Как Ленин бросил курить
Революционная деятельность характерна тем, что ее участник постоянно пребывает в состоянии ужасного, граничащего с безумием стресса. Вообще, надо сказать, что нормальный человек, обыватель, никогда по доброй воле не станет заниматься антигосударственной деятельностью. Он может рефлексировать исключительно в отведенных для него рамках. В революцию, особенно на начальном ее этапе идут, как правило, ажиотированные, склонные к психопатиям личности, а то и вовсе клинические идиоты. Постоянно гарцуя, образно говоря, по лезвию, ножа, чтобы окончательно не растерять человеческое обличие, революционер должен время от времени расслабляться.
У каждого большевика из старой гвардии, были в этом вопросе свои пристрастия. Железный Феликс с подельниками, Блюмкиным, Менжинским и Ягодой, например, кололись морфием и пристрастили к нему все остальное ЧК. От чего, позже, их ведомство отличалось особыми зверствами, преимущественно в периоды наркотической ломки у его начальников.
Анатолий Васильевич Луначарский, первый советский нарком просвещения и по совместительству зав. культпросветом, обожал насыпать в бокал шампанского жменьку кокаина. Вся руководимая им советская культура, в период ее становления была угловато-буффонадной и стоит сказать, мало чего общего имела с культурой, как таковой.
Евреи, знаменитые пламенными ораторскими выступлениями на митингах - Троцкий, Зиновьев, Свердлов и некоторые другие, плотно сидели на эфедроне, именуемом в простонародье «мулькой». Для них была характерна проходящая чередой смена ярких, экспрессивных периодов революционной деятельности, затяжными, глубокими депрессиями. Зиновьев, даже уверял товарищей по партии, что эфедрон является превосходным лекарством от астмы, в чем с ним не соглашался нарком здравоохранения Николай Семашко.
Сам же Николай Александрович, как и многие его коллеги по цеху, любил выпить водочки. Буденный с Ворошиловым, и подчиненное им военное крыло партии, так же склонялось к алкоголю. Однако сами они, водку считали за баловство. Им поставляли из казачьих станиц низкокачественный, забористый самогон. Пили его орлы революции гранеными стаканами, предварительно подогрев и не закусывая. Последний, действовал на них с родни абсенту. В таком состоянии красными маршалами, справедливости ради, надо сказать было выиграно немало революционных битв, порублена уйма кулаков и экспроприировано крестьянского хлеба вовсе без счета.
Сергей Миронович Киров обожал нюхать бензин. В углу его обширного кабинета постоянно стояла полная канистра. Кстати, после убийства «Мироныча», в 1934 году, канистру эту, следаки повесили на убийцу, террориста Николаева, дескать, последний, замочив вождя ленинградских коммунистов, собирался поджечь Смольный.
Ленин же, глава государства, предпочитая оставаться в трезвом рассудке, просто курил. Но курил много. Всем прочим, предпочитал папиросы «Сальве», которые ему доставляли дипломатической почтой из Цюриха. Однако в условиях нестабильности на фронтах, посылки, бывало, запаздывали, и тогда Ильич досадовал и злился, оставаясь без курева. Наперстник его, нарком по делам национальностей Сталин, несколько раз пытался приучить патрона к курению трубки. Но трубка вождю не пришлась по вкусу. Каждый раз он заходился приступами грудного кашля и, в конце концов, высказал усатому горцу, что это не его стезя. Пусть трубки смолят босяки, и дипломатично добавил - Карл Радек, например.
Время шло. Неимоверные психоэмоциональные нагрузки, перманентная физическая усталость, хронический недосып и злостное курение, подрывали здоровье главного человека страны, раздражал, так называемый в народе, «утренний хрипунец» - приступообразный кашель курильщика, в первые часы после пробуждения. Но более всего Ильич опасался астмы. Память о житье-бытье, бок о бок в шалаше, с астматиком Зиновьевым еще была свежа. Он знал не понаслышке, сколько хлопот и неудовольствия, мог доставлять астматик окружающим.
Николай Александрович Семашко, нарком здравоохранения, будучи неплохим врачом-интернистом, дотошно осмотрев Владимира Ильича, озабоченно покачивая головой, настоятельно рекомендовал последнему отказаться от курения. Вождь, будучи человеком, крайне самолюбивым и целеустремленым, решил покончить с вредной привычкой, раз и навсегда.
И здесь, с этого момента, по воспоминаниям современников, в окружении гиганта мысли случился форменный ад. Несколько раз за ночь он просыпался и шарил рукой по прикроватной тумбочке, куда обычно клал папиросы, без счета грыз карандаши, и чтобы отвлекаться, постоянно ковырял в носу. Стал раздражитель¬ным и невыдержан¬ным. Не высыпался, орал на домашних и бросался чернильни¬цами в ходоков, коих в голодный год перло к нему в кремль из безымянных деревень, без числа.
Самочувствие главы государства съехало до форменного психоза и продол¬жало ухудшаться. Ленин терял в весе, лицо приобрело нездоровый землистый от¬тенок. Самого великого и человечного, надо было спасать. Вся партийная верхушка за глаза кляла кремлев¬ского Гиппократа, но попробуй, скажи Ленину, что профес¬сор берет свои слова об¬ратно и на счет курения он погорячился, то может все выйти боком, и для них самих и для Семашко. Один звонок Феликсу, когда тот в ломках, и беды не миновать. Моло¬дому государству необхо¬дим был адекватный, уравновешенный лидер.
Ситуацию спас искрометный, блистательный, всегда веселый и находчивый кавказский красавец Серго Орджоникидзе, нарком ТяжМаша. Он только что вернулся из поездки в Тифлис, где старые грузинские друзья-большевики снабдили его чудодейственным, целебным снадобьем. Выгля¬дело лекарство не презента¬бельно, однако эффектом обладало сногсшибательным. С виду оно напоминало пе¬ретертое в труху, вонючее сено, но забитое в папирос¬ную гильзу, курилось хорошо, не вызывало кашля и до определенного момента просветляло мозги. Необходимо было заручиться согла¬сием медицины.
Вместе с Серго Орджоникидзе к Семашко делегировали Сталина. Уже тогда его начинали побаиваться. Именитый эскулап Николай Александрович, как было свойственно людям его профессии, внимательно выслушал пришед¬ших к нему то¬варищей и долго молчал, почесывая козлиную бородку. Как специа¬лист, он не был сторонником лечения пациентов применением, так называемых народных средств. Он не одобрял ни подкожных, ни внутривенных впрыскиваний, предпочитая клистиры, но рекомендовать постановку клизмы вождю мирового пролетариата, из этических соображений не решался. Нарком здравоохранения, снимая с себя тем самым ответственность, дал добро.
После этого, Ильич, чудесным образом пошел на поправку. Новое зелье пришлось ему по вкусу. Уже на следующий день, после очередного партийного пленума, как в более позднем анекдоте, Ленин, хлопнув подтяжками, погнал всех на первый коммунистический субботник, где с молодец¬кой удалью таскал бревно.
Стал более любезен с дамами, внимательно выслушивал ходоков и некоторым помогал. Позже устроил для детей елку в кремле, и собирался сам, нарядившись дедом морозом водить хороводы. Однако дело до этого не дошло, дети, с криками разбежались Летом в Горках, по словам Михаила Зощенко, вождь внимательно на¬блюдал за полетами пчел и начал собирать из сушеных растений гербарии.
Политику по иезуитски мрачного военного коммунизма, поменял на веселый, бесшабашный НЭП. Правительственные курьеры, некогда доставлявшие ему папиросы из Цюриха, те¬перь спешили на восток, в гостеприимный Тифлис. Жизнь заиграла. Молодая со¬ветская республика вступила в свой новый, добрый и благодатный, к сожалению оказавшийся не долгим, период развития.
Остается гадать, какой бы была наша страна, проживи ее основатель по¬дольше. Вполне возможно, что наш теперешний лидер носил бы на голове дрэды, а слова государственного гимна были бы положены не на музыку державной рапсодии, а на бесшабашного солнечного рэггея. Разуме¬ется, не случилось бы ни мракобесия колымских лагерей, ни голодоморов, ни переселения народов. С немцем, подружились уже в августе 41 го. Занялись бы совместным сельским хо¬зяйствованием и давно бы уже на Марсе цвели их Штрефинги в обнимку с нашими Антоновками. А огромные космические карусели катали счастливых, визжащих восторгом арийских детей.
Стоит только догадываться, ка¬кой бы вид имела ВДНХ, и, в особенности академия сельскохозяйственных наук, перед входом в которую стояла исполинская статуя Трофима Лысенко и его оппонента, опального академика Вавилова, застывших на века в братском бронзовом поцелуе.
А так, о том светлом периоде, могут напомнить лишь дошедшие до нас труды великого вождя - «Материализм и империокритицизм», «Лев Толстой как зеркало русской революции», «Государство и революция» и некоторые другие, которыми официальная пропаганда выносила наши не окрепшие мозги под закат великого СССР. И огромный, теперь уже, малопонятный монстр, под названием «Мировой институт марксизма-ленинизма», денно и нощно пытался доискаться до сути ленинских работ. А разгадка, как всегда бывает, лежала под боком. Всего то, надо было вспомнить о косячке умницы Серго.
У каждого большевика из старой гвардии, были в этом вопросе свои пристрастия. Железный Феликс с подельниками, Блюмкиным, Менжинским и Ягодой, например, кололись морфием и пристрастили к нему все остальное ЧК. От чего, позже, их ведомство отличалось особыми зверствами, преимущественно в периоды наркотической ломки у его начальников.
Анатолий Васильевич Луначарский, первый советский нарком просвещения и по совместительству зав. культпросветом, обожал насыпать в бокал шампанского жменьку кокаина. Вся руководимая им советская культура, в период ее становления была угловато-буффонадной и стоит сказать, мало чего общего имела с культурой, как таковой.
Евреи, знаменитые пламенными ораторскими выступлениями на митингах - Троцкий, Зиновьев, Свердлов и некоторые другие, плотно сидели на эфедроне, именуемом в простонародье «мулькой». Для них была характерна проходящая чередой смена ярких, экспрессивных периодов революционной деятельности, затяжными, глубокими депрессиями. Зиновьев, даже уверял товарищей по партии, что эфедрон является превосходным лекарством от астмы, в чем с ним не соглашался нарком здравоохранения Николай Семашко.
Сам же Николай Александрович, как и многие его коллеги по цеху, любил выпить водочки. Буденный с Ворошиловым, и подчиненное им военное крыло партии, так же склонялось к алкоголю. Однако сами они, водку считали за баловство. Им поставляли из казачьих станиц низкокачественный, забористый самогон. Пили его орлы революции гранеными стаканами, предварительно подогрев и не закусывая. Последний, действовал на них с родни абсенту. В таком состоянии красными маршалами, справедливости ради, надо сказать было выиграно немало революционных битв, порублена уйма кулаков и экспроприировано крестьянского хлеба вовсе без счета.
Сергей Миронович Киров обожал нюхать бензин. В углу его обширного кабинета постоянно стояла полная канистра. Кстати, после убийства «Мироныча», в 1934 году, канистру эту, следаки повесили на убийцу, террориста Николаева, дескать, последний, замочив вождя ленинградских коммунистов, собирался поджечь Смольный.
Ленин же, глава государства, предпочитая оставаться в трезвом рассудке, просто курил. Но курил много. Всем прочим, предпочитал папиросы «Сальве», которые ему доставляли дипломатической почтой из Цюриха. Однако в условиях нестабильности на фронтах, посылки, бывало, запаздывали, и тогда Ильич досадовал и злился, оставаясь без курева. Наперстник его, нарком по делам национальностей Сталин, несколько раз пытался приучить патрона к курению трубки. Но трубка вождю не пришлась по вкусу. Каждый раз он заходился приступами грудного кашля и, в конце концов, высказал усатому горцу, что это не его стезя. Пусть трубки смолят босяки, и дипломатично добавил - Карл Радек, например.
Время шло. Неимоверные психоэмоциональные нагрузки, перманентная физическая усталость, хронический недосып и злостное курение, подрывали здоровье главного человека страны, раздражал, так называемый в народе, «утренний хрипунец» - приступообразный кашель курильщика, в первые часы после пробуждения. Но более всего Ильич опасался астмы. Память о житье-бытье, бок о бок в шалаше, с астматиком Зиновьевым еще была свежа. Он знал не понаслышке, сколько хлопот и неудовольствия, мог доставлять астматик окружающим.
Николай Александрович Семашко, нарком здравоохранения, будучи неплохим врачом-интернистом, дотошно осмотрев Владимира Ильича, озабоченно покачивая головой, настоятельно рекомендовал последнему отказаться от курения. Вождь, будучи человеком, крайне самолюбивым и целеустремленым, решил покончить с вредной привычкой, раз и навсегда.
И здесь, с этого момента, по воспоминаниям современников, в окружении гиганта мысли случился форменный ад. Несколько раз за ночь он просыпался и шарил рукой по прикроватной тумбочке, куда обычно клал папиросы, без счета грыз карандаши, и чтобы отвлекаться, постоянно ковырял в носу. Стал раздражитель¬ным и невыдержан¬ным. Не высыпался, орал на домашних и бросался чернильни¬цами в ходоков, коих в голодный год перло к нему в кремль из безымянных деревень, без числа.
Самочувствие главы государства съехало до форменного психоза и продол¬жало ухудшаться. Ленин терял в весе, лицо приобрело нездоровый землистый от¬тенок. Самого великого и человечного, надо было спасать. Вся партийная верхушка за глаза кляла кремлев¬ского Гиппократа, но попробуй, скажи Ленину, что профес¬сор берет свои слова об¬ратно и на счет курения он погорячился, то может все выйти боком, и для них самих и для Семашко. Один звонок Феликсу, когда тот в ломках, и беды не миновать. Моло¬дому государству необхо¬дим был адекватный, уравновешенный лидер.
Ситуацию спас искрометный, блистательный, всегда веселый и находчивый кавказский красавец Серго Орджоникидзе, нарком ТяжМаша. Он только что вернулся из поездки в Тифлис, где старые грузинские друзья-большевики снабдили его чудодейственным, целебным снадобьем. Выгля¬дело лекарство не презента¬бельно, однако эффектом обладало сногсшибательным. С виду оно напоминало пе¬ретертое в труху, вонючее сено, но забитое в папирос¬ную гильзу, курилось хорошо, не вызывало кашля и до определенного момента просветляло мозги. Необходимо было заручиться согла¬сием медицины.
Вместе с Серго Орджоникидзе к Семашко делегировали Сталина. Уже тогда его начинали побаиваться. Именитый эскулап Николай Александрович, как было свойственно людям его профессии, внимательно выслушал пришед¬ших к нему то¬варищей и долго молчал, почесывая козлиную бородку. Как специа¬лист, он не был сторонником лечения пациентов применением, так называемых народных средств. Он не одобрял ни подкожных, ни внутривенных впрыскиваний, предпочитая клистиры, но рекомендовать постановку клизмы вождю мирового пролетариата, из этических соображений не решался. Нарком здравоохранения, снимая с себя тем самым ответственность, дал добро.
После этого, Ильич, чудесным образом пошел на поправку. Новое зелье пришлось ему по вкусу. Уже на следующий день, после очередного партийного пленума, как в более позднем анекдоте, Ленин, хлопнув подтяжками, погнал всех на первый коммунистический субботник, где с молодец¬кой удалью таскал бревно.
Стал более любезен с дамами, внимательно выслушивал ходоков и некоторым помогал. Позже устроил для детей елку в кремле, и собирался сам, нарядившись дедом морозом водить хороводы. Однако дело до этого не дошло, дети, с криками разбежались Летом в Горках, по словам Михаила Зощенко, вождь внимательно на¬блюдал за полетами пчел и начал собирать из сушеных растений гербарии.
Политику по иезуитски мрачного военного коммунизма, поменял на веселый, бесшабашный НЭП. Правительственные курьеры, некогда доставлявшие ему папиросы из Цюриха, те¬перь спешили на восток, в гостеприимный Тифлис. Жизнь заиграла. Молодая со¬ветская республика вступила в свой новый, добрый и благодатный, к сожалению оказавшийся не долгим, период развития.
Остается гадать, какой бы была наша страна, проживи ее основатель по¬дольше. Вполне возможно, что наш теперешний лидер носил бы на голове дрэды, а слова государственного гимна были бы положены не на музыку державной рапсодии, а на бесшабашного солнечного рэггея. Разуме¬ется, не случилось бы ни мракобесия колымских лагерей, ни голодоморов, ни переселения народов. С немцем, подружились уже в августе 41 го. Занялись бы совместным сельским хо¬зяйствованием и давно бы уже на Марсе цвели их Штрефинги в обнимку с нашими Антоновками. А огромные космические карусели катали счастливых, визжащих восторгом арийских детей.
Стоит только догадываться, ка¬кой бы вид имела ВДНХ, и, в особенности академия сельскохозяйственных наук, перед входом в которую стояла исполинская статуя Трофима Лысенко и его оппонента, опального академика Вавилова, застывших на века в братском бронзовом поцелуе.
А так, о том светлом периоде, могут напомнить лишь дошедшие до нас труды великого вождя - «Материализм и империокритицизм», «Лев Толстой как зеркало русской революции», «Государство и революция» и некоторые другие, которыми официальная пропаганда выносила наши не окрепшие мозги под закат великого СССР. И огромный, теперь уже, малопонятный монстр, под названием «Мировой институт марксизма-ленинизма», денно и нощно пытался доискаться до сути ленинских работ. А разгадка, как всегда бывает, лежала под боком. Всего то, надо было вспомнить о косячке умницы Серго.