XIV. ПОЖАР (1)
Пожар страшное явление, в течение короткого времени уничтожающее плоды многолетнего труда человека, приносящее потерю материальных ценностей, а иногда и стоящее человеческих жизней. В истории развития человечества есть какая-то роковая закономерность. Все великие открытия служащие на пользу цивилизации, развитию человека, одновременно приносят им и неотвратимый вред так получилось с добычей огня, с расщеплением атома. Открытие огня по праву считается началом цивилизации и тот же огонь по неосторожности или в руках злоумышленника приносит человеку неисчислимый вред. Расщепленный атом сулит колоссальное повышение производительности труда, и в то же время атомная бомба уничтожит не только цивилизацию, но и само существование всего живого на земле.
Пожар в советской стране еще более грозное бедствие, причиняющее не только гибель материальных средств с возможно человеческими жертвами погибающими в огне, но и несущее страдания и смерть совершенно невинным людям после пожара. По марксистской схеме классовой борьбы каждый пожар, каждое малейшее появление огня рассматривается как поджог, и не просто поджог, а диверсионный акт со стороны так называемого классового врага, агентов международного империализма. Диверсионный акт наказуется 58-й статьей, пункт 9, и «виновные» без судебного разбирательства приговаривались ОГПУ к расстрелу. «Виновных» находили очень легко, арестовывая работавших на воспламенившимся объекте, поблизости проживающих, просто случайно находившихся в районе пожара. Следователи ОГПУ быстро фабриковали дело, получая за это повышения и награды. Ведь кровь невинных чего-то стоила!
Такую же систему «бдительности» проводили чекисты и в концлагерях. После пожара лагерных складов ваты на 90-м пикете в г. Кеми, возникшем в декабре 1934 года от искры маневрового паровоза НКПС, был расстрелян начальник пожарной охраны г. Кеми заключенный офицер Русской армии Клодзинский, отсидевший в концлагере по 58 статье почти все десять лет и находившийся на пороге освобождения. Большое число заключенных пожарных и заключенные кладовщики получили внушительные дополнительные сроки с отправкой на штрафные работы на лесозаготовки за проволоку. После пожара на электростанции Мебельной фабрики лагпункта «Вегеракша» в Кеми осенью 1933 года заведующий электростанцией и дежурные смены также получили большие дополнительные сроки заключения с отправкой на штрафные работы. Аналогично дополнительный срок получил заведующий сельхозом в Повенецком отделении Белбалтлага в январе 1936 года офицер Русской армии, служивший в Красной армии начальником Противовоздушной обороны Ленинграда заключенный комбриг барон фон Притвиц, сидевший по 58 статье сроком на десять лет, за загорание ночью оранжереи при сильном морозе. Легче отделался комендант увеселительного заведения «Вой-губа» Повенецкого отделения, куда начальство из Управления Белбалтлага приезжало веселиться с заключенными женщинами. Комендант Жабонос получил только три года дополнительного срока, поскольку он был не политзаключенный, а бытовик, хотя большое двухэтажное здание сгорело дотла в морозную февральскую ночь 1936 года.
«Пожар, - разбудил меня в шестом часу утра дежуривший по электросетям Углов, - Кремль горит»! Я немедленно вскочил и распахнул окно на восток, в сторону Кремля. Стояло прекрасное солнечное утро конца июля 1932 года. На небе не было ни одного облачка, горизонт был затянут дымкой, такой дымкой, которая бывает в знойное степное лето. Уже около двух месяцев стояло редкое для Соловков почти знойное лето без единого дождя и воздух вполне прогрелся устойчивым юго-восточным сухим ветром дувшим без перерыва почти все лето с неослабеваемой силой. Уже некоторое время на Летнем берегу материка горели большие массивы тайги и воздух был пропитан гарью, которая переносилась через шестидесятикилометровую водную преграду и создавала ту видимую дымку, которую можно было принять за знойный воздух южных степей. На самом Соловецком острове возникали торфяные пожары, добавляя едкой гари в атмосферу над островом. Над Кремлем вился небольшой дымок в районе восточной части Преображенского собора, где размещался деревообрабатывающий цех Фабрики ширпотреба. По телефону я передал распоряжение дневальному электрометаллроты поднять всех линейных электромонтеров и прислать их в электромонтажную мастерскую. Не успели еще мы с контролерами разложить инструмент, как линейные монтеры уже были в мастерской, пробежав бегом больше километра от барака. Тут сказалось их отношение ко мне. Они восприняли столь ранний подъем не как издевательство над ними с моей стороны, а как срочную необходимость помощи мне, хотя еще и не знали причину побудившую меня прервать их сон. Подоспел Тарвойн, электромонтеры быстро разобрали инструмент и, оставив на дежурстве Лифантова, мы бегом, включая обоих контролеров, помчались к Восточным воротам кремля, единственному входу в него, чтоб спасти от огня электрооборудование Фабрики ширпотреба.
Ворота оказались заперты и охрана ворот категорически отказалась нас пропустить. Нам дорога была каждая секунда, пожар не ждал нас, но напрасно Тарвойн (ему, как вольнонаемному, я предоставил объясняться с охраной) доказывал сочную необходимость нашего присутствия на пожаре, солдаты войск ОГПУ продолжали оставаться непреклонными.
Изоляция масс заключенных при каком-либо происшествии в концлагере была характерной чертой отношения чекистов к подневольным рабам. Чекисты до смерти боялись всякого проявления какой-либо инициативы со стороны заключенных, каких-либо действий масс без заранее строго-продуманного организационного плана и только под руководством свыше. Чекисты всегда боялись, как бы проявленная заключенными инициатива в помощь лагерному начальству не переросла бы в бунт рабов против надсмотрщиков. Лучше все пусть сгорит, рассуждало начальство, но чтобы заключенные сидели под замком и стихийно не приняли бы участие в тушении пожара.
Тарвойн сбегал в Сельхоз, оттуда позвонил начальнику Соловецкого отделения концлагеря и тот согласился пропустить нас в Кремль, отдав распоряжение командиру отделения сторожившему ворота. Мы подбежали к Преображенскому собору. Крыша пристройки собора, соединяющей его с деревянной крышей восточной стены Кремля была уже объята пламенем, языки пламени вырывались из-под стрехи крыши собора и из окон магазина для заключенных, находившегося в пристройке.
Паровая пожарная помпа качала вовсю, но тоненька струйка воды из брандспойта едва достигала середины окон собора. Медный котел помпы был начищен до блеска, на нем латинскими буквами ясно было видно наименование английской фирмы и год выпуска «1888 год». Это был ценный экспонат для музея истории техники, но как средство тушения пожара он был безусловно непригодным. Да и что могли сделать со стихией огня шесть пожарников, оставшихся в штате пожарной команды, после многочисленных сокращений административно-хозяйственных расходов концлагеря? Пожарники лезли в огонь с топориками, рискуя жизнью, но неподержанные никакой техникой (не было даже ручных огнетушителей) все их геройство было бесполезно. Главное не было воды наверху в очаге пожара. Можно было бы организовать цепочкой подачу воды ведрами на крышу (заключенных для этого хватило бы) но, опять таки, это было бы сделано с участием масс заключенных, а их, как раз, предпочитали держать под замком. Бушующий огонь созерцало, стоя в отдалении, все чекистское начальство лагеря. Также неподвижно стояли солдаты и комсостав дивизиона войск ОГПУ, оцепив горящий собор. Сновали лишь оперативники 3-й части (ИСЧ), занятые не тушением пожара, а попыткой задержать неизвестных еще «поджигателей-диверсантов». Единственным шагом, который был предпринят для локализации пожара, было распоряжение чекиста начальника Кремлевского лагпункта заведующему Электропредприятиями … выключить весь Кремль, чтобы, как он пояснил, «огонь не распространился бы по электрическим проводам». Гейфелю стоило немалых усилий, чтоб разъяснить невежественному начальнику абсурдность его опасений и добиться отмены его распоряжения. Как раз наличие электрического освещения в горящем соборе, куда мы ворвались сходу очень помогло нам спасти электрооборудование и вообще все оборудование цеха. Через вентиляционные каналы пробитые в сводах собора огонь с крыши распространился на пиломатериалы и полуобработанные детали продукции и внутри помещения было уже много дыма, сквозь который, давая кое какое освещение красным светом поблескивали мощные электролампы. Внутри собора уже была бригада заключенных ремонтников, механиков и слесарей, цеха, которые демонтировали оборудование для эвакуации из горящего помещения. Несмотря на дым и огонь нам удалось снять и вытащить из цеха все электромоторы, распределительные щитки, реостаты и даже несколько мощных электроламп, откусив их с патронами. Мы помогли и ремонтникам снять с фундаментов станки, со стен трансмиссии и все вытащить во двор подальше от горящего здания. Последнее оборудование пришлось вытаскивать в сплошном дыму, под осколками лопавшихся от жары оконных стекол, через горящие рейки и стружку. К счастью никто ожогов и ранений не получил. Все мои подчиненные работали превосходно, самоотверженно, притом очень слаженно и без всяких понуканий. Среди электромонтеров сновала ученица электромонтажной мастерской заключенная-уголовница Лемтюгина. Она визжала, путалась в ногах, подкладывала невпопад катки под выволакиваемые электромоторы. Я ее не вызывал на пожар и был удивлен ее появлением, так как из женбарака выбраться без вызова было совершенно невозможно. Своим криком и визгом Лемтюгина привлекла к себе внимание начальника Соловецкого отделения концлагеря Чалова, он записал ее фамилию и, каково же было наше удивление, когда через некоторое время после пожара, Лемтюгина «за самоотверженное спасение оборудования на пожаре», как было сказано в приказе по СЛАГу, коллегия ОГПУ освободила ее из заключения досрочно. Никто больше никаких поощрений не получил, ведь мы были не уголовники, а политзаключенные. Не получил никакого поощрения и вольнонаемный Тарвойн, потому что он был хоть и бывший, но все же политзаключенный, а 58 статья это такое пятно на человеке, которое не смывается никаким подвигом и сопутствует ему на протяжении всей жизни и даже за гробом.
Удачное спасение электрооборудования из горящего собора давало мне некоторую надежду на уменьшение моей «вины» в пожаре, потому что с первого слова «пожар», когда меня разбудил Углов, я уже чувствовал себя обвиняемым, а, следовательно и приговоренным по делу о пожаре. Мне превосходно уже тогда была известна схема бдительного мышления чекистов о диверсионном акте со стороны классовых врагов и я знал, что «виновные» обязательно будут «найдены». Легче всего причину возникновения пожара «установить» в неисправности электропроводки и приписать такое ее состояние умышленной воле политзаключенного заведующего электросетями, в должности которого, к несчастью, состоял я, хотя только в течение неполных двух месяцев. Эта мысль неотступно следовала за мной с самого начала сборов в электромонтажной мастерской и каждый раз, когда на пожаре оперативник 3-й части (ИСЧ) проходил, не задерживаясь мимо меня, я мысленно благодарил Создателя, что это еще не за мной - пронесло! В то же время моя мысль упорно работала, как попытаться доказать на ожидавших меня допросах свою невинность, отсутствие с моей стороны даже малейшей халатности в наблюдении за исправностью электропроводки. Внезапно я вспомнил о журнале записей проверки плавких вставок в предохранителях контролерами. Этот журнал мог быть большим козырем в моей уже воображаемой защите не допросах. «Но все ли в нем записано?», - усомнился я. С быстрыми и неожиданными переменами в штате электросетей - отправки Зиберта, освобождения А., моего назначения, назначения нового контролера Углова - журнал мог быть забыт и, хотя Шапиро и Углов безусловно этой работы не оставляли, могли записей и не произвести. Ведь «слов к делу не пришьешь»! Если записей нет, чем докажешь следователю факт регулярной проверки предохранителей? Я отозвал Шапиро в сторону и, объяснив ему мои сомнения, попросил его немедленно уйти в управление электросетей и привести в порядок журнал. Ему единственному я мог поручить эту деликатную работу. Сообразительный, он почти без слов меня понял какая опасность грозит и ему, как контролеру за непроверку предохранителей. Вечером я просмотрел журнал и пришел в восторг, как выглядело в нем все правдоподобно и показывало работу контролеров с лучшей стороны. Шапиро умел подать товар лицом.
Отослал я Шапиро с пожара еще и по другой причине. В каждом человеке, не еврейской национальности, где-то глубоко подсознательно заложен антисемитизм, независимо от его политических убеждений, воспитания, среды, в которой он находится. Этот антисемитизм может вырваться без всякого желания в минуты большого раздражения, когда человек слабее управляет собой. Я видел как начальники обозлены пожаром, как сами они боятся последствий для себя, а потому ежесекундно можно было ожидать от них здесь же на пожаре какой-либо дикой выходки, разрядку их гнева на ком-либо из подвернувшихся под руку заключенных. Шапиро, хотя может быть только и на немного меньше чем остальные заключенные, был истощен, худ и костляв, но широкое строение лицевой части черепа имитировало его упитанность, что само по себе, в придачу к типичным еврейским чертам его лица, могло вызвать ненависть и гнев начальства, попади он в поле их зрения. Спасал я не только самого Шапиро, но и себя и всех заключенных электросетей, потому что Шапиро был контролер и по детонации взрыв гнева обрушившегося на Шапиро не пощадил бы и нас. Словом не надо было рисковать привлечением внимания начальства на себя. Третья, уже не предусмотренная мною, польза отсылки Шапиро с пожара оказалась наиболее реальной. В отсутствие на вызове дежурного электромонтера Лифантова, Шапиро находился в здании управления сетями, здание оставалось беспризорным, и Шапиро потушил несколько головней долетевших до нашего домика.
Сильный юго-восточный ветер, еще усилившийся при пожаре, далеко нес искры и даже головешки, устилая ими не только крыши кремлевских построек и двор Кремля, но занося их в западном направлении далеко за Кремль. Несколько раз загорался настил пристани и несколько деревянных построек за Кремлем и окружавшие их заборы. Огонь перекинулся с Собора на главную колокольню, где нашел себе богатую пищу. В колокольне была сушилка пиломатериалов, которые запылали гигантским костром. Прямая опасность грозила соседнему Собору, где был цех кукол Фабрики ширпотреба. Пристройка этого Собора, выходящая к пылающему очагу пожара была крыта толью и могла загореться от одной искры, от нестерпимого жара, пышущего от горящей колокольни. На крыше пристройки одиноко маячила с метлой в руках фигура заведующего кукольным цехом, моего «однодельца», киевского студента-художника, чеха по национальности, Петраша.
Он ходил по крыше размеренным шагом под градом головешек и искр, закрывая иногда от нестерпимого жара лицо рукавом телогрейки, и сметая с крыши метлой падавшие головешки, затаптывая начинавшиеся на крыше очаги пожара. От головешек и искр на Петраше часто загоралась одежда, но он тут же сбрасывал, тушил и снова надевал и снова она загоралась, но Петраш не ушел с крыши пока не миновала опасность. На крыше Петраш пробыл около семи часов подряд в непрерывной борьбе с пожаром и вверенный ему цех от огня отстоял. За свой самоотверженный поступок Петраш также не получил никакого поощрения, потому что он был заключенный по 58 статье. Поощрением нельзя назвать его обмен на видного чешского коммуниста, по которому Петраш был освобожден из концлагеря, отсидев четыре года из десяти лет срока, и отправлен под конвоем в Чехословакию. Этот обмен не имел никакой связи с действиями Петраша на пожаре. Мне не известны мотивы, побудившие Петраша без передышки вынести такие физические мучения, находясь почти в очаге грандиозного пожара, пойти на риск мучительной смерти в огне. На этот подвиг, очевидно, его толкнуло не столько желание сохранить социалистическое имущество, сколько тот же страх перед марксистской схемой бдительности, страх быть обвиненным в возникновении пожара, а отстояв цех уменьшить свою «вину», иметь надежду на более смягченный приговор. Петраш, видимо, решил рискнуть отстоять цех, а в случае неудачи предпочитал сгореть в огне пожара, чем снова принять мучения допросов с конечным результатом - расстрелом.
К одиннадцати часам утра распространение огня стало настолько угрожающим, что начальство приняло решение об эвакуации Кремля. Загорелся Троицкий собор с наветренной стороны Преображенского собора и деревянная надстройка на восточной стене Кремля. Эта надстройка на верхней части кремлевской стены почти по всему периметру ограды представляла собою деревянную галерею с крышей построенную еще монахами в конце прошлого столетия, когда Кремль утратил значение военной крепости. Эти галереи использовались и монастырем и концлагерем как складские помещения для муки, крупы, сухих овощей и других продуктов, требующих сухих складов.
По деревянной надстройке, раздуваемый ветром, огонь стал быстро распространяться вдоль восточной стены Кремля. С помещений рот были сняты замки и заключенные после томительного бездействия сразу заполнили двор Кремля, таща на себе и свои пожитки и нехитрый ротный инвентарь, топчаны, столы, табуретки, шкафы из ротных канцелярий, исполняя приказ об эвакуации. Широко распахнулись не только Восточные ворота, служивший единственным выходом заключенных из Кремля по пропускам, но и еще двое ворот в восточной стене, никогда не открывавшихся со времени основания концлагеря. Настежь открытыми были также ворота в юго-восточной стене, служившие только для провоза зерна на мельницу, и Святые ворота, где помещались пожарная команда, имевшая для выезда внутрь Кремля и наружу.
В Кремль въехало больше десятка телег из Сельхоза, на которые грузили содержимое продовольственных, обмундировочных и материальных складов, вывозя все в сторону Сельхоза, где сваливали в кучи прямо на землю. Оцепление места пожара было снято и переброшено на охрану площадок куда сваливали эвакуируемое добро. Заключенные не только грузили содержимое складов на телеги, но и тащили на себе в эвакуируемые места, зачастую забывая о своих личных вещах. Масса вышла из-под контроля начальства и работала по спасению имущества концлагеря без всяких указаний с его стороны, слаженно и понимая без слов пожелания заключенных кладовщиков. За складами эвакуировали общую кухню, декорации и инвентарь театра. В последнем руководили и сами таскали самодеятельные артисты. Демонтировав электрооборудование и Кукольного цеха мы все вывезли на телегах подальше за пределы Кремля. Это было удивительное зрелище самодеятельной энергии масс, в которой растворилось всегда приказывающее чекистское начальство. На него уже никто не обращал внимания и, почувствовав себя лишними, все начальники исчезли из Кремля. Не обошлось и без воровства со стороны уголовников, но лагерное имущество от них отбирали сами по своей инициативе политзаключенные. Последние, обретя самостоятельность в хаосе пожара, зорко следили за ворами и я видел несколько раз, как отбирали, хотя и не без драки, у них наворованное.
В три часа дня к пристани подошел пароход «СЛОН» с пожарной командой города Кеми укомплектованной из заключенных, которой командовал офицер Русской армии заключенный Клодзинский, бывший начальник Соловецкой пожарной команды. Пожарники протянули с парохода шланги и мощные паровые донки «Слона» дали такой напор воды, что огненная стихия стала отступать, опасность распространения пожара на весь Кремль миновала. К шести часам вечера огонь был полностью ликвидирован и только знаменитый, когда-то золоченый, шпиль главной колокольни догорал большим факелом - факелом свободы, которую огненная стихия дала в этот день, и только на один день, рабам, освободив их от размеренного распорядка дня, установленного неволей и принудительным трудом.
Около семи часов вечера подгорело основание шпиля и он рухнул на землю с пронзительным ревом, обдав жаром на большом расстоянии от места падения. Из цельного дуба, шпиль долго горел, лежа на земле, и никто не пытался затушить его, как бы отдавая дань былой гордости седого монастыря, канувшего в вечность, сгоревшего в разрушительном огне революции, как догорал теперь и сам шпиль колокольни. Стены сгоревших соборов даже снаружи были персикового цвета, который приобрел кирпич от столь длительного воздействия высокой температуры развившейся от пожара. Выждав около часа, вдвоем с Тарвойном, мы вошли в Преображенский собор, чтобы посмотреть возможно пригодные остатки электропроводки. Несмотря на продувание через оконные проемы сильным ветром, внутри Собора стены были еще чуть розовые и пылали жаром. На каменном полу лежали слитки спекшегося оконного стекла, траверзы были оплавлены, покорежены, почти все фарфоровые изоляторы разлетелись на куски, которые тоже были оплавлены. От высокой температуры медь проводов не только плавилась, но и распылялась. Мы поняли тщетность нашей надежды что-либо использовать из материалов, в которых мы так нуждались для ремонта электросетей. Посетили мы и Троицкий [ Преображенский ] Собор, который служил складом исторических реликвий русского народа и был всегда на замке. В нем до пожара сохранился даже иконостас. Теперь Собор весь выгорел, из него ничего не эвакуировали. Груды пепла остались от иконостаса, от сложенных музейных редкостей, в том числе и от возка Петра Великого, на котором он объехал всю Карелию, наметив трассу Беломорско-Балтийского канала. Да, проект Беломорканала принадлежал Петру Великому, но осуществили его заключенные рабы ХХ столетия. Мне однажды уже пришлось быть в Троицком [Преображенском] соборе и я был поражен, осматривая царский возок, хитроумной комбинацией ремней, осуществлявших подвеску кузова возка к передней и задней оси. Передние колеса были высотой в человеческий рост, задние имели диаметр около трех метров. На таких колесах возок легко преодолевал многочисленные ручьи в Карелии.
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
Пожар в советской стране еще более грозное бедствие, причиняющее не только гибель материальных средств с возможно человеческими жертвами погибающими в огне, но и несущее страдания и смерть совершенно невинным людям после пожара. По марксистской схеме классовой борьбы каждый пожар, каждое малейшее появление огня рассматривается как поджог, и не просто поджог, а диверсионный акт со стороны так называемого классового врага, агентов международного империализма. Диверсионный акт наказуется 58-й статьей, пункт 9, и «виновные» без судебного разбирательства приговаривались ОГПУ к расстрелу. «Виновных» находили очень легко, арестовывая работавших на воспламенившимся объекте, поблизости проживающих, просто случайно находившихся в районе пожара. Следователи ОГПУ быстро фабриковали дело, получая за это повышения и награды. Ведь кровь невинных чего-то стоила!
Такую же систему «бдительности» проводили чекисты и в концлагерях. После пожара лагерных складов ваты на 90-м пикете в г. Кеми, возникшем в декабре 1934 года от искры маневрового паровоза НКПС, был расстрелян начальник пожарной охраны г. Кеми заключенный офицер Русской армии Клодзинский, отсидевший в концлагере по 58 статье почти все десять лет и находившийся на пороге освобождения. Большое число заключенных пожарных и заключенные кладовщики получили внушительные дополнительные сроки с отправкой на штрафные работы на лесозаготовки за проволоку. После пожара на электростанции Мебельной фабрики лагпункта «Вегеракша» в Кеми осенью 1933 года заведующий электростанцией и дежурные смены также получили большие дополнительные сроки заключения с отправкой на штрафные работы. Аналогично дополнительный срок получил заведующий сельхозом в Повенецком отделении Белбалтлага в январе 1936 года офицер Русской армии, служивший в Красной армии начальником Противовоздушной обороны Ленинграда заключенный комбриг барон фон Притвиц, сидевший по 58 статье сроком на десять лет, за загорание ночью оранжереи при сильном морозе. Легче отделался комендант увеселительного заведения «Вой-губа» Повенецкого отделения, куда начальство из Управления Белбалтлага приезжало веселиться с заключенными женщинами. Комендант Жабонос получил только три года дополнительного срока, поскольку он был не политзаключенный, а бытовик, хотя большое двухэтажное здание сгорело дотла в морозную февральскую ночь 1936 года.
«Пожар, - разбудил меня в шестом часу утра дежуривший по электросетям Углов, - Кремль горит»! Я немедленно вскочил и распахнул окно на восток, в сторону Кремля. Стояло прекрасное солнечное утро конца июля 1932 года. На небе не было ни одного облачка, горизонт был затянут дымкой, такой дымкой, которая бывает в знойное степное лето. Уже около двух месяцев стояло редкое для Соловков почти знойное лето без единого дождя и воздух вполне прогрелся устойчивым юго-восточным сухим ветром дувшим без перерыва почти все лето с неослабеваемой силой. Уже некоторое время на Летнем берегу материка горели большие массивы тайги и воздух был пропитан гарью, которая переносилась через шестидесятикилометровую водную преграду и создавала ту видимую дымку, которую можно было принять за знойный воздух южных степей. На самом Соловецком острове возникали торфяные пожары, добавляя едкой гари в атмосферу над островом. Над Кремлем вился небольшой дымок в районе восточной части Преображенского собора, где размещался деревообрабатывающий цех Фабрики ширпотреба. По телефону я передал распоряжение дневальному электрометаллроты поднять всех линейных электромонтеров и прислать их в электромонтажную мастерскую. Не успели еще мы с контролерами разложить инструмент, как линейные монтеры уже были в мастерской, пробежав бегом больше километра от барака. Тут сказалось их отношение ко мне. Они восприняли столь ранний подъем не как издевательство над ними с моей стороны, а как срочную необходимость помощи мне, хотя еще и не знали причину побудившую меня прервать их сон. Подоспел Тарвойн, электромонтеры быстро разобрали инструмент и, оставив на дежурстве Лифантова, мы бегом, включая обоих контролеров, помчались к Восточным воротам кремля, единственному входу в него, чтоб спасти от огня электрооборудование Фабрики ширпотреба.
Ворота оказались заперты и охрана ворот категорически отказалась нас пропустить. Нам дорога была каждая секунда, пожар не ждал нас, но напрасно Тарвойн (ему, как вольнонаемному, я предоставил объясняться с охраной) доказывал сочную необходимость нашего присутствия на пожаре, солдаты войск ОГПУ продолжали оставаться непреклонными.
Изоляция масс заключенных при каком-либо происшествии в концлагере была характерной чертой отношения чекистов к подневольным рабам. Чекисты до смерти боялись всякого проявления какой-либо инициативы со стороны заключенных, каких-либо действий масс без заранее строго-продуманного организационного плана и только под руководством свыше. Чекисты всегда боялись, как бы проявленная заключенными инициатива в помощь лагерному начальству не переросла бы в бунт рабов против надсмотрщиков. Лучше все пусть сгорит, рассуждало начальство, но чтобы заключенные сидели под замком и стихийно не приняли бы участие в тушении пожара.
Тарвойн сбегал в Сельхоз, оттуда позвонил начальнику Соловецкого отделения концлагеря и тот согласился пропустить нас в Кремль, отдав распоряжение командиру отделения сторожившему ворота. Мы подбежали к Преображенскому собору. Крыша пристройки собора, соединяющей его с деревянной крышей восточной стены Кремля была уже объята пламенем, языки пламени вырывались из-под стрехи крыши собора и из окон магазина для заключенных, находившегося в пристройке.
Паровая пожарная помпа качала вовсю, но тоненька струйка воды из брандспойта едва достигала середины окон собора. Медный котел помпы был начищен до блеска, на нем латинскими буквами ясно было видно наименование английской фирмы и год выпуска «1888 год». Это был ценный экспонат для музея истории техники, но как средство тушения пожара он был безусловно непригодным. Да и что могли сделать со стихией огня шесть пожарников, оставшихся в штате пожарной команды, после многочисленных сокращений административно-хозяйственных расходов концлагеря? Пожарники лезли в огонь с топориками, рискуя жизнью, но неподержанные никакой техникой (не было даже ручных огнетушителей) все их геройство было бесполезно. Главное не было воды наверху в очаге пожара. Можно было бы организовать цепочкой подачу воды ведрами на крышу (заключенных для этого хватило бы) но, опять таки, это было бы сделано с участием масс заключенных, а их, как раз, предпочитали держать под замком. Бушующий огонь созерцало, стоя в отдалении, все чекистское начальство лагеря. Также неподвижно стояли солдаты и комсостав дивизиона войск ОГПУ, оцепив горящий собор. Сновали лишь оперативники 3-й части (ИСЧ), занятые не тушением пожара, а попыткой задержать неизвестных еще «поджигателей-диверсантов». Единственным шагом, который был предпринят для локализации пожара, было распоряжение чекиста начальника Кремлевского лагпункта заведующему Электропредприятиями … выключить весь Кремль, чтобы, как он пояснил, «огонь не распространился бы по электрическим проводам». Гейфелю стоило немалых усилий, чтоб разъяснить невежественному начальнику абсурдность его опасений и добиться отмены его распоряжения. Как раз наличие электрического освещения в горящем соборе, куда мы ворвались сходу очень помогло нам спасти электрооборудование и вообще все оборудование цеха. Через вентиляционные каналы пробитые в сводах собора огонь с крыши распространился на пиломатериалы и полуобработанные детали продукции и внутри помещения было уже много дыма, сквозь который, давая кое какое освещение красным светом поблескивали мощные электролампы. Внутри собора уже была бригада заключенных ремонтников, механиков и слесарей, цеха, которые демонтировали оборудование для эвакуации из горящего помещения. Несмотря на дым и огонь нам удалось снять и вытащить из цеха все электромоторы, распределительные щитки, реостаты и даже несколько мощных электроламп, откусив их с патронами. Мы помогли и ремонтникам снять с фундаментов станки, со стен трансмиссии и все вытащить во двор подальше от горящего здания. Последнее оборудование пришлось вытаскивать в сплошном дыму, под осколками лопавшихся от жары оконных стекол, через горящие рейки и стружку. К счастью никто ожогов и ранений не получил. Все мои подчиненные работали превосходно, самоотверженно, притом очень слаженно и без всяких понуканий. Среди электромонтеров сновала ученица электромонтажной мастерской заключенная-уголовница Лемтюгина. Она визжала, путалась в ногах, подкладывала невпопад катки под выволакиваемые электромоторы. Я ее не вызывал на пожар и был удивлен ее появлением, так как из женбарака выбраться без вызова было совершенно невозможно. Своим криком и визгом Лемтюгина привлекла к себе внимание начальника Соловецкого отделения концлагеря Чалова, он записал ее фамилию и, каково же было наше удивление, когда через некоторое время после пожара, Лемтюгина «за самоотверженное спасение оборудования на пожаре», как было сказано в приказе по СЛАГу, коллегия ОГПУ освободила ее из заключения досрочно. Никто больше никаких поощрений не получил, ведь мы были не уголовники, а политзаключенные. Не получил никакого поощрения и вольнонаемный Тарвойн, потому что он был хоть и бывший, но все же политзаключенный, а 58 статья это такое пятно на человеке, которое не смывается никаким подвигом и сопутствует ему на протяжении всей жизни и даже за гробом.
Удачное спасение электрооборудования из горящего собора давало мне некоторую надежду на уменьшение моей «вины» в пожаре, потому что с первого слова «пожар», когда меня разбудил Углов, я уже чувствовал себя обвиняемым, а, следовательно и приговоренным по делу о пожаре. Мне превосходно уже тогда была известна схема бдительного мышления чекистов о диверсионном акте со стороны классовых врагов и я знал, что «виновные» обязательно будут «найдены». Легче всего причину возникновения пожара «установить» в неисправности электропроводки и приписать такое ее состояние умышленной воле политзаключенного заведующего электросетями, в должности которого, к несчастью, состоял я, хотя только в течение неполных двух месяцев. Эта мысль неотступно следовала за мной с самого начала сборов в электромонтажной мастерской и каждый раз, когда на пожаре оперативник 3-й части (ИСЧ) проходил, не задерживаясь мимо меня, я мысленно благодарил Создателя, что это еще не за мной - пронесло! В то же время моя мысль упорно работала, как попытаться доказать на ожидавших меня допросах свою невинность, отсутствие с моей стороны даже малейшей халатности в наблюдении за исправностью электропроводки. Внезапно я вспомнил о журнале записей проверки плавких вставок в предохранителях контролерами. Этот журнал мог быть большим козырем в моей уже воображаемой защите не допросах. «Но все ли в нем записано?», - усомнился я. С быстрыми и неожиданными переменами в штате электросетей - отправки Зиберта, освобождения А., моего назначения, назначения нового контролера Углова - журнал мог быть забыт и, хотя Шапиро и Углов безусловно этой работы не оставляли, могли записей и не произвести. Ведь «слов к делу не пришьешь»! Если записей нет, чем докажешь следователю факт регулярной проверки предохранителей? Я отозвал Шапиро в сторону и, объяснив ему мои сомнения, попросил его немедленно уйти в управление электросетей и привести в порядок журнал. Ему единственному я мог поручить эту деликатную работу. Сообразительный, он почти без слов меня понял какая опасность грозит и ему, как контролеру за непроверку предохранителей. Вечером я просмотрел журнал и пришел в восторг, как выглядело в нем все правдоподобно и показывало работу контролеров с лучшей стороны. Шапиро умел подать товар лицом.
Отослал я Шапиро с пожара еще и по другой причине. В каждом человеке, не еврейской национальности, где-то глубоко подсознательно заложен антисемитизм, независимо от его политических убеждений, воспитания, среды, в которой он находится. Этот антисемитизм может вырваться без всякого желания в минуты большого раздражения, когда человек слабее управляет собой. Я видел как начальники обозлены пожаром, как сами они боятся последствий для себя, а потому ежесекундно можно было ожидать от них здесь же на пожаре какой-либо дикой выходки, разрядку их гнева на ком-либо из подвернувшихся под руку заключенных. Шапиро, хотя может быть только и на немного меньше чем остальные заключенные, был истощен, худ и костляв, но широкое строение лицевой части черепа имитировало его упитанность, что само по себе, в придачу к типичным еврейским чертам его лица, могло вызвать ненависть и гнев начальства, попади он в поле их зрения. Спасал я не только самого Шапиро, но и себя и всех заключенных электросетей, потому что Шапиро был контролер и по детонации взрыв гнева обрушившегося на Шапиро не пощадил бы и нас. Словом не надо было рисковать привлечением внимания начальства на себя. Третья, уже не предусмотренная мною, польза отсылки Шапиро с пожара оказалась наиболее реальной. В отсутствие на вызове дежурного электромонтера Лифантова, Шапиро находился в здании управления сетями, здание оставалось беспризорным, и Шапиро потушил несколько головней долетевших до нашего домика.
Сильный юго-восточный ветер, еще усилившийся при пожаре, далеко нес искры и даже головешки, устилая ими не только крыши кремлевских построек и двор Кремля, но занося их в западном направлении далеко за Кремль. Несколько раз загорался настил пристани и несколько деревянных построек за Кремлем и окружавшие их заборы. Огонь перекинулся с Собора на главную колокольню, где нашел себе богатую пищу. В колокольне была сушилка пиломатериалов, которые запылали гигантским костром. Прямая опасность грозила соседнему Собору, где был цех кукол Фабрики ширпотреба. Пристройка этого Собора, выходящая к пылающему очагу пожара была крыта толью и могла загореться от одной искры, от нестерпимого жара, пышущего от горящей колокольни. На крыше пристройки одиноко маячила с метлой в руках фигура заведующего кукольным цехом, моего «однодельца», киевского студента-художника, чеха по национальности, Петраша.
Он ходил по крыше размеренным шагом под градом головешек и искр, закрывая иногда от нестерпимого жара лицо рукавом телогрейки, и сметая с крыши метлой падавшие головешки, затаптывая начинавшиеся на крыше очаги пожара. От головешек и искр на Петраше часто загоралась одежда, но он тут же сбрасывал, тушил и снова надевал и снова она загоралась, но Петраш не ушел с крыши пока не миновала опасность. На крыше Петраш пробыл около семи часов подряд в непрерывной борьбе с пожаром и вверенный ему цех от огня отстоял. За свой самоотверженный поступок Петраш также не получил никакого поощрения, потому что он был заключенный по 58 статье. Поощрением нельзя назвать его обмен на видного чешского коммуниста, по которому Петраш был освобожден из концлагеря, отсидев четыре года из десяти лет срока, и отправлен под конвоем в Чехословакию. Этот обмен не имел никакой связи с действиями Петраша на пожаре. Мне не известны мотивы, побудившие Петраша без передышки вынести такие физические мучения, находясь почти в очаге грандиозного пожара, пойти на риск мучительной смерти в огне. На этот подвиг, очевидно, его толкнуло не столько желание сохранить социалистическое имущество, сколько тот же страх перед марксистской схемой бдительности, страх быть обвиненным в возникновении пожара, а отстояв цех уменьшить свою «вину», иметь надежду на более смягченный приговор. Петраш, видимо, решил рискнуть отстоять цех, а в случае неудачи предпочитал сгореть в огне пожара, чем снова принять мучения допросов с конечным результатом - расстрелом.
К одиннадцати часам утра распространение огня стало настолько угрожающим, что начальство приняло решение об эвакуации Кремля. Загорелся Троицкий собор с наветренной стороны Преображенского собора и деревянная надстройка на восточной стене Кремля. Эта надстройка на верхней части кремлевской стены почти по всему периметру ограды представляла собою деревянную галерею с крышей построенную еще монахами в конце прошлого столетия, когда Кремль утратил значение военной крепости. Эти галереи использовались и монастырем и концлагерем как складские помещения для муки, крупы, сухих овощей и других продуктов, требующих сухих складов.
По деревянной надстройке, раздуваемый ветром, огонь стал быстро распространяться вдоль восточной стены Кремля. С помещений рот были сняты замки и заключенные после томительного бездействия сразу заполнили двор Кремля, таща на себе и свои пожитки и нехитрый ротный инвентарь, топчаны, столы, табуретки, шкафы из ротных канцелярий, исполняя приказ об эвакуации. Широко распахнулись не только Восточные ворота, служивший единственным выходом заключенных из Кремля по пропускам, но и еще двое ворот в восточной стене, никогда не открывавшихся со времени основания концлагеря. Настежь открытыми были также ворота в юго-восточной стене, служившие только для провоза зерна на мельницу, и Святые ворота, где помещались пожарная команда, имевшая для выезда внутрь Кремля и наружу.
В Кремль въехало больше десятка телег из Сельхоза, на которые грузили содержимое продовольственных, обмундировочных и материальных складов, вывозя все в сторону Сельхоза, где сваливали в кучи прямо на землю. Оцепление места пожара было снято и переброшено на охрану площадок куда сваливали эвакуируемое добро. Заключенные не только грузили содержимое складов на телеги, но и тащили на себе в эвакуируемые места, зачастую забывая о своих личных вещах. Масса вышла из-под контроля начальства и работала по спасению имущества концлагеря без всяких указаний с его стороны, слаженно и понимая без слов пожелания заключенных кладовщиков. За складами эвакуировали общую кухню, декорации и инвентарь театра. В последнем руководили и сами таскали самодеятельные артисты. Демонтировав электрооборудование и Кукольного цеха мы все вывезли на телегах подальше за пределы Кремля. Это было удивительное зрелище самодеятельной энергии масс, в которой растворилось всегда приказывающее чекистское начальство. На него уже никто не обращал внимания и, почувствовав себя лишними, все начальники исчезли из Кремля. Не обошлось и без воровства со стороны уголовников, но лагерное имущество от них отбирали сами по своей инициативе политзаключенные. Последние, обретя самостоятельность в хаосе пожара, зорко следили за ворами и я видел несколько раз, как отбирали, хотя и не без драки, у них наворованное.
В три часа дня к пристани подошел пароход «СЛОН» с пожарной командой города Кеми укомплектованной из заключенных, которой командовал офицер Русской армии заключенный Клодзинский, бывший начальник Соловецкой пожарной команды. Пожарники протянули с парохода шланги и мощные паровые донки «Слона» дали такой напор воды, что огненная стихия стала отступать, опасность распространения пожара на весь Кремль миновала. К шести часам вечера огонь был полностью ликвидирован и только знаменитый, когда-то золоченый, шпиль главной колокольни догорал большим факелом - факелом свободы, которую огненная стихия дала в этот день, и только на один день, рабам, освободив их от размеренного распорядка дня, установленного неволей и принудительным трудом.
Около семи часов вечера подгорело основание шпиля и он рухнул на землю с пронзительным ревом, обдав жаром на большом расстоянии от места падения. Из цельного дуба, шпиль долго горел, лежа на земле, и никто не пытался затушить его, как бы отдавая дань былой гордости седого монастыря, канувшего в вечность, сгоревшего в разрушительном огне революции, как догорал теперь и сам шпиль колокольни. Стены сгоревших соборов даже снаружи были персикового цвета, который приобрел кирпич от столь длительного воздействия высокой температуры развившейся от пожара. Выждав около часа, вдвоем с Тарвойном, мы вошли в Преображенский собор, чтобы посмотреть возможно пригодные остатки электропроводки. Несмотря на продувание через оконные проемы сильным ветром, внутри Собора стены были еще чуть розовые и пылали жаром. На каменном полу лежали слитки спекшегося оконного стекла, траверзы были оплавлены, покорежены, почти все фарфоровые изоляторы разлетелись на куски, которые тоже были оплавлены. От высокой температуры медь проводов не только плавилась, но и распылялась. Мы поняли тщетность нашей надежды что-либо использовать из материалов, в которых мы так нуждались для ремонта электросетей. Посетили мы и Троицкий [ Преображенский ] Собор, который служил складом исторических реликвий русского народа и был всегда на замке. В нем до пожара сохранился даже иконостас. Теперь Собор весь выгорел, из него ничего не эвакуировали. Груды пепла остались от иконостаса, от сложенных музейных редкостей, в том числе и от возка Петра Великого, на котором он объехал всю Карелию, наметив трассу Беломорско-Балтийского канала. Да, проект Беломорканала принадлежал Петру Великому, но осуществили его заключенные рабы ХХ столетия. Мне однажды уже пришлось быть в Троицком [Преображенском] соборе и я был поражен, осматривая царский возок, хитроумной комбинацией ремней, осуществлявших подвеску кузова возка к передней и задней оси. Передние колеса были высотой в человеческий рост, задние имели диаметр около трех метров. На таких колесах возок легко преодолевал многочисленные ручьи в Карелии.
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ