прямая речь из Китая 80-х: молодёжь, «ожидающая работу»
Сегодня будет ещё две истории прямиком из китайских 80-х.
Истории разные, но их объединяет одно. В фокусе внимания - городская молодёжь.
Наши прежние герои, крестьяне-десятитысячники и сезонные рабочие из селян, дружно повторяли - реформы улучшили их жизнь. Горожане тоже повторяют эту мантру, но тут не всё так однозначно.
Молодёжь 80-х, оказавшись на сломе эпох, разочарована больше других. Далеко не все смогли воспользоваться возможностями, которые принесла либерализация экономики, а прежние социальные гарантии ушли в прошлое.
И если предыдущее поколение, ощущая себя «потерянным», могло во всём обвинять Председателя Мао и его социальные эксперименты, то молодёжи 80-х обвинять особо некого. (Разве что родителей, пусть это и не по-конфуциански). Все 80-е чувства обманутых ожиданий, отчуждённости, ограниченности возможностей лишь нарастали. Весной 1989-го «нарыв вскрылся»...
Впрочем, это другая история, и о ней мы поговорим отдельно.
А сейчас мысли и чувства китайской молодёжи за пять лет до Тяньаньмэня:
История первая.
Парень по фамилии Лю, 20 лет, живёт в Нанкине. Беседа происходит в кафе «Победа», где собираются мажоры, фарцовщики и прочая весёлая публика. 1984 год.
Богодулы
- Моя фамилия Лю, родился в 1964-м, в этом году исполняется 20 лет. С сентября 1982-го «жду работы» 待业, скоро уже два года будет. Уличный комитет (прим. 1) направлял меня на временную работу: кипятить титан. Я через два месяца смотался - неинтересно и платят мало, полсотни в месяц.
Я попросил друзей что-нибудь подыскать, но ничего не вышло. У меня ни положения, ни денег. Отец - ганьбу низшего звена. Даже до начальника отдела не дослужился. Кому я нужен? Угораздило же меня родиться в такой занюханной семейке! Пусть отец хотя бы рабочим был - вышел бы на пенсию, а я, как водится, его место занял (прим. 2).
Поэтому только на себя приходится рассчитывать! Много ли у нас таких найдётся? У нас же всё через связи 关系! Даже те, у кого родня на Тайване, сейчас привилегированными стали. А я мелкая сошка. Моё положение даже хуже, чем у девиц, которые здесь сейчас танцуют. Такая выскочит за какого-нибудь привилегированного и всё, жизнь удалась. А у меня такой возможности нет.
А я работать хочу! Только нигде я не нужен. Всем этим чёртовым конторам подавай студентов, а кому нужен такой, как я? У меня даже аттестата за высшую среднюю школу 高中 нет. Я из семи экзаменов шесть завалил, только физкультуру сдал... Так что болтаюсь без дела, негде разрядиться, поэтому и пришёл сюда. Потанцевать, выпить, потрепаться со знакомыми и незнакомцами. Привык уже. Не могу жить по-другому, даже если приходится деньги одалживать.
Отец даёт мне в месяц десятку - этого даже на сигареты не хватает. Где, по-вашему, я беру деньги? Не бойтесь, я не краду и не убиваю. Просто кое-что смыслю в торговле. Нет, не контрабанда. Обыкновенная перепродажа. К примеру, отечественные джинсы продаю как импортные. В Гуанчжоу ими торгуют по 4 юаня за пару; приятели привезут несколько дюжин, а здесь я толкну их по десятке. Спекуляция? Ну да. Я об этих вещах особенно не болтаю, даже отец не знает. Он же партийный, как вол вкалывает для народа. Я бы тоже волом стал, да где моя телега? Где земля? Нет, я не вол, я дикий буйвол.
Ничего мне не светит. Одна надежда, что государство когда-нибудь разбогатеет, тогда и моя жизнь лучше станет. Мне нечем гордиться, кроме того, что я китаец, имею гражданские права, могу участвовать в выборах.
Не выношу, когда мы, китайцы, расстилаемся перед иностранцами! Вы только взгляните на все эти магазины «Дружба», ресторан «Цзиньлин»! (прим. 3) Если бы я был начальником, перво-наперво позакрывал бы все эти «Дружбы». Только мне не светит быть начальником - разнорабочим, и то не пристроюсь.
А в детстве были фантазии, да. Всё мечтал танкистом стать. Во дурак был! Теперь, правда, я тоже не прочь повоевать, поучаствовать в какой-нибудь мировой войне. Как говорится, «отдать жизнь за родимый дом, за отчизну». Вот все мечтают о мире, а я о войне. Потому что мне всё осточертело, сыт по горло. От моей смерти государству будет только польза. Если погибну за родину, считай, хоть что-то полезное сделал...
Мои комментарии:
Прим. 1 - Уличный комитет (он же «Квартальная канцелярия») 街道办事处, низовой уровень административной системы в городах. Подчиняется районной администрации и в свою очередь управляет «кварталом» - территорией, примерно равной по своему населению и объему экономики посёлку или волости в сельской местности.
Прим. 2 - Ганьбу 干部, т.н. «кадровые работники», «номенклатура», т.е. управленцы (как правило, члены партии), работающие в различных ведомствах партийно-государственного аппарата. В беседе Лю сетует, что его отец оказался ганьбу, а не рабочим завода. Действительно, до 1990-х годов в Китае практиковалась система закрепления рабочего места на государственных предприятиях за семьёй, и место в организационно-штатном расписании предприятия после ухода сотрудника занимал его родственник (как правило, сын). Госслужащие такой привилегии не имели.
Прим. 3 - Лю называет т.н. «инвалютные заведения», обслуживание в которых велось за «вайхуй» 外汇 (полностью 外汇兑换卷) - инвалютные чеки, которыми обязаны были пользоваться в Китае иностранцы (телеграм-канал «Китай. 80-е» писал об этом в одном из ранних постов). Действовали в 1980-1995 гг. Вайхуй активно менялись на «чёрным рынке», поэтому многие китайцы также становились обладателями вайхуй, но не везде могли ими воспользоваться. В той же беседе Лю упоминает, что для китайцев были закрыты заведения для иностранцев, а также для «зарубежных соотечественников» (хуацяо). В то же время хуацяо также не разрешалось посещать заведения для иностранцев. Очевидно, подобная практика была распространённой, но не абсолютной. Существуют дневники, в которых иностранцы, учившиеся в Шанхае в те же годы, пишут, как знакомились в ресторанах для иностранцев с местными жителями.
Постскриптум:
Интервью опубликовано под названием 我，瓶中的苍蝇 ("«Муха в бутылке», вот что я такое") в сборнике Чжан Синьсинь, Сан Е. Пекинцы. 100 интервью с китайцами. (Шанхай, 1986).
История Лю по-своему занимательна и показательна. Хорошо известный мне типаж. Не только по российским реалиям, но и по китайским.
Он появился как раз в 80-х, когда исчезла 100%-ная трудовая занятость, зато появились ниши для теневой экономики. Такие ребята пополняли ряды китайских гопников (кстати, местная гоп-культура, воспетая фильмом 老炮儿, до сих пор никем толком не изучена), мелкой, а затем и вполне крупной организованной преступности (отсылка к последнему фильму Цзя Чжанке 江湖儿女). Националистически-шовинистические настроения, характерные для этой публики («мне нечем гордиться, кроме того, что я китаец») тоже хорошо известны. Сейчас они стали мэйнстримом. И факт того, что китайскими бытоописателями они отфиксированы еще в 1984-м кажется мне весьма примечательным.
..
История вторая.
Сяо Хуйтин, 23 года, живёт в Пекине. Беседа происходит на площади Тяньаньмэнь, собеседники сидят прямо на каменных плитах. 1984 год
Сиань. Ближе к 90-м.
- Советская литература ближе к нашей жизни, чем американская. В произведениях о советской литературе можно найти для себя много поучительного. Есть такой роман о горожанах нового поколения «Чего же ты хочешь?» (прим. 1). Я прочла и подумала: а чего хочу я? А потом стала задумываться не о том, «чего хочу», а о том, «чего я стою?»
И правда, чего? В глазах окружающих - ничего. У меня нет приличной профессии, я не числюсь ни по какому «даньвэй» (прим. 2). Все, что у меня есть - это прописка в Пекине 户口, подтверждающая моё гражданство (прим. 3).
Отец у меня рабочий, мама - домохозяйка. Они в две глотки на меня орали: «Психованная! Бесстыжая! Своей погибели ищешь!» А я про себя думала: «Вы-то сами больно хороши!» Братья ваши университеты кончили, а вы словно нарочно даже в начальной не доучились.
Вот, хоть убей, не пойму, как в семье богатого торговца и фабриканта могли появиться такие бездари. Мой дед имел магазин кожаных изделий, он уже умер. Бабка владела фабрикой по производству чернил и туши, тоже умерла. В «культурную революцию» всё их имущество конфисковали, они и померли - со страху. Никто их не трогал, сами умерли.
Мне с таким происхождением, как ни учись, податься было некуда. После окончания средней школы в институт я не поступила, и в 1979-м пошла в армию. Только не в Народно-Освободительную, а в «армию ожидающих работы». Всё мне надоело, дома я со всеми разругалась.
Как-то во время ссоры я своих родителей уела: «Не пойму никак, в том году и есть-то было нечего, как это у вас хватило сил меня сделать?!» Я ведь в 1961-м родилась, в годы «великого бедствия» (прим. 4).
Весной 1981-го уличный комитет направил меня разнорабочей на автокомбинат. Зарплата больше десятки в месяц. Вскоре я познакомилась с одним парнем. Он работал на нефтепромыслах, мы сразу полюбили друг друга, прямо удивительно, до чего быстро и глубоко.
Вспоминая об этом, я понимаю, что причина была весьма забавная - находясь на расстоянии, мы в своём воображении создавали и обожествляли образы друг друга, наделяли их теми чертами, которые нравились нам самим. В свой отпуск я украдкой дважды ездила к нему на нефтепромыслы. Ночевала там в женском общежитии, а днем смотрела, как он работает.
Потом из-за какой-то ерунды дома разразился скандал, и я уехала к нему на две недели. Он, конечно, здорово обрадовался, хорошо меня принял. Только чем внимательнее я к нему присматривалась, тем больше энтузиазм мой убавлялся.
Но я всё же решила выйти за него. Я даже готова была потерять пекинскую прописку, согласна была перевестись на нефтепромыслы. Но парень рассчитывал, что я останусь в Пекине, обеспечив «тылы» и найду ему работу в столице. Только всё это нереально! Дети государственных руководителей и то работают черт-те где, получают всего по нескольку десятков юаней в месяц.
Ну, в общем, если не ему в Пекине, тогда он надеялся хотя бы - даже предложил это, - чтобы я поменялась с одной работницей с нефтепромыслов. Её муж был в Пекине, и она готова была заплатить 2000 юаней за то, чтобы поменяться пропиской и получить работу в столице (прим. 5).
Но это противоречило моим жизненным принципам. Я всегда старалась быть хозяйкой своей судьбы, а в то время я особенно остро жаждала независимости. А поэтому и эти 2000 юаней, и предполагаемый с их помощью обмен сразу потеряли для меня привлекательность.
Я вернулась в Пекин. В дороге не плакала, ехала спокойно. На вокзале зашла на почту и заполнила бланк телеграммы: «Разбилась мечта двух семей о Пекине».
Каких двух семей? Я подумал и о той женщине, которая хотела со мной поменяться. Телеграмма была сумбурная, но я знала, что он поймёт. В тот момент, когда я вынимала деньги, чтобы расплатиться, часы на вокзале пробили шесть. Я вдруг разрыдалась, зажала деньги в кулаке и стою…
...Когда я вернулась домой, родители заплакали от счастья. Они места себе не находили. Боялись, что я умерла или любовь завела…
В автокомбинате меня попросили написать объяснительную, изложить всё начистоту - когда, где, с кем. Я сразу почуяла, чего они добиваются! Мне стало противно, я распсиховалась: «Как же! Прямо сейчас штаны спущу, чтобы вы проверили мою девственность». В общем, я «наотрез отказалась раскаяться, дурно проявила себя, продолжала упорствовать в ошибках, наплевала на коллектив».
Так что я потеряла работу. Но после этого я стала ещё активнее, ещё энергичней взяла судьбу в свои руки, стала ещё самоувереннее. За несколько месяцев я не прочла ни одной книги, ни разу не сходила ни в театр, ни на концерт. Я вгрызлась в машинопись. Мечтала сама зарабатывать на жизнь.
Мне удалось поступить в машинописную контору, организованную молодыми людьми, «ожидающими работу». Мы печатаем торговую документацию на английском для расположенных в Пекине представительств зарубежных отелей. Теперь я зарабатываю в месяц по три-четыре сотни, и с точки зрения рядовых служащих это просто астрономическая сумма.
В среде бывших одноклассников я стала героиней. Есть, конечно, и такие, кто презирает меня, шепчутся за спиной: «Не смотрите, что нынче у неё всё хорошо, завтра ещё живот подтянет, или забыли, как пришлось в 1961-м тем, кто был не на государственной службе?»
Они намекали на «годы бедствий» и болезни, связанные с голодом: дизентерию, холеру, воспаление кишечника. Кошмар!
Сейчас полсотни в месяц я отдаю младшему брату. Уж он-то поступит в институт и сможет рассчитывать на то, что старшая сестра вроде как будет давать ему «стипендию». Остальные деньги все проматываю. Покупаю себе наряды, люблю вкусно поесть, люблю пиво, фруктовую воду. Хожу на концерты, покупаю книги. Родителям и сестре не даю ни гроша. Каждый пусть своё зарабатывает и своё тратит, все равны.
А сейчас сватается ко мне один японец. Только я за него не пойду. Я здесь 400 юаней зарабатываю, а сколько там заработает простая машинистка? Он говорит, что сможет меня обеспечить, но это уж совсем ни к чему. Я ведь только-только стала самостоятельной, мне совсем не нужно, чтобы меня содержали. Да и не выйду я за иностранца. Ни за что не выйду. Вы не смотрите, что я на них работаю. У меня свои принципы. Их толком невозможно разъяснить, да мне и не хочется, вы уж извините.
Мои комментарии:
Прим. 1 - Роман «Чего же ты хочешь?» написал Всеволод Кочетов в 1969 году. Рецензия на роман начинается со слов: «Это поистине легендарное произведение по трем причинам: оно оказало большое влияние на современников; слухи об этой книге более известны, чем ее содержание; его почти никто не читал». В Китае он позиционировался как «роман о разложении советского общества западной псевдокультурой и пропаганде, написанный под влиянием культурной революции».
Прим. 2 - Даньвэй 单位 - ключевое понятие в системе самоидентификации рядового китайца в докапиталистическую эпоху. Обозначает предприятие или организацию, к которой был приписан человек. «Рекомендация от даньвэй» 单位介绍 в быту фактически заменяла паспорт. Вопрос, «какую даньвэй Вы представляете» задавался в первую очередь - от ответа на него зависело, как к человеку относиться.
Прим. 3 - Хукоу - условно является аналогом нашего понятия «прописка». Запись в «домовой книге» 户口簿 до появления удостоверения личности 身份证 была главным документом, фиксировавшим существование гражданина. В соответствии с этой записью человек был приписан к определённому месту жительства, сменить которое без разрешения властей не имел права. А если кто-то и переезжал, то на новом месте он не имел доступа к какой-либо социальной инфраструктуре. Даже после целого ряда кампаний по либерализации системы «хукоу» данная проблема является для Китая актуальной.
Прим. 4 - «Годы великого бедствия» 大饥荒 （или 三年困难时期）, также «Великий китайский голод», «Три горьких года» и так далее - период с 1958 по 1961-62 годы, когда из-за многочисленных ошибок, допущенных руководством различных уровней на волне «Большого скачка» и создания на селе «Народных коммун», от голода в Китае погибло несколько миллионов человек. «Великий голод» является предметом множества подробных исследований. Наиболее известные: Becker, Jasper (1998). Hungry Ghosts: Mao's Secret Famine, Yang Jisheng (2008). Tombstone: An Account of Chinese Famine in the 1960s
Прим. 5 - Система хукоу предполагала возможность получения прописки в городе, но в пределах очень строгого лимита, который устанавливался властями. Очевидно, в случае «обмена» (кстати, довольно редкое свидетельство) знакомая Сяо Хуйтин могла бы апеллировать к тому, что она занимает место, «освободившееся» после отъезда Сяо Хуйтин на нефтепромыслы. Вряд ли схема была лёгкой и распространённой.
Постскриптум
Интервью опубликовано под названием 离群雁 («Отбившаяся от стаи») в сборнике Чжан Синьсинь, Сан Е. Пекинцы. 100 интервью с китайцами. (Шанхай, 1986).
Сяо Хуйтин - это пример «ожидающей работу молодёжи», которая смогла сориентироваться в новых экономических реалиях (иностранные инвестиции! новые ниши на рынке труда!) Пусть и получила в качестве побочного эффекта конфликты и осуждение окружающих.
История, казалось бы, жизнеутверждающая, но сложно избавиться от ощущения, что ни сама девушка, ни её собеседники не считают текущее положение успешным. Да, деньги есть. Но чувства гармонии с окружающей действительностью нет. Признания нет. Понимания, кто я, зачем я и куда я, тоже нет. И в этом смысле «отбившаяся от стаи» Сяо из Пекина - такая же «муха в бутылке», как и гопник-шовинист Лю из Нанкина.
Истории разные, но их объединяет одно. В фокусе внимания - городская молодёжь.
Наши прежние герои, крестьяне-десятитысячники и сезонные рабочие из селян, дружно повторяли - реформы улучшили их жизнь. Горожане тоже повторяют эту мантру, но тут не всё так однозначно.
Молодёжь 80-х, оказавшись на сломе эпох, разочарована больше других. Далеко не все смогли воспользоваться возможностями, которые принесла либерализация экономики, а прежние социальные гарантии ушли в прошлое.
И если предыдущее поколение, ощущая себя «потерянным», могло во всём обвинять Председателя Мао и его социальные эксперименты, то молодёжи 80-х обвинять особо некого. (Разве что родителей, пусть это и не по-конфуциански). Все 80-е чувства обманутых ожиданий, отчуждённости, ограниченности возможностей лишь нарастали. Весной 1989-го «нарыв вскрылся»...
Впрочем, это другая история, и о ней мы поговорим отдельно.
А сейчас мысли и чувства китайской молодёжи за пять лет до Тяньаньмэня:
История первая.
Парень по фамилии Лю, 20 лет, живёт в Нанкине. Беседа происходит в кафе «Победа», где собираются мажоры, фарцовщики и прочая весёлая публика. 1984 год.
Богодулы
- Моя фамилия Лю, родился в 1964-м, в этом году исполняется 20 лет. С сентября 1982-го «жду работы» 待业, скоро уже два года будет. Уличный комитет (прим. 1) направлял меня на временную работу: кипятить титан. Я через два месяца смотался - неинтересно и платят мало, полсотни в месяц.
Я попросил друзей что-нибудь подыскать, но ничего не вышло. У меня ни положения, ни денег. Отец - ганьбу низшего звена. Даже до начальника отдела не дослужился. Кому я нужен? Угораздило же меня родиться в такой занюханной семейке! Пусть отец хотя бы рабочим был - вышел бы на пенсию, а я, как водится, его место занял (прим. 2).
Поэтому только на себя приходится рассчитывать! Много ли у нас таких найдётся? У нас же всё через связи 关系! Даже те, у кого родня на Тайване, сейчас привилегированными стали. А я мелкая сошка. Моё положение даже хуже, чем у девиц, которые здесь сейчас танцуют. Такая выскочит за какого-нибудь привилегированного и всё, жизнь удалась. А у меня такой возможности нет.
А я работать хочу! Только нигде я не нужен. Всем этим чёртовым конторам подавай студентов, а кому нужен такой, как я? У меня даже аттестата за высшую среднюю школу 高中 нет. Я из семи экзаменов шесть завалил, только физкультуру сдал... Так что болтаюсь без дела, негде разрядиться, поэтому и пришёл сюда. Потанцевать, выпить, потрепаться со знакомыми и незнакомцами. Привык уже. Не могу жить по-другому, даже если приходится деньги одалживать.
Отец даёт мне в месяц десятку - этого даже на сигареты не хватает. Где, по-вашему, я беру деньги? Не бойтесь, я не краду и не убиваю. Просто кое-что смыслю в торговле. Нет, не контрабанда. Обыкновенная перепродажа. К примеру, отечественные джинсы продаю как импортные. В Гуанчжоу ими торгуют по 4 юаня за пару; приятели привезут несколько дюжин, а здесь я толкну их по десятке. Спекуляция? Ну да. Я об этих вещах особенно не болтаю, даже отец не знает. Он же партийный, как вол вкалывает для народа. Я бы тоже волом стал, да где моя телега? Где земля? Нет, я не вол, я дикий буйвол.
Ничего мне не светит. Одна надежда, что государство когда-нибудь разбогатеет, тогда и моя жизнь лучше станет. Мне нечем гордиться, кроме того, что я китаец, имею гражданские права, могу участвовать в выборах.
Не выношу, когда мы, китайцы, расстилаемся перед иностранцами! Вы только взгляните на все эти магазины «Дружба», ресторан «Цзиньлин»! (прим. 3) Если бы я был начальником, перво-наперво позакрывал бы все эти «Дружбы». Только мне не светит быть начальником - разнорабочим, и то не пристроюсь.
А в детстве были фантазии, да. Всё мечтал танкистом стать. Во дурак был! Теперь, правда, я тоже не прочь повоевать, поучаствовать в какой-нибудь мировой войне. Как говорится, «отдать жизнь за родимый дом, за отчизну». Вот все мечтают о мире, а я о войне. Потому что мне всё осточертело, сыт по горло. От моей смерти государству будет только польза. Если погибну за родину, считай, хоть что-то полезное сделал...
Мои комментарии:
Прим. 1 - Уличный комитет (он же «Квартальная канцелярия») 街道办事处, низовой уровень административной системы в городах. Подчиняется районной администрации и в свою очередь управляет «кварталом» - территорией, примерно равной по своему населению и объему экономики посёлку или волости в сельской местности.
Прим. 2 - Ганьбу 干部, т.н. «кадровые работники», «номенклатура», т.е. управленцы (как правило, члены партии), работающие в различных ведомствах партийно-государственного аппарата. В беседе Лю сетует, что его отец оказался ганьбу, а не рабочим завода. Действительно, до 1990-х годов в Китае практиковалась система закрепления рабочего места на государственных предприятиях за семьёй, и место в организационно-штатном расписании предприятия после ухода сотрудника занимал его родственник (как правило, сын). Госслужащие такой привилегии не имели.
Прим. 3 - Лю называет т.н. «инвалютные заведения», обслуживание в которых велось за «вайхуй» 外汇 (полностью 外汇兑换卷) - инвалютные чеки, которыми обязаны были пользоваться в Китае иностранцы (телеграм-канал «Китай. 80-е» писал об этом в одном из ранних постов). Действовали в 1980-1995 гг. Вайхуй активно менялись на «чёрным рынке», поэтому многие китайцы также становились обладателями вайхуй, но не везде могли ими воспользоваться. В той же беседе Лю упоминает, что для китайцев были закрыты заведения для иностранцев, а также для «зарубежных соотечественников» (хуацяо). В то же время хуацяо также не разрешалось посещать заведения для иностранцев. Очевидно, подобная практика была распространённой, но не абсолютной. Существуют дневники, в которых иностранцы, учившиеся в Шанхае в те же годы, пишут, как знакомились в ресторанах для иностранцев с местными жителями.
Постскриптум:
Интервью опубликовано под названием 我，瓶中的苍蝇 ("«Муха в бутылке», вот что я такое") в сборнике Чжан Синьсинь, Сан Е. Пекинцы. 100 интервью с китайцами. (Шанхай, 1986).
История Лю по-своему занимательна и показательна. Хорошо известный мне типаж. Не только по российским реалиям, но и по китайским.
Он появился как раз в 80-х, когда исчезла 100%-ная трудовая занятость, зато появились ниши для теневой экономики. Такие ребята пополняли ряды китайских гопников (кстати, местная гоп-культура, воспетая фильмом 老炮儿, до сих пор никем толком не изучена), мелкой, а затем и вполне крупной организованной преступности (отсылка к последнему фильму Цзя Чжанке 江湖儿女). Националистически-шовинистические настроения, характерные для этой публики («мне нечем гордиться, кроме того, что я китаец») тоже хорошо известны. Сейчас они стали мэйнстримом. И факт того, что китайскими бытоописателями они отфиксированы еще в 1984-м кажется мне весьма примечательным.
..
История вторая.
Сяо Хуйтин, 23 года, живёт в Пекине. Беседа происходит на площади Тяньаньмэнь, собеседники сидят прямо на каменных плитах. 1984 год
Сиань. Ближе к 90-м.
- Советская литература ближе к нашей жизни, чем американская. В произведениях о советской литературе можно найти для себя много поучительного. Есть такой роман о горожанах нового поколения «Чего же ты хочешь?» (прим. 1). Я прочла и подумала: а чего хочу я? А потом стала задумываться не о том, «чего хочу», а о том, «чего я стою?»
И правда, чего? В глазах окружающих - ничего. У меня нет приличной профессии, я не числюсь ни по какому «даньвэй» (прим. 2). Все, что у меня есть - это прописка в Пекине 户口, подтверждающая моё гражданство (прим. 3).
Отец у меня рабочий, мама - домохозяйка. Они в две глотки на меня орали: «Психованная! Бесстыжая! Своей погибели ищешь!» А я про себя думала: «Вы-то сами больно хороши!» Братья ваши университеты кончили, а вы словно нарочно даже в начальной не доучились.
Вот, хоть убей, не пойму, как в семье богатого торговца и фабриканта могли появиться такие бездари. Мой дед имел магазин кожаных изделий, он уже умер. Бабка владела фабрикой по производству чернил и туши, тоже умерла. В «культурную революцию» всё их имущество конфисковали, они и померли - со страху. Никто их не трогал, сами умерли.
Мне с таким происхождением, как ни учись, податься было некуда. После окончания средней школы в институт я не поступила, и в 1979-м пошла в армию. Только не в Народно-Освободительную, а в «армию ожидающих работы». Всё мне надоело, дома я со всеми разругалась.
Как-то во время ссоры я своих родителей уела: «Не пойму никак, в том году и есть-то было нечего, как это у вас хватило сил меня сделать?!» Я ведь в 1961-м родилась, в годы «великого бедствия» (прим. 4).
Весной 1981-го уличный комитет направил меня разнорабочей на автокомбинат. Зарплата больше десятки в месяц. Вскоре я познакомилась с одним парнем. Он работал на нефтепромыслах, мы сразу полюбили друг друга, прямо удивительно, до чего быстро и глубоко.
Вспоминая об этом, я понимаю, что причина была весьма забавная - находясь на расстоянии, мы в своём воображении создавали и обожествляли образы друг друга, наделяли их теми чертами, которые нравились нам самим. В свой отпуск я украдкой дважды ездила к нему на нефтепромыслы. Ночевала там в женском общежитии, а днем смотрела, как он работает.
Потом из-за какой-то ерунды дома разразился скандал, и я уехала к нему на две недели. Он, конечно, здорово обрадовался, хорошо меня принял. Только чем внимательнее я к нему присматривалась, тем больше энтузиазм мой убавлялся.
Но я всё же решила выйти за него. Я даже готова была потерять пекинскую прописку, согласна была перевестись на нефтепромыслы. Но парень рассчитывал, что я останусь в Пекине, обеспечив «тылы» и найду ему работу в столице. Только всё это нереально! Дети государственных руководителей и то работают черт-те где, получают всего по нескольку десятков юаней в месяц.
Ну, в общем, если не ему в Пекине, тогда он надеялся хотя бы - даже предложил это, - чтобы я поменялась с одной работницей с нефтепромыслов. Её муж был в Пекине, и она готова была заплатить 2000 юаней за то, чтобы поменяться пропиской и получить работу в столице (прим. 5).
Но это противоречило моим жизненным принципам. Я всегда старалась быть хозяйкой своей судьбы, а в то время я особенно остро жаждала независимости. А поэтому и эти 2000 юаней, и предполагаемый с их помощью обмен сразу потеряли для меня привлекательность.
Я вернулась в Пекин. В дороге не плакала, ехала спокойно. На вокзале зашла на почту и заполнила бланк телеграммы: «Разбилась мечта двух семей о Пекине».
Каких двух семей? Я подумал и о той женщине, которая хотела со мной поменяться. Телеграмма была сумбурная, но я знала, что он поймёт. В тот момент, когда я вынимала деньги, чтобы расплатиться, часы на вокзале пробили шесть. Я вдруг разрыдалась, зажала деньги в кулаке и стою…
...Когда я вернулась домой, родители заплакали от счастья. Они места себе не находили. Боялись, что я умерла или любовь завела…
В автокомбинате меня попросили написать объяснительную, изложить всё начистоту - когда, где, с кем. Я сразу почуяла, чего они добиваются! Мне стало противно, я распсиховалась: «Как же! Прямо сейчас штаны спущу, чтобы вы проверили мою девственность». В общем, я «наотрез отказалась раскаяться, дурно проявила себя, продолжала упорствовать в ошибках, наплевала на коллектив».
Так что я потеряла работу. Но после этого я стала ещё активнее, ещё энергичней взяла судьбу в свои руки, стала ещё самоувереннее. За несколько месяцев я не прочла ни одной книги, ни разу не сходила ни в театр, ни на концерт. Я вгрызлась в машинопись. Мечтала сама зарабатывать на жизнь.
Мне удалось поступить в машинописную контору, организованную молодыми людьми, «ожидающими работу». Мы печатаем торговую документацию на английском для расположенных в Пекине представительств зарубежных отелей. Теперь я зарабатываю в месяц по три-четыре сотни, и с точки зрения рядовых служащих это просто астрономическая сумма.
В среде бывших одноклассников я стала героиней. Есть, конечно, и такие, кто презирает меня, шепчутся за спиной: «Не смотрите, что нынче у неё всё хорошо, завтра ещё живот подтянет, или забыли, как пришлось в 1961-м тем, кто был не на государственной службе?»
Они намекали на «годы бедствий» и болезни, связанные с голодом: дизентерию, холеру, воспаление кишечника. Кошмар!
Сейчас полсотни в месяц я отдаю младшему брату. Уж он-то поступит в институт и сможет рассчитывать на то, что старшая сестра вроде как будет давать ему «стипендию». Остальные деньги все проматываю. Покупаю себе наряды, люблю вкусно поесть, люблю пиво, фруктовую воду. Хожу на концерты, покупаю книги. Родителям и сестре не даю ни гроша. Каждый пусть своё зарабатывает и своё тратит, все равны.
А сейчас сватается ко мне один японец. Только я за него не пойду. Я здесь 400 юаней зарабатываю, а сколько там заработает простая машинистка? Он говорит, что сможет меня обеспечить, но это уж совсем ни к чему. Я ведь только-только стала самостоятельной, мне совсем не нужно, чтобы меня содержали. Да и не выйду я за иностранца. Ни за что не выйду. Вы не смотрите, что я на них работаю. У меня свои принципы. Их толком невозможно разъяснить, да мне и не хочется, вы уж извините.
Мои комментарии:
Прим. 1 - Роман «Чего же ты хочешь?» написал Всеволод Кочетов в 1969 году. Рецензия на роман начинается со слов: «Это поистине легендарное произведение по трем причинам: оно оказало большое влияние на современников; слухи об этой книге более известны, чем ее содержание; его почти никто не читал». В Китае он позиционировался как «роман о разложении советского общества западной псевдокультурой и пропаганде, написанный под влиянием культурной революции».
Прим. 2 - Даньвэй 单位 - ключевое понятие в системе самоидентификации рядового китайца в докапиталистическую эпоху. Обозначает предприятие или организацию, к которой был приписан человек. «Рекомендация от даньвэй» 单位介绍 в быту фактически заменяла паспорт. Вопрос, «какую даньвэй Вы представляете» задавался в первую очередь - от ответа на него зависело, как к человеку относиться.
Прим. 3 - Хукоу - условно является аналогом нашего понятия «прописка». Запись в «домовой книге» 户口簿 до появления удостоверения личности 身份证 была главным документом, фиксировавшим существование гражданина. В соответствии с этой записью человек был приписан к определённому месту жительства, сменить которое без разрешения властей не имел права. А если кто-то и переезжал, то на новом месте он не имел доступа к какой-либо социальной инфраструктуре. Даже после целого ряда кампаний по либерализации системы «хукоу» данная проблема является для Китая актуальной.
Прим. 4 - «Годы великого бедствия» 大饥荒 （или 三年困难时期）, также «Великий китайский голод», «Три горьких года» и так далее - период с 1958 по 1961-62 годы, когда из-за многочисленных ошибок, допущенных руководством различных уровней на волне «Большого скачка» и создания на селе «Народных коммун», от голода в Китае погибло несколько миллионов человек. «Великий голод» является предметом множества подробных исследований. Наиболее известные: Becker, Jasper (1998). Hungry Ghosts: Mao's Secret Famine, Yang Jisheng (2008). Tombstone: An Account of Chinese Famine in the 1960s
Прим. 5 - Система хукоу предполагала возможность получения прописки в городе, но в пределах очень строгого лимита, который устанавливался властями. Очевидно, в случае «обмена» (кстати, довольно редкое свидетельство) знакомая Сяо Хуйтин могла бы апеллировать к тому, что она занимает место, «освободившееся» после отъезда Сяо Хуйтин на нефтепромыслы. Вряд ли схема была лёгкой и распространённой.
Постскриптум
Интервью опубликовано под названием 离群雁 («Отбившаяся от стаи») в сборнике Чжан Синьсинь, Сан Е. Пекинцы. 100 интервью с китайцами. (Шанхай, 1986).
Сяо Хуйтин - это пример «ожидающей работу молодёжи», которая смогла сориентироваться в новых экономических реалиях (иностранные инвестиции! новые ниши на рынке труда!) Пусть и получила в качестве побочного эффекта конфликты и осуждение окружающих.
История, казалось бы, жизнеутверждающая, но сложно избавиться от ощущения, что ни сама девушка, ни её собеседники не считают текущее положение успешным. Да, деньги есть. Но чувства гармонии с окружающей действительностью нет. Признания нет. Понимания, кто я, зачем я и куда я, тоже нет. И в этом смысле «отбившаяся от стаи» Сяо из Пекина - такая же «муха в бутылке», как и гопник-шовинист Лю из Нанкина.