Хельсинки
Летом всё становится горячим, и расписание- в том числе. Тут можно энергично развернуть картину напряжённой битвы за урожай, но мне лень подбирать слова. Короче, всего начинает не хватать, в первую очередь, конечно, времени, ну и всего остального тоже. Машины-заправщики тоже упариваются, их тоже не хватает, и теперь они подкатываются к самолёту не за полтора часа до вылета, а гораздо позже, и бесполезно третий раз бросать клич по рации, ну нету свободных, значит нету, не волнуйся, когда освободятся- обязательно подъедут. Вот видишь, подъехали, водитель трусцой бежит со шлангом к заправочной горловине, мне сегодня 4800 литров. Пока самолёт медленно оседает под тяжестью керосина, внутри него опять же ведётся борьба с нехваткой- стюардессы пересчитывают обеды для пассажиров, чего-то не сходится, зовут обратно кухонную машину, пока она едет, обеды считаются ещё раз, и о чудо, всё сходится.
Очередная маленькая гонка со временем, похоже, опять выигрывается. Ещё есть несколько минут на то, чтобы закрыть все лючки, ещё раз обойти самолёт и оформить пред-вылетную бюрократию.
По пустому салону гуляет кондиционированный воздух, стюардессы наконец всё подсчитали, проверили и перепроверили, я тоже завершаю свои дела проставлением многочисленных подписей. Отлично, полчаса до вылета- самое время идти в кабину и вручать оформленный бортжурнал пилотам. Топаю с журналом в нос самолёта. Кабина прохладна и пуста. Ещё раз смотрю на приборы, заправка удалась на отлично, керосина как раз сколько надо плюс ещё маленький хвостик, воздух с температурой плюс пять градусов гудит в трубах кондиционирования, внезапных отказов вроде не высыпалось. Ваще, конечно, странно, что пилотов ещё нет, в такое время они уж давно должны попивать минералку, клацая по кнопочкам бортового компьютера. За стёклами кабины- справа раскалённый аэропорт, проносится караван багажных электромобильчиков, слева раздаётся могучее "БУУУУУ" запускающегося "Боинга". Людей в пилотской форме, идущих в направлении моего самолёта, не видно.
Накатанная колея подготовки самолёта к вылету вдруг обрывается. Нету пилотов. Ещё раз осматриваю перрон. Нету.
Почему мне никто не сообщил о задержке? Телефон молчит, рация непрерывно трещит, но вроде всё не о том. Самое время подсоединиться к центральному острову здравого смысла, т.е. к начальнику смены. Нет, начальник смены ничего не знает про задержки на Хельсинки, Хельсинки должен быть по расписанию.
Идея спросить у стюардессы мелькает у меня, видимо, на секунду позже, чем аналогичная мысль появилась у самой стюардессы:
-А вы не в курсе, где пилоты?
Нет, я не в курсе. Не в силах пассивно ожидать непонятного, я снова выбегаю на перрон, дышащий бетонной печкой после прохлады салона. Ещё раз обойду самолёт. Самолёт сверкает под яростным солнцем, будто назло жаре яростно сопя 400-градусным выхлопом ВСУ. Вот к самолёту подкатывает белоснежный тягач, который должен нас вытолкнуть со стоянки. Он подъезжает к носу самолёта, потом пятится назад, в угол здания аэропорта, пытаясь запихнуть свою кабину в крохотное пятно тени. В несколько попыток тягач ювелирно размещает кабину в уголке тени, водитель тягача укладывается подбородком на руль и смотрит на нас.
Так проходит полчаса. Вот и время вылета. Пилотская кабина всё так же прохладно-пуста. На всякий случай снова докладываю начальнику смены о происходящей фигне, он снова отвечает, что никаких задержек вроде не объявлялось. Я бросаю бортжурнал на кресло командира, иду в салон и падаю в пассажирское кресло. Обе стюардессы, похоже, относятся к происходящему гораздо спокойней, они болтают о чём-то своём, как будто пилоты каждый день внезапно исчезают. Рядом со мной усаживается перронный агент, который должен дать по своей рации команду на посадку пассажиров.
Одна из стюардесс протягивает мне громаднейшее яблоко.
-Это вам на двоих- говорит она, и вручает мне крохотный кукольный пластмассовый ножичек. Я усаживаюсь за откидной столик и начинаю медленно пилить мега-яблоко по окружности.
Пять минут после предполагаемого вылета. Мега-яблоко оказывается оказывается мега-вкусным. Мы с агентом хрустим и молчим. Стюардессы углубляются то в айфоны, то в зеркальца.
Внезапно всё происходящее начинает мне очень нравиться. Чёрт побери- думаю я- какая прекрасная метафора жизни человеческого общества! Никто не знает, что происходит и почему, но зачем о чём-то волноваться? Смотри, вот пятьдесят удобных кресел. Кондиционер работает. Яблоко мега-вкусное. Журнал вон полистай. Девушки вон сидят. Самолёт исправен. А Хельсинки? Да не умрёт никто без этого Хельсинки, в конце-то концов.
Сорок пять минут после времени вылета. Мы доели мега-яблоко, листаем журналы и странички вконтактиков. В салон, улыбаясь, входит командир, здоровается со всеми, усаживается в своё кресло в кабине, надвигает фуражку на глаза, и кажется, засыпает. Его появление, затем- второго пилота, почти никак не отражется на спокойном бытии нашего маленького комфортного социума. Всем уже хорошо и без Хельсинки.
Ещё минут через пять я всё-таки перебарываю лень, поднимаюсь с кресла и топаю к командиру.
-Эээ, извините, а почему всё-таки...
-Так погода же в Хельсинки- командир открывает и снова закрывает глаза, устраиваясь в ещё более сонную позу.
Ещё через полчаса всё приходит в движение. Удушливые грозовые облака сдвинулись или разрядились, далёкий Хельсинки стал доступен, пора снова выметаться на раскалённый перрон, из ярко-красного автобуса посыпались пассажиры.
Очередная маленькая гонка со временем, похоже, опять выигрывается. Ещё есть несколько минут на то, чтобы закрыть все лючки, ещё раз обойти самолёт и оформить пред-вылетную бюрократию.
По пустому салону гуляет кондиционированный воздух, стюардессы наконец всё подсчитали, проверили и перепроверили, я тоже завершаю свои дела проставлением многочисленных подписей. Отлично, полчаса до вылета- самое время идти в кабину и вручать оформленный бортжурнал пилотам. Топаю с журналом в нос самолёта. Кабина прохладна и пуста. Ещё раз смотрю на приборы, заправка удалась на отлично, керосина как раз сколько надо плюс ещё маленький хвостик, воздух с температурой плюс пять градусов гудит в трубах кондиционирования, внезапных отказов вроде не высыпалось. Ваще, конечно, странно, что пилотов ещё нет, в такое время они уж давно должны попивать минералку, клацая по кнопочкам бортового компьютера. За стёклами кабины- справа раскалённый аэропорт, проносится караван багажных электромобильчиков, слева раздаётся могучее "БУУУУУ" запускающегося "Боинга". Людей в пилотской форме, идущих в направлении моего самолёта, не видно.
Накатанная колея подготовки самолёта к вылету вдруг обрывается. Нету пилотов. Ещё раз осматриваю перрон. Нету.
Почему мне никто не сообщил о задержке? Телефон молчит, рация непрерывно трещит, но вроде всё не о том. Самое время подсоединиться к центральному острову здравого смысла, т.е. к начальнику смены. Нет, начальник смены ничего не знает про задержки на Хельсинки, Хельсинки должен быть по расписанию.
Идея спросить у стюардессы мелькает у меня, видимо, на секунду позже, чем аналогичная мысль появилась у самой стюардессы:
-А вы не в курсе, где пилоты?
Нет, я не в курсе. Не в силах пассивно ожидать непонятного, я снова выбегаю на перрон, дышащий бетонной печкой после прохлады салона. Ещё раз обойду самолёт. Самолёт сверкает под яростным солнцем, будто назло жаре яростно сопя 400-градусным выхлопом ВСУ. Вот к самолёту подкатывает белоснежный тягач, который должен нас вытолкнуть со стоянки. Он подъезжает к носу самолёта, потом пятится назад, в угол здания аэропорта, пытаясь запихнуть свою кабину в крохотное пятно тени. В несколько попыток тягач ювелирно размещает кабину в уголке тени, водитель тягача укладывается подбородком на руль и смотрит на нас.
Так проходит полчаса. Вот и время вылета. Пилотская кабина всё так же прохладно-пуста. На всякий случай снова докладываю начальнику смены о происходящей фигне, он снова отвечает, что никаких задержек вроде не объявлялось. Я бросаю бортжурнал на кресло командира, иду в салон и падаю в пассажирское кресло. Обе стюардессы, похоже, относятся к происходящему гораздо спокойней, они болтают о чём-то своём, как будто пилоты каждый день внезапно исчезают. Рядом со мной усаживается перронный агент, который должен дать по своей рации команду на посадку пассажиров.
Одна из стюардесс протягивает мне громаднейшее яблоко.
-Это вам на двоих- говорит она, и вручает мне крохотный кукольный пластмассовый ножичек. Я усаживаюсь за откидной столик и начинаю медленно пилить мега-яблоко по окружности.
Пять минут после предполагаемого вылета. Мега-яблоко оказывается оказывается мега-вкусным. Мы с агентом хрустим и молчим. Стюардессы углубляются то в айфоны, то в зеркальца.
Внезапно всё происходящее начинает мне очень нравиться. Чёрт побери- думаю я- какая прекрасная метафора жизни человеческого общества! Никто не знает, что происходит и почему, но зачем о чём-то волноваться? Смотри, вот пятьдесят удобных кресел. Кондиционер работает. Яблоко мега-вкусное. Журнал вон полистай. Девушки вон сидят. Самолёт исправен. А Хельсинки? Да не умрёт никто без этого Хельсинки, в конце-то концов.
Сорок пять минут после времени вылета. Мы доели мега-яблоко, листаем журналы и странички вконтактиков. В салон, улыбаясь, входит командир, здоровается со всеми, усаживается в своё кресло в кабине, надвигает фуражку на глаза, и кажется, засыпает. Его появление, затем- второго пилота, почти никак не отражется на спокойном бытии нашего маленького комфортного социума. Всем уже хорошо и без Хельсинки.
Ещё минут через пять я всё-таки перебарываю лень, поднимаюсь с кресла и топаю к командиру.
-Эээ, извините, а почему всё-таки...
-Так погода же в Хельсинки- командир открывает и снова закрывает глаза, устраиваясь в ещё более сонную позу.
Ещё через полчаса всё приходит в движение. Удушливые грозовые облака сдвинулись или разрядились, далёкий Хельсинки стал доступен, пора снова выметаться на раскалённый перрон, из ярко-красного автобуса посыпались пассажиры.