XI. ЗАКЛЮЧЕННЫЕ. УГОЛОВНИКИ
Заключенные уголовники на Соловках не представляли собой по численности значительную группу подневольного населения, хотя их было и значительно больше чем бытовиков. В разное время лицо этой категории заключенных претерпевало значительные изменения. В 1929 году на Соловках содержались постоянно преимущественно, а их количество было незначительно, очень крупные бандиты, почти поголовно приговоренные судом к расстрелу, замененного им 10 годами заключения в лагере особого назначения. Они почти все были с дореволюционным стажем уголовных преступлений, продолжавших преступную жизнь и при советском строе, имевшие на совести по несколько убийств, побегов из тюрем, сплошное нелегальное проживание на воле от побега до нового ареста при совершении очередного преступления. Они все имели по несколько фамилий, которые они называли при очередном аресте и на суде, чтобы уменьшить себе срок наказания и скрыть другие числящиеся за ними преступления и побеги, совершенные ими под другими фамилиями. В их «послужных списках» были и ограбления государственных учреждений, иначе они бы не приговаривались судом к расстрелу. Среди более молодого поколения этих десятилетников, при советской власти, были все судимые за ограбление государственных учреждений. Большинство уголовников-десятилетников были воровские «короли», правившие не только на воле, но и в концлагере рядовыми уголовниками, большей частью ворами различных «специальностей»: карманниками, домушниками (квартирные кражи), голубятниками (кража белья с чердаков), майданщиками (кража чемоданов на вокзалах и транспорте), имевшие небольшие сроки заключения от пяти и меньше лет и составляющих более значительную, по сравнению с десятилетниками, часть заключенного уголовного мира. Эти краткосрочники попали в 1929 году на Соловки, где краткосрочников почти не держали, главным образом, из срочных тюрем (при очистке последних ОГПУ для подследственных заключенных), когда этапы шли транзитом через Кемский пересыльный пункт прямо на острова. Эти мелкие воришки, называемые на лагерном жаргоне «шпана», только в абсолютных цифрах повысили контингент уголовников на Соловках к концу 1929 года, в процентном же отношении, в связи с массовым завозом политзаключенных, уголовников стало еще меньше и они более незаметно растворились в общей массе заключенных.
С 1930 года процент уголовников на Соловках стал неизменно расти вследствие завоза в Соловецкое отделение концлагеря, независимо от срока заключения, из других, открывшихся к тому времени концлагерей, проштрафившуюся и непроштрафившуюся шпану, преимущественно с дополнительными сроками заключения за совершенные ими кражи в концлагерях. Соловецкое отделение стало не только «особого назначения» для политзаключенных, но еще и штрафное. Кроме того каждый начальник отделения, лагпункта старался спихнуть своему соседу или подчиненному побольше шпаны, которая в лучшем случае работала, и то нерегулярно, с прохладцей. С начальников лагерей, отделений, лагпунктов все жестче требовали выполнения производственных заданий, размер которых также зависел и от числа рабов находившихся в их подчинении, а со шпаны взятки были гладки и уголовники представляли собой весьма нежелательный балласт для каждого начальника. Поэтому и с Соловков при каждом требовании о передачи рабсилы в другие отделения и концлагеря прежде всего в этапы включали шпану. Однако взамен убывших с очередным этапом прибывало еще больше шпаны.
К концу 1932 года на Соловки прибыло несколько громадных этапов из всех концлагерей СССР с уголовниками-«откажчиками», то есть с уголовниками систематически, открыто отказывающимися работать на каких-либо работах. Такие же этапы продолжали прибывать и в 1933 году с открытием навигации и для лагерного чекистского начальства и для политзаключенных эта шпана стала подлинным бедствием. Откажчики, как не работающие, получали в день только 300 грамм хлеба без всякого приварка. К тому же, зачастую, и этот хлеб был ими проигран в карты на месяц вперед. Голодные и озверелые, потерявшие всякий человеческий облик, они грабили политзаключенных и квартиры начальства, нападали друг на друга в лесу и съедали убитых. Если раньше заключенные боялись ходить в лес, чтобы не попасть в лапы патрулей, то летом 1933 года солдаты дивизиона войск ОГПУ и ВОХРа боялись ходить в лес, чтоб не быть съеденными уголовниками. Эти откажчики давали наибольший процент смертей от истощения среди заключенных в 1932-33 годах на Соловках. В среднем в Кремлевском лагпункте умирало по 14 человек в день, что составляло в месяц к списочному составу заключенных Соловецкого отделения 15 процентов.
Если не принимать во внимание судьбу откажчиков, то в целом уголовникам в концлагере жилось привольно, неизмеримо лучше чем в тюрьмах, и, конечно, вне всякого сравнения с политзаключенными. Короли жили припеваючи, держа, как и на воле, согласно жестоким неписаным законам воровского мира, в безоговорочном подчинении себе рядовых уголовников. Короли меняли как перчатки своих марух (фактически жен), назначая им свидания в укромных уголках под охраной, от внезапного появления патруля, все тех же своих подчиненных. Шпана кормила и одевала своих королей, разрабатывала планы и осуществляла грабежи и воровство чемоданов политзаключенных и лагерных каптерок и складов, в то же время всячески отлынивая от принудительного труда. Привыкшие к постоянной нелегальщине на воле, уголовники и в лагере на каждом шагу попирали лагерные порядки. Но пока комсостав рот почти полностью состоял из офицеров Русской армии-политзаключенных случаи воровства были не столь часты, а 11 рота была всегда набита до отказа уголовниками за нарушение лагерных порядков и воровство.
В 1930 году вышло секретное постановление Совета народных комиссаров подписанное тогдашним председателем СНК В.М. Молотовым (Скрябиным) еще более усугубившим положение политзаключенных в лагерях и полностью развязавшим руки уголовникам. По этому постановлению запрещалось назначать на административно-технические и материально-ответственные должности политзаключенных, которые должны были быть использованы (словечко-то какое!) исключительно на тяжелых физических работах, а администрации концлагерей предлагалось обратить исключительное внимание на перевоспитание уголовников, как «социально-близких» (очевидно имелась в виду близость к пролетариату).
Немедленно все офицеры Русской армии были сняты с комсоставских должностей и отправлены на физические работы. Все кладовщики, заведующий складами, каптенармусы, имевшие 58 статью подверглись, той же участи или в лучшем случае остались рабочими на складах. На инженерных должностях получилась осечка: инженеров не имевших 58 статью в концлагере не оказалось, уголовниками заменить их все же не решились и инженерно-технических работники уцелели на своих местах. Замена политзаключенных жуликами-бытовиками и уголовниками на должностях в материальном и продовольственном снабжении привела к хищениям в невероятных размерах. Уголовникам теперь не приходилось даже замки ломать. Чемоданы у политзаключенных отбирались открыто на глазах «своего» комсостава. Продукты из складов получались в любых количествах уголовниками по продовольственным карточкам, печатаемым в лагерной типографии теми же уголовниками. В 1932 году к закрытию навигации выяснилось, что выдан запас продуктов, завезенный на зиму. На складах не оказалось ни соленой конины, которая два раза в неделю включалась в рацион заключенных, ни мороженой говядины для вольнонаемного чекистского начальства, ИСЧ, дивизиона войск ОГПУ и ВОХРа. Словом уголовники распоясались во всю, а перевоспитание их в пролетариат не получилось. Освобожденные из концлагеря уголовники продолжали ту же преступную жизнь и на воле и снова попадали в концлагерь. Я знал несколько уголовников, которые после освобождения, через некоторое время снова оказывались на Соловках с новым сроком заключения. А сколько их попадало в другие концлагеря с новыми сроками?
Пока уголовники потрошили чемоданы политзаключенных, лагерная чекистская администрация ухмылялась, но когда, обнаглев, шпана приступила к планомерным кражам в квартирах вольнонаемных чекистов и командного состава войск ОГПУ, лагерное начальство схватилось за голову. Был начисто обворован двухэтажный особняк, занимаемый начальником Соловецкого отделения лагеря, Чаловым. Наряду с грабежами квартир вольнонаемных начались убийства с целью грабежа заключенных, живших поодиночке при предприятиях. В официальных документах к концу 1932 года появился новый термин - лагбандитизм, то есть лагерный бандитизм. Борьба с ним была не легкой и наталкивалась на серьезные трудности, так как и администрация концлагеря из заключенных и карательные органы ИСЧ и ВОХР оказались настолько инфильтрированы уголовниками с введением в действие недоброй памяти постановления СНК 1930 года, что все распоряжения лагерных чекистов-вольнонаемных проводились формально. Преступления не раскрывались, возбужденные дела против попавшихся с поличным уголовников затормаживались, посаженные в следизолятор через надзирателей-уголовников не теряли связь с уголовным миром, который давил на пострадавших политзаключенных и те боялись жаловаться, а следователи нередко так поворачивали дело, что виновными оказывались политзаключенные и дело против уголовников прекращалось. Характерный случай произошел при большом пожаре летом 1932 года, уничтожившим фабрики ширпотреба. Налицо был явный предумышленный поджог банды уголовников с целью разграбить магазин (загорелось над ним), что и было ими осуществлено во время суматохи. А виновными оказались пожарники. Вся пожарная команда, состоявшая из шести политзаключенных-десятилетников, получили еще по десять лет каждый и была отправлена на лесозаготовки. Препровождаемые в следизолятор уголовники вдруг бежали от сопровождавшего их солдата ВОХР и потом их никак «не могли» снова найти на ограниченной территории лагеря и дело тоже прекращалось. А из королей, главарей шаек, так никогда и никто к ответственности и не был вообще привлечен.
Здесь в полной мере выявилась та тайная, всепронизывающая связь постоянно существующая в уголовном мире среди его членов и та железная дисциплина, которой не могут, под страхом смерти, не подчиняться все уголовники. Эта связь осуществлявшаяся круглосуточно в пределах лагпункта, отделения лагеря, где уголовники могли видеться друг с другом непосредственно, распространялась и на весь концлагерь и на все концлагеря через уголовников перебрасываемых из одного отделения в другое или из лагеря в лагерь. Таким образом распоряжения королей, включая и их смертные приговоры отдельным отступникам, нарушившим воровской закон, доходили до самых отдаленных лагпунктов самых отдаленных лагерей. Предавшему на допросе шайку, не выполнившему условий картежной игры, уголовнику некуда было скрыться, его всюду настигала карающая рука короля, волю которого выполнял какой-нибудь другой заигранный (то есть проигравшийся в карты) уголовник. Бороться с этим, тесно-спаянным, совершенно-особым, уголовным миром было не под силу чекистам. Лагбандитизм так никогда и не был искоренен, как и не искоренена преступность на воле, которую марксисты тщетно пытались объяснить пережитками капитализма.
С моральной точки зрения уголовники представляли собой самые подонки общества. Лишенные всякой морали, жестокие эгоисты, в массе своей некультурные и малограмотные, органически неспособные к труду, особенно усидчивому, поголовно трусливые и неврастеники от постоянного страха перед возмездием со стороны государственных властей и своих королей эти нелюди, в сущности влачили жалкое существование, сытые и пьяные до предела после очередной кражи, а затем голодные до совершения следующего преступления. Вся жизнь уголовника проходит между тюрьмой или концлагерем и на нелегальном положении на воле до раскрытия очередного преступления. Только очень немногие из них имели на воле семьи, большинство же были страшно одиноки, вступая с такими же как и они уголовниками в случайные связи.
Правда, среди уголовников были и талантливые единицы, которые может быть составили бы себе имена, если бы не покатились на уголовное дно. Я уже рассказывал о режиссере Соловецкого театра Глубоковском, по воровской кличке «Мартышка». Его сменил другой режиссер, не менее талантливый, воровской король заключенный Комиссаров. 14-летний вор Пушкин рисовал так, что подделанные им простыми цветными карандашами купюры лагерных бон и советских денежных знаков даже в лупу нельзя было отличить от подлинных. Уголовниками были и, возможно порвали с уголовным миром, писатели Авдеенко и Каверин.
Особо надо сказать об уголовниках детского и очень юного возраста до 16 лет. Я видел в концлагере мальчишек, по их виду, не более 9-10 лет. Бледные, грязные, в рубищах, эти мальчишки вызывали к себе смесь жалости и отвращения, жалости к их детскому возрасту, отвращение ко всем порокам, написанным на их уже состарившихся личиках. Количество несовершеннолетних уголовников было не меньше контингента взрослых уголовников. Несовершеннолетних уголовников, еще до постановления СНК 1930 года, пытались перевоспитывать, изъять их из-под власти воровских королей. В августе 1929 года на Соловках малолетние уголовники были переведены из рот, а уголовницы из женбарака, в отдельные бараки, где каждый имел топчан с соломенным матрацем, подушку, постельное белье и тумбочку в изголовье, чего не имели остальные заключенные. Малолеток одели в новенькие черные костюмы отличные от лагерного обмундирования заключенных, выделили для них отдельную кухню с улучшенным питанием, назначили воспитателей из бывших коммунистов-заключенных, а к девицам приставили моих «одноделок» политзаключенных Любарскую, Могилянскую, Привезенцеву и Левицкую для внушения своим подопечным правил поведения добропорядочных девиц. Мальчишки ходили по лагерю с песнями военным строем, девиц водили на прогулку парами. Заключенные остряки быстро окрестили первых кадетами, вторых «смолянками» (Смолянками назывались воспитанницы закрытого учебного заведения в Петербурге Смольного института для благородных девиц, куда допускались лишь дочери аристократов). Для малолеток настало райское житье, но, когда их заставили обучаться различным специальностям, а еще больше, когда их стали посылать на предприятия для прохождения практики, перевоспитываемые от работы отказались и снова переключились на воровство. При наплыве этапов в октябре-декабре того же года, когда заключенных девать было некуда, затею с отделением малолеток и их перевоспитанием бросили, они смешались с взрослыми уголовниками, короли могли торжествовать.
Подобные попытки отделения несовершеннолетних уголовников предпринимались и позже, но перевоспитания они также не дали… В зимовку 1932-33 годов ко мне на курсы электромонтеров на Соловках попали несколько малолеток из подобной особой колонны из Белбалтлага, где они были на легких работах по очистке от кустарника затопляемой зоны. За систематические кражи их отправили на Соловки. В Кеми в 1933-34 годах существовал при начальнике УСЛАГа оркестр духовых инструментов в составе около 60 несовершеннолетних уголовников. Как только им разрешили свободное хождение по городу у начальника Управления с Кемской милицией возник острый конфликт, так как в городе не осталось почти ни одной не обворованной квартиры. Пришлось оркестр распустить, а несовершеннолетних упрятать за проволоку на Вегеракшу.
С выдвижением меня на административно-технические должности мне пришлось тоже заниматься перевоспитанием несовершеннолетних уголовников, по замыслу лагерного начальства методом обучения их электротехническим специальностям. КВЧ без разбора объема предприятий и специфики производства, грамотности самих учеников, распределяли их на глазок по производствам отделения лагеря. На электромонтажных работах мне с учениками было проще, дав каждому электромонтеру по ученику в виде помощника и отправив их всех из электромонтажной мастерской на линейные работы. Хуже с этими малолетками дело обстояло на электростанции, где и по своей малограмотности они ничему не могли научиться. Кроме того за этой бандой надо было все время наблюдать и не столько, чтобы они не обворовывали (с этим приходилось мириться), а главное чтобы кто-нибудь из них в тесном по их количеству машинном зале не попал бы в маховик двигателя, ременную передачу к динамо-машинам или под напряжение на шинах за распределительным щитом. За каждый бы такой несчастный случай, да еще с несовершеннолетним, мне бы снесли голову. Я никогда особенно не верил в возможность сделать из несовершеннолетнего уголовника честного гражданина, тем не менее я много усилий положил, чтобы дать им электротехнические знания, хотя бы в объеме знаний помощника электромонтера. К несчастью подавляющее большинство их было настолько малограмотно, что занятия по теории приходилось начинать с преподавания арифметики, без которой даже закон Ома не мог быть применим и им понятен. КВЧ не учитывала необходимости дать малолеткам сначала общее образование, а затем уже квалификацию. Отсутствие какого-либо труда, тем более тяжелого физического, заполнение рабочего дня наблюдением за производственным процессом вперемешку с занятиями теорией, которую малолетки могли пропускать мимо ушей, заставляло наиболее смышленых дорожить пребыванием на вверенном мне предприятии. Воспользовавшись этим мне удавалось частично налаживать дисциплину. Обычно через некоторое время после начала обучения у меня этой шпаны, я их предупреждал, что малейшее воровство на предприятии или в бараке, неподчинение моим распоряжениям повлечет немедленное увольнение с предприятия. Это действовало, учившиеся у меня, более или менее долгий срок удерживались от воровства. Иногда кто-либо срывался, воровал, приходил с извинениями, просил не выгонять. Приходилось прощать при условии возвращения краденного. Вторично я никого не прощал и выгонял вора. Поскольку ученики держались у меня значительно дольше, чем на других предприятиях, откуда они сами убегали, я даже удостоился похвалы от начальника отделения Пушсовхоз на совещании административно-технических работников заключенных по вопросу профтехобразования. «Я спрашиваю вас почему у зава электростанции не бегут ученики?», - грозно вопрошал начальник у собранных им рабов и сам же отвечал: «Потому что он с ними занимается, учит их». Начальнику было невдомек что кто же из этих несовершеннолетних уголовников захочет махать тяжелым молотом в кузнице или чистить навоз на скотном дворе? Конечно несовершеннолетние выбирали полегче сидеть и слушать на электростанции, почему и убегали не от меня, а с других предприятий и просились сами на электростанцию. Однако как бы там ни было и взрослые и несовершеннолетние уголовники и уголовницы так и оставались неперевоспитанными.
За время моего пребывания в лагере мне постоянно приходилось соприкасаться с уголовниками, но запоминающихся сильных личностей мне так и не встретилось. Все уголовники были какие-то безликие без ярко выраженных индивидуальных особенностей. Одни и те же пороки, взгляды на жизнь, на отношение к другим уголовникам и вообще людям. Если подробнее охарактеризовать одного из них, его портрет можно приложить к любому другому. Я ограничусь описанием одного уголовника, которого я больше всех узнал.
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ
С 1930 года процент уголовников на Соловках стал неизменно расти вследствие завоза в Соловецкое отделение концлагеря, независимо от срока заключения, из других, открывшихся к тому времени концлагерей, проштрафившуюся и непроштрафившуюся шпану, преимущественно с дополнительными сроками заключения за совершенные ими кражи в концлагерях. Соловецкое отделение стало не только «особого назначения» для политзаключенных, но еще и штрафное. Кроме того каждый начальник отделения, лагпункта старался спихнуть своему соседу или подчиненному побольше шпаны, которая в лучшем случае работала, и то нерегулярно, с прохладцей. С начальников лагерей, отделений, лагпунктов все жестче требовали выполнения производственных заданий, размер которых также зависел и от числа рабов находившихся в их подчинении, а со шпаны взятки были гладки и уголовники представляли собой весьма нежелательный балласт для каждого начальника. Поэтому и с Соловков при каждом требовании о передачи рабсилы в другие отделения и концлагеря прежде всего в этапы включали шпану. Однако взамен убывших с очередным этапом прибывало еще больше шпаны.
К концу 1932 года на Соловки прибыло несколько громадных этапов из всех концлагерей СССР с уголовниками-«откажчиками», то есть с уголовниками систематически, открыто отказывающимися работать на каких-либо работах. Такие же этапы продолжали прибывать и в 1933 году с открытием навигации и для лагерного чекистского начальства и для политзаключенных эта шпана стала подлинным бедствием. Откажчики, как не работающие, получали в день только 300 грамм хлеба без всякого приварка. К тому же, зачастую, и этот хлеб был ими проигран в карты на месяц вперед. Голодные и озверелые, потерявшие всякий человеческий облик, они грабили политзаключенных и квартиры начальства, нападали друг на друга в лесу и съедали убитых. Если раньше заключенные боялись ходить в лес, чтобы не попасть в лапы патрулей, то летом 1933 года солдаты дивизиона войск ОГПУ и ВОХРа боялись ходить в лес, чтоб не быть съеденными уголовниками. Эти откажчики давали наибольший процент смертей от истощения среди заключенных в 1932-33 годах на Соловках. В среднем в Кремлевском лагпункте умирало по 14 человек в день, что составляло в месяц к списочному составу заключенных Соловецкого отделения 15 процентов.
Если не принимать во внимание судьбу откажчиков, то в целом уголовникам в концлагере жилось привольно, неизмеримо лучше чем в тюрьмах, и, конечно, вне всякого сравнения с политзаключенными. Короли жили припеваючи, держа, как и на воле, согласно жестоким неписаным законам воровского мира, в безоговорочном подчинении себе рядовых уголовников. Короли меняли как перчатки своих марух (фактически жен), назначая им свидания в укромных уголках под охраной, от внезапного появления патруля, все тех же своих подчиненных. Шпана кормила и одевала своих королей, разрабатывала планы и осуществляла грабежи и воровство чемоданов политзаключенных и лагерных каптерок и складов, в то же время всячески отлынивая от принудительного труда. Привыкшие к постоянной нелегальщине на воле, уголовники и в лагере на каждом шагу попирали лагерные порядки. Но пока комсостав рот почти полностью состоял из офицеров Русской армии-политзаключенных случаи воровства были не столь часты, а 11 рота была всегда набита до отказа уголовниками за нарушение лагерных порядков и воровство.
В 1930 году вышло секретное постановление Совета народных комиссаров подписанное тогдашним председателем СНК В.М. Молотовым (Скрябиным) еще более усугубившим положение политзаключенных в лагерях и полностью развязавшим руки уголовникам. По этому постановлению запрещалось назначать на административно-технические и материально-ответственные должности политзаключенных, которые должны были быть использованы (словечко-то какое!) исключительно на тяжелых физических работах, а администрации концлагерей предлагалось обратить исключительное внимание на перевоспитание уголовников, как «социально-близких» (очевидно имелась в виду близость к пролетариату).
Немедленно все офицеры Русской армии были сняты с комсоставских должностей и отправлены на физические работы. Все кладовщики, заведующий складами, каптенармусы, имевшие 58 статью подверглись, той же участи или в лучшем случае остались рабочими на складах. На инженерных должностях получилась осечка: инженеров не имевших 58 статью в концлагере не оказалось, уголовниками заменить их все же не решились и инженерно-технических работники уцелели на своих местах. Замена политзаключенных жуликами-бытовиками и уголовниками на должностях в материальном и продовольственном снабжении привела к хищениям в невероятных размерах. Уголовникам теперь не приходилось даже замки ломать. Чемоданы у политзаключенных отбирались открыто на глазах «своего» комсостава. Продукты из складов получались в любых количествах уголовниками по продовольственным карточкам, печатаемым в лагерной типографии теми же уголовниками. В 1932 году к закрытию навигации выяснилось, что выдан запас продуктов, завезенный на зиму. На складах не оказалось ни соленой конины, которая два раза в неделю включалась в рацион заключенных, ни мороженой говядины для вольнонаемного чекистского начальства, ИСЧ, дивизиона войск ОГПУ и ВОХРа. Словом уголовники распоясались во всю, а перевоспитание их в пролетариат не получилось. Освобожденные из концлагеря уголовники продолжали ту же преступную жизнь и на воле и снова попадали в концлагерь. Я знал несколько уголовников, которые после освобождения, через некоторое время снова оказывались на Соловках с новым сроком заключения. А сколько их попадало в другие концлагеря с новыми сроками?
Пока уголовники потрошили чемоданы политзаключенных, лагерная чекистская администрация ухмылялась, но когда, обнаглев, шпана приступила к планомерным кражам в квартирах вольнонаемных чекистов и командного состава войск ОГПУ, лагерное начальство схватилось за голову. Был начисто обворован двухэтажный особняк, занимаемый начальником Соловецкого отделения лагеря, Чаловым. Наряду с грабежами квартир вольнонаемных начались убийства с целью грабежа заключенных, живших поодиночке при предприятиях. В официальных документах к концу 1932 года появился новый термин - лагбандитизм, то есть лагерный бандитизм. Борьба с ним была не легкой и наталкивалась на серьезные трудности, так как и администрация концлагеря из заключенных и карательные органы ИСЧ и ВОХР оказались настолько инфильтрированы уголовниками с введением в действие недоброй памяти постановления СНК 1930 года, что все распоряжения лагерных чекистов-вольнонаемных проводились формально. Преступления не раскрывались, возбужденные дела против попавшихся с поличным уголовников затормаживались, посаженные в следизолятор через надзирателей-уголовников не теряли связь с уголовным миром, который давил на пострадавших политзаключенных и те боялись жаловаться, а следователи нередко так поворачивали дело, что виновными оказывались политзаключенные и дело против уголовников прекращалось. Характерный случай произошел при большом пожаре летом 1932 года, уничтожившим фабрики ширпотреба. Налицо был явный предумышленный поджог банды уголовников с целью разграбить магазин (загорелось над ним), что и было ими осуществлено во время суматохи. А виновными оказались пожарники. Вся пожарная команда, состоявшая из шести политзаключенных-десятилетников, получили еще по десять лет каждый и была отправлена на лесозаготовки. Препровождаемые в следизолятор уголовники вдруг бежали от сопровождавшего их солдата ВОХР и потом их никак «не могли» снова найти на ограниченной территории лагеря и дело тоже прекращалось. А из королей, главарей шаек, так никогда и никто к ответственности и не был вообще привлечен.
Здесь в полной мере выявилась та тайная, всепронизывающая связь постоянно существующая в уголовном мире среди его членов и та железная дисциплина, которой не могут, под страхом смерти, не подчиняться все уголовники. Эта связь осуществлявшаяся круглосуточно в пределах лагпункта, отделения лагеря, где уголовники могли видеться друг с другом непосредственно, распространялась и на весь концлагерь и на все концлагеря через уголовников перебрасываемых из одного отделения в другое или из лагеря в лагерь. Таким образом распоряжения королей, включая и их смертные приговоры отдельным отступникам, нарушившим воровской закон, доходили до самых отдаленных лагпунктов самых отдаленных лагерей. Предавшему на допросе шайку, не выполнившему условий картежной игры, уголовнику некуда было скрыться, его всюду настигала карающая рука короля, волю которого выполнял какой-нибудь другой заигранный (то есть проигравшийся в карты) уголовник. Бороться с этим, тесно-спаянным, совершенно-особым, уголовным миром было не под силу чекистам. Лагбандитизм так никогда и не был искоренен, как и не искоренена преступность на воле, которую марксисты тщетно пытались объяснить пережитками капитализма.
С моральной точки зрения уголовники представляли собой самые подонки общества. Лишенные всякой морали, жестокие эгоисты, в массе своей некультурные и малограмотные, органически неспособные к труду, особенно усидчивому, поголовно трусливые и неврастеники от постоянного страха перед возмездием со стороны государственных властей и своих королей эти нелюди, в сущности влачили жалкое существование, сытые и пьяные до предела после очередной кражи, а затем голодные до совершения следующего преступления. Вся жизнь уголовника проходит между тюрьмой или концлагерем и на нелегальном положении на воле до раскрытия очередного преступления. Только очень немногие из них имели на воле семьи, большинство же были страшно одиноки, вступая с такими же как и они уголовниками в случайные связи.
Правда, среди уголовников были и талантливые единицы, которые может быть составили бы себе имена, если бы не покатились на уголовное дно. Я уже рассказывал о режиссере Соловецкого театра Глубоковском, по воровской кличке «Мартышка». Его сменил другой режиссер, не менее талантливый, воровской король заключенный Комиссаров. 14-летний вор Пушкин рисовал так, что подделанные им простыми цветными карандашами купюры лагерных бон и советских денежных знаков даже в лупу нельзя было отличить от подлинных. Уголовниками были и, возможно порвали с уголовным миром, писатели Авдеенко и Каверин.
Особо надо сказать об уголовниках детского и очень юного возраста до 16 лет. Я видел в концлагере мальчишек, по их виду, не более 9-10 лет. Бледные, грязные, в рубищах, эти мальчишки вызывали к себе смесь жалости и отвращения, жалости к их детскому возрасту, отвращение ко всем порокам, написанным на их уже состарившихся личиках. Количество несовершеннолетних уголовников было не меньше контингента взрослых уголовников. Несовершеннолетних уголовников, еще до постановления СНК 1930 года, пытались перевоспитывать, изъять их из-под власти воровских королей. В августе 1929 года на Соловках малолетние уголовники были переведены из рот, а уголовницы из женбарака, в отдельные бараки, где каждый имел топчан с соломенным матрацем, подушку, постельное белье и тумбочку в изголовье, чего не имели остальные заключенные. Малолеток одели в новенькие черные костюмы отличные от лагерного обмундирования заключенных, выделили для них отдельную кухню с улучшенным питанием, назначили воспитателей из бывших коммунистов-заключенных, а к девицам приставили моих «одноделок» политзаключенных Любарскую, Могилянскую, Привезенцеву и Левицкую для внушения своим подопечным правил поведения добропорядочных девиц. Мальчишки ходили по лагерю с песнями военным строем, девиц водили на прогулку парами. Заключенные остряки быстро окрестили первых кадетами, вторых «смолянками» (Смолянками назывались воспитанницы закрытого учебного заведения в Петербурге Смольного института для благородных девиц, куда допускались лишь дочери аристократов). Для малолеток настало райское житье, но, когда их заставили обучаться различным специальностям, а еще больше, когда их стали посылать на предприятия для прохождения практики, перевоспитываемые от работы отказались и снова переключились на воровство. При наплыве этапов в октябре-декабре того же года, когда заключенных девать было некуда, затею с отделением малолеток и их перевоспитанием бросили, они смешались с взрослыми уголовниками, короли могли торжествовать.
Подобные попытки отделения несовершеннолетних уголовников предпринимались и позже, но перевоспитания они также не дали… В зимовку 1932-33 годов ко мне на курсы электромонтеров на Соловках попали несколько малолеток из подобной особой колонны из Белбалтлага, где они были на легких работах по очистке от кустарника затопляемой зоны. За систематические кражи их отправили на Соловки. В Кеми в 1933-34 годах существовал при начальнике УСЛАГа оркестр духовых инструментов в составе около 60 несовершеннолетних уголовников. Как только им разрешили свободное хождение по городу у начальника Управления с Кемской милицией возник острый конфликт, так как в городе не осталось почти ни одной не обворованной квартиры. Пришлось оркестр распустить, а несовершеннолетних упрятать за проволоку на Вегеракшу.
С выдвижением меня на административно-технические должности мне пришлось тоже заниматься перевоспитанием несовершеннолетних уголовников, по замыслу лагерного начальства методом обучения их электротехническим специальностям. КВЧ без разбора объема предприятий и специфики производства, грамотности самих учеников, распределяли их на глазок по производствам отделения лагеря. На электромонтажных работах мне с учениками было проще, дав каждому электромонтеру по ученику в виде помощника и отправив их всех из электромонтажной мастерской на линейные работы. Хуже с этими малолетками дело обстояло на электростанции, где и по своей малограмотности они ничему не могли научиться. Кроме того за этой бандой надо было все время наблюдать и не столько, чтобы они не обворовывали (с этим приходилось мириться), а главное чтобы кто-нибудь из них в тесном по их количеству машинном зале не попал бы в маховик двигателя, ременную передачу к динамо-машинам или под напряжение на шинах за распределительным щитом. За каждый бы такой несчастный случай, да еще с несовершеннолетним, мне бы снесли голову. Я никогда особенно не верил в возможность сделать из несовершеннолетнего уголовника честного гражданина, тем не менее я много усилий положил, чтобы дать им электротехнические знания, хотя бы в объеме знаний помощника электромонтера. К несчастью подавляющее большинство их было настолько малограмотно, что занятия по теории приходилось начинать с преподавания арифметики, без которой даже закон Ома не мог быть применим и им понятен. КВЧ не учитывала необходимости дать малолеткам сначала общее образование, а затем уже квалификацию. Отсутствие какого-либо труда, тем более тяжелого физического, заполнение рабочего дня наблюдением за производственным процессом вперемешку с занятиями теорией, которую малолетки могли пропускать мимо ушей, заставляло наиболее смышленых дорожить пребыванием на вверенном мне предприятии. Воспользовавшись этим мне удавалось частично налаживать дисциплину. Обычно через некоторое время после начала обучения у меня этой шпаны, я их предупреждал, что малейшее воровство на предприятии или в бараке, неподчинение моим распоряжениям повлечет немедленное увольнение с предприятия. Это действовало, учившиеся у меня, более или менее долгий срок удерживались от воровства. Иногда кто-либо срывался, воровал, приходил с извинениями, просил не выгонять. Приходилось прощать при условии возвращения краденного. Вторично я никого не прощал и выгонял вора. Поскольку ученики держались у меня значительно дольше, чем на других предприятиях, откуда они сами убегали, я даже удостоился похвалы от начальника отделения Пушсовхоз на совещании административно-технических работников заключенных по вопросу профтехобразования. «Я спрашиваю вас почему у зава электростанции не бегут ученики?», - грозно вопрошал начальник у собранных им рабов и сам же отвечал: «Потому что он с ними занимается, учит их». Начальнику было невдомек что кто же из этих несовершеннолетних уголовников захочет махать тяжелым молотом в кузнице или чистить навоз на скотном дворе? Конечно несовершеннолетние выбирали полегче сидеть и слушать на электростанции, почему и убегали не от меня, а с других предприятий и просились сами на электростанцию. Однако как бы там ни было и взрослые и несовершеннолетние уголовники и уголовницы так и оставались неперевоспитанными.
За время моего пребывания в лагере мне постоянно приходилось соприкасаться с уголовниками, но запоминающихся сильных личностей мне так и не встретилось. Все уголовники были какие-то безликие без ярко выраженных индивидуальных особенностей. Одни и те же пороки, взгляды на жизнь, на отношение к другим уголовникам и вообще людям. Если подробнее охарактеризовать одного из них, его портрет можно приложить к любому другому. Я ограничусь описанием одного уголовника, которого я больше всех узнал.
ОГЛАВЛЕНИЕ ЗДЕСЬ