100 книг 65-75
100 книг (1-25)
100 книг (26-50)
100 книг (51-64)
65. Щепанская. Символика молодежной субкультуры
Еще одна блистательная питерская женщина-этнолог. Если у Лурье - психоистория, то у Щепанской в этой книге структурная социология. Её анализ того как устроено хипповское сообщество "Система" в общем-то гораздо интересней чем конкретная фактура о хиппах (хотя это, возможно, только мне, поскольку меня этой фактурой хиппы грузили со страшной силой). Просто завораживает то как растет теоретический кристалл: один и тот же символ в разных точках сообщества может выполнять разные функции. Отграничение от внешнего мира, опознавание своих, символ нормы, обозначение лидерства, наконец - концентрация особой иррациональной энергии которая пронизывает сообщество и без которой этого сообщества просто не будет. Мастерское использование структурной антропологии, гораздо интересней Леви-Стросса. Еще одна блестящая работа Щепанской: "Странные лидеры" - эзотерическая русская политология И еще одна блестящая ее работа "Культура дороги в русской мифоритуальной традиции". Оттуда прекрасная формула: Русские - оседлый этнос с самосознанием движущегося.
66. Крылов. Поведение
Книга настолько малотиражная и редкая что в инете нет даже обложки. По каким-то причинам автор эту книгу не переиздает, хотя она оказала огромное влияние на целое поколение самых разных людей в 1998 пришедших в интернет. Там есть сразу несколько блистательных идей. Прежде всего сама идея формального анализа всех логически возможных вариантов этических систем на основе одного параметра: соотношения действий индивида и общества относительно друг друга. Блестящая характеристика четырех цивилизационных систем: Юг, Восток, Запад и Север, достойная Шпенглера и Тойнби. Характеристика социальной и антисоциальной этики (варварство). И наконец идея "полюдья". Примитивизированного варианта этики, этики гопоты, встречающейся в реальности гораздо чаще чем обычная. К примеру не "не давай другим делать тебе то, что ты не делаешь им", а "не давай другим делать то, чего ты не делаешь" или еще проще - "не давай никому высовываться". Идея Севера "не позволяй другим делать с тобой то, чего ты не делаешь им" для людей моего поколения вообще стала своего рода футуристической утопией. В частности именно под ее влиянием из простодушного доверчивого добряка я превратился в того злобного недоверчивого агрессивного гада каковым являюсь: где сядешь там слезешь. Надо сказать это чудовищно повышает практическую социальную эффективность. 12-летние циклы реально работают. Очевидно уже, что в 2012 г. мы перешли в фазу позднего российского Запада. Несмотря (или благодаря) на провал "революции" 2012 г. Так или иначе, работа Крылова остается актуальной и непревзойденной и зря не переиздается. В работе "Атомное Православие" я попытался встроить крыловские системы в конкретный исторический контекст.
67. Иван Солоневич. Россия в концлагере
Самую знаменитую книгу Солоневича "Народная монария" я не то чтобы не оценил, но она мне показалась мне обычной хорошей публицистикой. Мой "Русский Националист" ничем не хуже то же соотношение высказываний по делу и интеллигентских вымыслов. Хотя прочитать и Монархию и другие политические произведения Солоневича советую всем. Особенно национал-демократам, для которых Иван Лукьянович вообще должен числиться в списке Отцов Основателей. А вот "Россия в концлагере" задела меня эмоционально. Это такой антисолженицын и антишаламов. С одной стороны концентрированная ненависть к коммунистам, что русским людям жить не дают, с другой никакого уныния, экзистенциальной тоски никакого "в этой стране, этот народ". Солоневич рисует образ себя, своего брата и сына, таких как он - как нормальных русских людей которые готовы пойти на все (в том числе и на хитрость и коварство) чтобы освободиться от ненормальной антирусской системы. Если нельзя скинуть - так хоть сбежать. Книга полна интересных ситуаций и сочных диалогов. Причем не сразу осознаешь, что они не документальные, а сочинены по мотивам - такое чувство достоверности. Мне особенно запомнились спор русского националиста с украинствующим и разбор речи Сталина о том что царскую Россию якобы били все. Ничто не свидетельствует о ничтожности нашей кинотелеиндустрии как то что снимая всевозможные говноштрафбаты она не экранизировала книгу Солоневича, хотя та вроде бы и про лагеря и про гепэу и про сталинизьм. Но это глубоко русская оптимистическая книга. Низзя.
68. Архимандрит Константин (Зайцев). Чудо Русской Истории
Виднейший консервативный мыслитель Зарубежной Церкви. В мирской жизни юрист, ученик Струве обладатель очень оригинального ума. Из одной его статьи я извлек термин "инфраструктура спасения" Который был очень важен для того что я писал в 2000-2006 годах. ИС это совокупность тех объективных возможностей и условий которые Содействуют спасению как высшей цели религиозной жизни. В Византии и на Руси такая инфоаструктура была очень развита, а сейчас Она уничтожается. Напротив, современный мир выстраивается так чтобы быть христианином было максимально неудобно. Это одно из Проявлений того что Зайцев называет апостасией - отступлением мира от Христа. Основное место в книге занимает интерпретация Истории России как мистической истории, очень повлиявшее на мою "агиополитику". Очень интересны там статьи о крестьянской реформе 1861 г. как о разрыве вертикали царь-помещик-крестьянин, что в сочетании с ограблением крестьян в ходе реформы заложило основы того аграрно-психологического кризиса который в итоге взорвался революции. Я написал подробней об этом здесь. Еще интересная мысль Зайцева - это высказанное еще в 60-е, что возможно большевизм заморозив Россию на полвека спас её от накрывшего Запад морального и духовного разложения. Мысль если и спорная но заслуживающая внимания.
69. Цымбурский. Россия - Земля за Великим Лимитрофом
Книга одного из выдающихся современных мыслителей - геополитика и политического философа, трагически недовостребованного и трагически рано умершего от рака в 2009 году. Цымбурский создал одну из великих политических концепций нашего времени давшей толчок контр-евразийскому консервативному и националистическому тренду: Остров Россия (см. также статью о "Похищении Европы" и о судьбе концепции). Россия в геополитическом смысле это остров, особая цивилизация, отделенная от Запада, арабов, Китая поясом земель с промежуточной Идентичностью, такими как Украина, прибалтика, Закавказье. Основная ошибка внешней политики России - "похищение Европы" - попытки Быть державой западноевропейской политической системы, вместо того чтобы осваивать свой восток, нашу огромную Америку - Сибирь. Россия тратит огромные силы на покорение и удержание лимитрофов вместо того, чтобы предоставить эту "поствизантийскую сволоту" как резко выражался Вадим в частных беседах, её собственной судьбе и заниматься своими делами. Надо понять, что в начале 2000-ных это была настоящая Декларация Независимости и от либералов с их западничеством и от Дугина измышлявшего геополитические союзы тип "мы должны стратегически опереться на Германию за это отдав ей Кенигсберг". Цымбурский над всем этим утопизмом издевался предельно жестко и зло. Вне цикла Остров Россия Цымбурский был не менее блистателен: концепция городской революции и отменяющей ее Контрреформации, теория поэтики политики... Да и в частной жизни он обладал каким-то странным безумным обаянием настоящего гения. Жил с мамой и множеством кошек в дальнем Подмосковье, все время говорил всем гадости, пытался обидеть.. Скажем общаясь со мной он норовил сказать какое-нибудь кощунство. Но обижаться на него было совершенно невозможно. По крайней мере я обижаться на него не мог. Социум его не принимал. Мало того, он, кажется, не очень принимал попытки социума его принять, когда они предпринимались. Книги издавались туго. Небольшая книжка которая на сабже - в мягкой обложке - правда в 2010 вышло второе ее издание. Потом Белковский от щедрот издал сборник действительно важнейших работ Цымбурского "Остров Россия. Геополитические и хронополитические работы". Вадим уже умирал. Павловский оплачивал ему лечение, издавал, но было уже поздно. В качестве рецензии на большую книгу я написал статью, которая потом без изъятия пошла вторым изданием на некролог. Вадим после выхода рецензии звонил и долго благодарил. Хоть чем-то смог его порадовать… Перед конференцией его памяти в 2011 г. я взялся за подаренную им совместную с Гиндиным книгу "Гомер и восточное Средиземноморье" И оказался в совершенном шоке. Цымбурский решил Гомеровский вопрос. Вопрос об исторической реальности стоявшей за поэмами Гомера И этого никто не заметил!!! Нечеловечески обидно. Вот текст моего выступления на этой мемориальной конференции. Среди общего уныния, царившего на ней, это было небольшое интеллектуальное хулиганство - надеюсь Вадим оценил бы.
70. Фомин. Россия перед вторым пришествием
Весьма своеобразная и пользовавшаяся одно время исключительной популярная среди православных книга. Это очень изящно и с большой начитанностью составленная антология объединенная темой русской эсхатологии, православный русский взгляд на конец мира, пророчества старцев о том как оно всё будет. Книга выдержана в строго монархическом и третьеримском ключе, а ее логическим центром и главной сенсацией были пророчества о Последнем Царе, который явится в России незадолго до Конца и подарит последний расцвет православного царства. Про этого последнего царя приводились разной степени достоверности пророчества разных старцев разной степени внушаемого доверия. В 2000-ные во все это очень хотелось верить, а критика в адрес Фомина слева, со стороны церковных либералов лишь усиливала это доверие. Отдельным прекрасным дополнением служило третье издание книги - двухтомное, где весь первый том был посвящен раскрытию истории России выдержанной в рамках концепции Москва-Третий Рим. На мой взгляд, в силу меньшей гадательности содержания, этот том гораздо лучше второго и содержит массу интереснейшего и уникальнейшего материала по истории которого порой нигде больше не найти. При всем при этом сборнику Фомина можно справедливо предъявить претензию в некритичности в выборе материала. Понятно, что некритичность связана с желанием максимально охватить тему, представить все что доступно составителю. Но это не учитывает психики тех кто готов всякому духу верить и принимать всё за чистую монету. И когда встречается со ссылкой на Мотовилова сообщение что преп. Серафим благословил икону "на погибель богопротивному Линкольну"... А там таких вызывающих скептицизм историй много. Даже очень много. На пике увлечения этой книгой я написал статью "Апокалипсис сегодня" которая странным образом из инета исчезла совсем (хотя вошла в мою книгу 2005 года). Позднее я написал гораздо более академический доклад по эсхатологии для богословской конференции РПЦ. Обращает на себя внимание также лекция о. Серафима Роуза бывшая, так сказать, прототипом книги Фомина. В общем очень полезная антология которая, однако, при неадекватности восприятия может превратиться во вредную "православную фентези".
71. Энгельгардт. Из деревни
Лучшая книга о русской деревне и русском крестьянине из мне известных. Петербургский профессор химии-народоволец оказался перед простым выбором - поместье в Смоленской губернии или Сибирь - и логично выбрал поместье. Там он начал раз в год писать очерки о том что видит и отсылать их в центральные журналы. Его главным мотивом было показать: столичная публика с ее показным народолюбием и поверхностной верой в прогресс не знает и не хочет знать жизни народа. Попытки улучшать эту жизнь крестьянина по вычитанным в иностранных книгах рецептам лишь разрушат сложившийся вполне разумный и справедливый баланс этой жизни. Улучшать жизнь мужика можно лишь сначала её поняв и проанализировав научным (а не схоластическим умом) без сантиментов и русофобии. У Энгельгардта, кстати, самая нерусофобская книга о русских из всех мною читанных. Он без всякого лицемерного негодования или напротив стремления отмазать болтовней о высокой духовности описывает например, что крестьяне радуются когда в голодный год умирает ребенок и говорят "бог не без милости". И мать без греха, и дитя без греха, и едоков меньше Для Энгельгардта подобные сцены - феномены для понимания, а не повод поупражняться в фарисействе. Отлично его описание восприятия крестьянами войны с турками, его анализ крестьянской диеты, крестьянского правосознания, его разбор того почему крестьяне готовы иногда поработать бесплатно, но не возьмутся за ту же работу за деньги Воообще, его анализ экономики традиционного общества предвосхищает на полвека и Чаянова и западных антропологов. В моих текстах я опираюсь на Энгельгардта постоянно. Вот пара примеров - статьи "Государство и колбаса" и "Русский аффект". Лучшее издание Энгельгардта - в серии Литпамятники.
72. Бенедикт Андерсон. Воображаемые сообщества
Один из четырех ведущих современных исследователей национализма наряду с Геллнером, Хобсбаумом и Энтони Смитом. Вместе с первыми двумя - "конструктивист", то есть сторонник теории что нации искусственно сконструированы в новое время при помощи армии, школы и газет и не опираются ни на какую этническую реальность. Из всех конструктивистов единственный создал реально красивую теорию, что нация есть сообщество людей которое при помощи конструируемых культурой образов воображает свое мнимое родство Для Андерсона таким образом нация есть не политическая манипуляция как к примеру для Геллнера, а культурная игра. На мой взгляд, эта идея Андерсоном не докручена - именно в силу того что он отрицает реальность наций. Правильно понять что такое воображаемое сообщество можно только если вспомнить немецкого социолога Фердинанда Тённиса. Тённис ввел две полярных категории социологии: гемайншафт - община и гезельшафт - общество. Община - это система социальных связей где все друг друга лично знают, где основной тип узнавания друг о друге личное видение и наблюдение, где доминирует идея родства. Общество-гезельшафт - это система формальных связей между никак лично не знакомыми людьми, которые общаются так как общаются потому что это предписывают общие обязательные для всех правила. Мы не бьем морду Пете не потому что с детства росли а потому что чтим уголовный кодекс, который предписывает не обижать любого Петю, равно как и Колю который нам не сват и не брат. Кстати, закон нам предписывает не обижать и Фарулло. А вот Фарулло он не предписывает не обижать нас, поскольку Фарулло вырос в среде гемайншафт, где то, что мы с ним не родственники достаточное основание чтобы сделать с нами все что угодно. Именно поэтому Фарулло вообще здесь быть не должно. Так вот - в обществах с абстрактной связью типа гезельшафт, непонятно как решать проблему с тем чтобы Васи жертвовали собой за незнакомых им Петь. И вот здесь-то и включаются описанные Андерсоном культурные механизмы воображаемого сообщества. Национализм позволяет людям которые возможно не то что никогда не увидят - даже никогда не узнают о существовании друг друга, ощущать себя "одной крови", переживать своё братство. Национализм создает символы высокой эмоциональной интенсивности, которые формируют это чувство братства.Я немного написал об этом здесь в связи с культом Великой Отечественной Войны. Андерсон пытается придать воображаемым сообществам оттенок фиктивности, призрачности. Но мы-то с вами знаем что это не так. Из авторов этой волны особенно рекомендовал бы Энтони Смита - единственного кто принимает реальное существование и этническую основу наций. К сожалению - Смита наши либералы не любят и в России его (в отличие от Украины) не переводят. Вышла только одна его книга: "Национализм и модернизм", посвященная как раз полемике с Геллнером, Андерсоном и прочими.
73. Элиас. О процессе цивилизации
Выдающееся произведение в мировой социологии и теории цивилизации. Элиас раскрывает процесс цивилизации как установление контроля личности над аффектами, причем контроль развивается от внешнего принуждения обществом и даже государством к внутреннему самопринуждению и самоконтролю Если сперва чтобы запретить дуэли нужен был Ришелье, то постепенно в каждом цивилизованном человеке в Европе завелся внутренний Ришелье, который справляется с этим еще эффективней. Первый том работы Элиаса состоит из глав с названиями типа О чихании, О сморкании, О разрезании мяса... Он состоит из разбора старинных руководств по этикету и показывается как постепенно исчезают рекомендации относящиеся к самым грубым формам запретного поведения и переходит к более тонким. Оттуда я кстати узнал, что манера подавать мясо на стол разделанным и нарезанным именовалась "русской разделкой" - выходит русские раньше всех пришли к идее что пилить тушу при всех - неприлично. Оттуда же узнал и что обычай западников не мыться державшийся до 19 века возник лишь в конце средневековья после Черной Смерти. До того в Европе было полно публичных бань, там охотно мылись. Заодно и теток пощипывали. А вот после чумы распространилось убеждение что зараза передается через воду, церковники поддерживали версию что чума - наказание за разврат в бане. И отсюда вызрела установка: не мыться, а то умрешь. Второй том посвящен именно условному Ришелье, тому как централизованное государство с его внешним контролем за поведением стало частью внутреннего мира и самоконтроля европейца. Еще интереснейшая работа Элиаса "Придворное общество". Она посвящена версальскому двору как социальной системе и его ритуалам, социальным статусам и фигурациям. Об Элиасе я кстати, узнал из хрестоматии "Сравнительное изучение цивилизаций" Ерасова. Оттуда же об Эйзенштадте, Шиллзе и других. Влияние Элиаса на меня было огромно. Оно отразилось в текстах "Политические категории русской цивилизации" и "Русский Аффект". Идея была такой, является ли чем-то этнически нейтральным тот аффект об обуздании которого Пишет Элиас? Когда дело касается сморкания - может быть, а вот если речь идет о более сложных страстях - например агрессии, то она может быть устроена по разному. И тут в глаза бросается фундаментальная разность аффективных структур у русских и западноевропейцев Для Запада ведущая эмоция - оскорбление с оттенком сексуальной агрессии, у нас - обида с инстинктивным удалением. Одни лезут друг с другом драться, другие хотели бы вообще никогда друг друга не видеть. Соответственно структуры ответственные за контроль этих аффектов будут значительно различаться.
74. Уортман. Сценарии власти
Блистательная книга американского исследователя о методах саморепрезентации русской монархии в эпоху империи. Автор собрал огромный фактический материал о том театре который представляли и парадный выход и пропаганда, и даже публичная сторона частной жизни той эпохи. Описаны ход и смысл массы "представлений". Они увязаны с трендами тогдашней Европы. Все это красиво и детективно. Особенно на мой взгляд удалась глава о Николае 1 - и в плане его репрезентации как Народного Царя с поклонами народу с Красного крыльца и в плане подчеркивания семейных ценностей. Особенно забавна такая деталь, в целях презентации своей бюргерской семейственности, частности, Николай построил в Петергофе коттедж в котором жил с семейством вместо парадных барочных дворцов. Чтобы играть бюргерскую идиллию приходилось идти на жертвы: в коттедже было сыро, в шкафах плесневела одежда, а в комнатах скакали лягушки. При этом общая концепция Уортмана, что царская власть презентовала народу свою иностранность - ошибочна и не соответствует фактам приводимым самим же Уортманом. Я об этом написал в рецензии еще по выходу книги. Но, в целом, это одна из лучших западных книг по русской истории мне известных.
75. Катков. Имперское слово
Переиздание этой книги составленной Михаилом Смолиным вышло с зазывательным заголовком "Империя и крамола". Тексты величайшего русского публициста, охранителя, националиста и культуртрегера долгие годы бывшего моим кумиром. Именно Катков создал классический русский национализм европейской модели. Но именно он же придал ему те охранительские зависимые от царского правительства черты которые предопределили его крах в 1917. В период Польского восстания в 1863 г. Катков, бывший тогда издателем и публицистом либерально-западнического направления, единственный решился жестко поддержать правительство и подавление поляков - из чисто национально русских соображений. Тогда поляковали не только западники, но и славянофилы. Журнал "Время" издававшийся Достоевскими и тот был закрыт за статью Страхова "Роковой вопрос", тоже сочтенную полякующей. На этом фоне Катков и его "Московские Ведомости" превратились в вождя и знамя русской партии. Под влиянием Каткова правительство послало в Вильну Муравьева "вешателя" который взяв линию на защиту русских и повесив десяток ксендзов быстро усмирил волнения. Катков превратился в героя русских, получил субсидии от власти, редакция на Страстном бульваре (сейчас там халяльный ресторан) превратилась в штаб русской политики. Катков снимал-назначал министров, планировал законы и реформы, обличал крамолу в статьях которые писал ежедневно. Был самым выдающимся в русской истории редактором. Именно ему и его высоким гонорарам в "Русском Вестнике" (а еще больше готовности Каткова платить большие авансы, по сути содержать своих авторов) мы обязаны Отцами и детьми, Преступлением и наказанием, Идиотом, Бесами, Братьями Карамазовыми, Войной и миром, Анной Карениной, Соборянами, а еще прозой забытого сегодня Маркевича и много чем еще. Однако за всей этой историей личного и политического успеха забылось главное. В 1860-е национализм Каткова был построен на том чтобы дать русскому народу все те права и свободы что есть у англичан. В ходе развития борьбы Каткова с либералами и революционерами, катковская идеология свелась к поддержке прав правительства в войне с печатью и зачастую с народом. Начал он с полемики против славянофилов, утверждавших что в виду русской самобытности закон, право и представительство русским не нужны, а закончил утверждением, что единственное право народа состоит в любовном единении с самодержавной властью ниспосланной Богом. В этом был парадокс катковского и посткатковского национализма. Он связал судьбу русских с судьбой власти в которой брали верх антирусские силы. Собственно осознание этого парадокса увело меня в от восторженного охранительства. Укреплять любой ценой режим значит укреплять как раз антирусское в этом режиме. Режим должен быть крепок ровно тогда и там где он идет навстречу русским, а там где он вредит русским, он должен быть слаб и поддержки не иметь. Если же укреплять режим как таковой, в целом, то это значит укреплять антирусское в нем. Катков конечно не докатывался до такой гнуси как нынешние охранители, бросающиеся на защиту каждой убившей русского мрази руководствуясь логикой: "если русский гнев будет признан справедливым, то это ослабит власть и ее престиж, а значит всякая нерусь перед русским всегда права должна быть". Так или иначе мой былой восторг перед Катковым прошел как раз тогда когда он вошел в моду и его начали цитировать на ТВ (часто это было именно рецитирование из моих статей "Как делать реакцию" и начатого, но не законченного очерка о Каткове - 1, 2). А еще в новоизданном трехтомнике Каткова я нашел его статью о Коньке-Горбунке Ершова, где он объяснял что это безвкусная поделка, то ли дело сказки Пушкина. Во-первых, сейчас уже многие исследователи считают, что Конек написан Пушкиным если не полностью, то в очень большой степени. Во-вторых именно Конек это идеально русская народная вещь думаю только русский способен понять все изящество конструкции "знать столица та была недалеко от села".. В общем Конек для меня куда важнее Каткова и я огорчился. Хотя по прежнему настаиваю: памятник Каткову должен быть на Страстном бульваре. А часто цитируемую прекрасную формулу Каткова "Наше варварство в нашей иностранной интеллигенции" я бы сейчас переделал так: "Наше варварство в том, что нашей иностранной интеллигенции противостоят наша антирусская власть и её предавшие русские интересы охранители". Катков именовал себя "сторожевым псом" - беда русских что на самом-то деле мы всё время между гиеной и волком.