Каяться и проклинать: современный дискурс о советском прошлом
Выступление на круглом столе «Гражданское общество и политика памяти в современной России»
В 1986 году на экраны вышел фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние», в притчевой форме осмыслявший сталинистское и «застойное» прошлое. Кинопритча рассказывала о том, как пройти покаяние за прошлое. Фильм с сочувствием показывал разрывание могил и поругание мертвых, повинных в «репрессиях». Фильм показывал, как благородно окончить жизнь самоубийством внукам держателей человеконенавистнического режима. Если дорога не ведет к храму, то зачем нужна эта дорога? - этот бессмысленный вопрос (дорога может вести к больнице, к колодцу, к театру, к дому, к выезду из города), ставший визитной карточкой фильма Абуладзе, подчеркивал, что выкапывания трупов и самоубийства есть акты духовные, пролагающие дорогу к Храму.
С тех пор призывы к нашему обществу пройти покаяние не умолкают. Об этом говорят писатели: от почвенника Солженицына до беспочвенника Виктора Ерофеева. Об этом говорят зарубежные политики: в 2013 году президент ФРГ Йоахим Гаук (сын верных членов НСДАП и в молодости осведомитель Штази на зарплате) призвал Россию покаяться за советское прошлое и осознать вину во второй мировой войне. Между тем, крайне трудно понять, о чем же идет речь. В России осуждены преступления НКВД и лично Сталина - осуждены неоднократно главами государства, депутатами парламента, церковью. В России реабилитированы почти все политические преступники времен СССР (в том числе террористы и пособники нацистов, пропагандисты расизма и межнациональной ненависти - даже они реабилитированы). О каком покаянии идет речь?
Покаяние в православной практике - акт преимущественно индивидуальный. Невозможно каяться за чужой грех. Можно молиться за душу грешника. В каком смысле внуки и правнуки большевиков могут каяться за предков? Это какая-то новая духовность, крайне далекая от православной. Духовность, сопряженная с покаянным суицидом и осквернением могил.
В последнем романе Захара Прилепина «Обитель» описывается ритуал коллективной исповеди - заключенные Соловецкого лагеря в тяжелую минуту облегчают душу. Сама сцена - одна из ярчайших фантасмагорий современной литературы, удивительно удавшийся реалисту Прилепину высокохудожественный абсурд. Но даже в абсурдной коллективной исповеди толпа кается за свои грехи, а не за грехи предков.
Иррациональный дискурс покаяния вызывает к жизни специфические фантазмические проекты. Покаянное сознание, изначально бывшее шизо-покаянным, начинает галлюцинировать. 18 марта 2013 года круглый стол «Российское Дворянское Собрание» направил «Открытое письмо» в адрес президента РФ В.В. Путина, главы правительства Д.А. Медведева, министра иностранных дел С.В. Лаврова, мэра Москвы С.С. Собянина. Письмо представляет собой категоричное требование провести в России десоветизацию. Начинается текст с экстатических заклинаний: «помимо двух мировых войн мы потеряли от одних гражданских раздоров и неурядиц, от одного внутреннего “классового”, политического и экономического уничтожения - 66 (шестьдесят шесть) миллионов!!!» Это даже не пропагандистское число - «66 000 000» имеет исключительно ритуальное значение. Оно призвано внушать ужас перед «сатанинским» режимом. Образовано это число от принятого числа жертв Холокоста - 6 млн. Коммунисты не в десять, а в 11 раз хуже нацистов! Авторы Открытого письма предлагают «освободить Красную площадь от кладбища, на котором находятся Сталин и другие соучастники Ленина. Урны с прахом боевых генералов захоронить на мемориальном кладбище под Мытищами». Подписанты письма считают, между прочим, что прахом Ленина нужно выстрелить из пушки или же захоронить его в герметичной капсуле на дне океана. Такой же политической галлюцинацией выглядит мечта Виктора Шмырова вырыть на территории реального исторического объекта ИТК-36 огромный подземный ход для экспозиции на тему ГУЛАГа, чтобы погружение в псевдоисторические фантазмы а-ля общество «Мемориал» напоминало путешествие по Дантову Аду.
Но, как я уже отметил, покаяние должно сопровождаться проклятьями. В адрес проклятых сталинистов и особенно ветеранов внутренних служб. Потрясает сам язык, на котором сторонники АНО «Пермь-36» описывает своих оппонентов из числа бывших ветеранов ФСИН: «вохра», «вертухаи». Проникновение тюремного арго в систему внутренних кодов либерального сообщества в высшей степени показательно.
Вообще удивительно, что до недавнего времени действовал моральный запрет на использование свидетельств «людей службы». Безусловно, для истории закрытых структур имеют колоссальное значение именно устные свидетельства. Такого рода свидетельствами пользуются активно современные историки ГУЛАГа и, шире, пенитенциарных систем. Но вот в чём странность: как правило, информантами выступают только заключённые. Здесь существует огромная традиция. Дискурс заключённых был сформирован в художественной литературе (Александр Солженицын и Варлам Шаламов задали как бы две линии этого дискурса). Философски он был обоснован французским философом Мишелем Фуко, который провёл глубокую критику официального знания о тюрьме, преступлении, порядке суда и наказания (см. его талантливую книгу «Надзирать и наказывать»). Начиная с перестроечного времени, в России дискурс заключённых легализуется, становится респектабельным и единственно-подлинным дискурсом о политических режимах. Сами концепты: «режим», «борьба с системой», «узники совести» - функционируют внутри этого дискурса, в нём обретают свои значимость и действенность. Мир маргинального знания, к которому хотел прорваться Фуко, стал миром власти.
А вот дискурс людей службы оказался проклят и забыт. В том дискурсе фигурировали другие концепты: «наша страна», «служу Отечеству», «Родину защищать». О таком (или близком к нему) типе дискурса Фуко читал разоблачительные лекции - они изданы в книге «Нужно защищать общество». Дискурс людей службы (особенно службы в пенитенциарной системе) был исключён, выведен в маргинальное пространство. Позиция, в рамках которой «режим» и «система» назывались «Отечеством», заняла место в разговорах на кухнях, в постфольклоре, в малотиражной оппозиционной печати. Отныне эта позиция ушла в маргинальные знания.
Для защиты иррационального ядра, как видим, используются умолчания и прямая речевая агрессия. Очень характерен для дискурса покаяния недобросовестный прием, известный в риторике как «чучело оппонента». Что такое «сталинисты»? Кого хулители Сталина называют «сталинистами»? Это очень простой и показательный пример. Предполагается, что существует политическая сила, желающая возродить ежовщину и 1937-й год? Между тем, в коммунистическом движении термин «сталинизм» можно осмыслить только в ряду подобных: «троцкизм» и «маоизм». Речь идет об определенных стратегиях реализации красного проекта. Сталинская называлась «социализм в отдельно взятой стране». Троцкистская - «мировая революция». Об этом рассказывают на семинарах общества «Мемориал»? Таким же «чучелом» стал сегодня государственный музей. Вся либеральная пресса пишет, что если НКО строила музей жертв репрессий, то ГАУК строит музей ГУ ФСИН. На самом деле, здесь просто происходит проецирование своей ущербной логики (мол, либо вы за жертв, либо за палачей) на другого.
В условиях такой защиты своего поканно-проклинающего дискурса извращаются понятия о свободе и демократии. Напомню, что один пермский чиновник, ответственный за развитие демократии, сказал, что ветеранов, оппонирующих АНО «Пермь-36», попросту не существует. Это прекрасная демократическая практика: чтобы не учитывать голоса какой-либо общественной группы, её просто нужно проигнорировать.
Дискурс о прошлом с его кодами покаяний и проклятий поистине требует специального монографического исследования. Его ключевые штампы и недобросоветсные речевые приемы, его ритуально-экстатические пики, затаенные повороты ждут своих исследователей.