Катынский расстрел. Ложь и правда. Глава 2.
Посты по проблемме Катыни: оглавление и обзор, Глава 1 (начало), Глава 1 (продолжение 1), Глава 2 (продолжение 2), Глава 1 (конец), Глава 2 (начало), Глава 2 (продолжение 1), Глава 2 (продолжение 2 ).
Продолжим:
Правовая фальсификация Катынского дела, продолжение 3.
На верхнем поле документа тем же предупреждающим красным шрифтом написано: «Подлежит возврату в течение 24 часов во 2-ю часть Особого Сектора ЦК (Пост. ПБ ЦК от 5.V.27 г., пр. № 100, п. 5)», однако же на обратной стороне листа мы видим сложнейший шизофренический выворот:
За исключением фамилии «Лряпкина» записи выполнены почерком фальсификатора или чуть измененным. Наклон здесь тот же самый, что в фальсифицированных подписях, причем нижняя подпись «Силина» выполнена буквально с той же сменой наклона на сочетании «лин», что и в фальсифицированной подписи Сталина (верхняя сломана, но тоже похожа), да и соединение И с Л в фамилии Силина соответствует оному в фальсифицированной подписи Сталина. Слово «Шелепину» ломается вниз, и это похоже на излом подписи Микояна: близко к штампу взял шизофреник наш и на ходу немного отступил вниз.
В правом нижнем углу, обратите внимание, стояло сначала ТС, но потом шизофреник наш уразумел неким загадочным образом, что данными инициалами, под которыми шизофреник явно имел в виду Татьяну Константиновну Силину, подписана предыдущая приведенная запись на ином документе, выполненном несколько иным почерком, и поправил букву С на что-то иное, видимо К. Это можно считать указанием на то, что обе записи принадлежат одному человеку. К тому же предыдущая запись содержит шизофренический выворот, как разобрано выше, «протокол особой папки», а банда шизофреников выглядит неубедительно (часто шизофреник стоит во главе компании психопатов, например секты). Кроме того в приведенной патологической записи с «ОП» уже знакомым образом ложится буква Л в слове «согласовано», гляньте выше внимательно. Очень похоже на то, что все фальшивки один человек сляпал.
Разумеется, ни та запись, ни эта Силиной не принадлежит. Она долго работала в ЦК, в частности заведующей 6 сектора Общего отдела (архив Политбюро), и если бы была почерковедческая экспертиза, эксперт бы, конечно, запросил образцы почерка Силиной. Установить, кто скрывается за инициалами ТС, было несложно: Татьяна Константиновна была человеком, широко известным в узких кругах,- самая старая сотрудница, начавшая работу в секретариате ЦК 1923 году. Следствие же, увы, вели люди невежественные и не хваткие:
В Архиве Президента РФ, тщательно осмотрев подлинные документы Политбюро того времени, следователь ГВП А.Ю. Яблоков получил подтверждение существовавшей тогда практики принятия решений. Среди протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) за период от 17 февраля до 17 марта 1940 г. № 13/13-ОП он обнаружил «особую папку» «Подлинники постановлений и материалы». В ней имеется следующая справка за подписью заведующего особым сектором ЦК КПСС Т. Силина: «Подлинник постановления Политбюро ЦК ВКП(б) П 13/144-ОП от 5 марта 1940 г. - записка НКВД № 794/Б от марта 1940 г. за подписью Берия с голосованием т.т. Сталина, Ворошилова, Молотова, Микояна (роспись) и т.т. Калинина, Кагановича по телефону находится в папке совершенно секретных документов».
Катынский синдром. Гл. 6.
Если это не наглое вранье, то следователь обязан был изъять бумагу и отправить ее эксперту на предмет изучения почерка «заведующего Силина», не его ли пометки стоят на найденных документах. Как же иначе устанавливать подлинность документов? По положению планеты Марс в месяце апреле? По приказу начальника?
Особенно мне в приведенной выше фотографии документа нравится запись «Берия + один в запас» (экземпляр), когда на том же документе ясно написано, да еще и красным цветом: «Подлежит возврату в течение 24 часов». Фамилия «Лряпкина» тоже звучит отлично - просто сказка. Фамилию эту, стало быть, шизофреник наш переписывал с рукописного текста и неправильно разобрал из Хряпкина.
Мне легко удалось выяснить, что в Управлении делами Совета народных комиссаров была сотрудница по фамилии именно Хряпкина, а не «Лряпкина», так как имеются заверенные ею, например, копии документов ГКО 1941 года [3]. Трудно понять, как люди в своем уме смогли проглотить столь чистый шизофренический выворот, как «Лряпкина». Да какие же ослы способны глотать подделки с грамматическими ошибками? Или, может быть, Хряпкина, как и Микоян, просто свою фамилию писала неуверенно? Да ведь это ужас кромешный… Наверно, в рукописном тексте, откуда переписывал шизофреник, начальная буква Х в фамилии Хряпкина была написана с очень высоко расположенным перекрестьем, очень похоже на Л. Ну, шизофреник естественным образом подошел к вопросу «формально» - иного трудно было ожидать. Это просто отличный пример для учебника по патологической психологии - классика шизофренического мышления.
Странно также видеть шизофренические вымыслы с количеством отпечатанных экземпляров, которых должно быть отпечатано столько, сколько существует исполнителей, каковое общее правило делопроизводства обычно выполняется даже при отсутствии в учреждении секретности. Можно бы было еще понять копию отосланного документа, оставленную в деле по данному вопросу или в некоем текущем употреблении, но печатать производственные копии документа, который должен быть возвращен исполнителем в течение суток… Возврат документов обеспечивается именно для того, чтобы в целях секретности снизить количество копий до необходимого минимума, а здесь «отпечатано 4 + 2», да еще и «в запас». На кой черт? Вероятно, шизофреник намалевал это с той целью, чтобы в 1959 году «отослать» свободный экземпляр Шелепину за подписью Сталина. Весьма продуманная связь, правда?
Обратите также внимание на дату, когда Берии был послан экземпляр «в запас»,- 4 декабря 1941 года, последний день пассивной обороны Москвы перед переходом в наступление. В это время ЦК наверняка уже давно находился в эвакуации со всеми своими «конспиративными» документами, а Берия был в Москве: Сталин-то оставался в столице, и Берия просто не мог быть в ином месте. С какой же загадочной целью нарочный ЦК из неразберихи эвакуации добирался бы до Москвы, где царил самый суровый комендантский режим, военное положение, чтобы передать Берии бессмысленный с точки зрения тяжелой текущей обстановки документ и в тотчас же отвезти его обратно в ЦК? Видите ли, что такое шизофрения? Это полный отрыв от действительности - как фамилия Лряпкина.
Забавную шизофреническую новизну содержит экземпляр, якобы посланный Шелепину: такой же бланк ЦК ВКП(б), как в выписке для Берии, тот же текст под копирку, но внизу после подписи «СЕКРЕТАРЬ ЦК» допечатано И. СТАЛИН и поставлена печать ЦК КПСС. Выходит, выписка Шелепину в 1959 году пришла из ЦК ВКП(б) от Сталина, а подпись кто-то заверил печатью ЦК КПСС? Умно, ничего не скажешь. У пришедшего Шелепину документа нет автора, он пришел не от человека, нарисовался из воздуха, из шизофренического вымысла. Шелепин этого документа, конечно, не читал - хотя бы потому, что в его письме Хрущеву стоит совсем иное число якобы расстрелянных, чем указано в выписке из решения Политбюро. Да и напомню, что если бы Шелепин читал данный документ, на нем бы стояла его подпись.
Ход мыслей шизофреника нашего вроде бы понятен. Выписка из решения Политбюро двадцатилетней давности приходит Шелепину 27 февраля 1959 г. явно от Хрущева, так как вопрос о рассылке документов с грифом «из О.П.» должен был решаться на самом высоком уровне. Шелепин некоторое время думает и 3 марта пишет Хрущеву письмо, в котором предлагает уничтожить ряд документов, связанных с расстрелом поляков… Все очень логично, правда? И вопросов никаких не возникает, да? Здесь нет вывода - только ассоциации, что, как я уже сообщил, свойственно шизофреникам.
В письме Шелепина Хрущеву предлагаемое уничтожение документов мотивировано по правилу «как бы чего не вышло», что выглядит даже смешно:
Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведенной операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями.
Логика, помилуй бог, узнаваемая: выше написано, «все дела в количестве 21.857 хранятся в опечатанном помещении» в КГБ, но тем не менее «какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации»; следовательно, помянутые дела нужно уничтожить. И нас хотят уверить, что этот бред написал Шелепин, вроде бы не страдавший от бредового шизофренического состояния? Нет, это написал шизофреник: мотивация предлагаемых действий абсурдна с объективной точки зрения, логики нет.
В письме Шелепина, кстати, тоже видим, что особая папка воспринимается автором как тайное хранилище, а не архивный гриф: «По объему эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке».- Шизофреник наш, конечно, не подозревал, что документы с грифом «особая папка» из хранилищ ЦК наверняка можно было вывозить грузовиками… Сомневаюсь, что там было много захватывающих тайн - обычные «конспиративные» документы, «текучка».
С точки зрения оформления письмо Шелепина тоже вызывает недоумение, как и письмо Берии: оно почему-то написано от руки, причем тоже малограмотным человеком, который не знал, например, как в русском языке расставлять запятые. Вообразить столь безграмотного болвана в секретарях у председателя КГБ, согласитесь, очень трудно. От руки же письмо написано, вероятно, потому, что дегенерат наш не нашел подлинного бланка КГБ пятидесятых годов. Что ж, это раритет, нечего и говорить: в пятидесятых годах КГБ существовал недолго (создан в 1954 году), да и деятельность его ведь только начиналась под рукой Никиты… Большого оборота документов поначалу, возможно, не было, а бланками могли пользоваться еще старыми - оставшимися в тех же кабинетах Лубянки от МГБ.
Стоит также отметить, что на письме Шелепина Хрущеву нет ни единой пометки Хрущева, хотя это совершенно прямое предложение, направленное ему лично, на которое он обязан был отреагировать тем или иным образом. Почему же Хрущев не оставил на письме резолюции, если читал шизофреническую эту дурь? Почему на письме Шелепина нет и прочих пометок, если оно поступило в секретариат Хрущева? Если, положим, Хрущев не читал разбираемого письма, то хоть кто-то же должен был его прочесть, не так ли? Что еще любопытно, в архиве Политбюро письмо Шелепина было зарегистрировано как входящий документ текущего делопроизводства, т.е. текущий запрос в архив. Умно, правда? Да, это шизофреник. В нижнем правом углу оборота последнего листа письма Шелепина стоит штамп регистрации его как входящего в архивный сектор документа с рукописной датой 16.III.69 или 16.III.65 (штамп этот должен стоять на первой странице, в правом нижнем углу, верно), а на первой странице в правом верхнем углу с неизвестной целью поставлен штамп архива, 6 сектора Общего отдела ЦК КПСС, от 9 марта 1965 года, т.е. документ начал использоваться ранее, чем поступил. Это, конечно, шизофреник. А поверит ли хоть один человек в своем уме, что по меньшей мере за шесть лет письмо председателя КГБ не успело дойти до первого секретаря ЦК КПСС, а потому и было отправлено в архив в 1965 или 1969 году? Неясно также, почему письмо Хрущеву без разбирательства было передано через шесть лет в архив - когда Никита, отправленный «по его просьбе» на пенсию, уже сидел на даче и писал насквозь лживые воспоминания о днях своей отважной молодости. Почему же письмо первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву не передали его преемнику, Л.И. Брежневу, который бы и принял решение по предложенному вопросу, оставив на документе надлежащую резолюцию, например «в архив»? Вот логика шизофреника: тогда не было принято ставить на документы резолюции, т.е. Хрущев решение-то принял, но никто об этом не знает.
Стоит еще добавить по разбираемому письму, что шизофреник не способен тепло относиться к людям, ему это даже претит в большинстве случаев, откуда очень показательно выглядит «формальное» и безличное обращение к Хрущеву - «Товарищу Хрущеву Н.С.», хотя обычно подобные письма писали через «Дорогой Никита Сергеевич» или схожее теплое демократическое приветствие, см., например, выше письмо Н.Н. Бурденко В.М. Молотову. Это тоже очень показательно и типично для шизофреника - бесчувственность, эмоциональная холодность. Да, Сталину в ЦК еще и можно было писать безлично, «товарищу Сталину», потому как обращение «Дорогой Иосиф Виссарионович» звучало бы для иных просто преступной фамильярностью, кощунством, но Хрущев был уже вполне открыт и доступен, также Брежнев и все прочие после него.
Излишне, наверно, повторять, что число «расстрелянных» в письме Шелепина не имеет ничего общего с числом, которое запросил Берия и на которое якобы было поручено одобрение ЦК: числа расходятся на несколько тысяч человек, причем объяснений, почему нарушено было решение высшего в стране законодательного и исполнительного органа власти, в письме Шелепина нет и в помине, да шизофренику это и не требуется: будет и того, что он лично свою пачкотню понимал хорошо.
Шелепин дожил о расследования фальсифицированного дела № 159 и даже встретился с одним из фальсификаторов 11 декабря 1992 г., следователем А.Ю. Яблоковым, с которым ближе мы познакомимся при рассмотрении протокола допроса бывшего начальника Калининского УНКВД Токарева. Разумеется, через тридцать лет после событий Шелепин не мог уверенно ни подтвердить свою подпись под документом, ни тем более опровергнуть ее: он попросил предъявить ему подлинник якобы его письма, а также назвать имя исполнителя, который якобы писал письмо. Яблоков описал эту встречу, нагородил от имени Шелепина всякого вздора, но из его же откровений следует, что под протокол Шелепин не сказал ничего. Болтовня же Яблокова едва ли кого заинтересует, а протоколы фальсифицированного дела никому пока не доступны (а надо бы опубликовать их до последней точки с опровержениями лжи и фальсификаций). Самый любопытный отрывок из писанины Яблокова касается «документов», которые мы разбираем:
Готовясь к допросу Шелепина и выполняя его предварительные условия, я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что подлинники документов ни при каких условиях выдаче из архива в Кремле не подлежат.
Катынский синдром, гл. 6, см. ссылку выше.
Подумать только, следователю не дают доказательства по уголовному делу, которое он расследует. Другой бы постеснялся писать эту чушь, а этот даже не понимает… Видите ли, как они дела делали? С такими-то следователями любое дело можно подшить: умные ребята - без доказательств обходятся с легкостью, даже особенно и не требуют. На каком же основании подобный следователь мог бы назначить экспертизу документов? На основании вымыслов своего воображения? Кстати, названный здесь Коротков, напомню, связан с фантастическим вторым рождением «документов».
Здесь можно задать наконец вопрос: если сляпал фальшивые документы явно один человек, то каким же боком к нему касалась Главная военная прокуратура, следователи которой приняли участие в фальсификации? В связи с приведенным выше разбором фальшивых документов крайне любопытно выглядит следующее заявление в цитированной выше книге, одним из авторов которой был следователь ГВП Яблоков:
Как только материалы «особого пакета № 1» поступили в Главную военную прокуратуру, следователи которой несколько месяцев старались довести до сознания высоких чиновников, что существование постановления Политбюро о польских военнопленных бесспорно доказано, были проведены необходимые следственные действия. В Кремле был осмотрен весь комплекс документов, проведены почерковедческая и криминалистическая экспертизы. Они подтвердили подлинность записки Берии на имя Сталина № 794/Б от марта 1940 г., подписей на ней Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна и Берии, а также выписки из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) № 13/144 от 5 марта 1940 г. [ссылка: Главная военная прокуратура. Уголовное дело № 159. Т. 115. Л. 4-29, 45-78.]
Катынский синдром, гл. 6, см. ссылку выше.
Выше вы видели, что такое почерковедческая экспертиза, в народе иной раз неверно называемая «графологической» (графология есть лженаука, каковое мнение распространено в «литературе»). Каким образом записка Берии могла пройти почерковедческую экспертизу на подлинность, если это невозможно просто в принципе? Что, эксперт сеточку не мог составить, какую вы видели выше? Или, может быть, он не знал, что в рукописном тексте любого человека всегда определен наклон букв, межстрочный интервал, отступы и еще многое иное, словом почерк? Значит, эксперт-почерковед нетвердо знал, что такое почерк? Но как же тогда он установил подлинность подписей? Или, может быть, это у следователя Яблокова бредовая идея? Занятно бы было, конечно, взглянуть, что канцелярские накарябали в томе 115 на указанных страницах. Работать-то они умеют, ничего не скажешь: подумать только, сто с лишним томов исписали, а подделку документов установить то ли не догадались, то ли не смогли, то ли не захотели за взятку. Это высший пилотаж бюрократизма - недосягаемая вершина. Дело все в том, что никто проверять не станет: какие дураки по сто томов и читают…
Если экспертиза существует, то это было не только заведомо ложное заключение эксперта, но и государственной изменой попахивало, да ниже увидим и фальсификацию доказательств по делу, тем же самым пахшую в данном случае. Эксперта трудно купить, не купив прежде следователя, так как лицо или учреждение, производящее экспертизу, известно только следователю, во всяком случае потерпевшим его знать не нужно. Налицо оказание помощи в данном случае иностранной организации, родственникам «жертв режима», в ущерб внешней безопасности России, финансовой в данном случае безопасности. Поляки-то, думаете, зря кругами ходят вокруг Смоленска да слезы крокодиловы ручьями на могилках льют? Они же денег хотят, контрибуцию свою, по судам бегают… Добегаются когда-нибудь, сомнений нет. Не знаю, как насчет «преступления века», были преступления в двадцатом веке и пострашнее, но этакой подлости мир точно еще не видел. Кровососы, ей-богу. Ну, кто же канцелярских купил с потрохами? Или, может быть, вы допускаете, что канцелярские способны работать бесплатно, за великую польскую идею? Свежо предание, да верится с трудом.
Рассмотрим теперь чрезвычайно любопытный протокол проведенного 20 марта 1991 г. допроса Д.С. Токарева, начальника Калининского УНКВД в 1940 г. На момент допроса Токареву было около 89 лет, и канцелярские решили, что имеют дело с полным маразматиком. Самое любопытное начинается в начале допроса, который, увы, переведен с польского, так как у нас недоступен (канцелярские «работу» свою склонны скрывать от своего народа, да и правильно - не поймут еще):
Токарев: Направили, значит, нас к Кобулову. Когда мы вошли, там было наверно около 15-20 человек, точно не помню. Никого из них я не знал, кроме самого Кобулова, у которого бывал. Кобулов разъяснил, что есть указание высшей инстанции - не произнес названия этой инстанции, позже, однако, я узнал, что это было постановление Политбюро - по вопросу расстрела представителей карательных органов Польской Республики, которые были взяты в плен во время вступления наших войск в восточные территории Польши.
[…]
Яблоков: Дмитрий Степанович, а постановление Политбюро - когда имело место?
Токарев: Вы знаете, что о вынесении решения на заседании Политбюро я узнал во время первого допроса от Николая Петровича … [поворачиваясь к Анатолию Яблокову.] - так ведь зовут?
Яблоков: Да, да, так.
Токарев: В присутствии Николая Петровича я говорил товарищу, который меня допрашивал, и даже спросил: «Было решение Политбюро?» Он рассказал мне: «Да, было» - впервые узнал от него. Перед этим же я знал о высшей инстанции.
Яблоков: Какой высшей инстанции?
Токарев: Я догадывался … Выше Политбюро у нас не имеется никаких инстанций… Только седьмое небо. Тогда я только догадывался, а окончательно узнал от вашего представителя. Вот и всё.
[…]
Яблоков: Вы понимаете, что высшая инстанция - это не Особое совещание?
Токарев: Нет-нет, понимаю, что это ЦК, Политбюро, но не знал точно, когда мне сказал Василий Иванович. Он сказал, что это было решение Политбюро.
Обратный перевод допроса Токарева (с перевода на польский).
См.: http://katynbooks.narod.ru/polish/tokarev_ru_pl.html
Ужас, что творится: рассеянный и забывчивый, при упоминании Политбюро Токарев будто чуть очнулся - память вдруг немного прорезалась, а реакция стала мгновенной и предельно четкой с правовой точки зрения: «Вы знаете, что о вынесении решения на заседании Политбюро я узнал во время первого допроса от Николая Петровича», причем тотчас же Токарев грамотно зафиксировал связь между Яблоковым и Николаем Петровичем, задав Яблокову вопрос: «Так ведь зовут?»- Ну, что тут скажешь? Не так? Прекрасно, но как же в действительности звали провокатора, Николай Петрович или Василий Иванович?
Посмотрите, как просто добываются «доказательства»: на первом допросе то ли неведомый Николай Петрович, он же Василий Иванович, то ли товарищ его (понять Токарева непросто) сообщил Токареву, едва ли под протокол, о найденных «архивных» документах - решении Политбюро расстрелять поляков, даже назвал «документальную» дату решения, а на втором допросе, когда наведенный Токарев уже понес эту чушь про Политбюро, Яблоков задал простейший вопрос, на которой Токарев смог бы ответить очень легко: «Дмитрий Степанович, а постановление Политбюро когда имело место?», причем, заметьте, не спросил, откуда Токарев узнал про постановление Политбюро, хотя обязан был (информация должна иметь источник).- И если бы Токарев ответил, что постановление Политбюро о расстреле поляков имело место быть 5 марта 1940 года, то фальсифицированные «документы» были бы подтверждены «свидетельскими показаниями» «бывшего ответственного работника НКВД СССР». Нет, демоны, не на того напали: сталинские соколы и ворошиловские стрелки не сдаются даже в девяносто лет! Браво, деда.
И хотя согласно действовавшему тогда советскому УПК информация, факты, источник которой свидетель не указал, не считалась доказательством, провокационно вырванное из Токарева признание все равно имело бы силу для общества, оболванивающую силу, погружающую в бред.
Возникает вопрос, откуда Яблоков и загадочный «Николай Петрович» 20 марта 1991 года узнали о фальсифицированном постановлении Политбюро, якобы решившем судьбу поляков, если даже М.С. Горбачев о нем узнал только 24 декабря того же года? Обратимся за ответом к уже надоевшей книге:
Сопруненко первый раз допрашивали 25 октября 1990 г. начальник отдела ГВП полковник юстиции Н.Л. Анисимов [Николай Петрович, он же Василий Иванович?], осуществлявший прокурорский надзор за расследованием дела, и руководитель следственной группы полковник юстиции А.В. Третецкий. На тот момент следствие не располагало достаточными доказательствами о его роли, и поэтому допрос Сопруненко оказался фактически безрезультатным. Получив показания Токарева о роли в этом деле Сопруненко, проанализировав и подготовив документы, обнаруженные в архивах, мы с Третецким 29 апреля 1991 г. повторили допрос.
[…]
После неоднократного просмотра видеозаписи показаний Токарева и сам Сопруненко удивленно констатировал, что Токарев все хорошо помнит и аргументированно, без предварительных пометок на бумаге, в свободном разговоре, образно, ясно и даже артистично может излагать свои мысли. Тем не менее Сопруненко в ходе допроса достаточно ловко уходил от острых вопросов, переводил беседу на второстепенные детали, перекладывал ответственность за участие в катынской трагедии на своего заместителя, тогда старшего лейтенанта госбезопасности, И.И.Хохлова и других сотрудников НКВД. Только после предъявления архивных документов и неоднократной демонстрации видеозаписи допроса Токарева, подтверждающих личное участие Сопруненко в катынских событиях, он дал важные показания о том, что лично видел и держал в руках постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за подписью Сталина о расстреле более 14 тыс. польских военнопленных, содержавшихся в Осташковском, Старобельском и Козельском лагерях НКВД СССР.
Катынский синдром. Гл. 5.
Выходит, о фальшивом постановлении Политбюро Яблоков с «Николаем Петровичем» узнали 29 апреля 1991 года от Сопруненко, которого допрашивали после Токарева, причем сам Сопруненко, как и Токарев, узнать о фальшивке мог только от Яблокова с «Николем Петровичем». Ну, не мог Сопруненко «держать в руках» вообще ни единое постановление Политбюро, по любому вопросу. Во-первых, уровень его был слишком низок: решение послали бы народному комиссару внутренних дел, который бы от своего имени и отдал указания подчиненным, а во-вторых, возглавлял Сопруненко Управление по делам военнопленных, УПВ НКВД, и исполнителем приговоров по решению Политбюро быть не мог: на момент «расстрела» поляки числились за УНКВД, областными управлениями, как видно из опубликованных по делу документов, коих коснемся подробно в следующей главе. Человеку же, который не отвечает за исполнение и вообще никакого отношения к нему не имеет, решение Политбюро сообщить не могли: разглашать «конспиративные» документы, как мы читали выше, нельзя было ни в коем случае. Сопруненко оформил всех пленных по оперативной картотеке для 1-го спецотдела НКВД - фотографии, отпечатки пальцев и анкетные данные, после чего подлежащих осуждению по ОСО отправил в УНКВД, и всё, на этом его отношения с пленными закончились. Даже о самом факте «расстрела» Сопруненко узнать мог только случайно, скажем в пьяной болтовне. Приведенные «показания» Сопруненко - это наглая фальсификация, противоречащая действительности, причем разобраться в этом начальники Яблокова и «Николая Петровича» могли даже без вскрытия фальсификации решения Политбюро от 5 марта 1940 г. - если бы захотели.
Стало быть, мы очень хорошо видим, что о фальшивых документах Яблокову с «Николаем Петровичем» было известно задолго до их появления у М.С. Горбачева - ранее 20 марта 1991 года, во время первого допроса Токарева. Вопрос, кто же им рассказал о мифическом решении Политбюро расстрелять поляков? Как они могли установить это «следственным путем», если подлинного решения Политбюро не было, а о фальшивом даже Горбачеву стало известно только в конце 1991 года? Сам Яблоков объяснил свою фантастическую осведомленность о высочайших государственных тайнах - помилуй бог, «№ 1» - следующим образом:
Показания свидетеля
Из выступления в Басманном районном суде г. Москвы ответчика по иску внука Сталина
…Еще до передачи Ельциным в 1992 г. документов особой папки существование этих документов было доказано следственным путем. Так, с 1990 по 2004 годы Главной военной прокуратурой расследовалось уголовное дело № 159 («Катынское дело»), в котором я, ответчик Яблоков, принимал непосредственное участие в период с 1990 по 1994 годы.
В показаниях допрошенных мною в начале 1991 г. в качестве свидетелей с применением видеозаписи бывшего начальника УНКВД по Калининской области Токарева Д.С. и бывшего начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР Сопруненко П.К. и других бывших сотрудников НКВД содержатся подробные сведения о механизме расстрела польских военнопленных, местах их захоронения, причастности Политбюро ЦК ВКП(б) к решению об их уничтожении.
В конце октября 1992 г. заверенные копии документов особой папки № 1 поступили из Архива президента РФ в Главную военную прокуратуру и были мною изучены и приобщены к уголовному делу, где в настоящее время и должны храниться.
Новая газета. № 119 от 26 октября 2009 г
См.: http://www.novayagazeta.ru/data/2009/119/18.html
Опять те же Токарев и Сопруненко, хотя Токарев от своей осведомленности по поводу причастности Политбюро к расстрелу поляков отказался под протокол допроса, а Сопруненко не то что о решении Политбюро - о «расстреле» знать не мог.
Дмитрий Добров
О механизме фальсификации допроса - в следующем посте.
А пока, познакомлю вас с библиотекой ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА, где содержится немало публикаций по Катыни. Просто набираете в поисковике слово КАТЫНЬ.
Продолжим:
Правовая фальсификация Катынского дела, продолжение 3.
На верхнем поле документа тем же предупреждающим красным шрифтом написано: «Подлежит возврату в течение 24 часов во 2-ю часть Особого Сектора ЦК (Пост. ПБ ЦК от 5.V.27 г., пр. № 100, п. 5)», однако же на обратной стороне листа мы видим сложнейший шизофренический выворот:
За исключением фамилии «Лряпкина» записи выполнены почерком фальсификатора или чуть измененным. Наклон здесь тот же самый, что в фальсифицированных подписях, причем нижняя подпись «Силина» выполнена буквально с той же сменой наклона на сочетании «лин», что и в фальсифицированной подписи Сталина (верхняя сломана, но тоже похожа), да и соединение И с Л в фамилии Силина соответствует оному в фальсифицированной подписи Сталина. Слово «Шелепину» ломается вниз, и это похоже на излом подписи Микояна: близко к штампу взял шизофреник наш и на ходу немного отступил вниз.
В правом нижнем углу, обратите внимание, стояло сначала ТС, но потом шизофреник наш уразумел неким загадочным образом, что данными инициалами, под которыми шизофреник явно имел в виду Татьяну Константиновну Силину, подписана предыдущая приведенная запись на ином документе, выполненном несколько иным почерком, и поправил букву С на что-то иное, видимо К. Это можно считать указанием на то, что обе записи принадлежат одному человеку. К тому же предыдущая запись содержит шизофренический выворот, как разобрано выше, «протокол особой папки», а банда шизофреников выглядит неубедительно (часто шизофреник стоит во главе компании психопатов, например секты). Кроме того в приведенной патологической записи с «ОП» уже знакомым образом ложится буква Л в слове «согласовано», гляньте выше внимательно. Очень похоже на то, что все фальшивки один человек сляпал.
Разумеется, ни та запись, ни эта Силиной не принадлежит. Она долго работала в ЦК, в частности заведующей 6 сектора Общего отдела (архив Политбюро), и если бы была почерковедческая экспертиза, эксперт бы, конечно, запросил образцы почерка Силиной. Установить, кто скрывается за инициалами ТС, было несложно: Татьяна Константиновна была человеком, широко известным в узких кругах,- самая старая сотрудница, начавшая работу в секретариате ЦК 1923 году. Следствие же, увы, вели люди невежественные и не хваткие:
В Архиве Президента РФ, тщательно осмотрев подлинные документы Политбюро того времени, следователь ГВП А.Ю. Яблоков получил подтверждение существовавшей тогда практики принятия решений. Среди протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) за период от 17 февраля до 17 марта 1940 г. № 13/13-ОП он обнаружил «особую папку» «Подлинники постановлений и материалы». В ней имеется следующая справка за подписью заведующего особым сектором ЦК КПСС Т. Силина: «Подлинник постановления Политбюро ЦК ВКП(б) П 13/144-ОП от 5 марта 1940 г. - записка НКВД № 794/Б от марта 1940 г. за подписью Берия с голосованием т.т. Сталина, Ворошилова, Молотова, Микояна (роспись) и т.т. Калинина, Кагановича по телефону находится в папке совершенно секретных документов».
Катынский синдром. Гл. 6.
Если это не наглое вранье, то следователь обязан был изъять бумагу и отправить ее эксперту на предмет изучения почерка «заведующего Силина», не его ли пометки стоят на найденных документах. Как же иначе устанавливать подлинность документов? По положению планеты Марс в месяце апреле? По приказу начальника?
Особенно мне в приведенной выше фотографии документа нравится запись «Берия + один в запас» (экземпляр), когда на том же документе ясно написано, да еще и красным цветом: «Подлежит возврату в течение 24 часов». Фамилия «Лряпкина» тоже звучит отлично - просто сказка. Фамилию эту, стало быть, шизофреник наш переписывал с рукописного текста и неправильно разобрал из Хряпкина.
Мне легко удалось выяснить, что в Управлении делами Совета народных комиссаров была сотрудница по фамилии именно Хряпкина, а не «Лряпкина», так как имеются заверенные ею, например, копии документов ГКО 1941 года [3]. Трудно понять, как люди в своем уме смогли проглотить столь чистый шизофренический выворот, как «Лряпкина». Да какие же ослы способны глотать подделки с грамматическими ошибками? Или, может быть, Хряпкина, как и Микоян, просто свою фамилию писала неуверенно? Да ведь это ужас кромешный… Наверно, в рукописном тексте, откуда переписывал шизофреник, начальная буква Х в фамилии Хряпкина была написана с очень высоко расположенным перекрестьем, очень похоже на Л. Ну, шизофреник естественным образом подошел к вопросу «формально» - иного трудно было ожидать. Это просто отличный пример для учебника по патологической психологии - классика шизофренического мышления.
Странно также видеть шизофренические вымыслы с количеством отпечатанных экземпляров, которых должно быть отпечатано столько, сколько существует исполнителей, каковое общее правило делопроизводства обычно выполняется даже при отсутствии в учреждении секретности. Можно бы было еще понять копию отосланного документа, оставленную в деле по данному вопросу или в некоем текущем употреблении, но печатать производственные копии документа, который должен быть возвращен исполнителем в течение суток… Возврат документов обеспечивается именно для того, чтобы в целях секретности снизить количество копий до необходимого минимума, а здесь «отпечатано 4 + 2», да еще и «в запас». На кой черт? Вероятно, шизофреник намалевал это с той целью, чтобы в 1959 году «отослать» свободный экземпляр Шелепину за подписью Сталина. Весьма продуманная связь, правда?
Обратите также внимание на дату, когда Берии был послан экземпляр «в запас»,- 4 декабря 1941 года, последний день пассивной обороны Москвы перед переходом в наступление. В это время ЦК наверняка уже давно находился в эвакуации со всеми своими «конспиративными» документами, а Берия был в Москве: Сталин-то оставался в столице, и Берия просто не мог быть в ином месте. С какой же загадочной целью нарочный ЦК из неразберихи эвакуации добирался бы до Москвы, где царил самый суровый комендантский режим, военное положение, чтобы передать Берии бессмысленный с точки зрения тяжелой текущей обстановки документ и в тотчас же отвезти его обратно в ЦК? Видите ли, что такое шизофрения? Это полный отрыв от действительности - как фамилия Лряпкина.
Забавную шизофреническую новизну содержит экземпляр, якобы посланный Шелепину: такой же бланк ЦК ВКП(б), как в выписке для Берии, тот же текст под копирку, но внизу после подписи «СЕКРЕТАРЬ ЦК» допечатано И. СТАЛИН и поставлена печать ЦК КПСС. Выходит, выписка Шелепину в 1959 году пришла из ЦК ВКП(б) от Сталина, а подпись кто-то заверил печатью ЦК КПСС? Умно, ничего не скажешь. У пришедшего Шелепину документа нет автора, он пришел не от человека, нарисовался из воздуха, из шизофренического вымысла. Шелепин этого документа, конечно, не читал - хотя бы потому, что в его письме Хрущеву стоит совсем иное число якобы расстрелянных, чем указано в выписке из решения Политбюро. Да и напомню, что если бы Шелепин читал данный документ, на нем бы стояла его подпись.
Ход мыслей шизофреника нашего вроде бы понятен. Выписка из решения Политбюро двадцатилетней давности приходит Шелепину 27 февраля 1959 г. явно от Хрущева, так как вопрос о рассылке документов с грифом «из О.П.» должен был решаться на самом высоком уровне. Шелепин некоторое время думает и 3 марта пишет Хрущеву письмо, в котором предлагает уничтожить ряд документов, связанных с расстрелом поляков… Все очень логично, правда? И вопросов никаких не возникает, да? Здесь нет вывода - только ассоциации, что, как я уже сообщил, свойственно шизофреникам.
В письме Шелепина Хрущеву предлагаемое уничтожение документов мотивировано по правилу «как бы чего не вышло», что выглядит даже смешно:
Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведенной операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями.
Логика, помилуй бог, узнаваемая: выше написано, «все дела в количестве 21.857 хранятся в опечатанном помещении» в КГБ, но тем не менее «какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации»; следовательно, помянутые дела нужно уничтожить. И нас хотят уверить, что этот бред написал Шелепин, вроде бы не страдавший от бредового шизофренического состояния? Нет, это написал шизофреник: мотивация предлагаемых действий абсурдна с объективной точки зрения, логики нет.
В письме Шелепина, кстати, тоже видим, что особая папка воспринимается автором как тайное хранилище, а не архивный гриф: «По объему эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке».- Шизофреник наш, конечно, не подозревал, что документы с грифом «особая папка» из хранилищ ЦК наверняка можно было вывозить грузовиками… Сомневаюсь, что там было много захватывающих тайн - обычные «конспиративные» документы, «текучка».
С точки зрения оформления письмо Шелепина тоже вызывает недоумение, как и письмо Берии: оно почему-то написано от руки, причем тоже малограмотным человеком, который не знал, например, как в русском языке расставлять запятые. Вообразить столь безграмотного болвана в секретарях у председателя КГБ, согласитесь, очень трудно. От руки же письмо написано, вероятно, потому, что дегенерат наш не нашел подлинного бланка КГБ пятидесятых годов. Что ж, это раритет, нечего и говорить: в пятидесятых годах КГБ существовал недолго (создан в 1954 году), да и деятельность его ведь только начиналась под рукой Никиты… Большого оборота документов поначалу, возможно, не было, а бланками могли пользоваться еще старыми - оставшимися в тех же кабинетах Лубянки от МГБ.
Стоит также отметить, что на письме Шелепина Хрущеву нет ни единой пометки Хрущева, хотя это совершенно прямое предложение, направленное ему лично, на которое он обязан был отреагировать тем или иным образом. Почему же Хрущев не оставил на письме резолюции, если читал шизофреническую эту дурь? Почему на письме Шелепина нет и прочих пометок, если оно поступило в секретариат Хрущева? Если, положим, Хрущев не читал разбираемого письма, то хоть кто-то же должен был его прочесть, не так ли? Что еще любопытно, в архиве Политбюро письмо Шелепина было зарегистрировано как входящий документ текущего делопроизводства, т.е. текущий запрос в архив. Умно, правда? Да, это шизофреник. В нижнем правом углу оборота последнего листа письма Шелепина стоит штамп регистрации его как входящего в архивный сектор документа с рукописной датой 16.III.69 или 16.III.65 (штамп этот должен стоять на первой странице, в правом нижнем углу, верно), а на первой странице в правом верхнем углу с неизвестной целью поставлен штамп архива, 6 сектора Общего отдела ЦК КПСС, от 9 марта 1965 года, т.е. документ начал использоваться ранее, чем поступил. Это, конечно, шизофреник. А поверит ли хоть один человек в своем уме, что по меньшей мере за шесть лет письмо председателя КГБ не успело дойти до первого секретаря ЦК КПСС, а потому и было отправлено в архив в 1965 или 1969 году? Неясно также, почему письмо Хрущеву без разбирательства было передано через шесть лет в архив - когда Никита, отправленный «по его просьбе» на пенсию, уже сидел на даче и писал насквозь лживые воспоминания о днях своей отважной молодости. Почему же письмо первому секретарю ЦК КПСС Хрущеву не передали его преемнику, Л.И. Брежневу, который бы и принял решение по предложенному вопросу, оставив на документе надлежащую резолюцию, например «в архив»? Вот логика шизофреника: тогда не было принято ставить на документы резолюции, т.е. Хрущев решение-то принял, но никто об этом не знает.
Стоит еще добавить по разбираемому письму, что шизофреник не способен тепло относиться к людям, ему это даже претит в большинстве случаев, откуда очень показательно выглядит «формальное» и безличное обращение к Хрущеву - «Товарищу Хрущеву Н.С.», хотя обычно подобные письма писали через «Дорогой Никита Сергеевич» или схожее теплое демократическое приветствие, см., например, выше письмо Н.Н. Бурденко В.М. Молотову. Это тоже очень показательно и типично для шизофреника - бесчувственность, эмоциональная холодность. Да, Сталину в ЦК еще и можно было писать безлично, «товарищу Сталину», потому как обращение «Дорогой Иосиф Виссарионович» звучало бы для иных просто преступной фамильярностью, кощунством, но Хрущев был уже вполне открыт и доступен, также Брежнев и все прочие после него.
Излишне, наверно, повторять, что число «расстрелянных» в письме Шелепина не имеет ничего общего с числом, которое запросил Берия и на которое якобы было поручено одобрение ЦК: числа расходятся на несколько тысяч человек, причем объяснений, почему нарушено было решение высшего в стране законодательного и исполнительного органа власти, в письме Шелепина нет и в помине, да шизофренику это и не требуется: будет и того, что он лично свою пачкотню понимал хорошо.
Шелепин дожил о расследования фальсифицированного дела № 159 и даже встретился с одним из фальсификаторов 11 декабря 1992 г., следователем А.Ю. Яблоковым, с которым ближе мы познакомимся при рассмотрении протокола допроса бывшего начальника Калининского УНКВД Токарева. Разумеется, через тридцать лет после событий Шелепин не мог уверенно ни подтвердить свою подпись под документом, ни тем более опровергнуть ее: он попросил предъявить ему подлинник якобы его письма, а также назвать имя исполнителя, который якобы писал письмо. Яблоков описал эту встречу, нагородил от имени Шелепина всякого вздора, но из его же откровений следует, что под протокол Шелепин не сказал ничего. Болтовня же Яблокова едва ли кого заинтересует, а протоколы фальсифицированного дела никому пока не доступны (а надо бы опубликовать их до последней точки с опровержениями лжи и фальсификаций). Самый любопытный отрывок из писанины Яблокова касается «документов», которые мы разбираем:
Готовясь к допросу Шелепина и выполняя его предварительные условия, я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что подлинники документов ни при каких условиях выдаче из архива в Кремле не подлежат.
Катынский синдром, гл. 6, см. ссылку выше.
Подумать только, следователю не дают доказательства по уголовному делу, которое он расследует. Другой бы постеснялся писать эту чушь, а этот даже не понимает… Видите ли, как они дела делали? С такими-то следователями любое дело можно подшить: умные ребята - без доказательств обходятся с легкостью, даже особенно и не требуют. На каком же основании подобный следователь мог бы назначить экспертизу документов? На основании вымыслов своего воображения? Кстати, названный здесь Коротков, напомню, связан с фантастическим вторым рождением «документов».
Здесь можно задать наконец вопрос: если сляпал фальшивые документы явно один человек, то каким же боком к нему касалась Главная военная прокуратура, следователи которой приняли участие в фальсификации? В связи с приведенным выше разбором фальшивых документов крайне любопытно выглядит следующее заявление в цитированной выше книге, одним из авторов которой был следователь ГВП Яблоков:
Как только материалы «особого пакета № 1» поступили в Главную военную прокуратуру, следователи которой несколько месяцев старались довести до сознания высоких чиновников, что существование постановления Политбюро о польских военнопленных бесспорно доказано, были проведены необходимые следственные действия. В Кремле был осмотрен весь комплекс документов, проведены почерковедческая и криминалистическая экспертизы. Они подтвердили подлинность записки Берии на имя Сталина № 794/Б от марта 1940 г., подписей на ней Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна и Берии, а также выписки из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) № 13/144 от 5 марта 1940 г. [ссылка: Главная военная прокуратура. Уголовное дело № 159. Т. 115. Л. 4-29, 45-78.]
Катынский синдром, гл. 6, см. ссылку выше.
Выше вы видели, что такое почерковедческая экспертиза, в народе иной раз неверно называемая «графологической» (графология есть лженаука, каковое мнение распространено в «литературе»). Каким образом записка Берии могла пройти почерковедческую экспертизу на подлинность, если это невозможно просто в принципе? Что, эксперт сеточку не мог составить, какую вы видели выше? Или, может быть, он не знал, что в рукописном тексте любого человека всегда определен наклон букв, межстрочный интервал, отступы и еще многое иное, словом почерк? Значит, эксперт-почерковед нетвердо знал, что такое почерк? Но как же тогда он установил подлинность подписей? Или, может быть, это у следователя Яблокова бредовая идея? Занятно бы было, конечно, взглянуть, что канцелярские накарябали в томе 115 на указанных страницах. Работать-то они умеют, ничего не скажешь: подумать только, сто с лишним томов исписали, а подделку документов установить то ли не догадались, то ли не смогли, то ли не захотели за взятку. Это высший пилотаж бюрократизма - недосягаемая вершина. Дело все в том, что никто проверять не станет: какие дураки по сто томов и читают…
Если экспертиза существует, то это было не только заведомо ложное заключение эксперта, но и государственной изменой попахивало, да ниже увидим и фальсификацию доказательств по делу, тем же самым пахшую в данном случае. Эксперта трудно купить, не купив прежде следователя, так как лицо или учреждение, производящее экспертизу, известно только следователю, во всяком случае потерпевшим его знать не нужно. Налицо оказание помощи в данном случае иностранной организации, родственникам «жертв режима», в ущерб внешней безопасности России, финансовой в данном случае безопасности. Поляки-то, думаете, зря кругами ходят вокруг Смоленска да слезы крокодиловы ручьями на могилках льют? Они же денег хотят, контрибуцию свою, по судам бегают… Добегаются когда-нибудь, сомнений нет. Не знаю, как насчет «преступления века», были преступления в двадцатом веке и пострашнее, но этакой подлости мир точно еще не видел. Кровососы, ей-богу. Ну, кто же канцелярских купил с потрохами? Или, может быть, вы допускаете, что канцелярские способны работать бесплатно, за великую польскую идею? Свежо предание, да верится с трудом.
Рассмотрим теперь чрезвычайно любопытный протокол проведенного 20 марта 1991 г. допроса Д.С. Токарева, начальника Калининского УНКВД в 1940 г. На момент допроса Токареву было около 89 лет, и канцелярские решили, что имеют дело с полным маразматиком. Самое любопытное начинается в начале допроса, который, увы, переведен с польского, так как у нас недоступен (канцелярские «работу» свою склонны скрывать от своего народа, да и правильно - не поймут еще):
Токарев: Направили, значит, нас к Кобулову. Когда мы вошли, там было наверно около 15-20 человек, точно не помню. Никого из них я не знал, кроме самого Кобулова, у которого бывал. Кобулов разъяснил, что есть указание высшей инстанции - не произнес названия этой инстанции, позже, однако, я узнал, что это было постановление Политбюро - по вопросу расстрела представителей карательных органов Польской Республики, которые были взяты в плен во время вступления наших войск в восточные территории Польши.
[…]
Яблоков: Дмитрий Степанович, а постановление Политбюро - когда имело место?
Токарев: Вы знаете, что о вынесении решения на заседании Политбюро я узнал во время первого допроса от Николая Петровича … [поворачиваясь к Анатолию Яблокову.] - так ведь зовут?
Яблоков: Да, да, так.
Токарев: В присутствии Николая Петровича я говорил товарищу, который меня допрашивал, и даже спросил: «Было решение Политбюро?» Он рассказал мне: «Да, было» - впервые узнал от него. Перед этим же я знал о высшей инстанции.
Яблоков: Какой высшей инстанции?
Токарев: Я догадывался … Выше Политбюро у нас не имеется никаких инстанций… Только седьмое небо. Тогда я только догадывался, а окончательно узнал от вашего представителя. Вот и всё.
[…]
Яблоков: Вы понимаете, что высшая инстанция - это не Особое совещание?
Токарев: Нет-нет, понимаю, что это ЦК, Политбюро, но не знал точно, когда мне сказал Василий Иванович. Он сказал, что это было решение Политбюро.
Обратный перевод допроса Токарева (с перевода на польский).
См.: http://katynbooks.narod.ru/polish/tokarev_ru_pl.html
Ужас, что творится: рассеянный и забывчивый, при упоминании Политбюро Токарев будто чуть очнулся - память вдруг немного прорезалась, а реакция стала мгновенной и предельно четкой с правовой точки зрения: «Вы знаете, что о вынесении решения на заседании Политбюро я узнал во время первого допроса от Николая Петровича», причем тотчас же Токарев грамотно зафиксировал связь между Яблоковым и Николаем Петровичем, задав Яблокову вопрос: «Так ведь зовут?»- Ну, что тут скажешь? Не так? Прекрасно, но как же в действительности звали провокатора, Николай Петрович или Василий Иванович?
Посмотрите, как просто добываются «доказательства»: на первом допросе то ли неведомый Николай Петрович, он же Василий Иванович, то ли товарищ его (понять Токарева непросто) сообщил Токареву, едва ли под протокол, о найденных «архивных» документах - решении Политбюро расстрелять поляков, даже назвал «документальную» дату решения, а на втором допросе, когда наведенный Токарев уже понес эту чушь про Политбюро, Яблоков задал простейший вопрос, на которой Токарев смог бы ответить очень легко: «Дмитрий Степанович, а постановление Политбюро когда имело место?», причем, заметьте, не спросил, откуда Токарев узнал про постановление Политбюро, хотя обязан был (информация должна иметь источник).- И если бы Токарев ответил, что постановление Политбюро о расстреле поляков имело место быть 5 марта 1940 года, то фальсифицированные «документы» были бы подтверждены «свидетельскими показаниями» «бывшего ответственного работника НКВД СССР». Нет, демоны, не на того напали: сталинские соколы и ворошиловские стрелки не сдаются даже в девяносто лет! Браво, деда.
И хотя согласно действовавшему тогда советскому УПК информация, факты, источник которой свидетель не указал, не считалась доказательством, провокационно вырванное из Токарева признание все равно имело бы силу для общества, оболванивающую силу, погружающую в бред.
Возникает вопрос, откуда Яблоков и загадочный «Николай Петрович» 20 марта 1991 года узнали о фальсифицированном постановлении Политбюро, якобы решившем судьбу поляков, если даже М.С. Горбачев о нем узнал только 24 декабря того же года? Обратимся за ответом к уже надоевшей книге:
Сопруненко первый раз допрашивали 25 октября 1990 г. начальник отдела ГВП полковник юстиции Н.Л. Анисимов [Николай Петрович, он же Василий Иванович?], осуществлявший прокурорский надзор за расследованием дела, и руководитель следственной группы полковник юстиции А.В. Третецкий. На тот момент следствие не располагало достаточными доказательствами о его роли, и поэтому допрос Сопруненко оказался фактически безрезультатным. Получив показания Токарева о роли в этом деле Сопруненко, проанализировав и подготовив документы, обнаруженные в архивах, мы с Третецким 29 апреля 1991 г. повторили допрос.
[…]
После неоднократного просмотра видеозаписи показаний Токарева и сам Сопруненко удивленно констатировал, что Токарев все хорошо помнит и аргументированно, без предварительных пометок на бумаге, в свободном разговоре, образно, ясно и даже артистично может излагать свои мысли. Тем не менее Сопруненко в ходе допроса достаточно ловко уходил от острых вопросов, переводил беседу на второстепенные детали, перекладывал ответственность за участие в катынской трагедии на своего заместителя, тогда старшего лейтенанта госбезопасности, И.И.Хохлова и других сотрудников НКВД. Только после предъявления архивных документов и неоднократной демонстрации видеозаписи допроса Токарева, подтверждающих личное участие Сопруненко в катынских событиях, он дал важные показания о том, что лично видел и держал в руках постановление Политбюро ЦК ВКП(б) за подписью Сталина о расстреле более 14 тыс. польских военнопленных, содержавшихся в Осташковском, Старобельском и Козельском лагерях НКВД СССР.
Катынский синдром. Гл. 5.
Выходит, о фальшивом постановлении Политбюро Яблоков с «Николаем Петровичем» узнали 29 апреля 1991 года от Сопруненко, которого допрашивали после Токарева, причем сам Сопруненко, как и Токарев, узнать о фальшивке мог только от Яблокова с «Николем Петровичем». Ну, не мог Сопруненко «держать в руках» вообще ни единое постановление Политбюро, по любому вопросу. Во-первых, уровень его был слишком низок: решение послали бы народному комиссару внутренних дел, который бы от своего имени и отдал указания подчиненным, а во-вторых, возглавлял Сопруненко Управление по делам военнопленных, УПВ НКВД, и исполнителем приговоров по решению Политбюро быть не мог: на момент «расстрела» поляки числились за УНКВД, областными управлениями, как видно из опубликованных по делу документов, коих коснемся подробно в следующей главе. Человеку же, который не отвечает за исполнение и вообще никакого отношения к нему не имеет, решение Политбюро сообщить не могли: разглашать «конспиративные» документы, как мы читали выше, нельзя было ни в коем случае. Сопруненко оформил всех пленных по оперативной картотеке для 1-го спецотдела НКВД - фотографии, отпечатки пальцев и анкетные данные, после чего подлежащих осуждению по ОСО отправил в УНКВД, и всё, на этом его отношения с пленными закончились. Даже о самом факте «расстрела» Сопруненко узнать мог только случайно, скажем в пьяной болтовне. Приведенные «показания» Сопруненко - это наглая фальсификация, противоречащая действительности, причем разобраться в этом начальники Яблокова и «Николая Петровича» могли даже без вскрытия фальсификации решения Политбюро от 5 марта 1940 г. - если бы захотели.
Стало быть, мы очень хорошо видим, что о фальшивых документах Яблокову с «Николаем Петровичем» было известно задолго до их появления у М.С. Горбачева - ранее 20 марта 1991 года, во время первого допроса Токарева. Вопрос, кто же им рассказал о мифическом решении Политбюро расстрелять поляков? Как они могли установить это «следственным путем», если подлинного решения Политбюро не было, а о фальшивом даже Горбачеву стало известно только в конце 1991 года? Сам Яблоков объяснил свою фантастическую осведомленность о высочайших государственных тайнах - помилуй бог, «№ 1» - следующим образом:
Показания свидетеля
Из выступления в Басманном районном суде г. Москвы ответчика по иску внука Сталина
…Еще до передачи Ельциным в 1992 г. документов особой папки существование этих документов было доказано следственным путем. Так, с 1990 по 2004 годы Главной военной прокуратурой расследовалось уголовное дело № 159 («Катынское дело»), в котором я, ответчик Яблоков, принимал непосредственное участие в период с 1990 по 1994 годы.
В показаниях допрошенных мною в начале 1991 г. в качестве свидетелей с применением видеозаписи бывшего начальника УНКВД по Калининской области Токарева Д.С. и бывшего начальника Управления по делам военнопленных НКВД СССР Сопруненко П.К. и других бывших сотрудников НКВД содержатся подробные сведения о механизме расстрела польских военнопленных, местах их захоронения, причастности Политбюро ЦК ВКП(б) к решению об их уничтожении.
В конце октября 1992 г. заверенные копии документов особой папки № 1 поступили из Архива президента РФ в Главную военную прокуратуру и были мною изучены и приобщены к уголовному делу, где в настоящее время и должны храниться.
Новая газета. № 119 от 26 октября 2009 г
См.: http://www.novayagazeta.ru/data/2009/119/18.html
Опять те же Токарев и Сопруненко, хотя Токарев от своей осведомленности по поводу причастности Политбюро к расстрелу поляков отказался под протокол допроса, а Сопруненко не то что о решении Политбюро - о «расстреле» знать не мог.
Дмитрий Добров
О механизме фальсификации допроса - в следующем посте.
А пока, познакомлю вас с библиотекой ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА, где содержится немало публикаций по Катыни. Просто набираете в поисковике слово КАТЫНЬ.