Глава 8
Недели две спустя я понес молоко на приемный пункт в село Яново километров восемь о нашей деревни. Был ранее и гораздо ближе такой пункт за Щитниками, но его как-то сожгли партизаны. Но для населения от этого легче не стало, вот носим теперь за восемь километров. Молоко носили все, у кого была коровенка. Должны были мы еще сдать по 200 яичек.
[Читать дальше]
Так вот понес я молоко, а приемный пункт был закрыт на обед что ли. И я от нечего делать пошел к небольшой речушке, протекавшей через это село. День был жарким, и я вошел в тень моста, перекинутому через эту речушку.
Сев на камень, опустив ноги в воду. В это время по дороге шел полицай и увидев меня, черт его знает что он вообразил, вроде бы я хочу подорвать этот мост. Ну и заграбастал он меня, повел в полицейский участок.
А там на меня набросились что черти на грешную душу.
- Откуда, зачем, что деал под мостом? Но разве олухам этим докажешь, что я просто ушел от солнцепека, пока закрыт пункт. Так нет же меня раздели догола, мою одежду прощупывали по швам, надеясь видимо так что-то найти.
Они были видимо довольны, что вот работа нашлась и старались показать своим хозяивам, что недаром хлеб едят. В нагрудном кармане моей гимнастерки они обнаружили повестку о выезде в Германию (и что я носил в кармане? Черт его знал)
- А-а-а да ты дезертир, симулянт, не хочешь отдать долг великой Германии. Почему не поехал?
Доказывать им было бесполезно, что мы к этапу не поспели и нам велено ожидать. Нет не отпустили полицаи меня, а повели в волостное управление, а там меня увидев бургомистр Печкуренко:
- О-о! да это старый знакомый, значит выкрутился? Ну, ну, значит симулянт? Дезертир! В тюрьму его, я знаю это бандитская семья, по нем давно петля плачет - распылялся бургомистр, обращаясь к полицаям.
Ну, думаю, изживет подлюка, вот гад, и есть же люди, ведь был когда-то нашим человеком, советским человеком, а вот какой гад. Я вижу, что мне не удастся выкрутиться, случайно увидев через окно односельчанина Сергея Яковенко, он тоже, как я принес молоко. Я попросил, чтоб его позвали и когда тот вошел, я передал ему свое ведро с молоком, чтоб сдать на пункт и сказать дома, что я попал в полицию.
Немного погодя меня в сопровождении двух полицейских, был направлен в Богушевск. В Богушевске полицаи меня отвели в «арбайтзамт» (отдел труда), который ведал отправкой в Германию молодежи нашего района. Там меня принял обер-лейтенант, холеный хлыщ, длинный, как жердь в очках, повел в кабинет, где сидели две девицы. Клава, как звали одну из них, говорит мне, что я буду тут в отделе работать, пока не будет набран полностью этап. А пока я буду ночевать в кутузке, и питаться по выданной мне карточке.
Вот это было мое второе «знакомство» с немцами. Мне предстояло еще поесть ихнего хлеба.
Кутузка была в полицейском участке, то есть ночевал я под стражей, а вот днем надо мной надзору не было. Был я приставлен к одному рабочему-плотнику, который вел всевозможные работы тут в орбайтзамт. Мы с ним делали хорошую штакетную ограду, сделали добрую уборную, пилили дрова и т.п.
Я сдружился со своим напарником, его звали Степан. Он тут же жил в Богушевске. Не раз он водил меня к себе домой и давал поесть по-людски. Однажды я увидел на базарной площади виселицу, а на ней два человека висели. Я подошел поближе, да, висели двое взрослых мужчины, хотя и сильно заросшие на груди обоих, висели плакаты с надписью «Я партизан стрелял в Германских солдат». Руки связаны проволокой позади, висели босиком. Ветер слегка раскачивал тела, люди проходили мимо, сурово сдвинув брови, молча, прощались.
Вот подошла дородная женщина в противоположность другим, она приблизилась под самую виселицу и громко, чтоб ее слышали, сказала:
- Бандиты проклятые, не жилось вам спокойно и другим не давали, так вот вам может другим неповадно будет.
Да, видимо, эти-то люди мешали тебе раздольно и привольно жить - так ты вот распинаешься - ишь морду отъела непременно на чужих харчах. Нет подлюка и тебе подобные не видать вам покойной жизни на этой земле, рано или поздно, но день расплаты придет - подумал я. Четыре дня висели повешенные, фашисты хотели этим устрашить людей, но нет не покорить вам наш народ и всякое ваше зверство еще более поднимало веру на победу над врагом.
Однажды Клава (работник в отделе) мне говорит:
- Ваня, уже набран этап, на днях будет отправка, включен в списки и ты. Смотри, тебе виднее…как бы говорит, уходи, пока есть возможность.
За время работы в отделе труда, а проработал я месяца полтора, много наслышался о «прекрасной» жизни в Германии. Я решил бежать.
К моим отлучкам тут уже привыкли, так что я буду довольно далеко от Богушевска, прежде чем меня хватятся. Ушел я в обеденный перерыв, вышел из Богушевска, пошел лесами, как когда-то нес винтовку. В деревне днем я решил не показываться, так будет лучше, в кустах стал ожидать темноты. Мне надо было зайти домой взять теплую одежду и гранаты. Дождавшись темноты, я вошел в деревню огородами, чтоб кто-либо не увидал меня. В избу я зашел сам, без помощи изнутри дома.
Проснулся отец, мать, я сказал, что бежал и ухожу в партизаны. Отец возражать не стал:
- Уходи, все равно жизни дома не будет.
Мать стала предлагать не уходить, жить дома «тихо».
- Выкопаешь на огороде блиндаж и будешь сидеть.
- Ну нет! Это день, два, ну, неделя, а тут может год придется ждать наших, и я буду жить, как крот. Нет, мама, я пойду, как люди воевать.
В эту же ночь я, простившись с родными, ушел. С этой ночи и кончилась моя гражданская жизнь, на долгие годы я связал себя оружием. Ушел в деревню Рындиво, там я мог встретить партизан не только ночью, но и днем. В этот день мне не удалось встретить партизан нужного мне отряда. Хотя я партизан и видел, но ничего никто мне не сказал, где базируется отряд. Да оно и понятно. Я решил ждать своих. Ночевал я в соломе у хозяйских построек. Ночью я слышал, что в деревне партизаны, но ночью выходить не стал.
Утром я встретил «своих» партизан как раз большая группа возвращалась из какого-то задания. Во главе с самим командиром отряда худощавым человеком лет тридцати, одет он был в кожаную куртку, на груди бинокль в футляре на ремне немецкий пистолет парабеллум и наш автомат ППШ. В этой группе был наш односельчанин Коля Мергурьев, он как раз сейчас вел свою жену Веру и сестру Олю в отряд.
Я тут же влился в их состав, и на следующую ночь уже был в карауле, так началась моя партизанская жизнь.
На другой день утром мы ушли из Рындиво, держа направление на Сенинский район. Шли днем по дорогам, так как места эти полностью контролировались партизанами. По дороге сделали ночевку в деревне Зенковичи, разбились по группам, человек по 5 и разошлись по дворам. Хозяйки, куда мы стали на постой, стали готовить ужин, им помогали Вера и Оля. Хотя мы и находились в партизанской зоне, но караульная служба наелась справно. После ужина я опять был определен в караул патрулем.
Я старался добросовестно нести свою службу, я был горд тем, что вот только день, как партизан, а мне вот ребята доверяют свой сон и покой. А ночь темная, хоть глаз выколи, я чутко прислушивался, всматривался до боли в глазах, но все было спокойно. Ветер гнал низкие осенние тучи, мелко моросил холодный дождик, глухо шумели деревья.
Наконец пришла смена, я передал винтовку другому, а сам пошел спать на сеновал. Разбудили нас, когда был готов завтрак, и группа готовилась в поход. Лошади уже были наготове. В доме нас ожидал завтрак, хозяйка с дочерью напекли целую горку лепешек (драников) и огромная сковорода жареной говядины в жиру.
Давно я не ел так вдоволь мяса, как вот тут у гостеприимных хозяев. Только поздно вечером мы прибыли в деревню, где базировался отряд. На другой день я был определен в отделение, взвод роту уже знал своих командиров. В отряде были и мои сверстники, я им завидовал, они были с оружием, один даже носил мою винтовку, что я достал из пруда.
- И чего ты беспокоишься, будет и у тебя винтовка - успокаивали меня ребята.
Началась для меня новая жизнь, о которой я так много мечтал. Кончилась для меня моя беспечность и беззаботность гражданской жизни. Тут дисциплина подобна армейской не позволяла делать то, чего тебе захотелось. И самое главное, эта жизнь была полна тревог: спали, можно сказать, не раздеваясь, оружие клали рядом с собой. Ребята все смеялись, укладываясь спать, приговаривали:
- А ну-ка, где моя женушка?
Частые походы на боевые задания, частая смена мест дислокации, частые выезды на заготовку продуктов, не оставляли время на безделье. При отряде был небольшой обоз, вмещавший хозяйство отряда, это швейная мастерская, сапожная мастерская при отряде все время было с десяток коров, которых по мере необходимости забивали для питания отряда.
Осенью 1943 года был большой прилив в партизанские отряды, власовцев и полицаев. В основном всех их принимали в отряды, ведь приходили с оружием, нередко и запасом, люди хотели искупить свою вину перед родиной. Немало прибыло их и в наш отряд попало три человека и в наше отделение.
Приняв партизанскую присягу, я стал полноправным партизаном, часто стал назначаться в караул и нередко выезжал на заготовку продуктов. Караульная служба в партизанской жизни занимала одно из основных действий отряда. Это секретные дозоры, посты на всех дорогах, входящих в населенный пункт и патрулирование в самом населенном пункте.
Пост. В карауле на посту находилось два человека, один у ручного пулемета, скрытого где-либо, другой, метрах в 20-ти от пулеметчика. Ну а все остальное, как и по уставу караульной службы.
Патрулирование производилось так же двумя лицами от одного поста до другого. Как на посту, так и при патрулировании, служба неслась по четыре часа подряд, потом отдых восемь часов и опять.
Как я уже сказал, меня иногда назначали на задания по заготовке продуктов у населения. Заготовка продуктов производилась только вне партизанской зоны. В партизанской зоне нам разрешалось только попросить поесть, но не более, т.к. надо было помнить, что к этим хозяевам могут не раз вот так придти в этот день. И вне партизанской зоны нам не разрешалось мародерничать, люди сами видели кому они дают, с кем они делятся куском хлеба. От отряда шло две подводы, на подводе по три человека, все вооружены, обязательно должен быть ручной пулемет.
Ехали обычно километров за 20-30, так чтоб к предполагаемому месту быть к ночи. В этих местах нам надо вести себя очень и очень осторожно, ибо немцам было известно, что партизаны производят заготовку продуктов в этих местах. Поэтому они очень часто устраивали засады, а попасть в засаду это одна из принеприятнейших вещей.
Но по порядку. Не доезжая до деревни примерно с километр, нужно было произвести разведку. Вот в эту разведку шел я. Полем я обходил деревню до ее средины и со стороны огородов подходил к избам. Осторожно выйдя на улицу я прислушивался не услышу ли чего подозрительного потом тихо разбужу хозяев какой-либо избы и узнаю есть ли немцы в деревне. Но ответы обычно были уклончивыми:
- А кто их знает днем не было, а ночью не знаем.
Они правы. Немцы, власовцы приходили на место засады уже темно, поэтому люди могли и не знать. Вот и приходилось мне осторожно пройти всю деревню с конца в конец. Убедившись, что опасности нет, мы устанавливали пост с обоих концов деревни, и шли по дворам. В одних одну-две краюхи хлеба, у другого - ведро ржи, корзину картошки, у третьего - десяток яиц, у четвертого - кусок сала. Вот таким вот путем и кормилась армия партизан.
Один раз, делая вот такую разведку, я чуть не попал, а спасло меня то, что я услышал, т.е. почувствовал запах сигаретного дымка. Я сразу остановился и стал прислушиваться, но все было тихо, даже собака не тявкнет. Я уже было хотел идти вперед, но внутренний голос мне твердил СТОЙ! Иди обратно. И я стал уходить назад, поглядывая на деревню и вдруг крик:
- Стой! Стой, в душу мать. Выстрел, вспышка ракеты осветила местность. Сзади затрещали выстрелы, по сторонам зачвыркали пули.
Я бежал что есть мочи, но от пули ведь не убежишь, а ракеты одна за другой, я упал, откатившись в сторону вскочил и опять побежал. Вдруг слышу со стороны наших затарахтел пулемет. Ну давай родной выругай! Хотелось мне кричать, а пулемет бил и бил, вижу, что огонь по мне стал реже, да и отбежал я метров на 300. я уже был в безопасности, да и темень поглотила меня.
Говорят в народе, что хуже нет ждать да догонять, а я вот скажу хуже нет, когда ты убегаешь, а по тебе бьют и пули у твоих ног рикошетят. Встретили меня ребята километра за 2 от деревни, все довольны, что я жив. В эту ночь мы не стали вторично испытывать судьбу, зашли в лес на дневку. На следующую ночь мы в этой же деревне произвели заготовку продуктов.
Однажды наш отряд в полном составе ушел из деревни в лес, а там уже были партизаны других отрядов. Собралось много людей, встречались знакомые, велись беседы о делах в отрядах, о делах, волновавших всех того времени. Дело было в том, что для нас должна быть лекция представителя ставки партизанского командования Белоруссии, и не менее важное событие, это были письма от родных и знакомых большой земли.
Но пока представителя не было, я решил пройтись по осеннему лесу. Погода была хорошая, солнечная, и каким красивым был лес в эту пору. В лесу ветра не было, но лес шумел, шумел грустно, задумчиво, как бы прощаясь с уходящей красотой своего наряда. А лиственные деревья и в самом деле были красивы, они стояли словно в золотом убранстве и с грустью роняли свои желтенькие листочки. Вот чудный листок клена, это сколько времени стоило природе, чтоб выкроить такую прелесть. Вот осина, казалось бы, ничем не примечательное дерево, а вы вот посмотрите на это светло-серебристое дерево, на ее листочки. Даже в тихую погоду они пляшут, трепещут, отливая серебристой зеленью. В стволе осины, старого дерева, непременно будет дупло лесных обитателей, которое проделал дятел. А вот нарядная береза, милая сердцу береза, я тебя знаю, как начал помнить у моего деда, по матери, во дворе было несколько огромных берез и каждый год, ранней весной мы пили чудесный, березовый сок. Недаром ты в песнях воспета людьми и сейчас вот ты стоишь, словно барышня, распустив свои золотистые косы. А листочки все падали и падали, делая последние трепыхания в воздухе, чтоб упасть на землю и больше уже не подняться. Листьями была усыпана вся земля, и ты идешь, словно по изумительному, сотканному природой, ковру. А как хорошо побывать, помечтать и сами собой отступают на задний план все обыденные дела. Надо было возвращаться, и я повернул обратно.
А лес все шумел и шумел, пел свою грустную, прощальную песню. Пока я был наедине с природой, прибыл представитель большой земли. В военной форме с погонами, орденами, медалями, нам было интересно видеть человека большой земли, представителя нашей армии. Товарищ обрисовал нам положение на фронтах, на которых инициатива была в нашей армии, о тружениках тыла, которые трудились под лозунгом «все для фронта - все для победы», охарактеризовал наши отношения с Америкой и Англией. Говорить товарищу было тяжело, народу было много. А лес шумел и заглушал речь.
Но вот наступило время получения писем, писем было много и один товарищ начал выкликать фамилии. Счастливчика заставляли сплясать, тут же появилась гармонь и понеслась дробная трель «барыни».
- Братцы, да я сроду-то не ходил на круг, не срамите перед людьми - умолял тот.
- Ну хоть ногой дрыгни разок. Едят тебя мухи - подтрунивали товарищи.
Но вот послышалась фамилия известного в отряде плясуна, волжанина.
- Цыганочку ему! Цыганочку!
- Толик, по такому случаю покаж на что ты способен!
- А может в письме мне пишут, что мать померла, а я вот буду выкаблучивать.
- А-а-а. Нет! Это будет потом, только сбацай. Иначе не отдадим. Вот выходит парень с лихо заломленной кубанкой, на ремне низко висел револьвер «Наган», через плечо на ремешке полевая сумка, спереди на ремне зацепленные чекой, висели две гранаты «лимонки». Передав друзьям автомат, вышел на круг.
Тут гармонист рванул мехи гармоники, и полилась плавная, темпераментная музыка Цыганочки.
А плясун лихо раскинув руки, защелкав пальцами, а ногами в такт музыке начал выделывать кренделя, а темп музыки все учащался и учащался, что наган с сумкой словно крылья птицы плясали в темп его присядки.
Долго шла раздача писем, кто их получил, торопливо отходили в сторонку и читали их. Для многих это были радостные письма, ведь родные очень давно не получали писем и Бог знает, что уже думали и вдруг письмо и еще откуда, и вот они всю свою радость и вкладывали в эти письма.
Для некоторых были и грустные, то мать или отец умер, но таких единицы. В эту деревню, где мы стояли, отряд уже не вернулся, дождавшись темноты, каждый отряд пошел по своему назначению.
Переходы делались обычно ночью, так как днем возможен был налет немецких самолетов. Они все время летали над районами партизанских зон, и в осень 1943 года начали с самолетов жечь деревни. Летит вот «рама» двухфюзеляжный самолет спускается до нахальной высоты и хладнокровно швыряет бутылки с зажигательной смесью. Не одной избы звери не оставляли в деревне, все сжигали.
Но вот несколько таких рам сбили так и с них сбили спесь спускаться до предельной высоты. Самолеты стали летать высоко хотя эффект уже для них был не тот, но все же продолжали жечь. Все жители деревень партизанских зон ежедневно жили ожиданием, что вот-вот будет налет. Поэтому все из избы было вынесено на улицу, ценное спрятано по погребам или зарыто в землю. Сами люди были начеку, так как они били из пулеметов по мирному населению.
[Читать дальше]
Так вот понес я молоко, а приемный пункт был закрыт на обед что ли. И я от нечего делать пошел к небольшой речушке, протекавшей через это село. День был жарким, и я вошел в тень моста, перекинутому через эту речушку.
Сев на камень, опустив ноги в воду. В это время по дороге шел полицай и увидев меня, черт его знает что он вообразил, вроде бы я хочу подорвать этот мост. Ну и заграбастал он меня, повел в полицейский участок.
А там на меня набросились что черти на грешную душу.
- Откуда, зачем, что деал под мостом? Но разве олухам этим докажешь, что я просто ушел от солнцепека, пока закрыт пункт. Так нет же меня раздели догола, мою одежду прощупывали по швам, надеясь видимо так что-то найти.
Они были видимо довольны, что вот работа нашлась и старались показать своим хозяивам, что недаром хлеб едят. В нагрудном кармане моей гимнастерки они обнаружили повестку о выезде в Германию (и что я носил в кармане? Черт его знал)
- А-а-а да ты дезертир, симулянт, не хочешь отдать долг великой Германии. Почему не поехал?
Доказывать им было бесполезно, что мы к этапу не поспели и нам велено ожидать. Нет не отпустили полицаи меня, а повели в волостное управление, а там меня увидев бургомистр Печкуренко:
- О-о! да это старый знакомый, значит выкрутился? Ну, ну, значит симулянт? Дезертир! В тюрьму его, я знаю это бандитская семья, по нем давно петля плачет - распылялся бургомистр, обращаясь к полицаям.
Ну, думаю, изживет подлюка, вот гад, и есть же люди, ведь был когда-то нашим человеком, советским человеком, а вот какой гад. Я вижу, что мне не удастся выкрутиться, случайно увидев через окно односельчанина Сергея Яковенко, он тоже, как я принес молоко. Я попросил, чтоб его позвали и когда тот вошел, я передал ему свое ведро с молоком, чтоб сдать на пункт и сказать дома, что я попал в полицию.
Немного погодя меня в сопровождении двух полицейских, был направлен в Богушевск. В Богушевске полицаи меня отвели в «арбайтзамт» (отдел труда), который ведал отправкой в Германию молодежи нашего района. Там меня принял обер-лейтенант, холеный хлыщ, длинный, как жердь в очках, повел в кабинет, где сидели две девицы. Клава, как звали одну из них, говорит мне, что я буду тут в отделе работать, пока не будет набран полностью этап. А пока я буду ночевать в кутузке, и питаться по выданной мне карточке.
Вот это было мое второе «знакомство» с немцами. Мне предстояло еще поесть ихнего хлеба.
Кутузка была в полицейском участке, то есть ночевал я под стражей, а вот днем надо мной надзору не было. Был я приставлен к одному рабочему-плотнику, который вел всевозможные работы тут в орбайтзамт. Мы с ним делали хорошую штакетную ограду, сделали добрую уборную, пилили дрова и т.п.
Я сдружился со своим напарником, его звали Степан. Он тут же жил в Богушевске. Не раз он водил меня к себе домой и давал поесть по-людски. Однажды я увидел на базарной площади виселицу, а на ней два человека висели. Я подошел поближе, да, висели двое взрослых мужчины, хотя и сильно заросшие на груди обоих, висели плакаты с надписью «Я партизан стрелял в Германских солдат». Руки связаны проволокой позади, висели босиком. Ветер слегка раскачивал тела, люди проходили мимо, сурово сдвинув брови, молча, прощались.
Вот подошла дородная женщина в противоположность другим, она приблизилась под самую виселицу и громко, чтоб ее слышали, сказала:
- Бандиты проклятые, не жилось вам спокойно и другим не давали, так вот вам может другим неповадно будет.
Да, видимо, эти-то люди мешали тебе раздольно и привольно жить - так ты вот распинаешься - ишь морду отъела непременно на чужих харчах. Нет подлюка и тебе подобные не видать вам покойной жизни на этой земле, рано или поздно, но день расплаты придет - подумал я. Четыре дня висели повешенные, фашисты хотели этим устрашить людей, но нет не покорить вам наш народ и всякое ваше зверство еще более поднимало веру на победу над врагом.
Однажды Клава (работник в отделе) мне говорит:
- Ваня, уже набран этап, на днях будет отправка, включен в списки и ты. Смотри, тебе виднее…как бы говорит, уходи, пока есть возможность.
За время работы в отделе труда, а проработал я месяца полтора, много наслышался о «прекрасной» жизни в Германии. Я решил бежать.
К моим отлучкам тут уже привыкли, так что я буду довольно далеко от Богушевска, прежде чем меня хватятся. Ушел я в обеденный перерыв, вышел из Богушевска, пошел лесами, как когда-то нес винтовку. В деревне днем я решил не показываться, так будет лучше, в кустах стал ожидать темноты. Мне надо было зайти домой взять теплую одежду и гранаты. Дождавшись темноты, я вошел в деревню огородами, чтоб кто-либо не увидал меня. В избу я зашел сам, без помощи изнутри дома.
Проснулся отец, мать, я сказал, что бежал и ухожу в партизаны. Отец возражать не стал:
- Уходи, все равно жизни дома не будет.
Мать стала предлагать не уходить, жить дома «тихо».
- Выкопаешь на огороде блиндаж и будешь сидеть.
- Ну нет! Это день, два, ну, неделя, а тут может год придется ждать наших, и я буду жить, как крот. Нет, мама, я пойду, как люди воевать.
В эту же ночь я, простившись с родными, ушел. С этой ночи и кончилась моя гражданская жизнь, на долгие годы я связал себя оружием. Ушел в деревню Рындиво, там я мог встретить партизан не только ночью, но и днем. В этот день мне не удалось встретить партизан нужного мне отряда. Хотя я партизан и видел, но ничего никто мне не сказал, где базируется отряд. Да оно и понятно. Я решил ждать своих. Ночевал я в соломе у хозяйских построек. Ночью я слышал, что в деревне партизаны, но ночью выходить не стал.
Утром я встретил «своих» партизан как раз большая группа возвращалась из какого-то задания. Во главе с самим командиром отряда худощавым человеком лет тридцати, одет он был в кожаную куртку, на груди бинокль в футляре на ремне немецкий пистолет парабеллум и наш автомат ППШ. В этой группе был наш односельчанин Коля Мергурьев, он как раз сейчас вел свою жену Веру и сестру Олю в отряд.
Я тут же влился в их состав, и на следующую ночь уже был в карауле, так началась моя партизанская жизнь.
На другой день утром мы ушли из Рындиво, держа направление на Сенинский район. Шли днем по дорогам, так как места эти полностью контролировались партизанами. По дороге сделали ночевку в деревне Зенковичи, разбились по группам, человек по 5 и разошлись по дворам. Хозяйки, куда мы стали на постой, стали готовить ужин, им помогали Вера и Оля. Хотя мы и находились в партизанской зоне, но караульная служба наелась справно. После ужина я опять был определен в караул патрулем.
Я старался добросовестно нести свою службу, я был горд тем, что вот только день, как партизан, а мне вот ребята доверяют свой сон и покой. А ночь темная, хоть глаз выколи, я чутко прислушивался, всматривался до боли в глазах, но все было спокойно. Ветер гнал низкие осенние тучи, мелко моросил холодный дождик, глухо шумели деревья.
Наконец пришла смена, я передал винтовку другому, а сам пошел спать на сеновал. Разбудили нас, когда был готов завтрак, и группа готовилась в поход. Лошади уже были наготове. В доме нас ожидал завтрак, хозяйка с дочерью напекли целую горку лепешек (драников) и огромная сковорода жареной говядины в жиру.
Давно я не ел так вдоволь мяса, как вот тут у гостеприимных хозяев. Только поздно вечером мы прибыли в деревню, где базировался отряд. На другой день я был определен в отделение, взвод роту уже знал своих командиров. В отряде были и мои сверстники, я им завидовал, они были с оружием, один даже носил мою винтовку, что я достал из пруда.
- И чего ты беспокоишься, будет и у тебя винтовка - успокаивали меня ребята.
Началась для меня новая жизнь, о которой я так много мечтал. Кончилась для меня моя беспечность и беззаботность гражданской жизни. Тут дисциплина подобна армейской не позволяла делать то, чего тебе захотелось. И самое главное, эта жизнь была полна тревог: спали, можно сказать, не раздеваясь, оружие клали рядом с собой. Ребята все смеялись, укладываясь спать, приговаривали:
- А ну-ка, где моя женушка?
Частые походы на боевые задания, частая смена мест дислокации, частые выезды на заготовку продуктов, не оставляли время на безделье. При отряде был небольшой обоз, вмещавший хозяйство отряда, это швейная мастерская, сапожная мастерская при отряде все время было с десяток коров, которых по мере необходимости забивали для питания отряда.
Осенью 1943 года был большой прилив в партизанские отряды, власовцев и полицаев. В основном всех их принимали в отряды, ведь приходили с оружием, нередко и запасом, люди хотели искупить свою вину перед родиной. Немало прибыло их и в наш отряд попало три человека и в наше отделение.
Приняв партизанскую присягу, я стал полноправным партизаном, часто стал назначаться в караул и нередко выезжал на заготовку продуктов. Караульная служба в партизанской жизни занимала одно из основных действий отряда. Это секретные дозоры, посты на всех дорогах, входящих в населенный пункт и патрулирование в самом населенном пункте.
Пост. В карауле на посту находилось два человека, один у ручного пулемета, скрытого где-либо, другой, метрах в 20-ти от пулеметчика. Ну а все остальное, как и по уставу караульной службы.
Патрулирование производилось так же двумя лицами от одного поста до другого. Как на посту, так и при патрулировании, служба неслась по четыре часа подряд, потом отдых восемь часов и опять.
Как я уже сказал, меня иногда назначали на задания по заготовке продуктов у населения. Заготовка продуктов производилась только вне партизанской зоны. В партизанской зоне нам разрешалось только попросить поесть, но не более, т.к. надо было помнить, что к этим хозяевам могут не раз вот так придти в этот день. И вне партизанской зоны нам не разрешалось мародерничать, люди сами видели кому они дают, с кем они делятся куском хлеба. От отряда шло две подводы, на подводе по три человека, все вооружены, обязательно должен быть ручной пулемет.
Ехали обычно километров за 20-30, так чтоб к предполагаемому месту быть к ночи. В этих местах нам надо вести себя очень и очень осторожно, ибо немцам было известно, что партизаны производят заготовку продуктов в этих местах. Поэтому они очень часто устраивали засады, а попасть в засаду это одна из принеприятнейших вещей.
Но по порядку. Не доезжая до деревни примерно с километр, нужно было произвести разведку. Вот в эту разведку шел я. Полем я обходил деревню до ее средины и со стороны огородов подходил к избам. Осторожно выйдя на улицу я прислушивался не услышу ли чего подозрительного потом тихо разбужу хозяев какой-либо избы и узнаю есть ли немцы в деревне. Но ответы обычно были уклончивыми:
- А кто их знает днем не было, а ночью не знаем.
Они правы. Немцы, власовцы приходили на место засады уже темно, поэтому люди могли и не знать. Вот и приходилось мне осторожно пройти всю деревню с конца в конец. Убедившись, что опасности нет, мы устанавливали пост с обоих концов деревни, и шли по дворам. В одних одну-две краюхи хлеба, у другого - ведро ржи, корзину картошки, у третьего - десяток яиц, у четвертого - кусок сала. Вот таким вот путем и кормилась армия партизан.
Один раз, делая вот такую разведку, я чуть не попал, а спасло меня то, что я услышал, т.е. почувствовал запах сигаретного дымка. Я сразу остановился и стал прислушиваться, но все было тихо, даже собака не тявкнет. Я уже было хотел идти вперед, но внутренний голос мне твердил СТОЙ! Иди обратно. И я стал уходить назад, поглядывая на деревню и вдруг крик:
- Стой! Стой, в душу мать. Выстрел, вспышка ракеты осветила местность. Сзади затрещали выстрелы, по сторонам зачвыркали пули.
Я бежал что есть мочи, но от пули ведь не убежишь, а ракеты одна за другой, я упал, откатившись в сторону вскочил и опять побежал. Вдруг слышу со стороны наших затарахтел пулемет. Ну давай родной выругай! Хотелось мне кричать, а пулемет бил и бил, вижу, что огонь по мне стал реже, да и отбежал я метров на 300. я уже был в безопасности, да и темень поглотила меня.
Говорят в народе, что хуже нет ждать да догонять, а я вот скажу хуже нет, когда ты убегаешь, а по тебе бьют и пули у твоих ног рикошетят. Встретили меня ребята километра за 2 от деревни, все довольны, что я жив. В эту ночь мы не стали вторично испытывать судьбу, зашли в лес на дневку. На следующую ночь мы в этой же деревне произвели заготовку продуктов.
Однажды наш отряд в полном составе ушел из деревни в лес, а там уже были партизаны других отрядов. Собралось много людей, встречались знакомые, велись беседы о делах в отрядах, о делах, волновавших всех того времени. Дело было в том, что для нас должна быть лекция представителя ставки партизанского командования Белоруссии, и не менее важное событие, это были письма от родных и знакомых большой земли.
Но пока представителя не было, я решил пройтись по осеннему лесу. Погода была хорошая, солнечная, и каким красивым был лес в эту пору. В лесу ветра не было, но лес шумел, шумел грустно, задумчиво, как бы прощаясь с уходящей красотой своего наряда. А лиственные деревья и в самом деле были красивы, они стояли словно в золотом убранстве и с грустью роняли свои желтенькие листочки. Вот чудный листок клена, это сколько времени стоило природе, чтоб выкроить такую прелесть. Вот осина, казалось бы, ничем не примечательное дерево, а вы вот посмотрите на это светло-серебристое дерево, на ее листочки. Даже в тихую погоду они пляшут, трепещут, отливая серебристой зеленью. В стволе осины, старого дерева, непременно будет дупло лесных обитателей, которое проделал дятел. А вот нарядная береза, милая сердцу береза, я тебя знаю, как начал помнить у моего деда, по матери, во дворе было несколько огромных берез и каждый год, ранней весной мы пили чудесный, березовый сок. Недаром ты в песнях воспета людьми и сейчас вот ты стоишь, словно барышня, распустив свои золотистые косы. А листочки все падали и падали, делая последние трепыхания в воздухе, чтоб упасть на землю и больше уже не подняться. Листьями была усыпана вся земля, и ты идешь, словно по изумительному, сотканному природой, ковру. А как хорошо побывать, помечтать и сами собой отступают на задний план все обыденные дела. Надо было возвращаться, и я повернул обратно.
А лес все шумел и шумел, пел свою грустную, прощальную песню. Пока я был наедине с природой, прибыл представитель большой земли. В военной форме с погонами, орденами, медалями, нам было интересно видеть человека большой земли, представителя нашей армии. Товарищ обрисовал нам положение на фронтах, на которых инициатива была в нашей армии, о тружениках тыла, которые трудились под лозунгом «все для фронта - все для победы», охарактеризовал наши отношения с Америкой и Англией. Говорить товарищу было тяжело, народу было много. А лес шумел и заглушал речь.
Но вот наступило время получения писем, писем было много и один товарищ начал выкликать фамилии. Счастливчика заставляли сплясать, тут же появилась гармонь и понеслась дробная трель «барыни».
- Братцы, да я сроду-то не ходил на круг, не срамите перед людьми - умолял тот.
- Ну хоть ногой дрыгни разок. Едят тебя мухи - подтрунивали товарищи.
Но вот послышалась фамилия известного в отряде плясуна, волжанина.
- Цыганочку ему! Цыганочку!
- Толик, по такому случаю покаж на что ты способен!
- А может в письме мне пишут, что мать померла, а я вот буду выкаблучивать.
- А-а-а. Нет! Это будет потом, только сбацай. Иначе не отдадим. Вот выходит парень с лихо заломленной кубанкой, на ремне низко висел револьвер «Наган», через плечо на ремешке полевая сумка, спереди на ремне зацепленные чекой, висели две гранаты «лимонки». Передав друзьям автомат, вышел на круг.
Тут гармонист рванул мехи гармоники, и полилась плавная, темпераментная музыка Цыганочки.
А плясун лихо раскинув руки, защелкав пальцами, а ногами в такт музыке начал выделывать кренделя, а темп музыки все учащался и учащался, что наган с сумкой словно крылья птицы плясали в темп его присядки.
Долго шла раздача писем, кто их получил, торопливо отходили в сторонку и читали их. Для многих это были радостные письма, ведь родные очень давно не получали писем и Бог знает, что уже думали и вдруг письмо и еще откуда, и вот они всю свою радость и вкладывали в эти письма.
Для некоторых были и грустные, то мать или отец умер, но таких единицы. В эту деревню, где мы стояли, отряд уже не вернулся, дождавшись темноты, каждый отряд пошел по своему назначению.
Переходы делались обычно ночью, так как днем возможен был налет немецких самолетов. Они все время летали над районами партизанских зон, и в осень 1943 года начали с самолетов жечь деревни. Летит вот «рама» двухфюзеляжный самолет спускается до нахальной высоты и хладнокровно швыряет бутылки с зажигательной смесью. Не одной избы звери не оставляли в деревне, все сжигали.
Но вот несколько таких рам сбили так и с них сбили спесь спускаться до предельной высоты. Самолеты стали летать высоко хотя эффект уже для них был не тот, но все же продолжали жечь. Все жители деревень партизанских зон ежедневно жили ожиданием, что вот-вот будет налет. Поэтому все из избы было вынесено на улицу, ценное спрятано по погребам или зарыто в землю. Сами люди были начеку, так как они били из пулеметов по мирному населению.