Презрение || «Красная звезда» 17 октября 1942 года
У себя в Донбассе сержант Николай Краткий часто думал про войну. Почему-то представление о ней у него складывалось идеальное, почти книжное, хотя книги читать было некогда, и поэтому читал он их мало. Война была в его воображении столкновением равных и честных сил. Он понимал, что драться надо насмерть, но знал, что воин должен быть великодушен, честолюбив и, конечно, благороден. «Солдат лежачего не бьет, с бабами не воюет, а детям сахар дает. От его меча падает только тот, кто на него восстает с мечом», - таковы были его рассуждения.
Так и пришел он на настоящую войну с этим, хотя и благородным, но по теперешним временам наивным представлением.
Уже будучи в роте, он тоже часто спорил с товарищами. Были среди них такие, которые собирались шапками врага закидать, их самоуверенность не допускала мысли, что драться нам придется долго и упорно, ибо враг наш силен. Они высчитывали точно - когда враг будет раздавлен: через месяц или через полтора.
Потом он много отступал, проходил села и города по дороге на восток. Убегавшие из плена много рассказывали о зверствах немецких солдат, о насилии и произволе. Но все это не укладывалось в его голове. Не высказывая этого другим, он думал, что немец просто хитер - подсылает к нам своих людишек, а они его ругают, чтобы к нам втереться в доверие. Не верил он этим людям. Не верил не потому, что считал невозможным такое поведение врага. Нет, он не хотел допускать мысли, что человек, взявший в руки винтовку, называющий себя солдатом, может стать громилой, убийцей, зверем.
Потом, когда он стал наступать, перед его взором прошли ужасы и кошмары, которых он себе раньше никогда не представлял. Он вдруг стал угрюм и неразговорчив. То, что он видел собственными глазами, перевернуло всю его душу. Он понял свое заблуждение и расстался с иллюзией. Он стал ожесточеннее и яростнее. Он был глубоко оскорблен и не мог и не хотел прощать этого оскорбления!
Разочарование произвело в нем серьезные перемены. Крушение выдуманного им самим «рыцарства врага» сделало его другим человеком. Но это не сделало его еще тем человеком, которого мы знаем теперь. Как часто бывает в таких случаях, решительный переворот наступил по странному и, казалось, незначительному поводу.
Однажды в разрушенном прифронтовом селе Краткий увидел бездомную пятилетнюю девочку, беспомощно метавшуюся на бугре под градом немецких пуль. Немцы не могли ее не видеть: она находилась на самой вершине высоты. Они били только по ней, и казалось странным - какое же чудо спасает девочку? Ведь пули ложились вплотную. Вокруг подымались песчаные фонтанчики, бурлили у самых ее ног, и по ним можно было судить, что огонь меток, густ и беспощаден. Почему же девочка оставалась цела? Неужели немцы не могли в нее попасть с такого небольшого расстояния?!
И, проследив еще несколько минут, Краткий убедился в том, что немцы и не старались попасть в девочку. Наоборот - они засыпали пулями все вокруг, и им доставляло удовольствие видеть, как мечется это худенькое существо, не находя выхода из огненного кольца. Это было игрой хладнокровного кота с беззащитным мышонком, изуверством, которое так потрясло Николая Краткого, что он онемел от негодования.
Он пополз по площади, взял девочку на руки и вынес к своим. Настоящим чудом было и то, что его в этот момент также ни одна вражеская пуля не задела. Но это его не удивило. Как заколдованный справедливостью и огражденный своим солдатским благородством, шел он напрямик, зная твердо, что иначе и быть не могло, что разбойничья пуля не страшна человеку, у которого бьется в груди честное сердце.
До этого он видел уже много горя и детских слез, и к его давно утвердившейся ненависти этот случай прибавить, пожалуй, ничего не мог. Но он родил в нем такое презрение, такое отвращение к немцам, что ему стало неловко за былое наивное представление о них, как о солдатах. Нет, поистине это были не солдаты!
С этого дня он понял, что имеет дело не с людьми, а с червями, которых нужно не убивать, а душить, не стрелять, а растаптывать сапогом. Они стали ему тошнотворны и теперь уже не раздражали, а оскорбляли зрение, когда приходилось с ними сталкиваться.
Краткий никогда не был труслив. Но теперь он уже просто не замечал опасности. Он шел на немца с таким хладнокровием, будто не стрелять будут по нему, а лаять. О немце он больше ничего не хотел слышать: он хотел его душить.
Однажды во время боя Краткий заметил вражеский пулемет, который сильно мешал продвижению наших подразделений. Можно было вызвать огонь артиллерии или открыть винтовочную стрельбу по вражеским пулеметчикам. Но, верный своему презрению, Краткий этого не сделал.
- За ноги оттащу! - сказал он своему другу бойцу Квитчастому и пошел.
Пошел. Именно - пошел. Во весь рост. Презирая и не считая нужным укрываться.
Краткий двигался сбоку, во фланг пулеметчикам. Те, занятые своим делом, его не замечали. Боясь, как бы немцы не заметили Краткого, Квитчастый стал по ним стрелять из автомата, тоже почти не маскируясь: он хотел приковать к себе глаза немецких пулеметчиков.
Краткий подошел к немцам вплотную и остановился, как бы выбирая форму нападения. Он мог просто в упор расстрелять всех троих, расстрелять сзади, так, чтобы они не успели даже обернуться. Теперь он уже не считал нападение сзади позорным для солдата. Он уже знал, что главное - уничтожать этих четвероногих, а как и чем - это безразлично. Но он считал унизительной всякую предосторожность по отношению к существам, которых презирал. Нет, пусть они видят, пусть дрожат, а он будет их душить! Он бросил гранату не в них, а через них с таким расчетом, чтоб она их не задела. И когда они, испуганные насмерть, отпрянули от пулемета, Краткий ударил одного прикладом по голове. Когда тот упал, Краткий схватил обезумевших от неожиданного нападения двух немцев, заставил их ползти вперед, в плен.
Через несколько дней Краткий рассердил командира своим бесшабашным поведением. Дело было во время боя, когда в числе своих пятнадцати товарищей он наступал на опушку леса. Хотя против них были мадьяры, однако дрались они ожесточенно. Пришлось сильно нажать, прежде чем удалось продвинуться к опушке. Когда это произошло, мадьяры всполошились. Краткий еще раньше следил за одной группой, которая особенно яростно огрызалась. Ее очередями было ранено несколько наших бойцов и это сильно обозлило Краткого.
У опушки лежали мадьярские снаряды. Когда он прорвался вперед, то прежде всего схватил какой-то длинный снаряд и, размахивая им, как оглоблей, направился прямо на обозлившую его группу.
Теперь он уже совсем был похож на медведя и мешковатая его походка была страшна. Когда он приблизился, мадьяры завопили: «Не стреляй», но тут же Краткий заметил, что оружие они не бросали, а один из них старается даже вытащить пистолет.
- И не буду стрелять! - крикнул Краткий. - Бить буду! - И он начал громить их этим неуклюжим снарядом, проламывая черепа мадьяр.
После этого командир напустился на Краткого. Ведь не мог же он так счастливо отделываться без конца!
- Точка. Хватит тебе гулять. Не первобытный ты человек, чтобы воевать с оглоблей в лапах! - сердился командир на приумолкнувшего сержанта. - Чтобы немца бить - винтовка имеется.
- Так ведь из винтовки и промахнуться можно, а рука это дело верное, - оправдывался он. - Рукой если дашь, то уж наверняка по крайней мере.
- Ничего, получишь такую винтовку, из которой не промахнешься. Снайперскую.
Обещание командира льстило бойцу. Стать снайпером - это его могло устроить. Он много слышал о снайперах, и его всегда удивляло количество убитых ими немцев. Неприятным было для него только то, что против паршивого фрица выдумывались еще какие-то приспособления в то время, когда по его твердому убеждению фрица надо было просто душить. Единственным утешением было то, что рук не придется марать и бегать не нужно будет за каждым немцем в отдельности.
- Ладно уж… - улыбнулся он. - Может хоть обувку сберегу, а то ведь за каждым фрицем километр пройди - на сапоги нагрузка непомерная.
Он стал изучать снайперское искусство.
- Если уж немца не душить, то надо его хоть бить как следует: чтоб много его было битого, - рассуждал он. Как когда-то, получив впервые отбойный молоток, так теперь, став обладателем оптического прицела, он был горд и сосредоточен. Скоро он понял преимущество снайперской стрельбы, и ему стало даже неловко за то, как низка была его «производительность труда», когда он воевал руками, в сравнении с той, какой он мог добиться теперь, целясь в это всевидящее стеклышко.
Теперь он был всегда занят: за винтовкой надо было ухаживать. Как кавалерист коня, так чистил он, холил и не разлучался со своей «снайперкой».
- Будут они у меня подыхать, как мухи от голодухи: бац и нет одного, бац и нет другого! - говорил он многозначительно, и бойцы знали, что будет именно так.
И он начал считать истребленных фрицев. Раньше ему было совершенно безразлично, сколько их осталось позади. Теперь количество было единственным мерилом его воинского искусства, и он уже не мог спокойно прожить дня без того, чтобы хоть одного не прибавить к своему списку.
- Если я его, каина, не стукну сегодня, поверьте - тошно мне. Вроде как меду я с мухами об’елся!
Убивать немца стало его потребностью. Он начал тратить дни на то, чтобы выбрать себе удобную позицию. Вырыть ложный окопчик, обдумать наперед каждый свой шаг. Он готовил немцу погибель сосредоточенно, обдуманно, заранее. Он стал хитер, как охотник, ибо новая его профессия была действительно охотой; он стал заботиться о том, чтобы уложить немца одной пулей и обязательно в голову, так, будто ему было жалко лишний раз продырявить его шкуру.
- Да ведь не на пушнину его сдавать! - говорили ему. - Можно и еще дырочку сделать. Приемщик сам господь: не забракует!
- Нет, братцы. Снайпер - это если что увидел, - того и нет, и сколько увидел - столько нет, и где увидел - там нет.
За короткий срок набил он их 119 штук.
* * *
На слете снайперов выступали бойцы, рассказывали о своих подвигах, брали обязательства к октябрьской годовщине. Одни обещали удвоить, другие - утроить свой боевой счет.
Краткого арифметика не интересовала.
- Количество назвать не могу, - сказал он, - поскольку оно зависит от того, много ли раз передо мной появится немец. Одно скажу: сколько увидит мой глаз, столько и уничтожу.
В этих словах была вся его ненависть и все его презрение. Презрение решительного и убежденного человека, единственным призванием которого стало - уничтожение врага. || Савва Голованивский. РАЙОН ВОРОНЕЖА. Перевод с украинского.
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Гвардейцы вступают в ряды партии
ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ, 16 октября. (По телеграфу от наш. корр.). Героические защитники Сталинграда гвардейцы дивизии, которой командует тов. Родимцев, вступают в ряды большевистской партии. С каждым днем растет число заявлений отважных и мужественных бойцов и командиров, желающих связать свою судьбу с партией Ленина-Сталина.
В партию принят гвардии красноармеец тов. Куборной. В одном из боев на улицах Сталинграда он незаметно для фашистов пробрался к вражеской огневой точке и забросал ее гранатами. Уничтожив пятерых гитлеровцев, тов. Куборной забрал два немецких пулемета и обеспечил своему подразделению возможность занять более выгодный рубеж.
Партийные документы на-днях выданы старшему сержанту Миронычеву, отважному разведчику, истребившему за последнее время более 30 гитлеровцев, и старшине Столетову, который бесперебойно обеспечивает минами свое подразделение.
Молодые кандидаты партии с честью оправдывают высокое звание большевика и множат боевые подвиги в боях на улицах Сталинграда.
+ + + + + + +
Источник: « Красная звезда» №245, 17 октября 1942 года
# И.Эренбург. Презрение || «Красная звезда» №51, 3 марта 1942 года
# И.Эренбург. Ненависть и презрение || «Красная звезда» №202, 28 августа 1942 года
# С.Голованивский. Искупление мужеством || «Красная звезда» №236, 7 октября 1942 года