XV. (2) ТЕХНИКА БЕЗОПАСНОСТИ
Однако надо вернуться к несчастному случаю, который пришлось заактировать. Стоял морозный январь месяц 1936-го года. В середине дня на электростанцию позвонил начальник Лесной части отделения «Пушсовхоз», политзаключенный Сережа Лесли. Это был совсем юный, лет на пять меня моложе, новенький человек в Пушсовхозе, молодой и по стажу заключения в концлагере. Его отец, заключенный Лесли, мой знакомый по Соловкам, начальник Сельхозотдела ББК, благодаря занимаемой должности в концлагере смог выхватить сына из прибывшего этапа и отправил его в Пушсовхоз под крылышко Дробатковского, с которым Лесли-отец был дружен еще по совместной работе в сельском хозяйстве на Соловках. Дробатковский назначил Сережу Лесли начальником Лесной части, которая состояла из одного только начальника и ведала лесозаготовками Пушсовхоза. Лесли-отец был уважаемым чекистами заключенным, как бытовик. Он имел срок 10 лет, как убийца, хотя и невольный, крестьянина на охоте. Лесли-отцу просто повезло, его рано или поздно все равно посадили бы в концлагерь тоже на 10 лет, как помещика и дворянина, но уже по статье 58-й, презренным для чекистов политзаключенным со всеми вытекающими из этого тяжелыми последствиями отбывания срока в концлагерях, уготованным для заключенных по 58-й статье. Лесли-сыну повезло меньше. Ему не удалось, как сыну помещика и дворянина, избежать участи политзаключенного. Попав по призыву в ряды Красной армии, он скрыл свое происхождение и был зачислен в кавалерийский полк, стоявший в Аракчеевских казармах на реке Волхов. Хорошо образованного красноармейца заметило начальство и назначило его в школу младших командиров, которую Сережа окончил на отлично. После отбытия срока обязательной воинской службы, Лесли был оставлен сверхсрочным младшим командиром. Дальнейшее его продвижение на военной службе оказалось для него роковым. Раскопали что он сын помещика и за сокрытие своего происхождения, Сережа Лесли получил срок заключения в концлагерь пять лет по 58-й статье.
Новость сообщенная мне по телефону Сережей Лесли была неприятная. На лесозаготовках произошел несчастный случай с заключенным лесорубом, который находился в медпункте в усадьбе Пушсовхоза и необходимо составить акт о несчастном случае. Я поспешил в медпункт. Заключенный старый опытный ротный фельдшер Русской армии, исполнявший обязанности врача и представлявший собой весь медицинский персонал отделения «Пушсовхоз», уже сделал перевязку колена пострадавшему. Однако, по мнению фельдшера, возможно у пострадавшего была раздроблена коленная чашечка и он нуждался в госпитализации, отправки его в село Повенец, где на территории концлагеря был госпиталь для заключенных Повенецкого отделения ББК. Последнее обстоятельство отрезало нам с Лесли все пути замалчивания случившегося и вынудило нас дать делу официальный ход составлением акта о несчастном случае с расследованием виновных в нарушении техники безопасности. Степень неприятности случившегося увеличивалась еще тем обстоятельством, что лесоруб был стахановцем и притом единственным в Пушсовхозе. За несчастный случай с ним не одна моя голова могла слететь с плеч.
Стахановское движение развернутое по всей стране в 1935 году по имени шахтера Алексея Стаханов, давшего фантастические проценты перевыполнения нормы на добыче угля, являлись политической кампанией усиленно проводившейся во всех отраслях народного хозяйства большевицкой верхушкой с целью увеличения производительности труда. Сами по себе единичные последователи Стаханова, как Петр Кривонос, который будучи паровозным машинистом, стал водить тяжеловесные поезда свыше положенного по мощности паровоза и другие в разных отраслях промышленности и строительства, не могли увеличить выпуск продукции в сколько-нибудь ощутимых объемах. Повышение производительности труда показанное стахановцами вряд ли соответствовало действительности, так как на «стахановских вахтах» к стахановцу прикрепляли ранее отсутствующих при нем нескольких рабочих, как подсобную силу, и по сути выработка стахановца, деленная на всех занятых при нем рабочих в конечном счете давала даже меньшую чем по норме производительность труда. Но в отчетах о подсобных рабочих «забывали» и 150-200% выполнения норм стахановцами стали пестрить в газетах. Каждый хозяйственный партработник на подчиненных стахановцах наживал капитал - продвижение вверх по партийно-хозяйственной иерархической лестнице. Высшее и самое высокое руководство большевицкой партии закрывало глаза на фальшь самого стахановского движения, но широко поощряя его и опираясь на него, добивалось бо́льшей эксплуатации рабочего класса путем завышения уже существующих норм выработки. Перевыполнение норм стахановцами логически обосновывало повышение норм для всей массы. А последнее давало вполне сложившемуся к этому времени государственному капитализму новые возможности выжать больше из всех рабочих, увеличить объем продукции не за счет механизации труда, а за счет интенсификации физического труда, уменьшить себестоимость продукции за счет жизненного уровня трудящихся. Не удивительно, что и в концлагерях высшее начальство давило на низшее с требованием «развертывать стахановское движение», «способствовать стахановскому труду».
Еще в начале второго полугодия 1935 года я услышал разговоры о стахановском движении. Новый начальник отделения «Пушсовхоз» созывал несколько раз руководящих работников на совещания о развитии стахановского движения среди заключенных Пушсовхоза, но воз с места не двигался. Сам начальник не мог толком объяснить в чем заключается стахановское движение и все ходили в потемках по этому вопросу, в том числе и я. «Стакановцы (намекая на любителей выпить) у нас есть, - шутили заключенные, - а стахановцев что-то не встречается».
В такой атмосфере нажима сверху, отсутствия ясного представления на месте о сути стахановского труда, начальство Пушсовхоза руками и ногами ухватились, в дни предшествовавшие описанному выше несчастному случаю, за предложение, ныне пострадавшего, спиливать деревья лучковой пилой. Классическая технология валки леса существовавшая с незапамятных времен на всех лесозаготовках, в том числе и на концлагерных, состояла в спиливании дерева двуручной пилой, которую два лесоруба таскали поочередно от одного к другому. Образно на концлагерном жаргоне, нарочно коверкая слова под украинский или белорусский язык, этот процесс изображался так: «Тибе-мине-прорабу». Внедрение лучковой пилы, которой новоявленный стахановец брался один спиливать деревья, высвобождая с каждого дерева второго заключенного, как бы увеличивало выработку участка вдвое при том же количестве заключенных. Сережа Лесли говорил мне о завышении эффективности этого предложения, поскольку спиливание лучковой пилой требовало бо́льшего времени, чем двуручной пилой. Последним обстоятельством пренебрегли, в Управление ББК полетел победный рапорт с фамилией стахановца-лесоруба, дающего 200% выработки, Лесли было приказано «создать условия для стахановца» и с каждым днем шум нарастал, парадной шумихи казалось не будет конца.
И вот печальный конец шумихи. Нагоняй начальнику отделения из управления ББК, а от начальника по ступенькам Лесли и мне, как только акт о несчастном случае дойдет до Медвежьей горы, был неминуем. При опросе пострадавшего выяснились обстоятельства случившегося: стахановец подпилил дерево и, когда оно стало валиться, ствол расщепнулся и комлем ударило лесоруба в колено. Потерпевший был весьма пожилой человек, почти лысый, но крепкого телосложения и еще физически сильный. Он был бытовик со сроком в пять лет и не отсидел еще и половины срока. Ротный фельдшер оказался не только искусным медиком, но и тонким психологом. Фельдшер уже успел угостить пострадавшего чарочкой спирта и, не столько утихшая боль в ноге после перевязки, сколько влияние алкоголя привели стахановца в добродушное настроение и он без всяких уговоров взял вину на себя, подписав акт о несчастном случае «по собственной неосторожности». Этой милостью пострадавшего Лесли и я были спасены. Со всеми предосторожностями и почестями, отдаваемым знатному лицу, стахановца посадили в сани, и фельдшер повез его в госпиталь.
Я посоветовался с Лесли в отношении могущих возникнуть для нас последствиях этого несчастного случая и Сережа предложил мне немедленно проехать с ним на лесозаготовки, чтобы на месте выяснить более точно все обстоятельства случившегося, проинструктировать десятника на случай возникновения следствия и провести еще один инструктаж лесорубов по технике безопасности.
В скором времени Лесли подкатил за мной на электростанцию на саночках запряженных его персональным конем. Лошадка была выхоленная, можно было сразу понять о принадлежности ее кавалеристу. Впрочем весь конный парк Пушсовхоза был в отличном состоянии заботами самого Дробатковского, кавалерийского офицера в прошлом. На ходу выездная лошадка меня разочаровала, она еле плелась, явно не желая показывать свои возможности, несмотря на все старания Сережи, легким пошлепыванием вожжами подогнать своего скакуна. А ехать скорее нам было бы очень кстати, так как короткий день кончился еще до нашего выезда с усадьбы совхоза и возвращаться ночью не хотелось бы. Правда на небе была круглая луна, так что в лесу, да еще благодаря снежному покрову, было довольно светло.
Шесть километров до лесозаготовок мы проехали около часа. Там уже кончился рабочий день. Лесорубы собрались в бараке, и я провел с ними собеседование, написал протокол собрания, от новеньких отобрал подписи в прохождении инструктажа по техбезопасности и раздал им памятки. Ничего нового об обстоятельствах несчастного случая мы не узнали, Лесли поговорил с десятником, пересказав ему показания потерпевшего. Обратно мы выехали часов в десять вечера. Луна была в зените, и даже в лесу было совсем светло. Мороз крепчал, однако ветра не было и, если бы не осадок от пережитой неприятности, была бы великолепная санная прогулка. Укатанная вывозкой древесины санная дорога была настолько гладкая, что казалось - мы не едем, а плывем на лодке по зеркальной поверхности озера. Несмотря на распространенное мнение о появлении резвости у лошади, когда она идет в конюшню, наш рысак не прибавил скорости на обратном пути и так же не спешил домой, как и из дома, как ни похлопывал его Сережа вожжами, что оказывало на него воздействие лишь на несколько минут, после чего он снова переходил на неторопливую рысь.
И вдруг конь захрапел, прижал уши, рванул и помчался во весь дух. Мы оба чуть не вылетели из саней от резкой перемены скорости. Сережа ухватился за вожжи, я за него. Мы как-то разом посмотрели назад и поняли причину испуга лошади. У нас самих волосы стали дыбом. За нами гнался огромный волк. Он хорошо выделялся на снегу при лунном свете, уже ясно были видны его горящие глаза. Наше спасение было только в быстроте коня. Мы были безоружны - не говоря уже об огнестрельном оружии - у нас не было даже ножа, так как мы были заключенные. Мы выставили из саней с каждой стороны по ноге, чтобы предотвратить перевертывание узеньких саней, хотя на такой скорости, кроме полома ноги, из этой предосторожности ничего бы не вышло. Если бы сани перевернулись, то конь с волочащимися санями должен был бы сбавить ход и стать жертвой волка, но скорее всего мы оба, беспомощно барахтающиеся в снегу, стали бы его легкой добычей. Умереть от волчьих зубов, отсидев в лагере семь лет, было бы просто глупо. По временам, оглядываясь назад, мы с ужасом констатировали все сокращающуюся дистанцию между нами и волком - волк явно нагонял нас, идя галопом. И вдруг через опушку леса, как луч надежды засветились огни усадьбы совхоза. Конь, почуяв жилье человека, напряг все силы, еще увеличил скорость и волк стал отставать. Вихрем мы помчались по дороге через поле и влетели на усадьбу совхоза. Лошадь сама нас повезла к конному парку и остановилась вся в мыле. Мы с Сережей сидели в санях недвижимые, еще не веря в свое спасение.
Мы спаслись не только от волка, но и от последствий несчастного случая со стахановцем. Дела никто не завел, следствия не было.
Но не только в плане собственного спасения, в перестраховке себя от последствий возможных несчастных случаев на производстве протекала моя деятельность инженера по технике безопасности. В одну из поездок в командировку на Медвежью гору, при свидании с профессором Ноа, я ознакомился и списал для себя инструкцию ГУЛАГа ОГПУ запрещающую производство работ на открытом воздухе, во избежание обмораживания заключенных, при температуре воздуха ниже -35* градусов Цельсия. Эта инструкция держалась под спудом, нигде не применялась и количество обмороженных, в особенности ветеранов постройки Беломорканала, было велико. Мне представился случай провести эту инструкцию в жизнь в Пушсовхозе в защиту заключенных, хотя приказ ГУЛАГа о назначении инженеров по техбезопасности и не давал мне таких прав.
Погода в феврале 1936-го года была неустойчива с резкими переходами от теплых дней с почти плюсовыми температурами до сильных морозов около -50* Цельсия по вечерам, ночам и ранним утром. В один из февральских дней я обратил внимание на резкое внезапное похолодание. Утром почти таяло, к полудню термометр уже показывал минус 25* при все усиливающемся ветре. В 2 час дня термометр показал минус 35*. Я взволновался, поскольку при ясной погоде рабочий день в лесу даже в феврале мог продлиться до 5-6 часов вечера и лесорубы могли обморозиться. За заключенных работавших на открытом воздухе в самой усадьбе совхоза я не опасался, так как они могли временами обогреваться тут же в помещениях, но с лесорубами дело обстояло иначе - в лесу негде было укрыться, чтобы обогреться. Чтобы договориться с Лесли о прекращении работ в лесу, согласно инструкции, я стал его разыскивать по телефону. Не оказалось его в управлении, не было и в бараке на лесозаготовках. Помощник начальника отделения по производству Дробатковский был в этот день в командировке в управлении ББК на Медвежьей горе. Я поспешил в управление отделения к Николаю Николаевичу, чтобы обратить его внимание на сильный мороз и просить его дать распоряжение о прекращении работ в лесу. В кабинете его не было, он уже ушел к себе на квартиру. Было уже около 4-х часов дня и по неписанному закону, начальника, как я уже рассказывал, беспокоить на квартире никто не решался. И все же я решился позвонить Николаю Николаевичу на квартиру. Телефон не отвечал. Телефонист на коммутаторе боялся повторить вызов, но все же я его упросил еще два раза повторить звонок. В трубке я услышал пьяный голос Николая Николаевича: «Ну что еще»? Телефонист доложил ему, что звоню я. Я поставил в известность начальника о крепнущем морозе, но он перебил меня недовольным голосом: «Ну и что»? Я попросил разрешение прекратить работу на лесозаготовках. «Делайте что хотите», - пролепетал заплетающимся языком начальник отделения и повесил трубку.
Положение мое оказалось затруднительным. «Телефонный разговор к делу не пришьешь», - говорили заключенные. От разговора по телефону и косвенного разрешения приостановить работу на лесозаготовках начальник отделения мог спокойно отпереться даже только потому, что был пьян и ничего бы не вспомнил. И все же я решился подменить по этому вопросу начальника отделения вольнонаемного чекиста и позвонил на лесозаготовки прекратить работу в лесу. В бараке оказался Лесли, которому я и отдал распоряжение, сказав, что ответственность беру на себя, а если и на следующий день будет ниже 35*, то заключенных в лес не посылать.
На другой день с утра я явился в кабинет к начальнику отделения и доложил о прекращении работ в лесу на основании инструкции ГУЛАГа. Он даже похвалил меня за инициативу, попросил экземпляр инструкции себе и с тех пор все работы на открытом воздухе приказал прекращать в -35*С и ниже, о чем поставил в известность всех заведующих производствами. О нашем телефонном разговоре накануне ни начальник, ни я не упомянули.
Ни пайка ИТР (инженерно-технического работника) ни какого-либо улучшения жилищных условий моя новая должность по совместительству мне не дала. В отношении питания, мне бо́льшего чем я получал в столовой с самого начала и не надо было, так как в столовой наравне с другими меня кормили хорошо и лучшего в концлагерных условиях и желать не приходилось. Единственной компенсацией за нагрузку и дополнительную и немалую ответственность служило увеличенное мне вдвое ежемесячное премиальное вознаграждение. Как заведующий электростанцией я получал 30 рублей, с назначением меня инженером по технике безопасности мне добавили еще 30 рублей. По масштабам концлагеря сумма премиальных в 60 рублей была огромна, я стал получать больше заключенных начальников частей отделения.
К стахановскому движению в концлагерях стоит вернуться в связи с проделанным мною трюком в конце зимы 1935-36-х годов. На широте Пушсовхоза в первую половину года прибывание светлой части дня происходит очень стремительно и сокращение числа часов работы электростанции происходит тоже быстро. В марте месяце электростанция уже работала не более 10 часов в начале месяца и в конце около 9 часов в сутки. Такую работу могла вполне нести одна смена уже в марте, не говоря о дальнейших 5-6 месяцев, когда число часов работы в сутки еще сокращается и даже одна смена остается незагруженной. Мне и в голову не пришло бы сократить персонал электростанции для бо́льшей эксплуатации заключенных моих подчиненных, если бы я не хотел отделаться от бывших моих учеников-уголовников малолеток, зачисленных в штат электростанции на должности по обученным профессиям. На самостоятельную работу электромонтерами они не годились, кочегарами-машинистами они тоже не могли быть, да и не хотели - им надо было труд полегче, а еще лучше ничего не делать. От безделия они стали на глазах разлагаться, совершили кражу в бараке, уйдя с дежурства, но строгих мер против них 3-я часть не предприняла, так как они были «малолетки», то есть несовершеннолетние и их надо было «не наказывать, а только перевоспитывать», как гласил приказ по ГУЛАГу.
Я переговорил с паровозным машинистом и кочегаром, Гюль-Ахмедом и женой Морозова и они согласились с моим мнением о необходимости сократить всех четырех малолеток и остаться вчетвером (я пятый) для обслуживания одной сменой все часы работы электростанции. Я пригласил начальника Культурно-воспитательной части, бесцветную личность, из заключенных бытовиков (Крупняк не удержался начальником КВЧ после падения Дича и перевода Марка и был переведен в какое-то другое отделение ББК) на производственное совещание на электростанцию и внес от имени коллектива на обсуждение принятие стахановских обязательств справиться с работой численно - уменьшенным персоналом до 5 единиц. Резолюция по предложению была принята единогласно, одобрена начальником КВЧ, как председателем штаба социалистического соревнования Пушсовхоза и направлена на утверждение начальника отделения. Взятие стахановских обязательств с сокращением штата на 50% вызвало сенсацию. В управление ББК полетела победная реляция. Общелагерная газета «Перековка» два дня освещала опыт коллектива электростанции Пушсовхоза о переходе на стахановскую работу под большими шапками: «От единичных стахановцев к стахановскому коллективу» и «Распространите опыта стахановского движения на электростанции Пушсовхоза». На третий день газета замолкла, потому что выяснила кто стоит во главе стахановского коллектива: не заключенный-уголовник или бытовик, а презренный контрреволюционер, восхвалять и упоминать о котором не следует. Но все же наравне с начальником отделения «Пушсовхоз» Николаем Николаевичем и начальником КВЧ, отметил и меня начальник ББК Раппопорт в своем приказе по ББК, вынеся нам троим благодарность «за умелое руководство и хорошо поставленную политико-воспитательную работу среди заключенных».
Такой резонанс мое предложение вызвало потому, что после несчастного случая со стахановцем-лесорубом ни одного стахановца в Пушсовхозе так и не удалось создать. А тут, вдруг, появился сразу целый стахановский коллектив, стахановское предприятие. Такого еще не было и на всей территории принадлежащей Раппопорту от Петрозаводска до Баренцева моря. Электростанция Пушсовхоза оказалась первое полностью стахановское предприятие ББК НКВД. Я выбрал удачный момент. И от уголовников-малолеток избавился (всех четырех малолеток с электростанции перевели в полеводство) и политический капитал нажил для себя и своего начальства в Пушсовхозе. И не известно, не сыграл ли какой-нибудь роли этот мой трюк, в благоприятном обо мне отзыве начальства ББК, когда стал вопрос в спецотделе НКВД о моем освобождении из концлагеря, происшедшем меньше через три месяца после объявления электростанции стахановским предприятием?
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
Новость сообщенная мне по телефону Сережей Лесли была неприятная. На лесозаготовках произошел несчастный случай с заключенным лесорубом, который находился в медпункте в усадьбе Пушсовхоза и необходимо составить акт о несчастном случае. Я поспешил в медпункт. Заключенный старый опытный ротный фельдшер Русской армии, исполнявший обязанности врача и представлявший собой весь медицинский персонал отделения «Пушсовхоз», уже сделал перевязку колена пострадавшему. Однако, по мнению фельдшера, возможно у пострадавшего была раздроблена коленная чашечка и он нуждался в госпитализации, отправки его в село Повенец, где на территории концлагеря был госпиталь для заключенных Повенецкого отделения ББК. Последнее обстоятельство отрезало нам с Лесли все пути замалчивания случившегося и вынудило нас дать делу официальный ход составлением акта о несчастном случае с расследованием виновных в нарушении техники безопасности. Степень неприятности случившегося увеличивалась еще тем обстоятельством, что лесоруб был стахановцем и притом единственным в Пушсовхозе. За несчастный случай с ним не одна моя голова могла слететь с плеч.
Стахановское движение развернутое по всей стране в 1935 году по имени шахтера Алексея Стаханов, давшего фантастические проценты перевыполнения нормы на добыче угля, являлись политической кампанией усиленно проводившейся во всех отраслях народного хозяйства большевицкой верхушкой с целью увеличения производительности труда. Сами по себе единичные последователи Стаханова, как Петр Кривонос, который будучи паровозным машинистом, стал водить тяжеловесные поезда свыше положенного по мощности паровоза и другие в разных отраслях промышленности и строительства, не могли увеличить выпуск продукции в сколько-нибудь ощутимых объемах. Повышение производительности труда показанное стахановцами вряд ли соответствовало действительности, так как на «стахановских вахтах» к стахановцу прикрепляли ранее отсутствующих при нем нескольких рабочих, как подсобную силу, и по сути выработка стахановца, деленная на всех занятых при нем рабочих в конечном счете давала даже меньшую чем по норме производительность труда. Но в отчетах о подсобных рабочих «забывали» и 150-200% выполнения норм стахановцами стали пестрить в газетах. Каждый хозяйственный партработник на подчиненных стахановцах наживал капитал - продвижение вверх по партийно-хозяйственной иерархической лестнице. Высшее и самое высокое руководство большевицкой партии закрывало глаза на фальшь самого стахановского движения, но широко поощряя его и опираясь на него, добивалось бо́льшей эксплуатации рабочего класса путем завышения уже существующих норм выработки. Перевыполнение норм стахановцами логически обосновывало повышение норм для всей массы. А последнее давало вполне сложившемуся к этому времени государственному капитализму новые возможности выжать больше из всех рабочих, увеличить объем продукции не за счет механизации труда, а за счет интенсификации физического труда, уменьшить себестоимость продукции за счет жизненного уровня трудящихся. Не удивительно, что и в концлагерях высшее начальство давило на низшее с требованием «развертывать стахановское движение», «способствовать стахановскому труду».
Еще в начале второго полугодия 1935 года я услышал разговоры о стахановском движении. Новый начальник отделения «Пушсовхоз» созывал несколько раз руководящих работников на совещания о развитии стахановского движения среди заключенных Пушсовхоза, но воз с места не двигался. Сам начальник не мог толком объяснить в чем заключается стахановское движение и все ходили в потемках по этому вопросу, в том числе и я. «Стакановцы (намекая на любителей выпить) у нас есть, - шутили заключенные, - а стахановцев что-то не встречается».
В такой атмосфере нажима сверху, отсутствия ясного представления на месте о сути стахановского труда, начальство Пушсовхоза руками и ногами ухватились, в дни предшествовавшие описанному выше несчастному случаю, за предложение, ныне пострадавшего, спиливать деревья лучковой пилой. Классическая технология валки леса существовавшая с незапамятных времен на всех лесозаготовках, в том числе и на концлагерных, состояла в спиливании дерева двуручной пилой, которую два лесоруба таскали поочередно от одного к другому. Образно на концлагерном жаргоне, нарочно коверкая слова под украинский или белорусский язык, этот процесс изображался так: «Тибе-мине-прорабу». Внедрение лучковой пилы, которой новоявленный стахановец брался один спиливать деревья, высвобождая с каждого дерева второго заключенного, как бы увеличивало выработку участка вдвое при том же количестве заключенных. Сережа Лесли говорил мне о завышении эффективности этого предложения, поскольку спиливание лучковой пилой требовало бо́льшего времени, чем двуручной пилой. Последним обстоятельством пренебрегли, в Управление ББК полетел победный рапорт с фамилией стахановца-лесоруба, дающего 200% выработки, Лесли было приказано «создать условия для стахановца» и с каждым днем шум нарастал, парадной шумихи казалось не будет конца.
И вот печальный конец шумихи. Нагоняй начальнику отделения из управления ББК, а от начальника по ступенькам Лесли и мне, как только акт о несчастном случае дойдет до Медвежьей горы, был неминуем. При опросе пострадавшего выяснились обстоятельства случившегося: стахановец подпилил дерево и, когда оно стало валиться, ствол расщепнулся и комлем ударило лесоруба в колено. Потерпевший был весьма пожилой человек, почти лысый, но крепкого телосложения и еще физически сильный. Он был бытовик со сроком в пять лет и не отсидел еще и половины срока. Ротный фельдшер оказался не только искусным медиком, но и тонким психологом. Фельдшер уже успел угостить пострадавшего чарочкой спирта и, не столько утихшая боль в ноге после перевязки, сколько влияние алкоголя привели стахановца в добродушное настроение и он без всяких уговоров взял вину на себя, подписав акт о несчастном случае «по собственной неосторожности». Этой милостью пострадавшего Лесли и я были спасены. Со всеми предосторожностями и почестями, отдаваемым знатному лицу, стахановца посадили в сани, и фельдшер повез его в госпиталь.
Я посоветовался с Лесли в отношении могущих возникнуть для нас последствиях этого несчастного случая и Сережа предложил мне немедленно проехать с ним на лесозаготовки, чтобы на месте выяснить более точно все обстоятельства случившегося, проинструктировать десятника на случай возникновения следствия и провести еще один инструктаж лесорубов по технике безопасности.
В скором времени Лесли подкатил за мной на электростанцию на саночках запряженных его персональным конем. Лошадка была выхоленная, можно было сразу понять о принадлежности ее кавалеристу. Впрочем весь конный парк Пушсовхоза был в отличном состоянии заботами самого Дробатковского, кавалерийского офицера в прошлом. На ходу выездная лошадка меня разочаровала, она еле плелась, явно не желая показывать свои возможности, несмотря на все старания Сережи, легким пошлепыванием вожжами подогнать своего скакуна. А ехать скорее нам было бы очень кстати, так как короткий день кончился еще до нашего выезда с усадьбы совхоза и возвращаться ночью не хотелось бы. Правда на небе была круглая луна, так что в лесу, да еще благодаря снежному покрову, было довольно светло.
Шесть километров до лесозаготовок мы проехали около часа. Там уже кончился рабочий день. Лесорубы собрались в бараке, и я провел с ними собеседование, написал протокол собрания, от новеньких отобрал подписи в прохождении инструктажа по техбезопасности и раздал им памятки. Ничего нового об обстоятельствах несчастного случая мы не узнали, Лесли поговорил с десятником, пересказав ему показания потерпевшего. Обратно мы выехали часов в десять вечера. Луна была в зените, и даже в лесу было совсем светло. Мороз крепчал, однако ветра не было и, если бы не осадок от пережитой неприятности, была бы великолепная санная прогулка. Укатанная вывозкой древесины санная дорога была настолько гладкая, что казалось - мы не едем, а плывем на лодке по зеркальной поверхности озера. Несмотря на распространенное мнение о появлении резвости у лошади, когда она идет в конюшню, наш рысак не прибавил скорости на обратном пути и так же не спешил домой, как и из дома, как ни похлопывал его Сережа вожжами, что оказывало на него воздействие лишь на несколько минут, после чего он снова переходил на неторопливую рысь.
И вдруг конь захрапел, прижал уши, рванул и помчался во весь дух. Мы оба чуть не вылетели из саней от резкой перемены скорости. Сережа ухватился за вожжи, я за него. Мы как-то разом посмотрели назад и поняли причину испуга лошади. У нас самих волосы стали дыбом. За нами гнался огромный волк. Он хорошо выделялся на снегу при лунном свете, уже ясно были видны его горящие глаза. Наше спасение было только в быстроте коня. Мы были безоружны - не говоря уже об огнестрельном оружии - у нас не было даже ножа, так как мы были заключенные. Мы выставили из саней с каждой стороны по ноге, чтобы предотвратить перевертывание узеньких саней, хотя на такой скорости, кроме полома ноги, из этой предосторожности ничего бы не вышло. Если бы сани перевернулись, то конь с волочащимися санями должен был бы сбавить ход и стать жертвой волка, но скорее всего мы оба, беспомощно барахтающиеся в снегу, стали бы его легкой добычей. Умереть от волчьих зубов, отсидев в лагере семь лет, было бы просто глупо. По временам, оглядываясь назад, мы с ужасом констатировали все сокращающуюся дистанцию между нами и волком - волк явно нагонял нас, идя галопом. И вдруг через опушку леса, как луч надежды засветились огни усадьбы совхоза. Конь, почуяв жилье человека, напряг все силы, еще увеличил скорость и волк стал отставать. Вихрем мы помчались по дороге через поле и влетели на усадьбу совхоза. Лошадь сама нас повезла к конному парку и остановилась вся в мыле. Мы с Сережей сидели в санях недвижимые, еще не веря в свое спасение.
Мы спаслись не только от волка, но и от последствий несчастного случая со стахановцем. Дела никто не завел, следствия не было.
Но не только в плане собственного спасения, в перестраховке себя от последствий возможных несчастных случаев на производстве протекала моя деятельность инженера по технике безопасности. В одну из поездок в командировку на Медвежью гору, при свидании с профессором Ноа, я ознакомился и списал для себя инструкцию ГУЛАГа ОГПУ запрещающую производство работ на открытом воздухе, во избежание обмораживания заключенных, при температуре воздуха ниже -35* градусов Цельсия. Эта инструкция держалась под спудом, нигде не применялась и количество обмороженных, в особенности ветеранов постройки Беломорканала, было велико. Мне представился случай провести эту инструкцию в жизнь в Пушсовхозе в защиту заключенных, хотя приказ ГУЛАГа о назначении инженеров по техбезопасности и не давал мне таких прав.
Погода в феврале 1936-го года была неустойчива с резкими переходами от теплых дней с почти плюсовыми температурами до сильных морозов около -50* Цельсия по вечерам, ночам и ранним утром. В один из февральских дней я обратил внимание на резкое внезапное похолодание. Утром почти таяло, к полудню термометр уже показывал минус 25* при все усиливающемся ветре. В 2 час дня термометр показал минус 35*. Я взволновался, поскольку при ясной погоде рабочий день в лесу даже в феврале мог продлиться до 5-6 часов вечера и лесорубы могли обморозиться. За заключенных работавших на открытом воздухе в самой усадьбе совхоза я не опасался, так как они могли временами обогреваться тут же в помещениях, но с лесорубами дело обстояло иначе - в лесу негде было укрыться, чтобы обогреться. Чтобы договориться с Лесли о прекращении работ в лесу, согласно инструкции, я стал его разыскивать по телефону. Не оказалось его в управлении, не было и в бараке на лесозаготовках. Помощник начальника отделения по производству Дробатковский был в этот день в командировке в управлении ББК на Медвежьей горе. Я поспешил в управление отделения к Николаю Николаевичу, чтобы обратить его внимание на сильный мороз и просить его дать распоряжение о прекращении работ в лесу. В кабинете его не было, он уже ушел к себе на квартиру. Было уже около 4-х часов дня и по неписанному закону, начальника, как я уже рассказывал, беспокоить на квартире никто не решался. И все же я решился позвонить Николаю Николаевичу на квартиру. Телефон не отвечал. Телефонист на коммутаторе боялся повторить вызов, но все же я его упросил еще два раза повторить звонок. В трубке я услышал пьяный голос Николая Николаевича: «Ну что еще»? Телефонист доложил ему, что звоню я. Я поставил в известность начальника о крепнущем морозе, но он перебил меня недовольным голосом: «Ну и что»? Я попросил разрешение прекратить работу на лесозаготовках. «Делайте что хотите», - пролепетал заплетающимся языком начальник отделения и повесил трубку.
Положение мое оказалось затруднительным. «Телефонный разговор к делу не пришьешь», - говорили заключенные. От разговора по телефону и косвенного разрешения приостановить работу на лесозаготовках начальник отделения мог спокойно отпереться даже только потому, что был пьян и ничего бы не вспомнил. И все же я решился подменить по этому вопросу начальника отделения вольнонаемного чекиста и позвонил на лесозаготовки прекратить работу в лесу. В бараке оказался Лесли, которому я и отдал распоряжение, сказав, что ответственность беру на себя, а если и на следующий день будет ниже 35*, то заключенных в лес не посылать.
На другой день с утра я явился в кабинет к начальнику отделения и доложил о прекращении работ в лесу на основании инструкции ГУЛАГа. Он даже похвалил меня за инициативу, попросил экземпляр инструкции себе и с тех пор все работы на открытом воздухе приказал прекращать в -35*С и ниже, о чем поставил в известность всех заведующих производствами. О нашем телефонном разговоре накануне ни начальник, ни я не упомянули.
Ни пайка ИТР (инженерно-технического работника) ни какого-либо улучшения жилищных условий моя новая должность по совместительству мне не дала. В отношении питания, мне бо́льшего чем я получал в столовой с самого начала и не надо было, так как в столовой наравне с другими меня кормили хорошо и лучшего в концлагерных условиях и желать не приходилось. Единственной компенсацией за нагрузку и дополнительную и немалую ответственность служило увеличенное мне вдвое ежемесячное премиальное вознаграждение. Как заведующий электростанцией я получал 30 рублей, с назначением меня инженером по технике безопасности мне добавили еще 30 рублей. По масштабам концлагеря сумма премиальных в 60 рублей была огромна, я стал получать больше заключенных начальников частей отделения.
К стахановскому движению в концлагерях стоит вернуться в связи с проделанным мною трюком в конце зимы 1935-36-х годов. На широте Пушсовхоза в первую половину года прибывание светлой части дня происходит очень стремительно и сокращение числа часов работы электростанции происходит тоже быстро. В марте месяце электростанция уже работала не более 10 часов в начале месяца и в конце около 9 часов в сутки. Такую работу могла вполне нести одна смена уже в марте, не говоря о дальнейших 5-6 месяцев, когда число часов работы в сутки еще сокращается и даже одна смена остается незагруженной. Мне и в голову не пришло бы сократить персонал электростанции для бо́льшей эксплуатации заключенных моих подчиненных, если бы я не хотел отделаться от бывших моих учеников-уголовников малолеток, зачисленных в штат электростанции на должности по обученным профессиям. На самостоятельную работу электромонтерами они не годились, кочегарами-машинистами они тоже не могли быть, да и не хотели - им надо было труд полегче, а еще лучше ничего не делать. От безделия они стали на глазах разлагаться, совершили кражу в бараке, уйдя с дежурства, но строгих мер против них 3-я часть не предприняла, так как они были «малолетки», то есть несовершеннолетние и их надо было «не наказывать, а только перевоспитывать», как гласил приказ по ГУЛАГу.
Я переговорил с паровозным машинистом и кочегаром, Гюль-Ахмедом и женой Морозова и они согласились с моим мнением о необходимости сократить всех четырех малолеток и остаться вчетвером (я пятый) для обслуживания одной сменой все часы работы электростанции. Я пригласил начальника Культурно-воспитательной части, бесцветную личность, из заключенных бытовиков (Крупняк не удержался начальником КВЧ после падения Дича и перевода Марка и был переведен в какое-то другое отделение ББК) на производственное совещание на электростанцию и внес от имени коллектива на обсуждение принятие стахановских обязательств справиться с работой численно - уменьшенным персоналом до 5 единиц. Резолюция по предложению была принята единогласно, одобрена начальником КВЧ, как председателем штаба социалистического соревнования Пушсовхоза и направлена на утверждение начальника отделения. Взятие стахановских обязательств с сокращением штата на 50% вызвало сенсацию. В управление ББК полетела победная реляция. Общелагерная газета «Перековка» два дня освещала опыт коллектива электростанции Пушсовхоза о переходе на стахановскую работу под большими шапками: «От единичных стахановцев к стахановскому коллективу» и «Распространите опыта стахановского движения на электростанции Пушсовхоза». На третий день газета замолкла, потому что выяснила кто стоит во главе стахановского коллектива: не заключенный-уголовник или бытовик, а презренный контрреволюционер, восхвалять и упоминать о котором не следует. Но все же наравне с начальником отделения «Пушсовхоз» Николаем Николаевичем и начальником КВЧ, отметил и меня начальник ББК Раппопорт в своем приказе по ББК, вынеся нам троим благодарность «за умелое руководство и хорошо поставленную политико-воспитательную работу среди заключенных».
Такой резонанс мое предложение вызвало потому, что после несчастного случая со стахановцем-лесорубом ни одного стахановца в Пушсовхозе так и не удалось создать. А тут, вдруг, появился сразу целый стахановский коллектив, стахановское предприятие. Такого еще не было и на всей территории принадлежащей Раппопорту от Петрозаводска до Баренцева моря. Электростанция Пушсовхоза оказалась первое полностью стахановское предприятие ББК НКВД. Я выбрал удачный момент. И от уголовников-малолеток избавился (всех четырех малолеток с электростанции перевели в полеводство) и политический капитал нажил для себя и своего начальства в Пушсовхозе. И не известно, не сыграл ли какой-нибудь роли этот мой трюк, в благоприятном обо мне отзыве начальства ББК, когда стал вопрос в спецотделе НКВД о моем освобождении из концлагеря, происшедшем меньше через три месяца после объявления электростанции стахановским предприятием?
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ