Принципы понимания текста
Нашел в компьютере старенький текст. С каких времен?.. Кажется, на компьютер он был переведен с машинки, значит… значит…
Ладно. Когда-то это было написано - в иной стране и ином времени. ///
Прежде всего уточним, что понимание - процесс творческий, поэтому не может быть придумано никакого годного на все случаи жизни содержательного "метода понимания", кроме одного - развития собственной личности, расширения и углубления сознания". Культура создала много способов развития личности, и можно даже сказать, что с определенной точки зрения вся культура вообще есть совокупность путей, которыми может развиваться личность. Но в такой постановке этот вопрос значительно шире, чем проблема понимания, относительно которой можно указать на некоторые формальные условия, способствующие пониманию. Соблюдение этих условий позволяет избежать самых распространенных ошибок понимания, допускаемых при встрече с незнакомым текстом. Эти условия являются по характеру своему скорее этическими, а не только гносеологическими. Сейчас мы уже знаем, что существует способ познания без понимания, и он распространяется все шире.
Способы понимания исследовались средневековой экзегетикой, которой и выработаны основные правила понимания. Средневековая культура в значительной части своей была ориентирована на Священное Писание. Библия была книгой, раскрывавшей смысл мира, содержавшей в себе весь мир, причем не книга понималась как отражение мира, а мир был произведен Словом, явленным в Книге. Проникая в смысл Книги, человек приникал к вечному источнику истины. Поэтому проблема правильного понимания текста была одной из важнейших для средневековой культуры.
Отцы церкви указали на несколько смыслов, в которых может пониматься текст Библии: буквальный, аллегорический, анагогический... Но это лишь виды интерпретации священного текста. Основные принципы, на которых должно строиться понимание, были для церковных писателей настолько очевидны, что о них не часто упоминали. В Новое время эти принципы звучат едва ли не парадоксами к часто ускользают от внимания даже профессиональных герменевтиков. В Новое время вместо одной Книги человек начал: пытаться понимать множество книг. Отношение к этим книгам было совсем иное, чем у средневекового читателя к Библии, и принципы понимания были основательно забыты.
Когда человек читает некий текст, между ним и текстом всегда существует барьер непонимания. Текст может быть написан на чужом языке, может выражать странные для читателя культурные нормы. Но даже если текст написан на родном языке читателя близким ему по культуре автором, барьер все равно есть. Текст и читатель всегда различны, поэтому возникает проблема понимания. Понимать текст сразу мог бы только читатель, который был бы универсальным и. бесконечным, причем он бы являлся автором всех возможных тестов.
Любой реальный читатель конечен и неуниверсален, он обладает специфической целостностью сознания, создающей барьер между собой и средой, контролирующей определенным образом восприятия, препятствуя хаотичному встраиванию нового в сознание. Этот барьер обусловленный целостностью и конечностью сознания, не снимается даже в том случае, если текст написан тем, кто его читает. Изменяется сам автор, точка зрения автора отличается от читательской точки зрения, даже если автор и читатель - одно лицо. Завершенный текст, являясь самостоятельной целостностью, иначе организует высказанные в нем идеи автора, чем они были организованы в авторском сознании. Поэтому можно не понимать то, что сам написал...
Это не значит, конечно, что текст всегда и навсегда непонятен. Напротив, можно утверждать, что текст может быть понят до конца, так, что не останется в нем ничего неясного и чуждого пониманию. Но такое понимание может возникнуть лишь после работы над текстам, а выше была описана исходная ситуация. Исходно текст всегда непонятен /или может быть непонятен/, и в констатации этого очевидного факта заключается первый принцип понимания.
Для того, чтобы понять какой-либо текст, надо прежде всего понять, что ты его не понимаешь. Это можно назвать презумпцией непонимания: к любому тексту надо подходить как к абсолютно непонятному. В противном случае, пренебрегая работой понимания, читатель полагает, что нечто ясно ему "просто так", исходно. Конечно, может быть, это действительно так, но часто в результате такой установки рождаются предрассудки, затрудняющие дальнейшее понимание. Кроме того, если изначально полагать, что текст понятен, то текст этот не нужен читателю. Читать такой текст - пустая трата времени, ведь предполагается, что все, что в нем сказано, читателю известно /потому что неизвестное всегда исходно хоть чуточку, а непонятно/. Такой текст может быть очень важен для деятельности, не связанной с пониманием, с познанием. Это может быть церемония, выражение симпатии к чему-либо и т.д. Итак, понимание начинается с признан: текста непонятным. Для средневековой экзегетики этот тезис был очевиден: с одной стороны - Священное Писание, в котором содержится вся истина мира, с другой - несовершенный, конечный человек, читающий это писание. Для современного читателя этот тезис приобретает несколько иную окраску - признание реальной инаковости Другого, непохожего на нас человека, и следовательно, непохожего на то, что мы думаем, текста. Средневековый читатель понимал, что только благодаря милости Божией может проникнуть человеческий разум, укрепившись молитвой, в смысл Писания. В Новое время книги пишут люди, совсем такие же, как мы, и возникает иллюзия, что и думать они иначе, чем мы, не могут и поэтому в книгах все будет просто и понятно.
Далее начинается работа понимания. И начинается она со следующего герменевтического принципа: презумпция абсолютной истинности текста. В самом деле, если я, натолкнувшись на непонятное место, сочту, что это просто ошибка автора, то и понимать мне будет нечего. Любая книга окажется лишь искаженным и испорченным выражением моих собственных мыслей, при этом, понятно, читать эти книги незачем, они не представляют интереса, поскольку все, что в них сказано, полнее и лучше понимаю я сам. Здесь важно даже не то, что ситуация такой моей абсолютной гениальности маловероятна. Главное в том, что исчезает сама ситуация, рождающая проблему понимания. Простейшей ситуацией, требующей понимания, является чтение незнакомого текста, и именно эта ситуация оказывается невозможной, пустой бессмыслицей, если не принять постулата об абсолютной истинности текста.
Если текст написан на незнакомом языке, мы не должны полагать, что это ошибка, что кто-то не умеет писать и исказил буквы. В противном случае мы можем вложить в текст любое собственное содержание, но не приблизиться к истине. Поэтому при изучении древнего языка текст сначала копируют со всеми особенностями почерка и т.д., затем пытаются расшифровать. Гипотезы о неправильном написании слов автором принимаются лишь в крайнем случае, когда отвергнуты все другие варианты расшифровки. Точно также обстоит дело в искусствоведении. Достаточно четкое изложение этого принципа высказано в работе Д.С. Лихачева "Слово о полку Игореве" и культура его времени". Анализируя художественную ткань произведения, литературовед обязан основываться на презумпции "художественной оправданности" всех его элементов,, презумпции цельности художественного построения произведения. Это, если хотите, методический принцип, из которого должен исходить и фактически всегда исходит исследователь в своем художественном анализе. Только то, что остается за пределами воссоздаваемой художественной системы, может быть отнесено на долю внехудожественных факторов создания произведения.
На первый взгляд такого рода методический прием анализа может показаться требованием "сознательной предвзятости" в анализе произведения, но если мы вдумаемся, то убедимся, что художественную систему или художественную логику в любом произведении, которое мы признали эстетически ценным, иначе обнаружить и невозможно. Случайности не поддаются стилистическому анализу: на то они и случайности, чтобы не входить в систему и не определяться внутренней логикой произведения. Стремясь обнаружить систему, мы обязаны "верить", что эта система существует. Это - рабочая гипотеза, оправданность или неоправданность которой обнаруживает себя только в конце исследования.
Аналогичное правило может быть декларировано в текстологии. Во всех случаях обнаружения текстологом изменений текста, он должен прежде всего проверить: не поддаются ли замеченные изменения истолкованию как сознательно сделанные с какой-нибудь определенной целью автором, редактором, переписчиком. Только если эта проверка не удалась, открытое изменение текста можно относить на долю случайности и рассматривать это изменение как просмотр, ошибку автора или какого-либо другого лица, отвечающего за текст. Но даже и при обнаружении простой ошибки, описки, опечатки и пр., исследователь все же обязан объяснить текст хотя бы и на другом уровне: на уровне психологии письма, его техники. Он должен объяснить ошибку как происходящую при определенных "технических" условиях или как результат тех или иных особенностей психического склада творца текста. "Итак, стремясь обнаружить логику художественных образов в "Слове о полку Игореве", мы должны предполагать, что оно художественно логично, то есть автор его проводит в своем тексте единую художественную линию, а также придерживается принципа полноты художественного образа.
Конечно, можно стать на ту точку зрения, что "Слово..." - произведение художественно несовершенное, но тогда мы вообще лишаемся права на его художественное прочтение, ибо в несовершенною произведении: может существовать любая несогласованность - грамматическая, логическая, любая неточность значения и любой художественный промах. Каждый предлагающий новое толкование текста исходит - сознательно или бессознательно - из презумпции его художественной логичности."
Интересно, что это правило мы можем отнести не только к тексту "искусственному", то есть созданному человеком, но и "естественному" /к любому природному объекту/. Считая какие-то части реальности неважными, несущественными, то есть "не вполне всерьез существующими", мы отказываемся от возможности объяснить явление природы. Полагая, что нечто в изменчивости животных, форме материков, ритмах погоды "случайно", мы заранее отказываемся от познания всех аспектов природы - иначе почему мы полагаем вот это - важным, а это - случайным? Всевозможные ограничения "научно" познаваемой действительности явлениями повторяющимися, или количественными, или наблюдаемыми сейчас и т.д. - логически невозможны, "язык природы" мы должны воспринимать полностью, не подразумевая его несовершенства и ошибочности, если мы хотим понять хоть что-нибудь, сказанное на этом языке. К сожалению, в современном естествознании все более привычными становятся высказывания, что "если бы я создавал глаз человека, я сделал бы его лучше", "разделение живых организмов на роды, отряды, классы и т.д. - субъективно и производится лишь для удобства представления" и проч. До тех пор, пока не доказана случайность какого-либо явления, ошибочность какого-либо текста, мы не можем полагать этот текст, это явление неистинным, это - "презумпция невиновности" знания, принцип, обратный принципу Оккама /как его понимают в обыденном сознании/. Мы должны не экономить мышление, не полагать, что явления природы и духа организованы наипростейшим и наиболее экономным образом, а следовать за тем, что сказано в тексте - и верить этому.
Средневековые комментарии к Священному Писанию имели апологетический характер. В отношении к священному тексту была очевидна необходимость восхваления его совершенств, доверие к каждой букве его. В последующие времена это стало вовсе не очевидным: книга не священна, автор может ошибаться. Однако Библия - это прообраз всех книг, Книга книг, и остальные книги /тексты/ являются ее малыми подобиями. Поэтому и отношение к ним должно строиться по образу и подобию отношения к Библии. Апологетика, восхваление текста, почитаемого за истинный, комментирование его, чтобы сделать его достоинства явными для несовершенных читателей - необходимая часть работы понимания.
Если я взялся понимать некий текст, я тем самым утверждаю, что он мне интересен,- какой смысл: понимать неинтересный текст? Раз он мне интересен, в нем содержится нечто, чего я не знаю, но хочу узнать и понять. Поэтому я должен отнестись к тексту как к истине, - это изначальная гипотеза при встрече с ним. Сейчас много говорят о наплыве информации, с которой человек не успевает справиться, не успевает понять. Но какой смысл читать множество различных вещей, не успевая понять ни одной? Обоняние множества великолепных блюд не уменьшит голода, а насытиться можно и простым хлебом. Поэтому и теперь, когда культура порождает множество текстов, читать их надо, исходя из предположения, что все они вполне истинны, не содержат ошибок.
Когда я с должным благоговением читаю текст, я беру этот текст как пример для подражания. Я вживаюсь в него, живу в согласии е этим текстом. Конечно, при этом многое не получается, многие требования, исходящие из верности тексту, исполнить не удается, возникают расхождения с действительностью. Чтобы выйти из этой ситуации, мне надо поправлять мое понимание текста, уточнять для себя, в чем и как должно выражаться подражание. Здесь выступает еще один принцип понимания - принцип всеобщего сомнения. Сомнение это касается каждой буквы текста, каждого его положения, ни одно из них, да же самое очевидное, не должно быть избавлено от сомнения. Но это сомнение касается не доверия к самому тексту, иначе оно входило бы в. противоречие с предыдущим принципом. Это - сомнение в себе, в правильности своего понимания текста. Возникает все расширяющаяся экзегеза, комментарий к тексту. Различные места текста сопоставляются, чтобы укрепиться в понимании или, напротив, выявить противоречия. Комментарии наслаиваются на комментарии, понимание множество раз возвращается к одному и тому же, но уже на новой основе, обогащенное опытом предыдущего понимания и комментирования. Область понятого растет, подражание становится все более точным.
Такое сомнение вовсе не было несвойственно средневековью, которое вовсе не являлось временем бездумных фанатиков /такой характеристики, кажется, скорее заслуживает наше время/. Сочинения схоластов иной раз поражают смелостью мысли, ставят под сомнение само очевидное. В Новое время сомнение слишком часто /и очень удобно/ относится читателем не к себе самому, а к тексту, что этот текст обесценивает и делает ненужной саму работу с ним. И это не случайно. Задачей Нового времени является "выход в Космос", в широкий мир, самостоятельное действие в этом мире. Средневековый человек не в такой степени исходил из своей личности, из своего Я, как исходит, по крайней мере, может и должен исходить, человек нового времени. Для человека прошлых эпох более характерна ситуация: "Мне в голову пришла мысль...", а для нашего современника: "Я думаю." Средневековый человек имел дело с Книгой, с Откровением, а современный человек работает с множеством книжечек, которые он сам, конечном счете, пишет. Этот образ - не унижение Нового времени и нового человека. Скорее напротив: человек средних веков пребывал в таком состоянии, которое можно сравнить с детством, о нем заботились, он еще очень немногое делал сам - и был чист, аккуратен и сыт, как ухоженный ребенок. Современный человек самостоятелен. И эта самостоятельность воспринимается как свобода, и как покинутое одиночество, заброшенность. Но эти неприятные ощущения - свидетельство зрелости: этот человек уже может действовать в мире сам, при этом, конечно, во множестве совершает ошибки, падает и расшибается - но как еще выучиться ходить самостоятельно? Без этих ошибок не было бы собственного опыта и своего понимания мира - было бы просто некому понимать, умное подражание понятому заменилось бы послушным повторением затверженного.
В результате последовательной работы с текстом исходя из принципов непонимания, доверия и сомнения, человек приходит к пониманию текста. Доверяя и сомневаясь, снова и снова проверяя себя, он наконец может сказать: "Я кое-что понял в этом тексте". Но как же быть если в реальном тексте нашлись ошибки? Ведь это противоречит принципу доверия по отношению к тексту как к полной и окончательной истине? На деле относительно этих ошибок гипотеза о истинности текста оказалась неверной, наша гипотеза оказалась ложной, но мы приобрели истину - понимание, что здесь - ложь.
Эти принципы приложимы ко всему, что мы хотим понять в жизни, не только к тексту. Литература л живопись, наука и религия, любой собеседник, встреченный человеком - чтобы быть понятым, должен сначала быть признан Другим, непонятным и нуждающимся в разгадке, затем должен быть облечен доверием и любовью, идеи, которые он высказывает, должны ожить в нашей душе, воплотиться в действии и пройдя испытание сомнением, стать в нас истиной, осуществиться. До конца мы можем понять только то, что сделали сами, и путь к пониманию чужого, внешнего - подражание, попытка сделать это самому и изнутри понять это явление. Так чужие мысли, став собственными, становятся понятными. Человек познает мир, становясь со-творцом всего существующего.
_________________________
мельком проглядев: тексты стареют, прямо на глазах ведь стареют.
Ладно. Когда-то это было написано - в иной стране и ином времени. ///
Прежде всего уточним, что понимание - процесс творческий, поэтому не может быть придумано никакого годного на все случаи жизни содержательного "метода понимания", кроме одного - развития собственной личности, расширения и углубления сознания". Культура создала много способов развития личности, и можно даже сказать, что с определенной точки зрения вся культура вообще есть совокупность путей, которыми может развиваться личность. Но в такой постановке этот вопрос значительно шире, чем проблема понимания, относительно которой можно указать на некоторые формальные условия, способствующие пониманию. Соблюдение этих условий позволяет избежать самых распространенных ошибок понимания, допускаемых при встрече с незнакомым текстом. Эти условия являются по характеру своему скорее этическими, а не только гносеологическими. Сейчас мы уже знаем, что существует способ познания без понимания, и он распространяется все шире.
Способы понимания исследовались средневековой экзегетикой, которой и выработаны основные правила понимания. Средневековая культура в значительной части своей была ориентирована на Священное Писание. Библия была книгой, раскрывавшей смысл мира, содержавшей в себе весь мир, причем не книга понималась как отражение мира, а мир был произведен Словом, явленным в Книге. Проникая в смысл Книги, человек приникал к вечному источнику истины. Поэтому проблема правильного понимания текста была одной из важнейших для средневековой культуры.
Отцы церкви указали на несколько смыслов, в которых может пониматься текст Библии: буквальный, аллегорический, анагогический... Но это лишь виды интерпретации священного текста. Основные принципы, на которых должно строиться понимание, были для церковных писателей настолько очевидны, что о них не часто упоминали. В Новое время эти принципы звучат едва ли не парадоксами к часто ускользают от внимания даже профессиональных герменевтиков. В Новое время вместо одной Книги человек начал: пытаться понимать множество книг. Отношение к этим книгам было совсем иное, чем у средневекового читателя к Библии, и принципы понимания были основательно забыты.
Когда человек читает некий текст, между ним и текстом всегда существует барьер непонимания. Текст может быть написан на чужом языке, может выражать странные для читателя культурные нормы. Но даже если текст написан на родном языке читателя близким ему по культуре автором, барьер все равно есть. Текст и читатель всегда различны, поэтому возникает проблема понимания. Понимать текст сразу мог бы только читатель, который был бы универсальным и. бесконечным, причем он бы являлся автором всех возможных тестов.
Любой реальный читатель конечен и неуниверсален, он обладает специфической целостностью сознания, создающей барьер между собой и средой, контролирующей определенным образом восприятия, препятствуя хаотичному встраиванию нового в сознание. Этот барьер обусловленный целостностью и конечностью сознания, не снимается даже в том случае, если текст написан тем, кто его читает. Изменяется сам автор, точка зрения автора отличается от читательской точки зрения, даже если автор и читатель - одно лицо. Завершенный текст, являясь самостоятельной целостностью, иначе организует высказанные в нем идеи автора, чем они были организованы в авторском сознании. Поэтому можно не понимать то, что сам написал...
Это не значит, конечно, что текст всегда и навсегда непонятен. Напротив, можно утверждать, что текст может быть понят до конца, так, что не останется в нем ничего неясного и чуждого пониманию. Но такое понимание может возникнуть лишь после работы над текстам, а выше была описана исходная ситуация. Исходно текст всегда непонятен /или может быть непонятен/, и в констатации этого очевидного факта заключается первый принцип понимания.
Для того, чтобы понять какой-либо текст, надо прежде всего понять, что ты его не понимаешь. Это можно назвать презумпцией непонимания: к любому тексту надо подходить как к абсолютно непонятному. В противном случае, пренебрегая работой понимания, читатель полагает, что нечто ясно ему "просто так", исходно. Конечно, может быть, это действительно так, но часто в результате такой установки рождаются предрассудки, затрудняющие дальнейшее понимание. Кроме того, если изначально полагать, что текст понятен, то текст этот не нужен читателю. Читать такой текст - пустая трата времени, ведь предполагается, что все, что в нем сказано, читателю известно /потому что неизвестное всегда исходно хоть чуточку, а непонятно/. Такой текст может быть очень важен для деятельности, не связанной с пониманием, с познанием. Это может быть церемония, выражение симпатии к чему-либо и т.д. Итак, понимание начинается с признан: текста непонятным. Для средневековой экзегетики этот тезис был очевиден: с одной стороны - Священное Писание, в котором содержится вся истина мира, с другой - несовершенный, конечный человек, читающий это писание. Для современного читателя этот тезис приобретает несколько иную окраску - признание реальной инаковости Другого, непохожего на нас человека, и следовательно, непохожего на то, что мы думаем, текста. Средневековый читатель понимал, что только благодаря милости Божией может проникнуть человеческий разум, укрепившись молитвой, в смысл Писания. В Новое время книги пишут люди, совсем такие же, как мы, и возникает иллюзия, что и думать они иначе, чем мы, не могут и поэтому в книгах все будет просто и понятно.
Далее начинается работа понимания. И начинается она со следующего герменевтического принципа: презумпция абсолютной истинности текста. В самом деле, если я, натолкнувшись на непонятное место, сочту, что это просто ошибка автора, то и понимать мне будет нечего. Любая книга окажется лишь искаженным и испорченным выражением моих собственных мыслей, при этом, понятно, читать эти книги незачем, они не представляют интереса, поскольку все, что в них сказано, полнее и лучше понимаю я сам. Здесь важно даже не то, что ситуация такой моей абсолютной гениальности маловероятна. Главное в том, что исчезает сама ситуация, рождающая проблему понимания. Простейшей ситуацией, требующей понимания, является чтение незнакомого текста, и именно эта ситуация оказывается невозможной, пустой бессмыслицей, если не принять постулата об абсолютной истинности текста.
Если текст написан на незнакомом языке, мы не должны полагать, что это ошибка, что кто-то не умеет писать и исказил буквы. В противном случае мы можем вложить в текст любое собственное содержание, но не приблизиться к истине. Поэтому при изучении древнего языка текст сначала копируют со всеми особенностями почерка и т.д., затем пытаются расшифровать. Гипотезы о неправильном написании слов автором принимаются лишь в крайнем случае, когда отвергнуты все другие варианты расшифровки. Точно также обстоит дело в искусствоведении. Достаточно четкое изложение этого принципа высказано в работе Д.С. Лихачева "Слово о полку Игореве" и культура его времени". Анализируя художественную ткань произведения, литературовед обязан основываться на презумпции "художественной оправданности" всех его элементов,, презумпции цельности художественного построения произведения. Это, если хотите, методический принцип, из которого должен исходить и фактически всегда исходит исследователь в своем художественном анализе. Только то, что остается за пределами воссоздаваемой художественной системы, может быть отнесено на долю внехудожественных факторов создания произведения.
На первый взгляд такого рода методический прием анализа может показаться требованием "сознательной предвзятости" в анализе произведения, но если мы вдумаемся, то убедимся, что художественную систему или художественную логику в любом произведении, которое мы признали эстетически ценным, иначе обнаружить и невозможно. Случайности не поддаются стилистическому анализу: на то они и случайности, чтобы не входить в систему и не определяться внутренней логикой произведения. Стремясь обнаружить систему, мы обязаны "верить", что эта система существует. Это - рабочая гипотеза, оправданность или неоправданность которой обнаруживает себя только в конце исследования.
Аналогичное правило может быть декларировано в текстологии. Во всех случаях обнаружения текстологом изменений текста, он должен прежде всего проверить: не поддаются ли замеченные изменения истолкованию как сознательно сделанные с какой-нибудь определенной целью автором, редактором, переписчиком. Только если эта проверка не удалась, открытое изменение текста можно относить на долю случайности и рассматривать это изменение как просмотр, ошибку автора или какого-либо другого лица, отвечающего за текст. Но даже и при обнаружении простой ошибки, описки, опечатки и пр., исследователь все же обязан объяснить текст хотя бы и на другом уровне: на уровне психологии письма, его техники. Он должен объяснить ошибку как происходящую при определенных "технических" условиях или как результат тех или иных особенностей психического склада творца текста. "Итак, стремясь обнаружить логику художественных образов в "Слове о полку Игореве", мы должны предполагать, что оно художественно логично, то есть автор его проводит в своем тексте единую художественную линию, а также придерживается принципа полноты художественного образа.
Конечно, можно стать на ту точку зрения, что "Слово..." - произведение художественно несовершенное, но тогда мы вообще лишаемся права на его художественное прочтение, ибо в несовершенною произведении: может существовать любая несогласованность - грамматическая, логическая, любая неточность значения и любой художественный промах. Каждый предлагающий новое толкование текста исходит - сознательно или бессознательно - из презумпции его художественной логичности."
Интересно, что это правило мы можем отнести не только к тексту "искусственному", то есть созданному человеком, но и "естественному" /к любому природному объекту/. Считая какие-то части реальности неважными, несущественными, то есть "не вполне всерьез существующими", мы отказываемся от возможности объяснить явление природы. Полагая, что нечто в изменчивости животных, форме материков, ритмах погоды "случайно", мы заранее отказываемся от познания всех аспектов природы - иначе почему мы полагаем вот это - важным, а это - случайным? Всевозможные ограничения "научно" познаваемой действительности явлениями повторяющимися, или количественными, или наблюдаемыми сейчас и т.д. - логически невозможны, "язык природы" мы должны воспринимать полностью, не подразумевая его несовершенства и ошибочности, если мы хотим понять хоть что-нибудь, сказанное на этом языке. К сожалению, в современном естествознании все более привычными становятся высказывания, что "если бы я создавал глаз человека, я сделал бы его лучше", "разделение живых организмов на роды, отряды, классы и т.д. - субъективно и производится лишь для удобства представления" и проч. До тех пор, пока не доказана случайность какого-либо явления, ошибочность какого-либо текста, мы не можем полагать этот текст, это явление неистинным, это - "презумпция невиновности" знания, принцип, обратный принципу Оккама /как его понимают в обыденном сознании/. Мы должны не экономить мышление, не полагать, что явления природы и духа организованы наипростейшим и наиболее экономным образом, а следовать за тем, что сказано в тексте - и верить этому.
Средневековые комментарии к Священному Писанию имели апологетический характер. В отношении к священному тексту была очевидна необходимость восхваления его совершенств, доверие к каждой букве его. В последующие времена это стало вовсе не очевидным: книга не священна, автор может ошибаться. Однако Библия - это прообраз всех книг, Книга книг, и остальные книги /тексты/ являются ее малыми подобиями. Поэтому и отношение к ним должно строиться по образу и подобию отношения к Библии. Апологетика, восхваление текста, почитаемого за истинный, комментирование его, чтобы сделать его достоинства явными для несовершенных читателей - необходимая часть работы понимания.
Если я взялся понимать некий текст, я тем самым утверждаю, что он мне интересен,- какой смысл: понимать неинтересный текст? Раз он мне интересен, в нем содержится нечто, чего я не знаю, но хочу узнать и понять. Поэтому я должен отнестись к тексту как к истине, - это изначальная гипотеза при встрече с ним. Сейчас много говорят о наплыве информации, с которой человек не успевает справиться, не успевает понять. Но какой смысл читать множество различных вещей, не успевая понять ни одной? Обоняние множества великолепных блюд не уменьшит голода, а насытиться можно и простым хлебом. Поэтому и теперь, когда культура порождает множество текстов, читать их надо, исходя из предположения, что все они вполне истинны, не содержат ошибок.
Когда я с должным благоговением читаю текст, я беру этот текст как пример для подражания. Я вживаюсь в него, живу в согласии е этим текстом. Конечно, при этом многое не получается, многие требования, исходящие из верности тексту, исполнить не удается, возникают расхождения с действительностью. Чтобы выйти из этой ситуации, мне надо поправлять мое понимание текста, уточнять для себя, в чем и как должно выражаться подражание. Здесь выступает еще один принцип понимания - принцип всеобщего сомнения. Сомнение это касается каждой буквы текста, каждого его положения, ни одно из них, да же самое очевидное, не должно быть избавлено от сомнения. Но это сомнение касается не доверия к самому тексту, иначе оно входило бы в. противоречие с предыдущим принципом. Это - сомнение в себе, в правильности своего понимания текста. Возникает все расширяющаяся экзегеза, комментарий к тексту. Различные места текста сопоставляются, чтобы укрепиться в понимании или, напротив, выявить противоречия. Комментарии наслаиваются на комментарии, понимание множество раз возвращается к одному и тому же, но уже на новой основе, обогащенное опытом предыдущего понимания и комментирования. Область понятого растет, подражание становится все более точным.
Такое сомнение вовсе не было несвойственно средневековью, которое вовсе не являлось временем бездумных фанатиков /такой характеристики, кажется, скорее заслуживает наше время/. Сочинения схоластов иной раз поражают смелостью мысли, ставят под сомнение само очевидное. В Новое время сомнение слишком часто /и очень удобно/ относится читателем не к себе самому, а к тексту, что этот текст обесценивает и делает ненужной саму работу с ним. И это не случайно. Задачей Нового времени является "выход в Космос", в широкий мир, самостоятельное действие в этом мире. Средневековый человек не в такой степени исходил из своей личности, из своего Я, как исходит, по крайней мере, может и должен исходить, человек нового времени. Для человека прошлых эпох более характерна ситуация: "Мне в голову пришла мысль...", а для нашего современника: "Я думаю." Средневековый человек имел дело с Книгой, с Откровением, а современный человек работает с множеством книжечек, которые он сам, конечном счете, пишет. Этот образ - не унижение Нового времени и нового человека. Скорее напротив: человек средних веков пребывал в таком состоянии, которое можно сравнить с детством, о нем заботились, он еще очень немногое делал сам - и был чист, аккуратен и сыт, как ухоженный ребенок. Современный человек самостоятелен. И эта самостоятельность воспринимается как свобода, и как покинутое одиночество, заброшенность. Но эти неприятные ощущения - свидетельство зрелости: этот человек уже может действовать в мире сам, при этом, конечно, во множестве совершает ошибки, падает и расшибается - но как еще выучиться ходить самостоятельно? Без этих ошибок не было бы собственного опыта и своего понимания мира - было бы просто некому понимать, умное подражание понятому заменилось бы послушным повторением затверженного.
В результате последовательной работы с текстом исходя из принципов непонимания, доверия и сомнения, человек приходит к пониманию текста. Доверяя и сомневаясь, снова и снова проверяя себя, он наконец может сказать: "Я кое-что понял в этом тексте". Но как же быть если в реальном тексте нашлись ошибки? Ведь это противоречит принципу доверия по отношению к тексту как к полной и окончательной истине? На деле относительно этих ошибок гипотеза о истинности текста оказалась неверной, наша гипотеза оказалась ложной, но мы приобрели истину - понимание, что здесь - ложь.
Эти принципы приложимы ко всему, что мы хотим понять в жизни, не только к тексту. Литература л живопись, наука и религия, любой собеседник, встреченный человеком - чтобы быть понятым, должен сначала быть признан Другим, непонятным и нуждающимся в разгадке, затем должен быть облечен доверием и любовью, идеи, которые он высказывает, должны ожить в нашей душе, воплотиться в действии и пройдя испытание сомнением, стать в нас истиной, осуществиться. До конца мы можем понять только то, что сделали сами, и путь к пониманию чужого, внешнего - подражание, попытка сделать это самому и изнутри понять это явление. Так чужие мысли, став собственными, становятся понятными. Человек познает мир, становясь со-творцом всего существующего.
_________________________
мельком проглядев: тексты стареют, прямо на глазах ведь стареют.