История семьи Альтшулер. Часть 6. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 4
Часть 1. Калонимус Кальман.
Часть 2. Могилев.
Часть 3. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 1.
Часть 4. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 2.
Часть 5. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 3.
В Георгиевске
Жить пришлось не в легких условиях. Сами хозяева жили целыми днями в подвале и в кухне, а свой дом, окна которого выходили на улицу, а одно во двор предоставили нам. Ставни были закрыты, открыто было лишь одно окно, в котором большая часть стекла была разбита. Был октябрь уже прохладно, но квартира не отапливалась.
Первое время мы сидели дома и никуда не выходили, но вскоре обстановка заставила нас выйти из своего логова и отправиться к коменданту, ясно немцу. Дело в том, что из Георгиевска часто отправляли молодых здоровых людей на работу в Германию или на различные работы в городе, окраины. Немцы даже устраивали облавы на рынке. Все обязаны были пройти регистрацию. Спрятаться от проверки было не только сложно, но и рисковано, нас могли даже забрать в гестапо и тебе, как говорится, крышка. Вот и пришлось нам это испытание пройти. Пришли мы к коменданту утром, встали в очередь и наконец попали к нему. Чин у него был какой-то большой, он строго выполнял свои обязанности, хотя и был с юмором. После проверки документов, он сказал, что мы должны отправиться на работу либо в Степновский район, либо в Германию, ну а затем почему-то решил, что мы можем
работать санитарками в госпитале в Георгиевске. Солдат нас проводил в госпиталь, Дору в одно отделение, меня в другое. Запомнился мне первый день работы. Полуподвальное помещение, одна полутемная большая палата с множеством коек. Мне приходилось подавать судно, измерять температуру, ставить клизмы, поправлять постели, раздавать пищу. Раненые здесь долго не задерживались, это был больше как пересыльной пункт, где их сортировали. В этой палате я работала не так долго, вскорости меня перевели работать в отдельный домик, где было несколько палат, одна комната перевязочная. Главным был здесь немецкий офицер, у него было два помощника,
была сестра , она же санитарка и убощица.
Мне поручили медицинскую часть - раздача лекарств, ихзмерение температуры, перевязки. Примерно раз в неделю приходил врач-офицер и делал обход в палатах, проверял повязки. Врач, доктор Айге, отличался своими либеральными и пацифистскими взглядами, хорошо знал русскую литературу, в частности Горького. Больные чаще были австрийцы, встречались финны, калмыки, были и русские (но единицы). Пищу в отделение доставляли военнопленные. Я не тяготилась и не боялась работать, я была рада, что не нужно общаться близко
с немецким персоналом госпиталя. Конечно приходилось быть внимательной, очень следить за собой, чтобы не догадались, кто ты, так как в госпитале работали русские вольнонаемные санитарки, были военнопленные, которые тоже обслуживали раненых. И все же дважды со мной произошли случаи очень необычные.
Однажды зашел как обычно делать обход немецкий врач -офицер, но не тот что обычно, доктор Айге, а какой-то другой. Он буквально у каждого больного в двух палатах снял повязки, которые я только сделала в этот же день (обычно в хирургической практике повязки часто менять не рекомендуется, так как это нарушает заживление ран и даже способствует попаданию инфекции на рану). Тут я не выдержала и стала при больных в палате его упрекать в неэкономии перевязочного материала и доказывать, что это вредно для заживления ран. Я как то в этот момент забыла кто я. Но по видимому это и помогло мне приобрести определенный авторитет, так как все превращено было в шутку и помогло мне при другом, более серъезном столкновении. В тот раз в моей палате оказался русский, раненый в позвоночник. Он требовал, чтобы я ему сделала морфий, но я ему ввела дистиллироыванную воду, так как морфия у меня не было. И вот тогда он стал кричать, что знает меня, что он из Мариуполя, что я жидовка, потребовал, чтобы пришел немецкий врач-офицер. Как я ему не доказывала, что я из Махачкалы, но он стоял на своем. Этой ночью я уже ждала, что меня заберут в гестапо. Однако ночь прошла благополучно, но утром в палату был вызван доктор Айге, тот самый, который сам мне говорил, что он против войны, что у него дома в Германии своя клиника и что он хочет домой, ему уже надоела эта война.. Мне было очень страшно, когда я вошла в палату и увидела доктора и этого раненого, который без конца повторял, что я еврейка.
Что мне оставалось делать? Нужно было набраться храбрости и стоять, не показывая страха, отрицать то, что он говорил. Я стала доказывать противоположное - что это злая выдумка раненого, потому что я не сделала ему морфий. В том случае я выиграла, а этого раненого вскоре отправили в Ростов в специализированный госпиталь. После этого случая я ни разу не слышала того, что я юде, все знали, что я гречанка и даже сочинили какую-то песенку и пели.
В этом же отделении, но изолированно от других в отдельном помещении лежал другой больной, калмык, который перешел к немцам. У него была рожа лица. Так вот, пусть меня простит бог, если он есть, но я этого калмыка ненавидела и собственно даже и не обслуживала его.
Запомнила я еще вот какой случай. В госпиталь прислали в помощь санитара - военнопленного, 17-летнего мальчишку Гришу. Днем он был у нас, приносил ведра с завтрками и обедами для раненых, мыл и уносил посуду, и выполнял другую работу, что прикажут, но вечером обязан был являться на проверку и спал в казарме, где содержались военнопленные. Так вот, Гриша решил бежать и я ему помогла, приготовила и дала ему одежду. Он ушел и его не нашли, но как сложилась его судьба дальше, не знаю. Помню, что он был высокий, худой, черный, очень похожий на еврея или армянина, но не знаю, кто он, тогда не расспрашивали и он о себе ничего не говорил. После него был у нас из Средней Азии военнопленный, Багатур, Он всегда называл меня сестра и мечтал, вот кончится война, он вернется домой, там у них хороший сад, дом, звал в гости. Жили мы в это время уже на другой квартире, близко от работы (первая была очень далеко на окраине города). На новой квартире было две комнаты, но отапливалась только одна, так что часто мы все находились в одной комнате - это хозяйка, у которой была годовалая девочка, иногда муж и сын-подросток, но чаще они жили у родственников. Жили мы здесь до самого освобождения.
В этом госпитале произошел интересный случай. Я встретила русского врача - женщину, работавшую лаборанткой. Мы узнали друг друга - это была жена доцента хирурга Эгина, работавшего в Махачкалинском институте, а муж её был
в армии. Она страшно боялась. Мы столько лет хранили эту тайну, что работали в немецком госпитале. Позже, уже в пятидесятые годы её муж работал в Ставропольском мединституте вместе со мной и мы с ней часто встречались,но
об этом старались не вспоминать.Вот как бывает в жизни.
Освобождение
И вот пришел январь 1943года. В госпитале в декабре отмечали рождество и теперь Новый Год. К раненым приезжали немки, одетые в офицерскую форму. Они приносили им подарки и маленькие ёлочки. Но в конце января началось беспокойство, какая-то суета, о чем-то все время говорили между собой и часто произносили слово Сталинград. И вот немного позже, два солдата из нашего госпиталя сказали мне, что дела у них на фронте идут плохо, госпиталь и все службы покидают Георгиевск и предложили бежать с ними. На следующее утро, как обычно, я и Дора пошли на работу, но раненых уже почти не было, а имущество укладывали на машины. Мне сказали, что госпиталь переезжает, и я должна с ними ехать. Вошла я в одну палату, там никого не было кроме одного мужчины в гражданской одежде. Когда он меня увидел, он сказал, уходите подальше, никуда не езжайте, я бы тоже не ехал, если бы мог.
Я выскользнула незаметно из помещения и ушла домой. Как только вернулась Дора, я ей все рассказала. Мы решили уйти с нашей квартиры, которая была недалеко от госпиталя и от комендатуры. Мы ушли к нашей приятельнице, тоже
врачу, Лиде Кушнер. Она жила с мамой на окраине Георгиевска, на так называемом Круге. У них был небольшой свой домик и двор, в котором была всегда закрытая калитка. Своей хозяйке мы не сказали куда идем. На новом месте мы провели 2 или 3 дня, пока не узнали, что немцев в городе уже нет. Вернулись мы домой, но хозяйке не сказали, где были. Вечером легли спать и вдруг ночью слышим на улице стук сапог, потом кто-то постучал, услышали русский мужской говор. Мы вышли и увидели - это пришли наши освободители.
Конечно, январь 1943 года - это незабываемое время, время, когда пришла свобода, когда не нужно было никого и ничего бояться. Мы прошли проверку в Особом Отделе НКВД и получили направление в госпиталь на работу. В моей справке взамен диплома на обратной стороне начальник особого отдела В/НКВД Музыченко написал мою настоящую фамилию Альтшулер Ю.Л., но в военкомате Георгиевска меня взяли на военный учет и послали работать в госпиталь как врача Алтухову. Мне сказали, что по документу я Алтухова, а фамилию настоящую буду восстанавливать после войны. К сожалению эту справку позже мне пришлось сдать в мединститут чтобы взамен получить диплом.
Военные дороги. Служба в госпиталях
Работала я в ряде госпиталей 1-го Украинского фронта. За время работы побывала во многих местах, было много интересных встреч. Так , когда я отправлялась сопровождать немецких военнопленных в госпиталь под иранскую
границу, встретила врача Зильбермана, с которым училась в Махачкале, но он закончил институт на два года раньше. С марта 1943 года была ординатором инфекционного отделения госпиталя легко раненых. Здесь мне пришлось пройти кратковременную (три недели) специализацию по патологической анатомии в г. Кисловодске у очень опытного
преподавателя из института усовершенсвования врачей г.Одессы и замечательного человека Лазаря Терентьевича Церковича. Здесь же я познакомилась с замечательным патологоанатомом Анаидой Михайловной Мельник-Разведенковой (женой известного русского академика). После этого я настолько увлеклась патологической анатомией, что моей единственной мечтой было освоить эту специальность. Когда наш госпиталь из г.Киева (Пущеводица) переехал в г.Львов, мне с большим трудом удалось попасть на курс специализации и одновременно работать прозектором в сортировочном эвакогоспитале №400. Здесь была хорошо оборудованная патогистологическая лаборатория и большой морг. Службу возглавлял доцент из Сталинабадского мединститута Полонский Юрий Владимирович. Здесь у меня была не только работа (а её было много), но и настоящая учеба. Это и изготовление микроскопических препаратов, работа над книгами, участие в клинико-анатомических конференциях, составление отчетов и пр. В моём становлении как специалиста большую помощь оказали доц. Михаил Исаевич Шейнин (из Киева), Успенский
Евгений Александрович (из Ленинграда). Он разъезжал по фронтам и собирал препараты для музея Красной Армии.
Под его руководством я готовила и собирала для него препараты в нашем госпитале и др. Госпиталях г.Львова.
Огромную помощь мне также оказал зав. кафедрой патологической анатомии Львовского медиститута Альберт, который любезно предоставил мне возможность пользоваться коллекцией микропрепаратов.
В апреле 1945г. меня откомандировали в распоряжение отдела кадров 1-го Украинского Фронта. Правда, когда я уже сидела в машине, пришли И.М Шейнис и Ю.В.Полонский и сказали мне, чтобы я не ехала, что произошла ошибка, но я
струсила и поехала.
Я прибыла к главному патологоанатому 1-го Украинского фронта проф. Бялику. Он мне сказал, что получил письмо из Львова от моих учителей с просьбой вернуть меня . Однако мне так страшно было возвращаться одной, ведь это
огромное расстояние, попутный транспорт, все едут на фронт, а я должна буду передвигаться в обратном направлении и я попросила его оставить меня где-то поближе. Так я попала в 154-ю патологоанатомическую лабораторию 59 армии 1-го Укриаинского фронта, меня записали врачом-патологоанатомом. Ехала я вначале в арбе, запряженной парой волов (почти целый день), потом в бидарке -это коляска двухколесная. Много было приключений, но на следующий день я оказалась на месте, в своей новой части. Встретили меня очень хорошо.
Начальник мой был здесь опытный судебномедицинский врач Дмитрий Николаевич Руновский. Он был прекрасным человеком и уже после войны, до самого моего переезда в Израиль, мы связи не теряли с его семьей.
Работала я самостоятельно, у меня была лаборантка и санитар. Обслуживали мы несколько госпиталей, так что приходилось переезжать из одного места в другое. Мы продвигались на запад, прошли Польшу, Чехословакию, попали в Германию. Помню названия мест, где побывала Глац, Оберглагау, Нейссе. Но до Берлина мы не дошли.В начале 1945 года мы выехали из г.Нейсса в Россию, на Северный Кавказ. Нашу лабораторию включили в состав Ставропольского военного округа.
Когда я ехала из Нейсса в Ставрополь, то на одной из станций вышла на перрон набрать горячей воды и встретила молодого, но совсем седого человека в военной форме. Он как то странно рассматривал меня и мне тоже он показался знакомым. Всё же мы узнали друг друга., он тоже учился в Махачкалинском мединституте на курс старше меня, был секретарем комсомольской организации фамилия его была Захаров. Попал он в плен на американской стороне, а в то время, что мы встретились, ехал в эшелоне как военнопленный в лагерь. Только через много лет я узнала, что он жив, заслуженный врач РСФСР, хирург и живет в г. Нальчике.
Демобилизация. Послевоенные годы.
До июня 1946 года я работала врачом-специалистом патологоанатомом в Окружной 154 патологоанатомической лаборатории Ставропольского военного округа, но одновременно с сентября 1945 года исполняла обязанности
ассистента на кафедре патологической анатомии Ставропольского медицинского института, где так и осталась после демобилизации.
В это время я уже была замужем, в январе 1950г. родилась дочь Фира и как-то и я и мой муж Сендер Левин уже приобрели покой ( а он был инвалид Отечественной войны, часто болел). Я тогда не совсем понимала что творилось
в эти годы 1950-1952 ), когда обвинили во всех бедах врачей-евреев. Я тоже пострадала в 1951г. Я уже несколько лет работала в мединститтуте, все ко мне хорошо относились и вдруг перед летними каникулами ко мне подошел ассистент с которым мы работали и дружили семьями, он был уроженец Одессы, его звали Штилькинд Израиль Кельманович. Он был член партии и очень активный в общественной жизни института человек. Он сообщил мне, что готовится сокращение штатов, но я должна остаться, а другого ассистента, Веру Константиновну Степанову должны уволить так как она работает совсем недавно. Но не тут то было. Вдруг за один месяц до наступления каникул она вступила в партию и была зачислена кандидатом. Она получила срочно командировку в г.Воронеж, где она сама окончила мединститут и где работал отец её мужа. Там она быстро оформила какую-то научную статью.
Шеф мой, Иосиф Исакович Зильберт к этому времени уже умер, кафедру возглавлял временно Иван Георгиевич Прокопенко. Директор института П.П.Полосин был в это время в отъезде. И вот в это время собрали Ученый
Совет, на котором было решено меня уволить в связи с сокращением штатов, а Степанову оставить. Помню как многие были возмущены этим, сочувствовали мне. Я беседовала с председателем партийного комитета института Курляндским и он мне заявил, что принято правильное решение, так как я была длительное время в оккупации.
На этом заседании(как мне рассказали позже), выступила инструктор горкома партии Иванова и обвинила меня во лжи. Она заявила, что вызывает большое сомнение то,что я вообще еврейка и осталась жива будучи в оккупации, что все, что я говорю -это липа и меня нельзя оставить работать ассистентом кафедры, тем более, что есть другой ассистент, кандидат партии. Когда мне это все стало известно, уже в начале следующего учебного года я
подала в суд. Я хотела добиться справедливости, ведь я прошла армию, я уже 5 лет проработала ассистентом в мединституте, у меня было написано две главы диссертации "О гистогенезе рака легкого." Эту работу одобрили не только проф. Чепурин, зав. кафедрой гистологии, который занимался этим вопросом, но и профессор патанатомии из сельхозинститута Н.А.Смирнов, занимавшийся тоже вопросами онкологии и специалист по данному вопросу из Москвы проф. Савицкий который приезжал проверять как идут в институте дела по изучению опухолей. Мне рассказывала доцент Стеся Ионовна Равикович, что ему очень понравились данные, которые я представила. И вот когда меня уволили, меня заставили работу сдать в библиотеку института. Конечно я сделала большую глупость, поторопилась сдать всё в библиотеку, а копию себе не оставила, но кое-какие данные у меня остались и я успела доложить её на конференции.
Я решила бороться с несправедливостью, подала в суд. Обратилась я к юристу Зильберману, но он мне отказал, сказал, что ничего не выйдет, я дело не выиграю и лучше не связывыаться. Он оказался прав, но все же на суде я
смогла всё высказать в свою защиту и обвинить тех, которые не верят мне в том, что я перенесла.
Позже была длинная история с документами. Я давно хотела восстановить свою фамилию, но всё не удавалось, а после суда мне помогли работники из министерства внутренних дел Дальский и начальник паспортного стола полковник Пейхвасер(Пейфаер). После их запроса я получила паспорт на свою настоящую фамилию. С дипломом все было сложнее. Мне нужно было доказать, что Альтшулер Ю.Л. и Алтухова - это одно и тоже лицо, это я и есть. И вот я снова еду в родные места, собираю нужные документы, нахожу свидетелей. Много интересныхвстреч произошло в это время, особо хочу отметить встречи с моими учителями по Донецкому мединституту, куда мне пришлось ездить дважды. Очень приятнобыло, когда меня узнал профессор Лейчик, который читал у нас курс оперативной хирургии, А зав. курсом марксизма-ленинизма очень удивился, увидев меня. Он сказал, что слышал о том, что меня расстреляли немцы. Или профессор Минкович. Он читал нервные болезни и он спросил: " Где ваши красивые волосы?". Потом он часто передавал мне привет через зав. кафедрой психиатрии Ставропольского мединститута проф. Доршта Адольфа Яковлевича, с которым он дружил и часто отдыхал в г. Кисловодске. Я работала на полставки прозектором в психиатрической больнице, где он был главврачом много лет. Вот такие интересные взаимосвязи.
В конце концов после нескольких моих поездок суд г.Ставрополя на открытом судебном заседании рассмотрел моё заявление и вынес решение о принадлежности мне диплома.
В эти времена (1950-1953г) пострадали многие врачи-евреи, с которыми я работала. Стали обвинять проф. Заславского, ассистента кафедры Лор-болезней Цилю(фамилию не помню). Против профессора Соболя Ионы Моисеевича, зав. кафедрой Лор-болезней выступила его же ассистент Карпова. Пришлось уйти с работы ассистенту Ивановой. Так как её муж был еврей и работал в редакции городской газеты (они были из Ленинграда и уехали туда). И было многое другое. И мой зав. кафедрой Прокопенко мне признался, что его заставили выступить против меня и поддерживать Курлянского. Тогда же обвинили профессоров Бейлина Илью Ароновича, невропатолога и Ставскую Евгению Соломоновну, гинеколога. Они были вынуждены уйти из института, покинуть Ставрополь и работать консультантами в г. Пятигорске. Затем, по-видимому была очередь и за мной так как один раз на улице ко мне подошел один мужчина, спросил вы такая-то и начал задавать мне ряд вопросов, касающихся работы, явно провокационных. Через некоторое время уже в конце рабочего дня позвонили в больницу, где я работала и пригласили прийти в отделение КГБ. Когда я пришла туда к назначенному времени, на улице у входа меня встретил
мужчина и приказал идти за ним. Я шла и не знала, выйду ли отсюда или нет.
В КГБ со мной беседовали около двух-трех часов, расспрашивали о работе, о моих коллегах . Я ничего плохого ни ком не сказала и просила меня отпустить быстрее так как у меня дома маленький ребенок и говорила, что я
очень занята, мне некогда следить кто чем занимается.
Хочется отметить, что после освобождения с первого дня работы в госпитале, каждый год я проходила проверку. Приходил в госпиталь работник НКВД, вызывал меня в отдельную комнату и я должна была на листе бумаги писать объяснения, что со мной было во время оккупации, писать свою биографию, и давать прочие показания. Так дорого обошлась мне оккупация. Более 10 лет пришлось выяснять кто я. И сейчас у меня два диплома один об окончании Донецкого мединститута на фамилию Алтухова, второй - о присвоении звания кандидата медицинских наук
на фамилию Альтшулер. И научные статьи у меня есть на обе фамилии. Вот так все в жизни перемешалось. Лучшая часть моей жизни, моя молодость ушла на борьбу за выживание, и на то, чтобы доказать, кто я есть на самом деле. Но я горда тем, что несмотря на трудности все же смогла добиться того, чего хотела.
Хочу рассказать еще о встречах, которые произошли в Мариуполе. Прошло уже более 45 лет после войны когда мы с Мирой вместе были в нашем родном городе.(незадолго до нашего отъезда в Израиль, когда Сендера уже не было).
На той улице, где мы выросли, на Торговой(а сейчас её переименовали ул. 111 Интернационала) меня узнали наши соседи, а ведь я была тогда совсем девчонка, училась в 5-6 классе. Они мне рассказали о некоторых евреях,
которые остались живы. Наша соседка Ариша и бывшая у нас прислугой Ульяна, уже очень старые, рассказали многое о том, что было при немцах. Страшно это вспомнить!!! В молодости трудности переносить легче, у тебя есть вера,
надежда, ты можешь осуществить твои желания, стремления и многое изменить в своей жизни к лучшему. Но в старости и тебя нет веры в свои силы, нет желания и ты миришься с несправедливостью, с трудностями.
Часть 2. Могилев.
Часть 3. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 1.
Часть 4. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 2.
Часть 5. Мемуары Юдифь Альтшулер. Часть 3.
В Георгиевске
Жить пришлось не в легких условиях. Сами хозяева жили целыми днями в подвале и в кухне, а свой дом, окна которого выходили на улицу, а одно во двор предоставили нам. Ставни были закрыты, открыто было лишь одно окно, в котором большая часть стекла была разбита. Был октябрь уже прохладно, но квартира не отапливалась.
Первое время мы сидели дома и никуда не выходили, но вскоре обстановка заставила нас выйти из своего логова и отправиться к коменданту, ясно немцу. Дело в том, что из Георгиевска часто отправляли молодых здоровых людей на работу в Германию или на различные работы в городе, окраины. Немцы даже устраивали облавы на рынке. Все обязаны были пройти регистрацию. Спрятаться от проверки было не только сложно, но и рисковано, нас могли даже забрать в гестапо и тебе, как говорится, крышка. Вот и пришлось нам это испытание пройти. Пришли мы к коменданту утром, встали в очередь и наконец попали к нему. Чин у него был какой-то большой, он строго выполнял свои обязанности, хотя и был с юмором. После проверки документов, он сказал, что мы должны отправиться на работу либо в Степновский район, либо в Германию, ну а затем почему-то решил, что мы можем
работать санитарками в госпитале в Георгиевске. Солдат нас проводил в госпиталь, Дору в одно отделение, меня в другое. Запомнился мне первый день работы. Полуподвальное помещение, одна полутемная большая палата с множеством коек. Мне приходилось подавать судно, измерять температуру, ставить клизмы, поправлять постели, раздавать пищу. Раненые здесь долго не задерживались, это был больше как пересыльной пункт, где их сортировали. В этой палате я работала не так долго, вскорости меня перевели работать в отдельный домик, где было несколько палат, одна комната перевязочная. Главным был здесь немецкий офицер, у него было два помощника,
была сестра , она же санитарка и убощица.
Мне поручили медицинскую часть - раздача лекарств, ихзмерение температуры, перевязки. Примерно раз в неделю приходил врач-офицер и делал обход в палатах, проверял повязки. Врач, доктор Айге, отличался своими либеральными и пацифистскими взглядами, хорошо знал русскую литературу, в частности Горького. Больные чаще были австрийцы, встречались финны, калмыки, были и русские (но единицы). Пищу в отделение доставляли военнопленные. Я не тяготилась и не боялась работать, я была рада, что не нужно общаться близко
с немецким персоналом госпиталя. Конечно приходилось быть внимательной, очень следить за собой, чтобы не догадались, кто ты, так как в госпитале работали русские вольнонаемные санитарки, были военнопленные, которые тоже обслуживали раненых. И все же дважды со мной произошли случаи очень необычные.
Однажды зашел как обычно делать обход немецкий врач -офицер, но не тот что обычно, доктор Айге, а какой-то другой. Он буквально у каждого больного в двух палатах снял повязки, которые я только сделала в этот же день (обычно в хирургической практике повязки часто менять не рекомендуется, так как это нарушает заживление ран и даже способствует попаданию инфекции на рану). Тут я не выдержала и стала при больных в палате его упрекать в неэкономии перевязочного материала и доказывать, что это вредно для заживления ран. Я как то в этот момент забыла кто я. Но по видимому это и помогло мне приобрести определенный авторитет, так как все превращено было в шутку и помогло мне при другом, более серъезном столкновении. В тот раз в моей палате оказался русский, раненый в позвоночник. Он требовал, чтобы я ему сделала морфий, но я ему ввела дистиллироыванную воду, так как морфия у меня не было. И вот тогда он стал кричать, что знает меня, что он из Мариуполя, что я жидовка, потребовал, чтобы пришел немецкий врач-офицер. Как я ему не доказывала, что я из Махачкалы, но он стоял на своем. Этой ночью я уже ждала, что меня заберут в гестапо. Однако ночь прошла благополучно, но утром в палату был вызван доктор Айге, тот самый, который сам мне говорил, что он против войны, что у него дома в Германии своя клиника и что он хочет домой, ему уже надоела эта война.. Мне было очень страшно, когда я вошла в палату и увидела доктора и этого раненого, который без конца повторял, что я еврейка.
Что мне оставалось делать? Нужно было набраться храбрости и стоять, не показывая страха, отрицать то, что он говорил. Я стала доказывать противоположное - что это злая выдумка раненого, потому что я не сделала ему морфий. В том случае я выиграла, а этого раненого вскоре отправили в Ростов в специализированный госпиталь. После этого случая я ни разу не слышала того, что я юде, все знали, что я гречанка и даже сочинили какую-то песенку и пели.
В этом же отделении, но изолированно от других в отдельном помещении лежал другой больной, калмык, который перешел к немцам. У него была рожа лица. Так вот, пусть меня простит бог, если он есть, но я этого калмыка ненавидела и собственно даже и не обслуживала его.
Запомнила я еще вот какой случай. В госпиталь прислали в помощь санитара - военнопленного, 17-летнего мальчишку Гришу. Днем он был у нас, приносил ведра с завтрками и обедами для раненых, мыл и уносил посуду, и выполнял другую работу, что прикажут, но вечером обязан был являться на проверку и спал в казарме, где содержались военнопленные. Так вот, Гриша решил бежать и я ему помогла, приготовила и дала ему одежду. Он ушел и его не нашли, но как сложилась его судьба дальше, не знаю. Помню, что он был высокий, худой, черный, очень похожий на еврея или армянина, но не знаю, кто он, тогда не расспрашивали и он о себе ничего не говорил. После него был у нас из Средней Азии военнопленный, Багатур, Он всегда называл меня сестра и мечтал, вот кончится война, он вернется домой, там у них хороший сад, дом, звал в гости. Жили мы в это время уже на другой квартире, близко от работы (первая была очень далеко на окраине города). На новой квартире было две комнаты, но отапливалась только одна, так что часто мы все находились в одной комнате - это хозяйка, у которой была годовалая девочка, иногда муж и сын-подросток, но чаще они жили у родственников. Жили мы здесь до самого освобождения.
В этом госпитале произошел интересный случай. Я встретила русского врача - женщину, работавшую лаборанткой. Мы узнали друг друга - это была жена доцента хирурга Эгина, работавшего в Махачкалинском институте, а муж её был
в армии. Она страшно боялась. Мы столько лет хранили эту тайну, что работали в немецком госпитале. Позже, уже в пятидесятые годы её муж работал в Ставропольском мединституте вместе со мной и мы с ней часто встречались,но
об этом старались не вспоминать.Вот как бывает в жизни.
Освобождение
И вот пришел январь 1943года. В госпитале в декабре отмечали рождество и теперь Новый Год. К раненым приезжали немки, одетые в офицерскую форму. Они приносили им подарки и маленькие ёлочки. Но в конце января началось беспокойство, какая-то суета, о чем-то все время говорили между собой и часто произносили слово Сталинград. И вот немного позже, два солдата из нашего госпиталя сказали мне, что дела у них на фронте идут плохо, госпиталь и все службы покидают Георгиевск и предложили бежать с ними. На следующее утро, как обычно, я и Дора пошли на работу, но раненых уже почти не было, а имущество укладывали на машины. Мне сказали, что госпиталь переезжает, и я должна с ними ехать. Вошла я в одну палату, там никого не было кроме одного мужчины в гражданской одежде. Когда он меня увидел, он сказал, уходите подальше, никуда не езжайте, я бы тоже не ехал, если бы мог.
Я выскользнула незаметно из помещения и ушла домой. Как только вернулась Дора, я ей все рассказала. Мы решили уйти с нашей квартиры, которая была недалеко от госпиталя и от комендатуры. Мы ушли к нашей приятельнице, тоже
врачу, Лиде Кушнер. Она жила с мамой на окраине Георгиевска, на так называемом Круге. У них был небольшой свой домик и двор, в котором была всегда закрытая калитка. Своей хозяйке мы не сказали куда идем. На новом месте мы провели 2 или 3 дня, пока не узнали, что немцев в городе уже нет. Вернулись мы домой, но хозяйке не сказали, где были. Вечером легли спать и вдруг ночью слышим на улице стук сапог, потом кто-то постучал, услышали русский мужской говор. Мы вышли и увидели - это пришли наши освободители.
Конечно, январь 1943 года - это незабываемое время, время, когда пришла свобода, когда не нужно было никого и ничего бояться. Мы прошли проверку в Особом Отделе НКВД и получили направление в госпиталь на работу. В моей справке взамен диплома на обратной стороне начальник особого отдела В/НКВД Музыченко написал мою настоящую фамилию Альтшулер Ю.Л., но в военкомате Георгиевска меня взяли на военный учет и послали работать в госпиталь как врача Алтухову. Мне сказали, что по документу я Алтухова, а фамилию настоящую буду восстанавливать после войны. К сожалению эту справку позже мне пришлось сдать в мединститут чтобы взамен получить диплом.
Военные дороги. Служба в госпиталях
Работала я в ряде госпиталей 1-го Украинского фронта. За время работы побывала во многих местах, было много интересных встреч. Так , когда я отправлялась сопровождать немецких военнопленных в госпиталь под иранскую
границу, встретила врача Зильбермана, с которым училась в Махачкале, но он закончил институт на два года раньше. С марта 1943 года была ординатором инфекционного отделения госпиталя легко раненых. Здесь мне пришлось пройти кратковременную (три недели) специализацию по патологической анатомии в г. Кисловодске у очень опытного
преподавателя из института усовершенсвования врачей г.Одессы и замечательного человека Лазаря Терентьевича Церковича. Здесь же я познакомилась с замечательным патологоанатомом Анаидой Михайловной Мельник-Разведенковой (женой известного русского академика). После этого я настолько увлеклась патологической анатомией, что моей единственной мечтой было освоить эту специальность. Когда наш госпиталь из г.Киева (Пущеводица) переехал в г.Львов, мне с большим трудом удалось попасть на курс специализации и одновременно работать прозектором в сортировочном эвакогоспитале №400. Здесь была хорошо оборудованная патогистологическая лаборатория и большой морг. Службу возглавлял доцент из Сталинабадского мединститута Полонский Юрий Владимирович. Здесь у меня была не только работа (а её было много), но и настоящая учеба. Это и изготовление микроскопических препаратов, работа над книгами, участие в клинико-анатомических конференциях, составление отчетов и пр. В моём становлении как специалиста большую помощь оказали доц. Михаил Исаевич Шейнин (из Киева), Успенский
Евгений Александрович (из Ленинграда). Он разъезжал по фронтам и собирал препараты для музея Красной Армии.
Под его руководством я готовила и собирала для него препараты в нашем госпитале и др. Госпиталях г.Львова.
Огромную помощь мне также оказал зав. кафедрой патологической анатомии Львовского медиститута Альберт, который любезно предоставил мне возможность пользоваться коллекцией микропрепаратов.
В апреле 1945г. меня откомандировали в распоряжение отдела кадров 1-го Украинского Фронта. Правда, когда я уже сидела в машине, пришли И.М Шейнис и Ю.В.Полонский и сказали мне, чтобы я не ехала, что произошла ошибка, но я
струсила и поехала.
Я прибыла к главному патологоанатому 1-го Украинского фронта проф. Бялику. Он мне сказал, что получил письмо из Львова от моих учителей с просьбой вернуть меня . Однако мне так страшно было возвращаться одной, ведь это
огромное расстояние, попутный транспорт, все едут на фронт, а я должна буду передвигаться в обратном направлении и я попросила его оставить меня где-то поближе. Так я попала в 154-ю патологоанатомическую лабораторию 59 армии 1-го Укриаинского фронта, меня записали врачом-патологоанатомом. Ехала я вначале в арбе, запряженной парой волов (почти целый день), потом в бидарке -это коляска двухколесная. Много было приключений, но на следующий день я оказалась на месте, в своей новой части. Встретили меня очень хорошо.
Начальник мой был здесь опытный судебномедицинский врач Дмитрий Николаевич Руновский. Он был прекрасным человеком и уже после войны, до самого моего переезда в Израиль, мы связи не теряли с его семьей.
Работала я самостоятельно, у меня была лаборантка и санитар. Обслуживали мы несколько госпиталей, так что приходилось переезжать из одного места в другое. Мы продвигались на запад, прошли Польшу, Чехословакию, попали в Германию. Помню названия мест, где побывала Глац, Оберглагау, Нейссе. Но до Берлина мы не дошли.В начале 1945 года мы выехали из г.Нейсса в Россию, на Северный Кавказ. Нашу лабораторию включили в состав Ставропольского военного округа.
Когда я ехала из Нейсса в Ставрополь, то на одной из станций вышла на перрон набрать горячей воды и встретила молодого, но совсем седого человека в военной форме. Он как то странно рассматривал меня и мне тоже он показался знакомым. Всё же мы узнали друг друга., он тоже учился в Махачкалинском мединституте на курс старше меня, был секретарем комсомольской организации фамилия его была Захаров. Попал он в плен на американской стороне, а в то время, что мы встретились, ехал в эшелоне как военнопленный в лагерь. Только через много лет я узнала, что он жив, заслуженный врач РСФСР, хирург и живет в г. Нальчике.
Демобилизация. Послевоенные годы.
До июня 1946 года я работала врачом-специалистом патологоанатомом в Окружной 154 патологоанатомической лаборатории Ставропольского военного округа, но одновременно с сентября 1945 года исполняла обязанности
ассистента на кафедре патологической анатомии Ставропольского медицинского института, где так и осталась после демобилизации.
В это время я уже была замужем, в январе 1950г. родилась дочь Фира и как-то и я и мой муж Сендер Левин уже приобрели покой ( а он был инвалид Отечественной войны, часто болел). Я тогда не совсем понимала что творилось
в эти годы 1950-1952 ), когда обвинили во всех бедах врачей-евреев. Я тоже пострадала в 1951г. Я уже несколько лет работала в мединститтуте, все ко мне хорошо относились и вдруг перед летними каникулами ко мне подошел ассистент с которым мы работали и дружили семьями, он был уроженец Одессы, его звали Штилькинд Израиль Кельманович. Он был член партии и очень активный в общественной жизни института человек. Он сообщил мне, что готовится сокращение штатов, но я должна остаться, а другого ассистента, Веру Константиновну Степанову должны уволить так как она работает совсем недавно. Но не тут то было. Вдруг за один месяц до наступления каникул она вступила в партию и была зачислена кандидатом. Она получила срочно командировку в г.Воронеж, где она сама окончила мединститут и где работал отец её мужа. Там она быстро оформила какую-то научную статью.
Шеф мой, Иосиф Исакович Зильберт к этому времени уже умер, кафедру возглавлял временно Иван Георгиевич Прокопенко. Директор института П.П.Полосин был в это время в отъезде. И вот в это время собрали Ученый
Совет, на котором было решено меня уволить в связи с сокращением штатов, а Степанову оставить. Помню как многие были возмущены этим, сочувствовали мне. Я беседовала с председателем партийного комитета института Курляндским и он мне заявил, что принято правильное решение, так как я была длительное время в оккупации.
На этом заседании(как мне рассказали позже), выступила инструктор горкома партии Иванова и обвинила меня во лжи. Она заявила, что вызывает большое сомнение то,что я вообще еврейка и осталась жива будучи в оккупации, что все, что я говорю -это липа и меня нельзя оставить работать ассистентом кафедры, тем более, что есть другой ассистент, кандидат партии. Когда мне это все стало известно, уже в начале следующего учебного года я
подала в суд. Я хотела добиться справедливости, ведь я прошла армию, я уже 5 лет проработала ассистентом в мединституте, у меня было написано две главы диссертации "О гистогенезе рака легкого." Эту работу одобрили не только проф. Чепурин, зав. кафедрой гистологии, который занимался этим вопросом, но и профессор патанатомии из сельхозинститута Н.А.Смирнов, занимавшийся тоже вопросами онкологии и специалист по данному вопросу из Москвы проф. Савицкий который приезжал проверять как идут в институте дела по изучению опухолей. Мне рассказывала доцент Стеся Ионовна Равикович, что ему очень понравились данные, которые я представила. И вот когда меня уволили, меня заставили работу сдать в библиотеку института. Конечно я сделала большую глупость, поторопилась сдать всё в библиотеку, а копию себе не оставила, но кое-какие данные у меня остались и я успела доложить её на конференции.
Я решила бороться с несправедливостью, подала в суд. Обратилась я к юристу Зильберману, но он мне отказал, сказал, что ничего не выйдет, я дело не выиграю и лучше не связывыаться. Он оказался прав, но все же на суде я
смогла всё высказать в свою защиту и обвинить тех, которые не верят мне в том, что я перенесла.
Позже была длинная история с документами. Я давно хотела восстановить свою фамилию, но всё не удавалось, а после суда мне помогли работники из министерства внутренних дел Дальский и начальник паспортного стола полковник Пейхвасер(Пейфаер). После их запроса я получила паспорт на свою настоящую фамилию. С дипломом все было сложнее. Мне нужно было доказать, что Альтшулер Ю.Л. и Алтухова - это одно и тоже лицо, это я и есть. И вот я снова еду в родные места, собираю нужные документы, нахожу свидетелей. Много интересныхвстреч произошло в это время, особо хочу отметить встречи с моими учителями по Донецкому мединституту, куда мне пришлось ездить дважды. Очень приятнобыло, когда меня узнал профессор Лейчик, который читал у нас курс оперативной хирургии, А зав. курсом марксизма-ленинизма очень удивился, увидев меня. Он сказал, что слышал о том, что меня расстреляли немцы. Или профессор Минкович. Он читал нервные болезни и он спросил: " Где ваши красивые волосы?". Потом он часто передавал мне привет через зав. кафедрой психиатрии Ставропольского мединститута проф. Доршта Адольфа Яковлевича, с которым он дружил и часто отдыхал в г. Кисловодске. Я работала на полставки прозектором в психиатрической больнице, где он был главврачом много лет. Вот такие интересные взаимосвязи.
В конце концов после нескольких моих поездок суд г.Ставрополя на открытом судебном заседании рассмотрел моё заявление и вынес решение о принадлежности мне диплома.
В эти времена (1950-1953г) пострадали многие врачи-евреи, с которыми я работала. Стали обвинять проф. Заславского, ассистента кафедры Лор-болезней Цилю(фамилию не помню). Против профессора Соболя Ионы Моисеевича, зав. кафедрой Лор-болезней выступила его же ассистент Карпова. Пришлось уйти с работы ассистенту Ивановой. Так как её муж был еврей и работал в редакции городской газеты (они были из Ленинграда и уехали туда). И было многое другое. И мой зав. кафедрой Прокопенко мне признался, что его заставили выступить против меня и поддерживать Курлянского. Тогда же обвинили профессоров Бейлина Илью Ароновича, невропатолога и Ставскую Евгению Соломоновну, гинеколога. Они были вынуждены уйти из института, покинуть Ставрополь и работать консультантами в г. Пятигорске. Затем, по-видимому была очередь и за мной так как один раз на улице ко мне подошел один мужчина, спросил вы такая-то и начал задавать мне ряд вопросов, касающихся работы, явно провокационных. Через некоторое время уже в конце рабочего дня позвонили в больницу, где я работала и пригласили прийти в отделение КГБ. Когда я пришла туда к назначенному времени, на улице у входа меня встретил
мужчина и приказал идти за ним. Я шла и не знала, выйду ли отсюда или нет.
В КГБ со мной беседовали около двух-трех часов, расспрашивали о работе, о моих коллегах . Я ничего плохого ни ком не сказала и просила меня отпустить быстрее так как у меня дома маленький ребенок и говорила, что я
очень занята, мне некогда следить кто чем занимается.
Хочется отметить, что после освобождения с первого дня работы в госпитале, каждый год я проходила проверку. Приходил в госпиталь работник НКВД, вызывал меня в отдельную комнату и я должна была на листе бумаги писать объяснения, что со мной было во время оккупации, писать свою биографию, и давать прочие показания. Так дорого обошлась мне оккупация. Более 10 лет пришлось выяснять кто я. И сейчас у меня два диплома один об окончании Донецкого мединститута на фамилию Алтухова, второй - о присвоении звания кандидата медицинских наук
на фамилию Альтшулер. И научные статьи у меня есть на обе фамилии. Вот так все в жизни перемешалось. Лучшая часть моей жизни, моя молодость ушла на борьбу за выживание, и на то, чтобы доказать, кто я есть на самом деле. Но я горда тем, что несмотря на трудности все же смогла добиться того, чего хотела.
Хочу рассказать еще о встречах, которые произошли в Мариуполе. Прошло уже более 45 лет после войны когда мы с Мирой вместе были в нашем родном городе.(незадолго до нашего отъезда в Израиль, когда Сендера уже не было).
На той улице, где мы выросли, на Торговой(а сейчас её переименовали ул. 111 Интернационала) меня узнали наши соседи, а ведь я была тогда совсем девчонка, училась в 5-6 классе. Они мне рассказали о некоторых евреях,
которые остались живы. Наша соседка Ариша и бывшая у нас прислугой Ульяна, уже очень старые, рассказали многое о том, что было при немцах. Страшно это вспомнить!!! В молодости трудности переносить легче, у тебя есть вера,
надежда, ты можешь осуществить твои желания, стремления и многое изменить в своей жизни к лучшему. Но в старости и тебя нет веры в свои силы, нет желания и ты миришься с несправедливостью, с трудностями.