Сарацинские города. Часть 3, глава 50
ГЛАВА 50
ЗИМА 1323-1324 ГОДОВ.
БАРСЕЛОНА, КАРКАССОН, ПАМЬЕ
В моем доме […] Жаум Отье и Арнот Марти, впоследствии осужденные и сожженные […], коленопреклоненно молились[…]. Я не знала тогда, что они были еретиками, ведь говорили, что они - добрые люди. Впервые, когда они пришли в мой дом, они пришли ночью и ушли той же ночью…
Показания Эсперты Сервель из Тараскона перед Инквизицией Арагона, июнь 1323 года
Вас уводили в королевство Франция в разгар зимы. Под тем же конвоем, ибо Инквизиция не собиралась дважды раскошеливаться на наем вооруженного эскорта для такого долгого путешествия. Вы и так дорого обошлись Инквизиции. Монсеньор епископ Льейда даже слушать не хотел о том, чтобы легко расстаться с имуществом, конфискованным у Жоана Маури в Кастельданс, в его епархии. Еще бы, дом, хорошая отара. В этом-то и состояла причина того, что Монсеньор инквизитор Каркассона должен был обращаться к папской курии, чтобы добиться передачи в надлежащие руки обвиняемого. Наконец, Монсеньор епископ сдался и передал человека, но оставил за собой права на его имущество. Что до тебя, Пейре, ты был всего лишь бродягой. Четырех су, бывших в твоем кошельке, когда тебя взяли во Фликсе - остатки твоей платы пастуха, которую ты взял у братьев Эспа и почти всю ее передал Раймонде, - хватило на то, чтобы держать тебя в мраке тюрьмы, оплачивать твой ежедневный кусок хлеба и миску супа. Но теперь вы оба, ты и Жоан, находились на полном иждивении Инквизиции. Это она вас кормила. Это она отвечала за ваше возвращение и вела долгие переговоры о материальной и военной помощи с королевскими властями. А поскольку наступило уже Рождество, а на вас были короткие рубахи, которые вы носили со времен Пятидесятницы, то вам выдали плохонькие монашеские плащи, чтобы легче было переносить холод зимнего путешествия. Инквизиция хотела не разрушения ваших тел, но спасительного очищения ваших душ. Для вашего спасения она желала, чтобы вы не исчезли до того, как примиретесь с верой святейшей Церкви Римской через искреннее покаяние и праведное наказание. По той же причине стражникам вашего конвоя приказано было не давать вам общаться между собою: вы не должны были вступать в заговор и плести тайные замыслы с целью обмануть Монсеньора инквизитора и фальсифицировать ваши показания. Ваше покаяние должно быть полным и истинным, и оно должно обеспечить, чтобы вы оба остались на дороге искреннего раскаяния, вне всякой лжи и обмана.
Пейре, ты уже начал узнавать этот инквизиторский дискурс, понимать его пружины и улавливать шаблонные обороты. Ты пытался плыть в этой торжественной и вычурной фразеологии, у которой, все же, была своя логика. Но это была не твоя логика, и ты отвечал на нее простым человеческим достоинством. Ты никогда не давал им увидеть собственные чувства. Начиная от твоих чувств по поводу Жоана. О его изнуренной, голодной, исполненной ужаса юности.
Когда вы выходили из Барселоны, вооруженных людей было четверо, под предводительством сержанта - солдаты были одеты в цвета арагонского короля. И еще два вооруженных человека из Каркассона - у этих солдат были цвета короля Франции. И они слушались указаний церковников. Инквизицию Арагона представлял заместитель лектора доминиканского монастыря Барселоны, Брат Жоан де Бахил, а также личный нотариус Монсеньора инквизитора, везший с собой досье показаний из Льейда и Барселоны. Инквизицию Каркассоа представлял лейтенант стражи Мура Каркассона, везший с собой копии писем из курии, и неизменный Арнот Сикре, лично отвечавший за доставку обоих беглецов. Вместе с тремя слугами и двумя узниками, всего шестнадцать человек. Эту длинную процессию трепал зимний ледяной ветер: у всадников были мечи, а у пеших арбалеты; монахи ехали на мулах, а нотариусы на лошадях; к тому же, была еще крытая трясущаяся повозка, где более старшие и менее закаленные могли время от времени отдыхать; слуги шли пешком, а узники - со связанными руками, привязанные к лошади, а по обеим сторонам от них шли два арбалетчика.
Узники шли. Ослепленные светом, с отяжелевшими или слишком легкими членами. Оба хорошие ходоки, вначале они пошатывались и ступали неверным шагом, но затем понемногу восстанавливали ритм, дыхание, силу, используя каждый день, чтобы вновь закалять свои мускулы. Понимаешь ли ты, Пейре, что это твое последнее путешествие, твоя последняя дорога?
Когда вы миновали королевство Майорка, пять арагонских солдат сменились пятью или шестью французскими солдатами, людьми из гарнизонов Пейрепертюзе и Агийар, которые должны были действовать совместно с людьми из Каркассона, сопровождавшими лейтенанта стражи Мура. Зимний свет не ослабел, не утих и ветер, вначале трамонтан, а затем режущий, как нож, серс. Пересекая бледную Каталонию, ты видел, как поднимаются перед тобой снега твоих гор, а потом понемногу исчезают на западе, когда колонна повернула к голубым зубцам гор Альберес и огромному проходу Пертус. Из укрепленных замков, блок-постов короля Майорки, выглядывали военные с враждебными лицами, они размахивали руками и что-то говорили, их глаза скользили по королевским гербам Арагона и Франции, лицам узников, печатям, шнурам и подписям верительных грамот, затем расширялись от почтительного ужаса перед серыми людьми Инквизиции, и они отдавали честь своим коллегам, солдатам других королей.
Когда вы миновали Руссильон, холод казался еще более обжигающим, потому что ветер усилился. Ты, Пейре, шел первым, иногда ты оборачивался, капюшон хлестал тебя по лицу, закрывая половину обозрения, и когда дорога резко сворачивала, поднимаясь на очередной виток, ты с жадностью всматривался, как идет твой брат Жоан - нахмурившись, с опущенной головой, шагая меж стражей. Его походка казалась странно опустошенной. Это была походка узника, который идет, не думая, даже не обращая внимания на неровности дороги. Это не была походка пастуха, и тем более не путешественника. Тогда ты понял, что именно так вскипает в тебе, с каждым днем все больше. Твои ноги не могли уже следовать за твоим взглядом, который тщетно блуждал по дорогам до самого горизонта. На довольно частых привалах вам позволяли присесть рядом друг с другом и молча есть свой хлеб под надзором солдата, а еще, раз или два, ты попытался утешить Жоана, братски хлопнув его по плечу. Но каждый вечер, в монастыре, аббатстве или замке, избранном для того, чтобы служить ночлегом для процессии, вас рассаживали в разных концах залы. Арнот Сикре, агент инквизиторов, посланец Монсеньора епископа Памье, постоянно за этим следил.
Вы обогнули Канигу, белую гору, вздымающуюся в холодном голубом свете, достаточно далекую, чтобы ее силуэт вызвал из глубин твоей памяти огромные золотистые пастбища, где тот же самый ветер гнул травы, или образ пика Бюгараш, между Арком и Кубьер, который иногда мрачно перекрывал ее. Во времена твоей юности и дружбы с братьями Белибастами. В ущельях и скалах Терменез. Проповедники и нотариус оставили свою повозку, потому что дорога стала неезжей, и стали громко спрашивать, сколько еще осталось ехать до аббатства святой Марии де Лаграсс, где можно будет узнать новости. Люди и лошади спотыкались о камни.
Именно там, в этих сухих горах, где жил только ветер, где со страхом показывали на скалы королевской цитадели Термез, ты услышал разговор между Арнотом Сикре и лейтенантом Мура Каркассона. Они разговаривали очень громко, разумеется, для того, чтобы то, о чем они говорили, достигло твоих ушей. Недалеко отсюда, говорили эти голоса, чуть больше двух лет назад, одним осенним днем, архиепископ и примас, Монсеньор Нарбонны, обладающий правом выносить смертные приговоры, приказал сжечь живьем перед собравшимся народом этого еретика, которого Монсеньор инквизитор Каркассона передал в руки светской власти, то есть, в его руки. Гийома Белибаста, родом из Кубьер. Это был незабываемый день. Об этом до сих пор говорят в деревнях Нарбоннес и Терменез. Монсеньор епископ имел право вершить правосудие такого рода во множестве своих замков. Он мог сжечь его даже в самом Кубьер, на руинах его дома, этого сына погибели. Но в Виллеруж пример был более показательным. Если бы его не сожгли как нераскаявшегося еретика, этого Белибаста, то он в любом случае был бы повешен на виселице сеньора как убийца. Когда-то он убил пастуха Монсеньора, родом из общины Виллеруж. Как соединить два наказания, за убийство и за ересь? Повесить перед тем, как сжечь, означало бы несправедливо облегчить его страдания. Тогда Монсеньор епископ выбрал просто костер. И Виллеруж.
Итак, теперь ты знаешь, Пейре. Но это уже ничего не изменит. Сожгли бы Гийома на берегах Од, перед Муром Каркассона, или перед замком Монсеньора епископа Нарбоннского в Виллеруж, его пепел давно уже смешался с илом и грязью потоков. И ты сказал тогда себе, что такова ужасная, но, наверное, неизбежная логика, что так завершилось покаяние, предписанное пастуху Гийому Белибасту добрым человеком Фелипом, от имени Церкви Христовой, которая бежит и прощает. Она сделала из убийцы кающегося, потом из кающегося - доброго христианина, святого, из которого другая Церковь, та, что сдирает шкуру, сделала мученика. И теперь, Пейре, ты можешь сам в себе завершить дорогу, которая так много лет назад пересеклась у тебя с Гийомом Белибастом. Ты можешь похоронить его имя в себе, потому что отныне ты знаешь, что здесь, в разрываемом ветром небе Терменез, явился ангел с короной и принял ослепшую от света душу доброго человека.
Город Каркассон поглотил вас, Жоана и тебя, в массивах своего серого камня, как он уже втянул в себя скорбь и тоску всех ваших близких. Ваших отца и матери, Раймонда и Азалаис Маури. Ваших братьев и сестер. Гийома, Гильельму, Берната, Раймонда, Раймонду. Сколько Маури уже там умерли? Азалаис, Гильельма, Гийом. Возможно, Раймонд. В тюрьме Мура. В этом грозном, тяжеловесном здании между укреплениями и Од, над песчаным откосом для костров, ниже королевских мельниц, напротив новой бастиды на том берегу, нижнего города, где слышны зазывания суконщиков и валяльщиков. Весь верхний город Каркассон - это огромная тюрьма, вздымающая свои башни к небу. Все сильные мира сего скрестили здесь свои мечи и укрепили свои застенки. Для короля - сенешаль, его администраторы и офицеры - содержали свой большой центральный замок, казармы для солдат и стражи, поддерживали неровную систему башен и барбаканов, все нити, связывающие этот главный военный форпост юга королевства с цитаделями на границах. Епископ в своем епископском дворце был хозяином почти половины города, и перестроил неф кафедрального собора Сен-Назар, украсив его лесом каменных скульптур и витражей. Инквизитор, его заместители, Братья, его люди и агенты, находились в высоком доме Инквизиции, с залами, коридорами, лестницами, часовней и собственными тюрьмами, доминирующем своей башней и угловым укреплением над Муром, откосом для костров и доминиканским монастырем. Королевские тюрьмы, епископские тюрьмы, инквизиторский Мур. Город-тюрьма окружен двойной железной короной, самыми сильными в христианской Европе укреплениями.
Пейре, ты, пастух, побродивший по миру, всегда готовый отправиться в пути-дороги, путешествующий большую часть своей жизни - от Рабастен в Альбижуа, самого северного пункта, до сарацинской Валенсии, от высокогорного Арагона до острова Майорка - твои свободные дороги никогда не приводили тебя в Каркассон. Это твое последнее путешествие узника, когда ты не без дрожи открываешь эту могущественную цитадель, вобравшую в себя скорбь и страх твоей семьи, людей твоего круга и твоей деревни. Заместитель стражи Мура, окруженный солдатами короля, сразу же передает вас обоих, Жоана и тебя, в руки слуг этой обширной тюрьмы, где вас изолируют в двух маленьких отдельных камерах, и там вы остаетесь две недели.
Один-единственный раз Монсеньор Жан де Бон, инквизитор Каркассона, вызывает вас к себе, сначала одного, потом другого. Он ни о чем не спрашивает тебя, Пейре, он просто долго на тебя смотрит. Он ничего от тебя не хочет, только посмотреть на тебя. Он знает, кто ты. Ты зависишь от него - а, скорее, от его преемника, потому что он очень болен. Какая разница - какой именно инквизитор. Ты почти всегда от него зависел. С тех пор, как ты стал беглецом, ты бежал от него или от его предшественника. Он вызвал тебя со знанием дела. Его заместитель Брат Гайлард дю Помьес и Монсеньор Жак Фурнье, которому дилигированы функции инквизитора в графстве Фуа, подробно информировали его о твоем деле и послали к нему своего доверенного агента Арнота Сикре. Показания и приговоры членов твоей семьи, вынесенные его предшественником Монсеньором Жоффре д’Абли, находятся в архивах его офиса. Он уже листает копию твоих собственных показаний, прибывшую вместе с тобой из Барселоны. Но он хочет сам посмотеть на то, как выглядит великий еретический верующий, всю жизнь бросавший вызов папе и Церкви. Он сидит в тени, с мертвенно-бледным цветом лица, одетый как доминиканец, в окружении уже знакомых тебе лиц - и первый из них Арнот Сикре с безучастной физиономии. Двое эмиссаров Инквизиции Арагона, подприор Барселоны и нотариус Брата Берната де Пючсеркос, тоже были здесь. Ты понял, что эти двое завершили свою миссию и желают отправиться домой под эскортом двух французских солдат, которые сменятся на границах с королевством Майорка. Ты, Пейре, ты стоял перед ними. Один, неподвижный. В твоей осанке все еще чувствовалась сила, твое лицо загорело под солнцем вашего последнего перехода, и этот свет отражался в твоих глазах и в небольшой складке у рта, горькой и мягкой, потому что ты все еще улыбался. Ты улыбался себе в бороду, которая занимала половину лица и где уже начали распространяться паразиты.
После того, как все на тебя должным образом посмотрели и ты возвращался в тюрьму Мур, то, проходя мимо укреплений, ты искал глазами, искал всем сердцем свет далекого горизонта, гор, уходящих на запад. Потом, идя по улице, чтобы достичь городских ворот, называемых воротами Мура, солдат, шедший перед тобой, расталкивал толпу, а она смыкалась за тобой с любопытством, отпихиваемая вторым солдатом. Никогда больше ты сам не смешаешься свободно с дружеской или равнодушной толпой. Теперь ты еретик. В твоих ушах почему-то звучали слова дурацких и отвратительных куплетов Страстной Недели в Тортозе: «Mata judiets!» Однако эта толпа в Каркассоне - которая окружала тебя без особого страха, потому что часто видела, как проходят другие еретики между Муром и домом Инквизиции, или даже на костер - эта толпа не выказывала никакой враждебности. Иногда ты даже случайно ловил взгляд, в котором сквозило понимание, ускользающую полуулыбку, словно встречался со старыми приятелями.
Через несколько дней вас снова, Жоана и тебя, вели в сопровождении четырех стражей и командующего ими сержанта, а также лейтенанта Мура Каркассона и Арнота Сикре, который нес письма. Эти письма вам зачитали. Там говорилось, что Монсеньор инквизитор Каркассона, Брат Жан дю Бон, препоручает вас обоих на усмотрение Монсеньора Жака Фурнье, епископа Памье, и Брата Гайларда де Помьес, которым делегировано право расследовать, производить аресты и делать все необходимое в области дознания, вплоть до вынесения приговора, как в отношении вас, так и в отношении всех других лиц в епархии Памье, подозреваемых и уличенных в ереси.
От Каркассона до Памье всего лишь два дня ходу. Ты, Пейре, совершаешь это путешествие с сожалением. Зима здесь более мягкая, и ваша небольшая группа продвигается под тяжелым серым небом, только иногда пронизываемом лучами желтого света, которые открывают голубые дали. Первым вечером, на подъеме на холм Фанжу, возле укреплений, у входа в городские ворота, куда тебя вталкивают, ты на миг оборачиваешься к югу. За твоей спиной горизонт светится странным внутренним светом, как будто все эти холмы внезапно стали как из золота на закате солнца, перед тем, как настанет ночь. Но твой взгляд скользил все дальше и дальше, до последнего холма, и еще дальше, до выщербленного острия ножа, словно угрожающего небу, места, которое ты хорошо знал: пик Бюгараш… Он сопровождал тебя с дней твоей юности. Но он тут же исчез в ночи, за спиной твоего брата, в темноте подвалов дома домииканцев Фанжу. В то время, как люди Инквизиции угощались изысканными блюдами за столом приора.
На следующий день, пройдя Мирпуа, маленькая группа сошла с дороги, огибающей холм и ведущей от деревни к деревне вдоль всей долины Эрс. Она шла к западу, по пологому краю плато Пужольс, откуда снова, словно чудом, открылся вид на юг. Вы вздрогнули. Ты не мог удержаться от слез. От массива Мэйр до горы Вальер все ваши горы словно выстроились в ряд, чтобы приветствовать тебя, воздушные и тяжелые одновременно, сотканные из камня и снега, неподвижные, словно застывшие, переходящие от фиолетового к белому, белее самых белых облаков. Но этот потрясающий вид твоих гор исчезает внезапно, без всякого прощального жеста. За горой Лафру мрачные глубины ущелий ведут к тебе на родину, в землю д’Айю. А за огромным массивом Таб, выходящим на первый план, видняются бесконечные кружевные далекие вершины - Андорра и дю Палларс. Последний рубеж твоих пастбищ. На востоке длинный хребет еще тянется под облаками, за твоим левым плечом, он все еще там. Время от времени, на ходу, ты бросаешь туда озабоченный взгляд. Ты хотел бы быть уверенным, что эти горы будут сопровождать тебя до конца. Словно в открытых ладонях в выемке горизонта виднеется крошечный сломанный треугольник горы Бюгараш. Последний знак дружбы от твоих ушедших братьев. От Берната и Гийома.
Когда ты погружался в низинную долину Памье, равнину, где барашками клубился туман зимнего вечера, горизонт гор тоже понизился. Ты больше не видел Бюгараш. Оставались лишь гора Вальер на западе и гора Лафру на востоке, а еще профиль земли д'Айю. Когда ты будешь за этими стенами, ты все равно будешь знать, что их образ существует там. Когда тебя закроют в замке Аламанс, в центре плоской равнины, в лиге от Памье. Как и твоего брата. В замке-тюрьме, в Муре епископа-инквизитора Памье. Последнее путешествие окончено. У входа в крепость фыркают лошади. Арнот Сикре говорит с человеком, который бряцает ключами, с человеком, который командует, с человеком, приоткрывающим тяжелые двери. Он говорит им что-то шутливое. Сержант встает. Отвечает на его шутки сальным смешком.
Арнот Сикре, Арнот Бэйль. В тот момент, когда ты исчезал за поворотом кирпичного коридора, он украдкой бросил на тебя взгляд - который ты поймал и удержал на миг, пронзительный взгляд, в котором сквозила какая-то озабоченность - но ты не мог помешать ему почти сразу же прервать контакт. Ты больше никогда его не видел. Этого невысокого молодого черноволосого человека с ясными глазами, которого ты недавно, так далеко отсюда, уже начал любить и доверять как другу. Которого ты начал обучать должному уважению к добрым людям. Его миссия была завершена. Он дошел до конца своего пути, достиг апогея. Он всех вас предал, одного за другим. Гийома Белибаста, Гийома Маурса, Жоана и Пейре Маури. Можно сказать, что он тоже прибыл на место. Он заслужил респектабельность и комфорт. Монсеньор потихоньку возвращает ему все имущество его семьи. Он закончит нотариусом на службе у Инквизиции Каркассона. Где и умрет богатым.
Лучше бы было для него, несомненно, броситься с высоты башни вместе с еретиком, в полубезумной надежде, что его встретят сорок восемь ангелов в золотых коронах.
ЗИМА 1323-1324 ГОДОВ.
БАРСЕЛОНА, КАРКАССОН, ПАМЬЕ
В моем доме […] Жаум Отье и Арнот Марти, впоследствии осужденные и сожженные […], коленопреклоненно молились[…]. Я не знала тогда, что они были еретиками, ведь говорили, что они - добрые люди. Впервые, когда они пришли в мой дом, они пришли ночью и ушли той же ночью…
Показания Эсперты Сервель из Тараскона перед Инквизицией Арагона, июнь 1323 года
Вас уводили в королевство Франция в разгар зимы. Под тем же конвоем, ибо Инквизиция не собиралась дважды раскошеливаться на наем вооруженного эскорта для такого долгого путешествия. Вы и так дорого обошлись Инквизиции. Монсеньор епископ Льейда даже слушать не хотел о том, чтобы легко расстаться с имуществом, конфискованным у Жоана Маури в Кастельданс, в его епархии. Еще бы, дом, хорошая отара. В этом-то и состояла причина того, что Монсеньор инквизитор Каркассона должен был обращаться к папской курии, чтобы добиться передачи в надлежащие руки обвиняемого. Наконец, Монсеньор епископ сдался и передал человека, но оставил за собой права на его имущество. Что до тебя, Пейре, ты был всего лишь бродягой. Четырех су, бывших в твоем кошельке, когда тебя взяли во Фликсе - остатки твоей платы пастуха, которую ты взял у братьев Эспа и почти всю ее передал Раймонде, - хватило на то, чтобы держать тебя в мраке тюрьмы, оплачивать твой ежедневный кусок хлеба и миску супа. Но теперь вы оба, ты и Жоан, находились на полном иждивении Инквизиции. Это она вас кормила. Это она отвечала за ваше возвращение и вела долгие переговоры о материальной и военной помощи с королевскими властями. А поскольку наступило уже Рождество, а на вас были короткие рубахи, которые вы носили со времен Пятидесятницы, то вам выдали плохонькие монашеские плащи, чтобы легче было переносить холод зимнего путешествия. Инквизиция хотела не разрушения ваших тел, но спасительного очищения ваших душ. Для вашего спасения она желала, чтобы вы не исчезли до того, как примиретесь с верой святейшей Церкви Римской через искреннее покаяние и праведное наказание. По той же причине стражникам вашего конвоя приказано было не давать вам общаться между собою: вы не должны были вступать в заговор и плести тайные замыслы с целью обмануть Монсеньора инквизитора и фальсифицировать ваши показания. Ваше покаяние должно быть полным и истинным, и оно должно обеспечить, чтобы вы оба остались на дороге искреннего раскаяния, вне всякой лжи и обмана.
Пейре, ты уже начал узнавать этот инквизиторский дискурс, понимать его пружины и улавливать шаблонные обороты. Ты пытался плыть в этой торжественной и вычурной фразеологии, у которой, все же, была своя логика. Но это была не твоя логика, и ты отвечал на нее простым человеческим достоинством. Ты никогда не давал им увидеть собственные чувства. Начиная от твоих чувств по поводу Жоана. О его изнуренной, голодной, исполненной ужаса юности.
Когда вы выходили из Барселоны, вооруженных людей было четверо, под предводительством сержанта - солдаты были одеты в цвета арагонского короля. И еще два вооруженных человека из Каркассона - у этих солдат были цвета короля Франции. И они слушались указаний церковников. Инквизицию Арагона представлял заместитель лектора доминиканского монастыря Барселоны, Брат Жоан де Бахил, а также личный нотариус Монсеньора инквизитора, везший с собой досье показаний из Льейда и Барселоны. Инквизицию Каркассоа представлял лейтенант стражи Мура Каркассона, везший с собой копии писем из курии, и неизменный Арнот Сикре, лично отвечавший за доставку обоих беглецов. Вместе с тремя слугами и двумя узниками, всего шестнадцать человек. Эту длинную процессию трепал зимний ледяной ветер: у всадников были мечи, а у пеших арбалеты; монахи ехали на мулах, а нотариусы на лошадях; к тому же, была еще крытая трясущаяся повозка, где более старшие и менее закаленные могли время от времени отдыхать; слуги шли пешком, а узники - со связанными руками, привязанные к лошади, а по обеим сторонам от них шли два арбалетчика.
Узники шли. Ослепленные светом, с отяжелевшими или слишком легкими членами. Оба хорошие ходоки, вначале они пошатывались и ступали неверным шагом, но затем понемногу восстанавливали ритм, дыхание, силу, используя каждый день, чтобы вновь закалять свои мускулы. Понимаешь ли ты, Пейре, что это твое последнее путешествие, твоя последняя дорога?
Когда вы миновали королевство Майорка, пять арагонских солдат сменились пятью или шестью французскими солдатами, людьми из гарнизонов Пейрепертюзе и Агийар, которые должны были действовать совместно с людьми из Каркассона, сопровождавшими лейтенанта стражи Мура. Зимний свет не ослабел, не утих и ветер, вначале трамонтан, а затем режущий, как нож, серс. Пересекая бледную Каталонию, ты видел, как поднимаются перед тобой снега твоих гор, а потом понемногу исчезают на западе, когда колонна повернула к голубым зубцам гор Альберес и огромному проходу Пертус. Из укрепленных замков, блок-постов короля Майорки, выглядывали военные с враждебными лицами, они размахивали руками и что-то говорили, их глаза скользили по королевским гербам Арагона и Франции, лицам узников, печатям, шнурам и подписям верительных грамот, затем расширялись от почтительного ужаса перед серыми людьми Инквизиции, и они отдавали честь своим коллегам, солдатам других королей.
Когда вы миновали Руссильон, холод казался еще более обжигающим, потому что ветер усилился. Ты, Пейре, шел первым, иногда ты оборачивался, капюшон хлестал тебя по лицу, закрывая половину обозрения, и когда дорога резко сворачивала, поднимаясь на очередной виток, ты с жадностью всматривался, как идет твой брат Жоан - нахмурившись, с опущенной головой, шагая меж стражей. Его походка казалась странно опустошенной. Это была походка узника, который идет, не думая, даже не обращая внимания на неровности дороги. Это не была походка пастуха, и тем более не путешественника. Тогда ты понял, что именно так вскипает в тебе, с каждым днем все больше. Твои ноги не могли уже следовать за твоим взглядом, который тщетно блуждал по дорогам до самого горизонта. На довольно частых привалах вам позволяли присесть рядом друг с другом и молча есть свой хлеб под надзором солдата, а еще, раз или два, ты попытался утешить Жоана, братски хлопнув его по плечу. Но каждый вечер, в монастыре, аббатстве или замке, избранном для того, чтобы служить ночлегом для процессии, вас рассаживали в разных концах залы. Арнот Сикре, агент инквизиторов, посланец Монсеньора епископа Памье, постоянно за этим следил.
Вы обогнули Канигу, белую гору, вздымающуюся в холодном голубом свете, достаточно далекую, чтобы ее силуэт вызвал из глубин твоей памяти огромные золотистые пастбища, где тот же самый ветер гнул травы, или образ пика Бюгараш, между Арком и Кубьер, который иногда мрачно перекрывал ее. Во времена твоей юности и дружбы с братьями Белибастами. В ущельях и скалах Терменез. Проповедники и нотариус оставили свою повозку, потому что дорога стала неезжей, и стали громко спрашивать, сколько еще осталось ехать до аббатства святой Марии де Лаграсс, где можно будет узнать новости. Люди и лошади спотыкались о камни.
Именно там, в этих сухих горах, где жил только ветер, где со страхом показывали на скалы королевской цитадели Термез, ты услышал разговор между Арнотом Сикре и лейтенантом Мура Каркассона. Они разговаривали очень громко, разумеется, для того, чтобы то, о чем они говорили, достигло твоих ушей. Недалеко отсюда, говорили эти голоса, чуть больше двух лет назад, одним осенним днем, архиепископ и примас, Монсеньор Нарбонны, обладающий правом выносить смертные приговоры, приказал сжечь живьем перед собравшимся народом этого еретика, которого Монсеньор инквизитор Каркассона передал в руки светской власти, то есть, в его руки. Гийома Белибаста, родом из Кубьер. Это был незабываемый день. Об этом до сих пор говорят в деревнях Нарбоннес и Терменез. Монсеньор епископ имел право вершить правосудие такого рода во множестве своих замков. Он мог сжечь его даже в самом Кубьер, на руинах его дома, этого сына погибели. Но в Виллеруж пример был более показательным. Если бы его не сожгли как нераскаявшегося еретика, этого Белибаста, то он в любом случае был бы повешен на виселице сеньора как убийца. Когда-то он убил пастуха Монсеньора, родом из общины Виллеруж. Как соединить два наказания, за убийство и за ересь? Повесить перед тем, как сжечь, означало бы несправедливо облегчить его страдания. Тогда Монсеньор епископ выбрал просто костер. И Виллеруж.
Итак, теперь ты знаешь, Пейре. Но это уже ничего не изменит. Сожгли бы Гийома на берегах Од, перед Муром Каркассона, или перед замком Монсеньора епископа Нарбоннского в Виллеруж, его пепел давно уже смешался с илом и грязью потоков. И ты сказал тогда себе, что такова ужасная, но, наверное, неизбежная логика, что так завершилось покаяние, предписанное пастуху Гийому Белибасту добрым человеком Фелипом, от имени Церкви Христовой, которая бежит и прощает. Она сделала из убийцы кающегося, потом из кающегося - доброго христианина, святого, из которого другая Церковь, та, что сдирает шкуру, сделала мученика. И теперь, Пейре, ты можешь сам в себе завершить дорогу, которая так много лет назад пересеклась у тебя с Гийомом Белибастом. Ты можешь похоронить его имя в себе, потому что отныне ты знаешь, что здесь, в разрываемом ветром небе Терменез, явился ангел с короной и принял ослепшую от света душу доброго человека.
Город Каркассон поглотил вас, Жоана и тебя, в массивах своего серого камня, как он уже втянул в себя скорбь и тоску всех ваших близких. Ваших отца и матери, Раймонда и Азалаис Маури. Ваших братьев и сестер. Гийома, Гильельму, Берната, Раймонда, Раймонду. Сколько Маури уже там умерли? Азалаис, Гильельма, Гийом. Возможно, Раймонд. В тюрьме Мура. В этом грозном, тяжеловесном здании между укреплениями и Од, над песчаным откосом для костров, ниже королевских мельниц, напротив новой бастиды на том берегу, нижнего города, где слышны зазывания суконщиков и валяльщиков. Весь верхний город Каркассон - это огромная тюрьма, вздымающая свои башни к небу. Все сильные мира сего скрестили здесь свои мечи и укрепили свои застенки. Для короля - сенешаль, его администраторы и офицеры - содержали свой большой центральный замок, казармы для солдат и стражи, поддерживали неровную систему башен и барбаканов, все нити, связывающие этот главный военный форпост юга королевства с цитаделями на границах. Епископ в своем епископском дворце был хозяином почти половины города, и перестроил неф кафедрального собора Сен-Назар, украсив его лесом каменных скульптур и витражей. Инквизитор, его заместители, Братья, его люди и агенты, находились в высоком доме Инквизиции, с залами, коридорами, лестницами, часовней и собственными тюрьмами, доминирующем своей башней и угловым укреплением над Муром, откосом для костров и доминиканским монастырем. Королевские тюрьмы, епископские тюрьмы, инквизиторский Мур. Город-тюрьма окружен двойной железной короной, самыми сильными в христианской Европе укреплениями.
Пейре, ты, пастух, побродивший по миру, всегда готовый отправиться в пути-дороги, путешествующий большую часть своей жизни - от Рабастен в Альбижуа, самого северного пункта, до сарацинской Валенсии, от высокогорного Арагона до острова Майорка - твои свободные дороги никогда не приводили тебя в Каркассон. Это твое последнее путешествие узника, когда ты не без дрожи открываешь эту могущественную цитадель, вобравшую в себя скорбь и страх твоей семьи, людей твоего круга и твоей деревни. Заместитель стражи Мура, окруженный солдатами короля, сразу же передает вас обоих, Жоана и тебя, в руки слуг этой обширной тюрьмы, где вас изолируют в двух маленьких отдельных камерах, и там вы остаетесь две недели.
Один-единственный раз Монсеньор Жан де Бон, инквизитор Каркассона, вызывает вас к себе, сначала одного, потом другого. Он ни о чем не спрашивает тебя, Пейре, он просто долго на тебя смотрит. Он ничего от тебя не хочет, только посмотреть на тебя. Он знает, кто ты. Ты зависишь от него - а, скорее, от его преемника, потому что он очень болен. Какая разница - какой именно инквизитор. Ты почти всегда от него зависел. С тех пор, как ты стал беглецом, ты бежал от него или от его предшественника. Он вызвал тебя со знанием дела. Его заместитель Брат Гайлард дю Помьес и Монсеньор Жак Фурнье, которому дилигированы функции инквизитора в графстве Фуа, подробно информировали его о твоем деле и послали к нему своего доверенного агента Арнота Сикре. Показания и приговоры членов твоей семьи, вынесенные его предшественником Монсеньором Жоффре д’Абли, находятся в архивах его офиса. Он уже листает копию твоих собственных показаний, прибывшую вместе с тобой из Барселоны. Но он хочет сам посмотеть на то, как выглядит великий еретический верующий, всю жизнь бросавший вызов папе и Церкви. Он сидит в тени, с мертвенно-бледным цветом лица, одетый как доминиканец, в окружении уже знакомых тебе лиц - и первый из них Арнот Сикре с безучастной физиономии. Двое эмиссаров Инквизиции Арагона, подприор Барселоны и нотариус Брата Берната де Пючсеркос, тоже были здесь. Ты понял, что эти двое завершили свою миссию и желают отправиться домой под эскортом двух французских солдат, которые сменятся на границах с королевством Майорка. Ты, Пейре, ты стоял перед ними. Один, неподвижный. В твоей осанке все еще чувствовалась сила, твое лицо загорело под солнцем вашего последнего перехода, и этот свет отражался в твоих глазах и в небольшой складке у рта, горькой и мягкой, потому что ты все еще улыбался. Ты улыбался себе в бороду, которая занимала половину лица и где уже начали распространяться паразиты.
После того, как все на тебя должным образом посмотрели и ты возвращался в тюрьму Мур, то, проходя мимо укреплений, ты искал глазами, искал всем сердцем свет далекого горизонта, гор, уходящих на запад. Потом, идя по улице, чтобы достичь городских ворот, называемых воротами Мура, солдат, шедший перед тобой, расталкивал толпу, а она смыкалась за тобой с любопытством, отпихиваемая вторым солдатом. Никогда больше ты сам не смешаешься свободно с дружеской или равнодушной толпой. Теперь ты еретик. В твоих ушах почему-то звучали слова дурацких и отвратительных куплетов Страстной Недели в Тортозе: «Mata judiets!» Однако эта толпа в Каркассоне - которая окружала тебя без особого страха, потому что часто видела, как проходят другие еретики между Муром и домом Инквизиции, или даже на костер - эта толпа не выказывала никакой враждебности. Иногда ты даже случайно ловил взгляд, в котором сквозило понимание, ускользающую полуулыбку, словно встречался со старыми приятелями.
Через несколько дней вас снова, Жоана и тебя, вели в сопровождении четырех стражей и командующего ими сержанта, а также лейтенанта Мура Каркассона и Арнота Сикре, который нес письма. Эти письма вам зачитали. Там говорилось, что Монсеньор инквизитор Каркассона, Брат Жан дю Бон, препоручает вас обоих на усмотрение Монсеньора Жака Фурнье, епископа Памье, и Брата Гайларда де Помьес, которым делегировано право расследовать, производить аресты и делать все необходимое в области дознания, вплоть до вынесения приговора, как в отношении вас, так и в отношении всех других лиц в епархии Памье, подозреваемых и уличенных в ереси.
От Каркассона до Памье всего лишь два дня ходу. Ты, Пейре, совершаешь это путешествие с сожалением. Зима здесь более мягкая, и ваша небольшая группа продвигается под тяжелым серым небом, только иногда пронизываемом лучами желтого света, которые открывают голубые дали. Первым вечером, на подъеме на холм Фанжу, возле укреплений, у входа в городские ворота, куда тебя вталкивают, ты на миг оборачиваешься к югу. За твоей спиной горизонт светится странным внутренним светом, как будто все эти холмы внезапно стали как из золота на закате солнца, перед тем, как настанет ночь. Но твой взгляд скользил все дальше и дальше, до последнего холма, и еще дальше, до выщербленного острия ножа, словно угрожающего небу, места, которое ты хорошо знал: пик Бюгараш… Он сопровождал тебя с дней твоей юности. Но он тут же исчез в ночи, за спиной твоего брата, в темноте подвалов дома домииканцев Фанжу. В то время, как люди Инквизиции угощались изысканными блюдами за столом приора.
На следующий день, пройдя Мирпуа, маленькая группа сошла с дороги, огибающей холм и ведущей от деревни к деревне вдоль всей долины Эрс. Она шла к западу, по пологому краю плато Пужольс, откуда снова, словно чудом, открылся вид на юг. Вы вздрогнули. Ты не мог удержаться от слез. От массива Мэйр до горы Вальер все ваши горы словно выстроились в ряд, чтобы приветствовать тебя, воздушные и тяжелые одновременно, сотканные из камня и снега, неподвижные, словно застывшие, переходящие от фиолетового к белому, белее самых белых облаков. Но этот потрясающий вид твоих гор исчезает внезапно, без всякого прощального жеста. За горой Лафру мрачные глубины ущелий ведут к тебе на родину, в землю д’Айю. А за огромным массивом Таб, выходящим на первый план, видняются бесконечные кружевные далекие вершины - Андорра и дю Палларс. Последний рубеж твоих пастбищ. На востоке длинный хребет еще тянется под облаками, за твоим левым плечом, он все еще там. Время от времени, на ходу, ты бросаешь туда озабоченный взгляд. Ты хотел бы быть уверенным, что эти горы будут сопровождать тебя до конца. Словно в открытых ладонях в выемке горизонта виднеется крошечный сломанный треугольник горы Бюгараш. Последний знак дружбы от твоих ушедших братьев. От Берната и Гийома.
Когда ты погружался в низинную долину Памье, равнину, где барашками клубился туман зимнего вечера, горизонт гор тоже понизился. Ты больше не видел Бюгараш. Оставались лишь гора Вальер на западе и гора Лафру на востоке, а еще профиль земли д'Айю. Когда ты будешь за этими стенами, ты все равно будешь знать, что их образ существует там. Когда тебя закроют в замке Аламанс, в центре плоской равнины, в лиге от Памье. Как и твоего брата. В замке-тюрьме, в Муре епископа-инквизитора Памье. Последнее путешествие окончено. У входа в крепость фыркают лошади. Арнот Сикре говорит с человеком, который бряцает ключами, с человеком, который командует, с человеком, приоткрывающим тяжелые двери. Он говорит им что-то шутливое. Сержант встает. Отвечает на его шутки сальным смешком.
Арнот Сикре, Арнот Бэйль. В тот момент, когда ты исчезал за поворотом кирпичного коридора, он украдкой бросил на тебя взгляд - который ты поймал и удержал на миг, пронзительный взгляд, в котором сквозила какая-то озабоченность - но ты не мог помешать ему почти сразу же прервать контакт. Ты больше никогда его не видел. Этого невысокого молодого черноволосого человека с ясными глазами, которого ты недавно, так далеко отсюда, уже начал любить и доверять как другу. Которого ты начал обучать должному уважению к добрым людям. Его миссия была завершена. Он дошел до конца своего пути, достиг апогея. Он всех вас предал, одного за другим. Гийома Белибаста, Гийома Маурса, Жоана и Пейре Маури. Можно сказать, что он тоже прибыл на место. Он заслужил респектабельность и комфорт. Монсеньор потихоньку возвращает ему все имущество его семьи. Он закончит нотариусом на службе у Инквизиции Каркассона. Где и умрет богатым.
Лучше бы было для него, несомненно, броситься с высоты башни вместе с еретиком, в полубезумной надежде, что его встретят сорок восемь ангелов в золотых коронах.