Три рождения, одна смерть
У моего деда было три даты рождения.
Он родился 26 декабря 1926 года.
Настала война, на момент ее начала ему было всего 14 лет. Даже в военное время таких не брали.
Но в 1943-м году сгорели все документы, у всей семьи.
Дед каким-то образом приписал себе два года, когда восстанавливал.
Потом это вскроется, данные переменятся, но на тот момент это сработало для того, чтобы пойти добровольцем - в свои 16 лет.
Поскольку все равно документы менялись наново, дед решил выпендриться. Чего, мол-де, у меня дата какая-то, ни к селу, ни к городу - 26 декабря. Даже ассоциаций ни одной.
И он указал в новых документах другую, более знатную дату - 7 ноября, день Октябрьской революции.
Год рождения ему потом в документах вернули, но дата осталась.
И зажил дед под второй датой рождения. С ней же прожил всю жизнь.
Третья дата рождения появилась у него, символ на символе, после смерти.
Заказывали могильный камень. Писали в бумажке необходимые для выбивания даты.
И ноябрь, как месяц рождения, написали неразборчиво, небрежно, двумя штрихами.
Мастер решил что это римская двойка, то есть февраль, так и выбил.
Заметили это позже, когда камень уже был готов. Решили не менять, особенно зная легкое отношение к датам самого деда.
На его могиле, на кладбище города Димитров, Донецкой области, ныне внезапно переименованного в Мирноград, так по сей день на могильном камне и указана дата рождения как 7 февраля 1926 года.
С каждой новой датой дед словно взрослел.
Родился под одной, жил под другой, умер под третьей.
Умер он в 1993 году, от рака поджелудочной железы.
За два месяца до его смерти, это был поздний ноябрь, бабушка шла по двору мимо летней кухни, уже закрытой на зиму, вдруг увидела на окне что-то странное, словно его грязью изнутри заляпали.
Около того окна было как раз дедово место, он там сидел, читал газеты, пил брагу. Его, проходя по двору, всегда можно было в том окне заметить.
Бабушка растворила кухню, подошла к окну, сдернула с него ткань, а всё стекло жирным слоем кишит мухами.
А это поздняя осень, мухи сонные, вялые, и вообще неизвестно откуда они в таком количестве взялись - их и жарким летом столько никогда не бывало.
Жуткое зрелище. Бабушка взяла плотную ткань, долго давила мух на окне. Потом отмывала его.
Деду ничего не сказала - а он уже во двор сам и не выходил.
Не сказала, потому что в этих местах, даром что пролетарский, обделенный предрассудками Донбасс, нет вернее приметы - к покойнику. Страшно было о таком сказать.
В ночь, когда дед умирал, он совершенно точно чувствовал, что это всё.
Говорить не мог, что-то нечленораздельное бормотал, и злился, что его бабушка не понимает.
Потом он плакал. А потом, собрал все силы на одно слово - "уйди!".
Бабушка вышла. Он затих.
Когда она вернулась, он уже был мёртв. Отчего-то пожелал уйти в одиночестве. Смерть - слишком интимный акт.
Было это в ночь с 7 на 8 января, ровно 24 года назад. С тех пор для меня православное Рождество - это скорее поминальный, скорбный день. А Рождество как праздник я отмечаю католическое - мне оно более настроением и эстетикой близко.
Уже после смерти случились еще две символичные приметы.
За двором был вишневый и яблочный сад. Одна из вишен росла неудобно, уходила ветвями на сарай. А урожай с нее был щедрый.
И ее традиционно обирал дед - лез на крышу сарая, аккуратно там балансировал с ведерком.
И еще была его яблоня - он ее посадил, он за ней ухаживал.
Оба этих дерева засохли. Единственные из всего сада. Предыдущим летом дали щедрый урожай, но уже на следующий год, без видимых объективных причин, засохли.
Отправились вслед за тем, кто их любил, не в силах снести разлуку.
Только тогда, когда я, следующим летом, залез на сарай и спилил засохшую вишню, только тогда вдруг во всей полноте в меня окончательно вселилось осознание - деда больше нет. И его больше не будет.
Он мог родиться не три, а больше раз. Но умереть по настоящему можно лишь единожды.
Я стоял у деревянной стены сарая, с пилой в руках, и ревел, потеряв счет времени.
Он родился 26 декабря 1926 года.
Настала война, на момент ее начала ему было всего 14 лет. Даже в военное время таких не брали.
Но в 1943-м году сгорели все документы, у всей семьи.
Дед каким-то образом приписал себе два года, когда восстанавливал.
Потом это вскроется, данные переменятся, но на тот момент это сработало для того, чтобы пойти добровольцем - в свои 16 лет.
Поскольку все равно документы менялись наново, дед решил выпендриться. Чего, мол-де, у меня дата какая-то, ни к селу, ни к городу - 26 декабря. Даже ассоциаций ни одной.
И он указал в новых документах другую, более знатную дату - 7 ноября, день Октябрьской революции.
Год рождения ему потом в документах вернули, но дата осталась.
И зажил дед под второй датой рождения. С ней же прожил всю жизнь.
Третья дата рождения появилась у него, символ на символе, после смерти.
Заказывали могильный камень. Писали в бумажке необходимые для выбивания даты.
И ноябрь, как месяц рождения, написали неразборчиво, небрежно, двумя штрихами.
Мастер решил что это римская двойка, то есть февраль, так и выбил.
Заметили это позже, когда камень уже был готов. Решили не менять, особенно зная легкое отношение к датам самого деда.
На его могиле, на кладбище города Димитров, Донецкой области, ныне внезапно переименованного в Мирноград, так по сей день на могильном камне и указана дата рождения как 7 февраля 1926 года.
С каждой новой датой дед словно взрослел.
Родился под одной, жил под другой, умер под третьей.
Умер он в 1993 году, от рака поджелудочной железы.
За два месяца до его смерти, это был поздний ноябрь, бабушка шла по двору мимо летней кухни, уже закрытой на зиму, вдруг увидела на окне что-то странное, словно его грязью изнутри заляпали.
Около того окна было как раз дедово место, он там сидел, читал газеты, пил брагу. Его, проходя по двору, всегда можно было в том окне заметить.
Бабушка растворила кухню, подошла к окну, сдернула с него ткань, а всё стекло жирным слоем кишит мухами.
А это поздняя осень, мухи сонные, вялые, и вообще неизвестно откуда они в таком количестве взялись - их и жарким летом столько никогда не бывало.
Жуткое зрелище. Бабушка взяла плотную ткань, долго давила мух на окне. Потом отмывала его.
Деду ничего не сказала - а он уже во двор сам и не выходил.
Не сказала, потому что в этих местах, даром что пролетарский, обделенный предрассудками Донбасс, нет вернее приметы - к покойнику. Страшно было о таком сказать.
В ночь, когда дед умирал, он совершенно точно чувствовал, что это всё.
Говорить не мог, что-то нечленораздельное бормотал, и злился, что его бабушка не понимает.
Потом он плакал. А потом, собрал все силы на одно слово - "уйди!".
Бабушка вышла. Он затих.
Когда она вернулась, он уже был мёртв. Отчего-то пожелал уйти в одиночестве. Смерть - слишком интимный акт.
Было это в ночь с 7 на 8 января, ровно 24 года назад. С тех пор для меня православное Рождество - это скорее поминальный, скорбный день. А Рождество как праздник я отмечаю католическое - мне оно более настроением и эстетикой близко.
Уже после смерти случились еще две символичные приметы.
За двором был вишневый и яблочный сад. Одна из вишен росла неудобно, уходила ветвями на сарай. А урожай с нее был щедрый.
И ее традиционно обирал дед - лез на крышу сарая, аккуратно там балансировал с ведерком.
И еще была его яблоня - он ее посадил, он за ней ухаживал.
Оба этих дерева засохли. Единственные из всего сада. Предыдущим летом дали щедрый урожай, но уже на следующий год, без видимых объективных причин, засохли.
Отправились вслед за тем, кто их любил, не в силах снести разлуку.
Только тогда, когда я, следующим летом, залез на сарай и спилил засохшую вишню, только тогда вдруг во всей полноте в меня окончательно вселилось осознание - деда больше нет. И его больше не будет.
Он мог родиться не три, а больше раз. Но умереть по настоящему можно лишь единожды.
Я стоял у деревянной стены сарая, с пилой в руках, и ревел, потеряв счет времени.