Взрослый человек занимает место председателя в самом главном жюри
Минутка внутреннего "мы".
В контексте, о котором здесь шла речь вчера, уместно будет обратить отдельное внимание на момент, который зацепил камрада bodhishatva: что жертва из криминальной драмы, произошедшей в Бердске, не раз писала на бившего её альфа-рагуля заявления в полицию, но после отзывала их.
Такое бывает, когда у человека нет внутреннего стержня, и он постоянно мечется, пытаясь опереться на других, а не на себя. Опора на себя выглядела бы в контексте той истории, как признание, что отношения окончены, поскольку уважающая себя женщина не может предавать себя, раз за разом снося побои.
То есть, по сути, будущая покойница ставила свою субъективную популяционную ценность, о которой регулярно пишет коллега Мараховский, ниже, чем субъективную популяционную ценность сожителя-атавуса. Который занимал в её "внутреннем жюри" доминирующую позицию, то есть - другими словами - его фигура в Поле была больше, чем такая же фигура самой жертвы.
По стечению обстоятельств, коллеге вчера как раз задали очередной вопрос о той самой субъективной популяционной ценности, и он написал в ответ следуюшее:
<...> Субъективная популяционная ценность - это оценка, выставляемая каждым из нас самому себе «глазами внутреннего окружения». Количество присуждённых очков, если угодно. Курс наших акций.
Она отличается от понятия «самооценки» тем, что нашу субъективную популяционную ценность определяем не мы своей единоличной сознательной властью, а населяющие нас члены жюри, представляющие для нас (обычно в большинстве своём бессознательно) наш субъективный «образ популяции». В своё время автор этих взволнованных строк описывал это как «внутреннее Я в окружении внутреннего Мы».
Мы, люди, по своей природе глубоко социальны - и в уединении, одиночестве и любой другой изоляции эта наша социальность не затухает, а напротив, проявляется сильней. Поэтому наличие внутреннего жюри для нас является свойством базовым и, пожалуй, неотъемлемым.
<...> Состав данного жюри - особенно на первых порах жизни - зависит от нас не очень.
За длинным столом, перед которым мы исполняем свои сальто, делаем выход силы и достаём из шляпы кроликов, сидят:
- люди, которых мы рады видеть своими судьями;
- люди, которых мы не рады видеть своими судьями;
- люди, которых мы искренне ненавидим;
- люди, о которых мы напрочь забыли;
- люди, которые о нас вообще никогда не слышали, но которые эмулированы в нас нашей биографией;
- а также, и это вовсе не редкость, мультипликационные персонажи, существа из сновидений, говорящие животные и сущности мистического порядка.
Самое, вероятно, неприятное в этом процессе набора то, что мы его не контролируем: в него попадают не те судьи, которых мы любим, а лишь те, которых сами ценим. Они, подтверждающие наше право жить и радоваться или, напротив, отказывающие нам в нём, будут обладать правом решающего голоса до тех пор, пока мы сами - причём искренне, а не на словах - начнём их мнением пренебрегать.
И в этом случае, замечу, они не исчезнут до конца - но их, так сказать, задвинут на задние сидения: образы их поблекнут, голоса приглушатся, а вес их мнения уменьшится.
Но единственный способ, которым этого возможно достичь, состоит в приобретении бОльших ценностей, говорящих иными голосами.
<...>
Трудность тут состоит, разумеется, в том, что ценность нельзя себе просто выбрать как кроссовки на алике или назначить как курс массажа. Мы можем много кого и что одобрять умозрительно - но одобрять и даже восхищаться не значит ценить.
Приобретение ценности есть чудесная алхимия, механизмы которой можно долго описывать, но главным останется личный опыт.
Я часто повторяю формулу «Мы становимся тем, чему искренне служим», так вот: она описывает как раз отношения человека со своей ценностью. И, как легко видеть, они требуют искренности и служения, то есть постоянных практических дел.
Насколько можно судить, искренность очищается практикой, а практика оттачивается искренностью. Мы неизбежно становимся тем (или подобием того), чему искренне служим - и поэтому, быть может, порой можем отшатнуться от своего служения, честно осознав вдруг:
- Что-то мне совсем не нравится моё отражение в зеркале.
<...>
Нельзя просто сменить себе авторитеты и избавиться от прежних. Но можно дать им свои труд и время, и они вместе сделают нас другими.
Сколько труда и сколько времени, спросим мы? Весь труд и всё время. Я знал человека, любившего (вполне справедливо) повторять, что человек, предоставленный самому себе, просто деградирует. К этому он любил прибавлять, что намерен этим заниматься в ближайшие полтора месяца на любимом тёплом острове, а после выплаты долгов по ипотеке и закрепления на одном покойном месте - переместиться на любимый остров окончательно и деградировать там в своё удовольствие.
Это, как представляется, неверный в корне подход - и не только потому, что деградация пришла за этим ув. современником куда раньше, быстрей и трагичней, чем он планировал (и, кажется, не принеся удовольствий, а отобрав имевшиеся). Но и потому, что так вообще нельзя. Можно уйти с государственной службы, можно уйти с корпоративной службы. Но со службы ценностям не уходят, не потеряв их.
Нетрудно понять, что IRL никакие из перечисленных в составе субъективного внутреннего жюри люди нигде не сидят. Многие из них, как верно констатировал коллега, даже понятия не имеют о нашем существовании. Но кто же тогда находится в составе оного жюри?
Там находятся полевые фигуры тех самых людей. Их образы, которые мы сами, зачастую вроде бы не желая того, накачиваем нашим собственным вниманием, то есть - энергией. Делая это всегда одинаково: по той же схеме, по какой фанат какой-нибудь поп-селебрити назначает её главным человеком своей жизни. И мелкомоторит на неё, и увешивает свою обитель постерами с её лицом, и посильно ездит на её концерты, и нередко пишет ей письма, а иногда - даже преследует IRL, занимаясь тем, для чего в нормальных-то странах применяют термин "сталкинг".
Переключить наше внимание с фигуры, которые мы ранее сами же раздули и сделали значимой - нетривиальная задача. Ибо внимание спонтанно, оно подчиняется воле лишь до определённых пределов, и это внимание надо привлечь чем-то более значимым, чем-то ещё более интересным, но что это может быть для того, кто зациклился на чужой фигуре, и для кого эта фигура затмевает всё?
Отсюда следует, что профилактика - как и в прочих случаях - эффективнее, чем лечение. И что надо просто не допускать, чтобы чужие фигуры вырастали до размеров, буквально приковывающих наше внимание.
А что нужно для такой профилактики? Нужно, чтобы наша собственная фигура была в нашем Поле главной, ключевой. Чтобы ценность её для нас не подлежала сомнению, и в голову даже прийти не могла мысль о предательстве себя. Например, предательстве в виде какому-то рагулю безнаказанно избивать нас, прикрываясь тем, что это, типа, от "страстной любви". Не бывает такой любви, вообще, в принципе, ибо любовь - это признание другого человека значимым, и воли его - неприкосновенной.
Среди больших ценностей, говорящие другими голосами, центральное место у взрослого человека занимает самоуважение, оно же самость. Вкладываясь в эту ценность человек, конечно, не избавляется от других фигур, составляющих внутреннее жюри, но делает свою - председателем этого жюри. За каковым главой остаётся решающее слово во всяких неоднозначных ситуациях.
И если этот глава говорит - "надо защитить себя, ибо других - много, и тот, кто значим сейчас, завтра может стать для меня чужим и незначимым, а вот сам я - один, и полагаться могу лишь на себя" - никаких действий подвида "ой, ну он же попросил прощения, и я забрала из полиции заявление" быть не может по определению.
Искренне служа себе мы, как и сказано в цитате выше, становимся собой: взрослыми людьми, которые справляются своими силами, генерируют любовь сами, опираются на себя и занимаю место председателя во внутреннем жюри, командуя парадом мнений, исходящих от чужих фигур.
Другие люди для нас - достойны уважения, если ведут себя культурно, но не более ценны, чем мы сами, и не имеют над нами власти.
А потому им вряд ли удастся причинить нам недоброе, прикрываясь тем, что это, типа, такая любовь.