Последний человек, биомеханоид и радикальный субъект
В начале XX века в поэме "Возмездие" А.Блок писал:
Век девятнадцатый, железный,
Воистину жестокий век!
Тобою в мрак ночной, беззвездный
Беспечный брошен человек!
...
Двадцатый век... Ещё бездомней,
Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Блок жил и творил на стыке двух веков.
Нам тоже выпало жить на стыке, но уже следующих веков - XX и XXI. Прибавилось ли за сто лет оптимизма во взглядах на человека, на его положение в мире?
XX век... Такой недавний и уже такой далёкий... Нелёгкий век, начавшийся с декаданса и окончившийся постмодерном.
В предыдущей статье "Смена парадигм. Постчеловечество", мы поговорили о трёхпарадигмальной концепции А.Дугина, о работе Лиотара "Состояние постмодерна", и под конец вышли на Френсиса Фукуяму с его "Концом истории". Продолжим этот разговор.
Напомню, что, как отмечал Лиотар в "Состоянии постмодерна", во второй половине XX века, после двух мировых войн, вера в науку, разум и прогресс оказалась подорвана: человечеству больше не нужны великие идеи, оно предпочитает довольствоваться микронарративами (маленькими рассказами), благодаря которым целостность жизни может удерживаться на уровне первичных коллективов.
2. Последний человек
Дугин, чья работа «Постфилофия» вышла в 2009 г. (т.е. спустя 30 лет после работы Лиотара), идет ещё дальше: он пишет уже не просто о разрушении больших целостностей, но и о разрушении целостности вообще, даже на уровне конкретного индивида. Больше нет места ни великим идеалам, ни духовности, ни морали. Человек добровольно отказывается от ответственности быть Человеком с большой буквы, соглашаясь выполнять свои маленькие функции, не задумываясь, в чьих интересах эти функции выполняются. Дугин называет такого человека "дивидуум" (в отличие от "индивидуума") или «последним человеком», добровольно отказавшимся от возможности быть Человеком с большой буквы, предпочитая быть меньше, чем он есть (концепция "минимального человека).
Тут невозможно не вспомнить труд Френсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек», изданной в 1992 году и почти на десятилетие ставшей основной концептуальной установкой западного мира.
Фукуяма заявляет о том, что мир подошел к конечной точке своего социокультурного развития - тотальной либерально-демократической модели. Для справки: Фукуяма является учеником Кожева, развивающего некоторые стороны учения Гегеля о «новом духе», приходящим на смену историческому духу в постисторическую эпоху.
Почему же исчезает исторический дух? Потому что он полностью реализовал свой потенциал исторической новизны. Отныне в общественном устройстве не будут появляться новые элементы: история закончится, останется место только для игры, для перетасовки старых элементов, как кубиков конструктора.
Свой тезис о неизбежной победе «мировой либеральной революции» Фукуяма обосновывает слабостью сильных государств: авторитарные правые режимы оказываются неспособными контролировать гражданское общество, а террор левых режимов может обернуться против самих правителей. К тому же, по его мнению, общество, которое дает людям возможность максимального производства и потребления - это капитализм с его рыночной экономикой. Однако, помимо экономических и политических предпосылок, торжеству либеральной демократии, как считает Фукуяма, способствует присущее человеческой природе стремление к свободе, а также жажда признания: человек, в отличие от животного, хочет признания со стороны других, - это желание сначала приводит к разделению людей на рабов и господ, но в дальнейшем к взаимному и равноправному признанию друг друга. Точно также и государства ищут признания. Либерализм уничтожит империализм (господство одних государств над другими) точно так же, как он уничтожает деление людей на рабов и господ.
Итак, Фукуяма считает либеральную демократию высшим и окончательным общественным устройством, в котором жажда признания удовлетворена полностью, в котором людям больше не надо сражаться за господство, в котором все равноправны. Однако так ли безоблачна эта картина? В последней части своей книги, озаглавленной «Последний человек» Фукуяма признает, что в таком обществе человек перестанет быть человеком в истинном понимании этого слова. В обществе, где нет превосходства одной жизни над другой, есть, как выражается автор, «торжество самой жизни». Но это «торжество жизни» понимается как торжество потребностей (и в первую очередь потребностей тела), а, следовательно, возникает культ потребления. Уходит мораль, вместо способности различать добро и зло бал правит толерантность. У человека больше нет ценностей, смыслов, идеалов, за которые он был бы готов бороться. Это описание человека эпохи победившего либерализма очень похоже на дугинское описание человека постмодерна.
Однако, если вдуматься в концепцию Фукуямы, возникает вопрос: если прекратиться История, то прекратиться и развитие, следовательно, люди превратятся в некое статичное потребительское стадо, но ведь должен быть кто-то, кто будет этим стадом управлять? А ещё должен быть кто-то, кто будет работать, обеспечивая стаду нужный уровень потребления. Создается впечатление, что Фукуяма лукавит (или искренне заблуждается?), когда говорит о полном исчезновении деления человечества на рабов и господ.
А вот у Дугина, похоже, есть более внятный ответ на вопрос «кто будет управлять?». Говоря о парадигмах, он заявляет, что для любой из них существует субъект, способный над этой парадигмой подняться. Он вводит понятие «радикального субъекта» - «того, кто видит парадигму с обратной стороны; того, кто способен её от членить от неё самой». При этом Дугин явно приветствует появление такого «радикального субъекта» и проводит параллель с ницшеанским «сверхчеловеком», который «есть победитель бога и ничто».
При этом, вполне в духе Ницше, Дугин лишает этого субъекта гуманистического начала (у Ницше: «сверхчеловек - это не человек»), и, в конце концов, субъектности как таковой. Но и остальная человеческая «ризома», по мнению Дугина, тоже распрощается с субъектностью, превратившись из последних людей в постлюдей - «ризомную человеческую массу», в «биомеханоидов».
Конечно, можно скептически отнестись к термину «биомеханоид», однако нельзя отмахнуться от картины мира, которая вырисовывается из дугинских философских построений: с одной стороны некий приветствуемый Дугиным дегуманизированный «радикальный субъект» (ницшеаские «сверхлюди» эпохи постмодерна), а с другой - бессубъектная масса срощенных с гаджетами людей.
Но не те же ли «радикальные субъекты» будут управлять безликими потребителями в фукуямовском конце истории? В любом случае, это предположение имеет право на жизнь.
Однако, остается вопрос: кто будет обеспечивать потребителям quantum satis хлеба насущного?
Обратимся снова к тексту Дугина. Он пишет, что человек, полностью утративший целостность и индивидуальность, становится животным: «зверь, балансирующий на грани человеческого, и есть для постмодернистов тот основной архаический элемент, который, пройдя через пути и лабиринты отчуждения, должен быть заново утвержден в качестве ризомы». Обратим внимание на словосочетание «архаический элемент».
Сегодня об архаизации сознания говорится немало. Но архаизация может не просто затрагивать отдельных индивидов, диффузно распределяясь в обществе, но и служить общим вектором движения больших структур (например, целых государств).
А, значит, картина мира, состоящая из «радикального субъекта» и «биомеханоидов» может быть дополнена третьим слагаемым: массой людей, брошенных в архаику, живущих в некой глобальной деревне, обеспечивающей потребности глобального города.
Подробнее на архаизации сознания остановимся в завтрашней статье. Кстати, в ней же попробуем найти выход из вытанцовывающей антиутопической модели.