завел знакомства и о чем разговаривал. Если группа недовольна, его порицают. Ректор университета Радек как-то обмолвился, что такой аскетичный образ жизни с социализмом ничего общего не имеет. Студенты недоуменно на него уставились. Социализм в их представлении - это не столько экономическая система, сколько великое учение о спасении человечества, которого они фанатично придерживаются. Думаю, Радек для них - воплощение святого духа социализма на земле.
Участвую в общем собрании студентов. Радек выступает с речью о Гоминьдане и Коминтерне. Возникает оживленная дискуссия. Не знаю, способны ли европейские студенты проявить такой же интерес и участие. Радека осыпают вопросами, он, словно Будда, хранит спокойствие. Если посреди дискуссии на русском языке кто-то выкрикивает китайские слова, Радек отвечает. Он, полигистор, за короткий срок выучился по-китайски.
Замечаю существенные различия между китайцами с севера и юга. И вскоре начинаю отличать северных китайцев по широким, плоским лицам от южных, стройных, с четко очерченным профилем. Особенно красивы девушки.
Позже беседую с Радеком.- Мы поставили перед собой задачу сделать из этих китайцев коммунистов.- А получится? Радек пожимает плечами.- Впрочем, не исключено, что кто-то из них освоит здесь технику революции, а потом применит ее против нас."