Василий Гроссман. На Украине || «Красная звезда» 9 мая 1943 года
Взято у 0gnev
Вот здесь, на Северном Донце, стояли наши войска прошлой весной. И многие люди, вернувшиеся в эти места, говорят теперь: словно и не прошло года!
Да, и в самом деле - как в прошлом году, холодный апрельский ветер гонит перекати-поле по пустынным просторам и колышет бурьян, как и в прошлом году, бежит быстрый, мутный Донец меж высоких сухих камышей и среди светлого песка, еще таящего холод вчера сошедших снегов. Как и в прошлом году, летят по весеннему синему небу дикие гуси, тяжело машут крыльями. Как и в прошлом году, поблескивают озерца и пруды, и зеленая трава пробивается по прибрежной земле, защищенной обрывом от холодного, недоброго ветра. И как в прошлом году, в штабах полков и дивизий говорят о Балаклее, об Изюме, о десятках сел, где шла прошлогодняя война.
Белые хаты под соломенной крышей, тополя вокруг этих хат, вишневые сады, колодцы со скрипящими журавлями, сохнущие на заборах полотенца с вышитыми петухами и красными розочками с черными листьями, бабы и девушки в пестрых платках, усатые старики, сидящие под солнцем в мохнатых шапках, тулупах и пыхтящие коротенькими, набитыми крепким корешком трубками, - всё это украинские села, чудный мир, неторопливый, насмешливый, лукавый и добрый мир, воспетый Гоголем, мир неизменный и вечный. Здесь в прошлом году стояли в обороне наши войска, здесь стоят они и сегодня, - и вот кажется, что ничего не изменилось за этот год.
Но так ли? Ведь по этой земле в течение года, дважды прошли, скрежеща, стальные гусеницы войны! И чудный, неторопливый, лукавый мир украинской земли, и люди, и войска, стоящие в обороне на Северном Донце, всё не такое, каким было в прошлом году, точно век прошел, а не год, точно иное поколение пришло сюда встречать весну нового, 1943 года, вторую военную весну.
Восемь месяцев эта земля была под властью немецких фашистов. Двести пятьдесят дней живущие здесь люди слышали чуждую речь, жили под жестоким и подлым законом; восемь месяцев то террором, то подлым словом подметной газетки, то подкупом и ядовитой национальной враждой, то плетью и кулаком полицейского, то ничтожной привилегией, данной за измену, пытались немцы сделать покорными себе людей, живущих на этой земле.
Народ прошел через испытания и через искус. С печалью говорят о погибших, о расстрелянных в балках и оврагах, об угнанных в Германию. С презрением вспоминают предателей, изменивших родине, ставших «полицаями», мерзавцев, надевших мундир позора и взявших в руки трижды проклятое оружие.
Народ остался верен родине - его не поколебал фашистский террор, и он прямо и честно смотрит в лицо, в глаза своей Красной Армии. И плеть, и виселица, и подлая газетка оказались бессильными. Прошли наши люди через все испытания, очистившись от ничтожных числом иродов, которые ради жалкой подачки изменили родной стране и продали душу. Что же оставили после себя оккупанты? На дорогах лежат остовы сожженных машин, развороченные туши танков с фашистскими крестами, в канавах ржавеют снаряды и мины, торчат стволы разбитых орудий, десятки, сотни касок, смятых колесами. Песок и пыль заносят эти следы разгрома поспешного отступления. Подле хат валяются наполовину засыпанные навозом и мусором ржавые консервные коробочки, да кое-где из-под «крейды», которой побелили стены, тускло выступают немецкие и итальянские надписи. Вот подошли праздники - пасха и первое мая, - старухи снова побелили стены и навсегда закрыли чужие готические и латинские буквы. Но из памяти народа никогда не изгладятся воспоминания о страшном лете, когда в пыли и дыму горящих пожарищ ворвались в украинские села фашистские войска. Не забудутся яры, где расстреливали старобелъских жителей, не забудется Острая Могила под Ворошиловградом, не забудется шурф на Красном Доне, куда сбрасывали расстрелянных шахтеров. И народ, оставшийся лицом к лицу со страшным по силе террора и демагогии завоевателем, народ, которому, обманывая, говорили, что Красная Армия разбита, Сталинград и Москва заняты, народ, не видевший советской газеты, не слышавший советского радио, а лишь день и ночь обрабатываемый немецким демагогом, ответил ему: - нет! И этот народ уже не тот, что был в прошлом году, он вырос и закалился в тяжких невзгодах прошедшего года.
Когда разговариваешь с красноармейцами и командирами, когда наблюдаешь их в быту, в боевом учении и в боевой работе, то видишь какое-то новое качество в характере людей. Ведь некоторые из них прошлой осенью воевали под Сталинградом. Эти люди смотрят влюбленными глазами на украинские белые хаты, на черешни, наливающиеся почками, на розовые бутоны на ветвях яблонь, на веселые речки, на рощи и левады. Ведь в прошлом году стояли они на самом краю нашей земли, там, где выжженные солнцем степи, пески, где пронзительно кричат верблюды, где день и ночь в каждом красноармейском сердце жила мучительная тревога и тоска от тяжелых мыслей.
- Эх, дошел жулик до нашей Волги, - говорил мне в прошлом сентябре старый крестьянин. И те бойцы, которые были в прошлом году на Волге, кто шел на фронт по степям Калмыкии и Заволжья, те, кто вынес на плечах своих страшную тяжесть обороны великого волжского рубежа, смотрят сейчас на сладостные украинские земли с непередаваемым чувством гордости. Их кровью, пролитой под Гумраком, на Сталинградском тракторном, на озере Цаца и в степях Калмыкии, был остановлен враг. Мечтали ли они в прошлом году вновь увидеть украинскую землю?
Ведома ли кому тяжесть, которую подняли во время зимнего наступления наши красноармейцы? Встают перед глазами картины этой зимы. Пешие марши по глубокому снегу навстречу сбивающему с ног ветру. Отдых под Плодовитой, на границе Калмыкии, где красноармейцы ложились на землю и, снимая сапоги, спали короткий час, остужая в снегу натруженные ноги. Вспоминается внезапная оттепель между Яшкулем и Элистой, заставшая наступавшие части в степи, красноармейцев в намокших пудовых валенках, тащивших в руках орудия с налипающей к колесам липкой землей. Не было в степи воды, и кровь текла у людей из потрескавшихся губ. Вспоминается суровый Маныч с незамерзающей в самые злые морозы соленой грязью, бойцы подполковника Галая, скинувшие обувь и прошедшие босыми ногами по жидкой едкой рапе. Это было в январскую ночь, молодой узкий месяц в голубом тумане стоял над черным Манычем, и термометр в эту ночь показывал тридцать градусов ниже нуля. Вспоминается рота гвардейцев-автоматчиков, уснувших после боя, длившегося четыре дня и четыре ночи. Они спали на занесенном снегом холме, а командир роты отбивал их своим автоматом от подобравшихся немцев. Какая чудесная внутренняя сила людей, какая железная воля в них, какое могучее, сверхчеловеческое терпение, какая вера!
Они прошли через тысячи сел и десятки городов. И им выпало на долю первыми встретиться с освобожденными жителями оккупированных областей. Теперь, спустя 100 дней после прихода Красной Армии, старухи и бабы любят рассказывать именно об этой первой встрече с нашими войсками. Сколько десятков таких рассказов пришлось мне выслушать. И всегда рассказчицы загораются, всплескивают руками, а иногда и плачут, вновь переживая ту минуту.
Зашли они в белых халатах, три хлопца-разведчика с автоматами, мы всем селом як кинулись на них, чуть не задушили - старухи плачут, бабы обнимают, кажна в свою хату тягне.
Запомнился мне рассказ одинокой семидесятилетней старухи о том, как ночью внезапно ворвались в село наши танки.
- Весь день немцы бегали по хатам, собирали вещи, шумят, кричат, руками машут, а к вечеру бой открылся - я под кровать залезла, это уже так, чуть бой начинается или самолеты шумят, все бабы да дети под кровати лезут. Темно уже совсем стало, и бой притих. Тут как зашумит танка, да под самым окном встала. Ну, я думаю, отбили проклятые наших, подоспели с резерву танки. Вылезла это, подошла к двери и слушаю. И слышу: - Егор, заводи! - Как услышала я это - Егор, заводи, - ну словно пламенем меня охватило, затряслась вся, выбежала на улицу, да как закричу - Егорушка, сынку мой! - ну совсем ополоумела, плачу, в хату зову, а у меня в хате холод, кроме воды колодезной и жита немолотого, ничего нет.
Приходилось мне часто говорить с красноармейцами об этом же предмете. И все они хранят в сердце, как великую драгоценность, эти встречи в донских станицах, сталинградских поселках, украинских деревнях - этот первый миг, первый радостный крик, которого никто не пережил, кроме них - разведчиков, танкистов, автоматчиков, стрелков, тех, кто идет впереди всех!
И вот, когда ходил я по нашей обороне на Северном Донце, когда разговаривал с красноармейцами и командирами, мне казалось, что в сердце их живет неистребимое чувство, пришедшее к людям войны за этот тяжелый год. Они помнят горечь отступления, приведшего их к степям Калмыкии и к горам Кавказа, они помнят щемящее страшное чувство, чувство глубины вражеского прорыва, чувство края нашей земли. Они помнят сожженные немцами деревни, станицы, калмыцкие хатоны и горные аулы, обращенные в развалины великолепные заводы и улицы Сталинграда. Они помнят тяжкие снежные дороги нашего наступления, - кровь, пролитую в жестоких боях, соленую грязь Маныча, бесконечные степи Калмыкии, Чернышевскую и Перелазовскую, Морозовскую и Тацинскую. Они помнят тех старух и стариков, тех женщин, которые обнимали их, как сыновей и братьев. И в каждом из них живет сознание того, что за их спиной вновь оживает израненный, изошедший кровью край, что по ночам, прислушиваясь в гулу орудий, тысячи людей, освобожденных нами, ужасаются одной мысли о том, что вновь хоть на день, хоть на час снова придет немец. И то, что помнят они, то, чего нельзя забыть, пережитое за огромный 1942 год, еще больше повышает чувство моральной, душевной ответственности каждого бойца за оборону, которую занимают наши части. Духом воинской зрелости - вот чем проникнута, отмечена наша оборона на Северном Донце...
Мы приехали в штаб одной гвардейской дивизии.
- Где командир дивизии?
- В полку, - сказали нам в штабе, - проводит занятия с командирами батальонов.
Начальник штаба, спокойный, розовощекий человек, улыбаясь, сказал:
- Вот учимся. Командир дивизии проводит занятия то с комбатами, то с командирами полков, начнут днем и часа в два ночи кончают. Я вчера проводил занятия с начальниками штабов полков. Командиры полков в свою очередь занимаются с командирами рот. Красноармейцы в окопах каждый день изучают материальную часть, тренируются в стрельбе из винтовок, ручных и станковых пулеметов, бросают гранаты. У нас ни одного бойца не должно быть, который бы не метнул гранаты. Обкатали танками множество народу. Словом, учеба всех охватила: и стрелков, и артиллеристов, и сапер, и химиков. Даже на пункте сбора донесений проводим занятия по специальности.
Перед вечером мы поехали на передний край обороны. Оставив машину за стеной наполовину разрушенной хаты, мы вышли в поле, спустились в глубокий овраг и, взобравшись по его западному склону, попали на огневые позиции противотанковых пушек. Нас встретил командир батареи и пригласил к себе в землянку, отрытую в склоне оврага. Зайдя в землянку, мы переглянулись и невольно рассмеялись - настолько неожиданно было встретить в километре от противника эту идеальную чистоту, белую занавеску над входом и над крошечным окошечком, столик, покрытый скатерткой, плетеные стулья, зеркало, прикрепленное к земляной стене.
Командир батареи провел нас в землянки, где спят расчеты, в блиндаж-столовую. Всюду были порядок и чистота. Правда, в столовой острый глаз шедшего с нами подполковника обнаружил плохо вымытый котелок. Пока подполковник стыдил командира за этот непорядок, мы пришли на огневые позиции. Всё здесь носит след зрелой мысли и большой, неторопливой работы. Орудия держат под обстрелом все предполагаемые и возможные пути немецких танков, добротно, в полный профиль отрыты окопы и щели, заготовлены запасные позиции. Я посмотрел в ту сторону, куда сосредоточенно и упорно смотрели наши пушки: на холмы, где засели немцы. Ни шевеления, ни признака движения - это результат дружной и энергичной работы наших снайперов.
С огневых позиций мы прошли ходом сообщения в дзот, находящийся в нескольких метрах от берега. Маленький холмик, в котором живут шесть человек и тяжелый станковый пулемет. Здесь царит целомудренное напряжение переднего края. Впереди нет своих, впереди противник. За спиной вся великая страна. Холмик наполовину опоясан глубоким окопом. В землянке устроены нары, на столике коптилка, лежат зачитанные брошюрки. Я прохожу с командиром расчета старшим сержантом Голенко к пулемету. Мы глядим через узкую щель. Солнце садится, огромное, красное, река словно подернута сиреневым шелком, веточки прибрежной вербы, воткнутые для маскировки у основания холма, покрылись нежными, пушистыми сережками, эти веточки в свете заката кажутся красными, как кораллы. В полумраке командир роты проводит нас вдоль линии окопов. Немцы запускают в звездное весеннее небо одну за одной ракеты, разноцветные, трассирующие пули идут вверх и гаснут в небе, словно искры.
- Стой, руки вверх, клади оружие! - зычно кричит нам часовой. - Один ко мне, остальные кругом! - Командир роты идет к часовому, говорит ему пароль. Мы проходим шагов пятьдесят и снова властный голос кричит нам: - Стой, руки вверх, клади оружие! - Командир роты посмеивается: - Да, у нас тут не походишь.
И мне представилось, как на протяжении всего огромного фронта боевое охранение властно и грозно окликает идущих в ночи: - Стой, руки вверх, клади оружие! Немцы прощупывают нашу оборону огневыми налетами, внезапными ударами танков и пехоты, долбят ее бомбовыми ударами с воздуха. Но мало утешения дает им это прощупывание - оборона крепка и упорна.
День и ночь идет напряженная деятельность на линии фронта: разведка, огонь, упорная, многочасовая учеба. Кажется, сутки заполнены плотно, каждая минута занята делом, большим, важным делом. Но с кем ни говоришь, - с командирами ли, с бойцами - все ждут, жадно, нетерпеливо одного лишь - боя.
- Шо ж, нам тут табачок сиять? - спросил нас в окопе пожилой красноармеец. И голос его звучал почти упреком. Стоявший рядом командир сказал: - Прямо замучили, у всех один вопрос - скоро ли бой?
В самой украинской весенней ночи, звездной и тихой ночи, словно чудится напряжение бесшумно приближающегося часа жестокой, решающей битвы. Народ и армия созрели для этого часа. || Василий Гроссман.
+ + + + + + + + +
Источник: « Красная звезда» №108, 9 мая 1943 года
# И.Эренбург. Наша звезда || «Красная звезда» №43, 21 февраля 1943 года
# П.Павленко. Родной дом || «Красная звезда» №90, 17 апреля 1943 года
# П.Тычина. Прочь грязные руки от Украины! || «Красная звезда» №112, 14 мая 1943 года
# А.Богомолец. Советская Украина и украинско-немецкие националисты в Канаде || «Красная звезда» №111, 13 мая 1943 года
Вот здесь, на Северном Донце, стояли наши войска прошлой весной. И многие люди, вернувшиеся в эти места, говорят теперь: словно и не прошло года!
Да, и в самом деле - как в прошлом году, холодный апрельский ветер гонит перекати-поле по пустынным просторам и колышет бурьян, как и в прошлом году, бежит быстрый, мутный Донец меж высоких сухих камышей и среди светлого песка, еще таящего холод вчера сошедших снегов. Как и в прошлом году, летят по весеннему синему небу дикие гуси, тяжело машут крыльями. Как и в прошлом году, поблескивают озерца и пруды, и зеленая трава пробивается по прибрежной земле, защищенной обрывом от холодного, недоброго ветра. И как в прошлом году, в штабах полков и дивизий говорят о Балаклее, об Изюме, о десятках сел, где шла прошлогодняя война.
Белые хаты под соломенной крышей, тополя вокруг этих хат, вишневые сады, колодцы со скрипящими журавлями, сохнущие на заборах полотенца с вышитыми петухами и красными розочками с черными листьями, бабы и девушки в пестрых платках, усатые старики, сидящие под солнцем в мохнатых шапках, тулупах и пыхтящие коротенькими, набитыми крепким корешком трубками, - всё это украинские села, чудный мир, неторопливый, насмешливый, лукавый и добрый мир, воспетый Гоголем, мир неизменный и вечный. Здесь в прошлом году стояли в обороне наши войска, здесь стоят они и сегодня, - и вот кажется, что ничего не изменилось за этот год.
Но так ли? Ведь по этой земле в течение года, дважды прошли, скрежеща, стальные гусеницы войны! И чудный, неторопливый, лукавый мир украинской земли, и люди, и войска, стоящие в обороне на Северном Донце, всё не такое, каким было в прошлом году, точно век прошел, а не год, точно иное поколение пришло сюда встречать весну нового, 1943 года, вторую военную весну.
Восемь месяцев эта земля была под властью немецких фашистов. Двести пятьдесят дней живущие здесь люди слышали чуждую речь, жили под жестоким и подлым законом; восемь месяцев то террором, то подлым словом подметной газетки, то подкупом и ядовитой национальной враждой, то плетью и кулаком полицейского, то ничтожной привилегией, данной за измену, пытались немцы сделать покорными себе людей, живущих на этой земле.
Народ прошел через испытания и через искус. С печалью говорят о погибших, о расстрелянных в балках и оврагах, об угнанных в Германию. С презрением вспоминают предателей, изменивших родине, ставших «полицаями», мерзавцев, надевших мундир позора и взявших в руки трижды проклятое оружие.
Народ остался верен родине - его не поколебал фашистский террор, и он прямо и честно смотрит в лицо, в глаза своей Красной Армии. И плеть, и виселица, и подлая газетка оказались бессильными. Прошли наши люди через все испытания, очистившись от ничтожных числом иродов, которые ради жалкой подачки изменили родной стране и продали душу. Что же оставили после себя оккупанты? На дорогах лежат остовы сожженных машин, развороченные туши танков с фашистскими крестами, в канавах ржавеют снаряды и мины, торчат стволы разбитых орудий, десятки, сотни касок, смятых колесами. Песок и пыль заносят эти следы разгрома поспешного отступления. Подле хат валяются наполовину засыпанные навозом и мусором ржавые консервные коробочки, да кое-где из-под «крейды», которой побелили стены, тускло выступают немецкие и итальянские надписи. Вот подошли праздники - пасха и первое мая, - старухи снова побелили стены и навсегда закрыли чужие готические и латинские буквы. Но из памяти народа никогда не изгладятся воспоминания о страшном лете, когда в пыли и дыму горящих пожарищ ворвались в украинские села фашистские войска. Не забудутся яры, где расстреливали старобелъских жителей, не забудется Острая Могила под Ворошиловградом, не забудется шурф на Красном Доне, куда сбрасывали расстрелянных шахтеров. И народ, оставшийся лицом к лицу со страшным по силе террора и демагогии завоевателем, народ, которому, обманывая, говорили, что Красная Армия разбита, Сталинград и Москва заняты, народ, не видевший советской газеты, не слышавший советского радио, а лишь день и ночь обрабатываемый немецким демагогом, ответил ему: - нет! И этот народ уже не тот, что был в прошлом году, он вырос и закалился в тяжких невзгодах прошедшего года.
Когда разговариваешь с красноармейцами и командирами, когда наблюдаешь их в быту, в боевом учении и в боевой работе, то видишь какое-то новое качество в характере людей. Ведь некоторые из них прошлой осенью воевали под Сталинградом. Эти люди смотрят влюбленными глазами на украинские белые хаты, на черешни, наливающиеся почками, на розовые бутоны на ветвях яблонь, на веселые речки, на рощи и левады. Ведь в прошлом году стояли они на самом краю нашей земли, там, где выжженные солнцем степи, пески, где пронзительно кричат верблюды, где день и ночь в каждом красноармейском сердце жила мучительная тревога и тоска от тяжелых мыслей.
- Эх, дошел жулик до нашей Волги, - говорил мне в прошлом сентябре старый крестьянин. И те бойцы, которые были в прошлом году на Волге, кто шел на фронт по степям Калмыкии и Заволжья, те, кто вынес на плечах своих страшную тяжесть обороны великого волжского рубежа, смотрят сейчас на сладостные украинские земли с непередаваемым чувством гордости. Их кровью, пролитой под Гумраком, на Сталинградском тракторном, на озере Цаца и в степях Калмыкии, был остановлен враг. Мечтали ли они в прошлом году вновь увидеть украинскую землю?
Ведома ли кому тяжесть, которую подняли во время зимнего наступления наши красноармейцы? Встают перед глазами картины этой зимы. Пешие марши по глубокому снегу навстречу сбивающему с ног ветру. Отдых под Плодовитой, на границе Калмыкии, где красноармейцы ложились на землю и, снимая сапоги, спали короткий час, остужая в снегу натруженные ноги. Вспоминается внезапная оттепель между Яшкулем и Элистой, заставшая наступавшие части в степи, красноармейцев в намокших пудовых валенках, тащивших в руках орудия с налипающей к колесам липкой землей. Не было в степи воды, и кровь текла у людей из потрескавшихся губ. Вспоминается суровый Маныч с незамерзающей в самые злые морозы соленой грязью, бойцы подполковника Галая, скинувшие обувь и прошедшие босыми ногами по жидкой едкой рапе. Это было в январскую ночь, молодой узкий месяц в голубом тумане стоял над черным Манычем, и термометр в эту ночь показывал тридцать градусов ниже нуля. Вспоминается рота гвардейцев-автоматчиков, уснувших после боя, длившегося четыре дня и четыре ночи. Они спали на занесенном снегом холме, а командир роты отбивал их своим автоматом от подобравшихся немцев. Какая чудесная внутренняя сила людей, какая железная воля в них, какое могучее, сверхчеловеческое терпение, какая вера!
Они прошли через тысячи сел и десятки городов. И им выпало на долю первыми встретиться с освобожденными жителями оккупированных областей. Теперь, спустя 100 дней после прихода Красной Армии, старухи и бабы любят рассказывать именно об этой первой встрече с нашими войсками. Сколько десятков таких рассказов пришлось мне выслушать. И всегда рассказчицы загораются, всплескивают руками, а иногда и плачут, вновь переживая ту минуту.
Зашли они в белых халатах, три хлопца-разведчика с автоматами, мы всем селом як кинулись на них, чуть не задушили - старухи плачут, бабы обнимают, кажна в свою хату тягне.
Запомнился мне рассказ одинокой семидесятилетней старухи о том, как ночью внезапно ворвались в село наши танки.
- Весь день немцы бегали по хатам, собирали вещи, шумят, кричат, руками машут, а к вечеру бой открылся - я под кровать залезла, это уже так, чуть бой начинается или самолеты шумят, все бабы да дети под кровати лезут. Темно уже совсем стало, и бой притих. Тут как зашумит танка, да под самым окном встала. Ну, я думаю, отбили проклятые наших, подоспели с резерву танки. Вылезла это, подошла к двери и слушаю. И слышу: - Егор, заводи! - Как услышала я это - Егор, заводи, - ну словно пламенем меня охватило, затряслась вся, выбежала на улицу, да как закричу - Егорушка, сынку мой! - ну совсем ополоумела, плачу, в хату зову, а у меня в хате холод, кроме воды колодезной и жита немолотого, ничего нет.
Приходилось мне часто говорить с красноармейцами об этом же предмете. И все они хранят в сердце, как великую драгоценность, эти встречи в донских станицах, сталинградских поселках, украинских деревнях - этот первый миг, первый радостный крик, которого никто не пережил, кроме них - разведчиков, танкистов, автоматчиков, стрелков, тех, кто идет впереди всех!
И вот, когда ходил я по нашей обороне на Северном Донце, когда разговаривал с красноармейцами и командирами, мне казалось, что в сердце их живет неистребимое чувство, пришедшее к людям войны за этот тяжелый год. Они помнят горечь отступления, приведшего их к степям Калмыкии и к горам Кавказа, они помнят щемящее страшное чувство, чувство глубины вражеского прорыва, чувство края нашей земли. Они помнят сожженные немцами деревни, станицы, калмыцкие хатоны и горные аулы, обращенные в развалины великолепные заводы и улицы Сталинграда. Они помнят тяжкие снежные дороги нашего наступления, - кровь, пролитую в жестоких боях, соленую грязь Маныча, бесконечные степи Калмыкии, Чернышевскую и Перелазовскую, Морозовскую и Тацинскую. Они помнят тех старух и стариков, тех женщин, которые обнимали их, как сыновей и братьев. И в каждом из них живет сознание того, что за их спиной вновь оживает израненный, изошедший кровью край, что по ночам, прислушиваясь в гулу орудий, тысячи людей, освобожденных нами, ужасаются одной мысли о том, что вновь хоть на день, хоть на час снова придет немец. И то, что помнят они, то, чего нельзя забыть, пережитое за огромный 1942 год, еще больше повышает чувство моральной, душевной ответственности каждого бойца за оборону, которую занимают наши части. Духом воинской зрелости - вот чем проникнута, отмечена наша оборона на Северном Донце...
Мы приехали в штаб одной гвардейской дивизии.
- Где командир дивизии?
- В полку, - сказали нам в штабе, - проводит занятия с командирами батальонов.
Начальник штаба, спокойный, розовощекий человек, улыбаясь, сказал:
- Вот учимся. Командир дивизии проводит занятия то с комбатами, то с командирами полков, начнут днем и часа в два ночи кончают. Я вчера проводил занятия с начальниками штабов полков. Командиры полков в свою очередь занимаются с командирами рот. Красноармейцы в окопах каждый день изучают материальную часть, тренируются в стрельбе из винтовок, ручных и станковых пулеметов, бросают гранаты. У нас ни одного бойца не должно быть, который бы не метнул гранаты. Обкатали танками множество народу. Словом, учеба всех охватила: и стрелков, и артиллеристов, и сапер, и химиков. Даже на пункте сбора донесений проводим занятия по специальности.
Перед вечером мы поехали на передний край обороны. Оставив машину за стеной наполовину разрушенной хаты, мы вышли в поле, спустились в глубокий овраг и, взобравшись по его западному склону, попали на огневые позиции противотанковых пушек. Нас встретил командир батареи и пригласил к себе в землянку, отрытую в склоне оврага. Зайдя в землянку, мы переглянулись и невольно рассмеялись - настолько неожиданно было встретить в километре от противника эту идеальную чистоту, белую занавеску над входом и над крошечным окошечком, столик, покрытый скатерткой, плетеные стулья, зеркало, прикрепленное к земляной стене.
Командир батареи провел нас в землянки, где спят расчеты, в блиндаж-столовую. Всюду были порядок и чистота. Правда, в столовой острый глаз шедшего с нами подполковника обнаружил плохо вымытый котелок. Пока подполковник стыдил командира за этот непорядок, мы пришли на огневые позиции. Всё здесь носит след зрелой мысли и большой, неторопливой работы. Орудия держат под обстрелом все предполагаемые и возможные пути немецких танков, добротно, в полный профиль отрыты окопы и щели, заготовлены запасные позиции. Я посмотрел в ту сторону, куда сосредоточенно и упорно смотрели наши пушки: на холмы, где засели немцы. Ни шевеления, ни признака движения - это результат дружной и энергичной работы наших снайперов.
С огневых позиций мы прошли ходом сообщения в дзот, находящийся в нескольких метрах от берега. Маленький холмик, в котором живут шесть человек и тяжелый станковый пулемет. Здесь царит целомудренное напряжение переднего края. Впереди нет своих, впереди противник. За спиной вся великая страна. Холмик наполовину опоясан глубоким окопом. В землянке устроены нары, на столике коптилка, лежат зачитанные брошюрки. Я прохожу с командиром расчета старшим сержантом Голенко к пулемету. Мы глядим через узкую щель. Солнце садится, огромное, красное, река словно подернута сиреневым шелком, веточки прибрежной вербы, воткнутые для маскировки у основания холма, покрылись нежными, пушистыми сережками, эти веточки в свете заката кажутся красными, как кораллы. В полумраке командир роты проводит нас вдоль линии окопов. Немцы запускают в звездное весеннее небо одну за одной ракеты, разноцветные, трассирующие пули идут вверх и гаснут в небе, словно искры.
- Стой, руки вверх, клади оружие! - зычно кричит нам часовой. - Один ко мне, остальные кругом! - Командир роты идет к часовому, говорит ему пароль. Мы проходим шагов пятьдесят и снова властный голос кричит нам: - Стой, руки вверх, клади оружие! - Командир роты посмеивается: - Да, у нас тут не походишь.
И мне представилось, как на протяжении всего огромного фронта боевое охранение властно и грозно окликает идущих в ночи: - Стой, руки вверх, клади оружие! Немцы прощупывают нашу оборону огневыми налетами, внезапными ударами танков и пехоты, долбят ее бомбовыми ударами с воздуха. Но мало утешения дает им это прощупывание - оборона крепка и упорна.
День и ночь идет напряженная деятельность на линии фронта: разведка, огонь, упорная, многочасовая учеба. Кажется, сутки заполнены плотно, каждая минута занята делом, большим, важным делом. Но с кем ни говоришь, - с командирами ли, с бойцами - все ждут, жадно, нетерпеливо одного лишь - боя.
- Шо ж, нам тут табачок сиять? - спросил нас в окопе пожилой красноармеец. И голос его звучал почти упреком. Стоявший рядом командир сказал: - Прямо замучили, у всех один вопрос - скоро ли бой?
В самой украинской весенней ночи, звездной и тихой ночи, словно чудится напряжение бесшумно приближающегося часа жестокой, решающей битвы. Народ и армия созрели для этого часа. || Василий Гроссман.
+ + + + + + + + +
Источник: « Красная звезда» №108, 9 мая 1943 года
# И.Эренбург. Наша звезда || «Красная звезда» №43, 21 февраля 1943 года
# П.Павленко. Родной дом || «Красная звезда» №90, 17 апреля 1943 года
# П.Тычина. Прочь грязные руки от Украины! || «Красная звезда» №112, 14 мая 1943 года
# А.Богомолец. Советская Украина и украинско-немецкие националисты в Канаде || «Красная звезда» №111, 13 мая 1943 года