Сарацинские города. Часть 3, глава 48
ГЛАВА 48
ИЮНЬ 1323 ГОДА.
ЛЬЕЙДА
В понедельник июньских ид […] в доме Братьев-проповедников Льейда, Пейре Маури, содержащийся там от имени и за счет инквизитора по причине преступления ереси, с целью получения информации о положении, жизни и обычаях некоторых лиц, обвиненных в том же преступлении - а именно Жоана Маури, Матевы, его жены, и Эсперты, его тещи, содержащихся во дворце Монсеньора епископа Льейда - был допрошен, как это и следует…
Следственные материалы и исповеди перед Инквизицией Арагона, переданные Монсеньору инквизитору Каркассона в 1323 году
Твоим последним сарацинским городом была Льейда, Пейре.
После этой ночи, когда ты от бессилия кусал пальцы в запахах плесени той маленькой тюрьмы общины Фликса, когда ты говорил себе, что ты все это знал, ты вновь и вновь спрашивал себя, как можно было допустить такую оплошность. Пересечь Эбре на пароме Фликса у всех на виду. Идти по битому тракту, когда уже начались большие перегоны и слонялись толпы народу, где любой пастух узнал бы тебя в лицо и по имени. Не избегать мест и дорог, где хотя тебя не все знают, но имеют распоряжение тебя разыскивать. Ты сам облегчил дело Арноту Сикре. Ты сам раскрыл ему все свои тайники. Даже адрес своего кума во Фликсе. Ты все ведь это знал. Ты не должен был никогда, никогда рисковать тем, что это обрушится на тебя. Но ты говорил также, со своей легкой улыбкой, сопровождаемой пожиманием плеч, что ты всегда знал, что тебя ведет твоя судьба, и никто на свете не сможет здесь ничего изменить.
После ночи, когда ты задавал себе вопросы, порожденные обычным страхом - не поймают ли теперь Раймонда Изаура, когда тот тоже придет во Фликс и тоже сунется в дом Понса Ортола? Под наблюдением ли еще дом Понса Ортола? Ведь Арнот Сикре знает и Раймонда. Он видел в Сан Матео, как этот добрый верующий обменивался caretas и совершал melhorier перед добрым человеком. Да, но он явно считает, что тот вне досягаемости, на Сицилии. Значит, есть шанс, что Раймонд не фигурирует вместе с тобой в одном списке. Потом, словно ножом полоснуло по сердцу: Раймонда и Бланша? Нет. Он не может знать. Об этом знают только ты и твой друг Раймонд. Они растворились в тумане, в приливах и отливах сезонных работ, они перемещаются вместе со случайными артелями наемных работников, они недосягаемы. Но ты, ты должен был идти прямо из Тортозы в Кастельданс и не останавливаться во Фликсе. Не останавливаться во Фликсе.
После той ночи, последней ночи в городе Фликсе, в городе, который ты любил, и в котором уже множество раз завязывалась узлом твоя судьба - солдаты отвели тебя в Льейда. Ближайший большой город, где находится престол заместителя инквизитора Арагона. Теперь ты в руках доминиканцев и инквизиторов. Арнот Сикре тоже там, ты сам слышал, как он со своим аксовским выговором представлялся агентом и приближенным господина инквизитора Каркассона, посланным с миссией разыскать и арестовать в Арагоне подозреваемых, пребывающих под юрисдикцией инквизитора Каркассона, а также инквизитора Тулузы.
От Фликса до Льейда ты шел. Ты еще шел. Это помогало тебе преодолеть гнев и печаль; ты шел под июньским солнцем, между вооруженной стражей, лошадьми и Арнотом Сикре, одетым, как нотариус, и бросавшим на тебя холодные взгляды. Однажды, когда ты оказался рядом с ним, ты бросил ему:
- Иуда!
Он пожал плечами.
- Я ведь сказал тебе исчезнуть. Ты сам во всем виноват. А еще твои друзья, которые так легко сдали тебя Монсеньору епископу.
Твои друзья. Ты не спросил, какие. Ты не знал, кто еще был арестован перед тобой. Арнот Маурс. Гийом Маурс. Гийом Бэйль. Впрочем, первый уже выложил все, что знал. Ты не хотел думать о Гийоме Маурсе. Твой старый товарищ попал в ловушку собственной ненависти и теперь гниет в Муре Каркассона, после того, как его выставили у позорного столба. Но Гийом Бэйль. Ты прекрасно знал, что этот пропащий малый начнет вешать на тебя всех собак. Пока что ты шел под ярким солнцем. Это был хороший знак, что вы вместе покинули Фликс - узник, стража и специальный агент Инквизиции. Теперь можно сказать, что капкан убран. Никого не осталось, чтобы подстеречь Раймонда Изаура при переправе через Эбре. Твой последний друг сумеет скрыться и - ты в этом уверен - защитит Раймонду и Бланшу. Возможно, у него даже будет время предупредить Жоана.
Они связали тебе руки, и ты не мог даже вытереть пот, заливавший лоб. Ты мог идти только между двух лошадей, с которыми ты был связан цепью. Ты слышал топот копыт, звякание металла, скрип кожи, тихую поступь железных башмаков. Они не были ходоками лучше тебя, ты вполне мог их утомить, но твое зрение было зашорено, ограничено. Однако ты мог видеть то, что было над тобой, за движениями всадника справа. Верхушки холмов, ослепительный охряный горизонт, вздымающуюся скалу цитадели Льейда. Бывший сарацинский город, ставший городом епископальным. Гордый замок эмиров - отныне дворец епископа, мечеть, которую расширили, чтобы сделать кафедральный собор. Льейда, знак твоего поражения.
Доминиканский монастырь Льейда расположен в нижнем городе. Между Сегре и скалой. На одной из тенистых улиц, огибающих подножие цитадели и бегущих вдоль укреплений. На улице, тишина которой контрастирует с гамом соседних. Здесь нет ни лавок, ни торговых рядов, ни мастерских, ни контор менял. Только длинные глухие фасады, суровые, хорошо обработанные камни, строения, обращенные сами на себя - это дом Братьев-проповедников. С часовней и монастырем. Туда не входит всякий, кто хочет. На данный момент там находится Инквизиция. А ты, Пейре, ты здесь узник. Содержащийся за счет и от имени Монсеньора инквизитора Арагонского.
Сама тюрьма, застенок - это узкое и более темное пространство, расположенное за келиями. У тебя возникает ощущение закрытости и неподвижности - сто шагов, или скорее, десять шагов по кругу, на уровне стен, под сероватой отдушиной. Пространство здесь сжимается более тесно, чем в горном орри, даже если ты можешь встать в полный рост. Потому что из этого орри ты не можешь выйти утром, чтобы вдохнуть холодный ветер.
Они выводят тебя в понедельник утром, 13 июня 1323 года, для дачи показаний перед властями, которые тебя здесь содержат. Впервые ты смотришь им в лицо. Арнота Сикре здесь нет, и это первое, в чем ты убеждаешься. Зала, широкая и красивая, с искусными сводами, там резко разделяются свет и тени. Их сидит пятеро перед тобой, неподвижных, суровых, с замкнутыми лицами. Трое доминиканцев, двое людей в сером. Тот, кто говорит, носит простое одеяние своего ордена, но то, как он несколько высокомерно держится - а еще его сильный арагонский акцент - указывает на то, что именно он командует парадом. Это к нему тебя привели. Вначале он спрашивает, ты ли Пейре Маури, и ты подтверждаешь это. Потом, сразу же, он представляется сам. Чтобы ты знал, к кому попал. И что тебя будут допрашивать под присягой. Брат Гийом Коста, заместитель Монсеньора Инквизитора Арагона. Рядом с ним - почтенные и набожные особы, Брат Хайме Альфонсо, приор, и Брат Пейре Оливан, лектор монастыря доминиканцев Льейда. Вот и трое Проповедников. Двое людей в сером - это юристы двора Монсеньора епископа Льейда, и особенно его нотариус Пейре Дельслор, который будет записывать все, что ты можешь сказать.
Так что говори вдумчиво, Пейре. Каждое слово учитывается, каждое слово останется. Возможно, на века. Может быть, до конца этого мира. Кто знает? Они ставят тебя на колени перед большим раскрашенным деревянным распятием, возвышающимся над всей этой сценой, чтобы напомнить тебе, что ты свидетельствуешь перед Богом: но для тебя это всего лишь инструмент страданий и смерти. Они говорят тебе принести присягу. Ты поднимаешь руку над книгой Евангелий, которую тебе подают, под искаженным страданием лицом Казнимого. Ты приносишь присягу. Ты без затруднений клянешься, что будешь говорить только правду. Но ты, ты знаешь прекрасно, что только добрые люди говорят правду, и что клятва, произнесенная перед инквизитором римским, не имеет никакой ценности для Отца Небесного.
И когда тебя приводят к нему, Брат Гийом Коста объясняет важным голосом: хотя ты обвиняешься в преступлении ереси, сегодня ты здесь не по делу своего процесса. Тебя будут допрашивать в качестве свидетеля, чтобы получить информацию о некоторых известных тебе лицах, подобно тебе обвиненных в ереси. Он называет тебе этих людей: Жоан Маури, его жена Матева и его теща Эсперта. Все трое были арестованы в Кастельданс мессером Арнотом, посланцем Монсеньора епископа Памье и Монсеньора инквизитора Каркассона. Поскольку они являются жителями и прихожанами епархии Льейда, то в данное время они - узники Монсеньора епископа в его дворце. Он сделал указующий жест - ты проследил глазами за его рукой - и стражник медленно открыл дверь, противоположную той, через которую ввели тебя самого. Ты различил какое-то общее движение, несколько приглушенных звуков, энергичные шаги стражи, чей-то кашель, а затем три темные фигуры выстроились вдоль стены. Ты повернул к ним голову. Они были там, все трое. Широко раскрытые глаза, которые смотрели на тебя, а потом взгляды их померкли, опустились.
У тебя не было времени ни выдержать удар, ни отреагировать, тебя тут же стали допрашивать. Об Эсперте, о Матеве, наконец, о Жоане, арестованных в Кастельданс прямо перед тем, как ты пришел во Фликс, и явно в ходе одной и той же операции. Причиной их ареста был Арнот Сикре, и он уже дал показания против них. Твое горло сжимали спазмы, но голова оставалась удивительно холодной. Нужно быть очень осторожным. Взвешивать каждое слово. Говорить лишь то, о чем уже нельзя умолчать. Не давать лишней информации. Сделать всё, чтобы попробовать оправдаться. Но и не отрицать очевидного, иначе это дискредитирует твои показания, и даст им возможность почуять твою ложь. Попытаться выделить то, что пропало, долю огня. Разумеется, этой долей огня является Эсперта, потому что она принимала Арнота Сикре вместе с Гийомом Белибастом, и он видел преданность Гийому старой верующей. Нет смысла отрицать, что Эсперта знала доброго человека. Самое большее, что можно сделать - это минимизировать информацию. Молчать обо всем остальном. А, если надо, обвинить самого себя, тебе ведь уже нечего терять.
Ведь на самом деле, абсолютной долей огня являешься ты сам и твоя судьба.
Эсперту толкают первой, чтобы она встала перед тобой. Старая женщина с твоей родины, вдова кузнеца из Тараскона, потрепанная и дрожащая. Которую ожидает костер, если узнают, что она рецидивистка.
- Знаете ли Вы эту женщину?
Ты говоришь об Эсперте размеренным, немного чужим голосом, который все больше и больше крепнет; ты просто признаешь в ней одну из своих эмигрировавших соотечественниц. О ее возможных еретических симпатиях ты говоришь только, что она встречала Гийома Белибаста: ты сам однажды привел к ней доброго человека, это было в Великий Пост два года назад, когда вы шли в Тирвию. Ты добавил еще, что еретик ничего не проповедовал.
Матеву, ее дочь, которая следом появилась перед твоим взором - длинноногую, грациозную, с детским лицом и гладкими щеками, с глазами сраженной ужасом женщины, ты, конечно, хорошо знал. Это жена твоего брата. Когда вы были у ее матери с еретиком, она была всего лишь двенадцатилетней девочкой, слишком юной, чтобы обращать на нее внимание. Впрочем, ты никогда не замечал, чтобы она проявляла хоть малейший интерес к ереси.
Что до Жоана Маури, так это твой родной брат. Разумеется, ты его знаешь. Вот он стоит перед тобой, Жоан, и ты сразу видишь, в каком он состоянии: он повергнут в ужас. Жоан, арестованный в то время, как он собирался отправиться с тобой и своим стадом в высокогорный Арагон. Жоан, с бледным лицом, опущенными плечами, с затравленным взглядом, почерневшим шрамом. Жоан, который прячет от тебя глаза.
И тогда ты возвышаешь голос, и тебя словно охватывает вдохновение. Ты должен попытаться спасти своего младшего брата. Защитить его. И этим, сидящим перед тобой людям, доминиканцу и инквизитору, а также этим мрачным и грозным его сотоварищам - приору, лектору, юристу, нотариусу - ты рассказываешь о бедном ребенке из Монтайю, обо всех детях Монтайю. О том, как Жоан, еще маленьким, вынужден был на чужбине зарабатывать на жизнь как пастух, ибо его отец и мать сидели в Муре, а их имущество было конфисковано. О том, как Жоан, которому лишь недавно исполнилось двадцать лет, своим трудом и мужеством смог найти выход и начать честную жизнь - приобрести отару, создать семью. А когда инквизитор задал вопрос о ереси, ты возмутился. Никогда. Никогда Жоан не был замешан в преступление ереси. Кому уж об этом знать, как ни тебе. Наоборот. Твой брат всегда демонстрировал антипатию к ереси и еретикам. Вот Гийома Белибаста он называл «Mal sant Peire” - чертов святой Петр.
Наконец, ваши взгляды встретились. Жоан понял: ты пытаешься сделать все возможное, чтобы защитить его. Он прищурил глаза. И ты свидетельствуешь, Пейре. Поскольку тебя первого обвинили в преступлении ереси, ты пытаешься смягчить ситуацию, и ты не колеблешься скопрометировать самого себя, чтобы придать веры своим словам, чтобы обелить своего брата. Этот инквизитор не должен сомневаться. Но твои маневры стесняет то, что ты не знаешь о том, что им уже известно. Ты не знаешь, и потому спрашиваешь о том себя, не приоткрыл ли Арнот Сикре первым, в Памье или Льейда, завесу над еретическими практиками и верованиями Жоана. Ты даже не знаешь, что мог знать Арнот Сикре, ведь молодые люди, хоть и нечасто, все же встречались в Сан Матео. И ты дрожишь от одной мысли о том, что получены и другие показания. Что мог сболтнуть Гийом Маурс, и особенно Гийом Бэйль, эта мокрая курица, всегда готовая продать и предать? Донесли ли на Жоана уже как на верующего, даже как на бывшего послушника добрых людей, или просто как на твоего брата, брата Пейре Маури, великого верующего в еретиков?
И тогда ты, Пейре, ты становишься категоричен. Ты заходишь так далеко, как только можешь. Возможно, даже слишком далеко. Ты говоришь, что Жоан грозил твоей тете, что если она и дальше будет настаивать, чтобы он виделся с Гийомом Белибастом, то он сделает так, что того арестуют. Что тот же Жоан, каждый раз, как ты навещал его в Кастельданс, призывал тебя, своего брата, оставить заблуждения и исповедоваться. И всякий раз, когда ты, Пейре, пытался втянуть его в ловушку твоей ереси, он отвечал: «Никогда! Оставь для себя свою веру в двух богов!»
Нотариус делает заметки. Он записывает все. Ты говоришь на своем романском наречии Сабартес. Иногда он прерывает тебя, чтобы уточнить значение того или иного слова. Ты помогаешь ему, как можешь, употребляя слова наречий долины Эбре или валенсийского. То, что ты заявляешь, будет переведено на латынь, и останется в досье Жоана и его близких. Тогда заместитель инквизитора замечает, со своим спесивым арагонским акцентом, что теперь твой брат, его жена и теща тоже будут давать показания перед этой Инквизицией. Что их тоже допросят, как тебя только что. Потом их отводят в тюрьму епископского дворца, бывшего сарацинского замка на скале-цитадели. А тебя отводят в твою тюрьму, в доме доминиканцев, за кельями Братьев. Где ты, скорее всего, долго не пробудешь, потому что, кажется, Монсеньор инквизитор Арагона лично требует тебя в Барселону.
ИЮНЬ 1323 ГОДА.
ЛЬЕЙДА
В понедельник июньских ид […] в доме Братьев-проповедников Льейда, Пейре Маури, содержащийся там от имени и за счет инквизитора по причине преступления ереси, с целью получения информации о положении, жизни и обычаях некоторых лиц, обвиненных в том же преступлении - а именно Жоана Маури, Матевы, его жены, и Эсперты, его тещи, содержащихся во дворце Монсеньора епископа Льейда - был допрошен, как это и следует…
Следственные материалы и исповеди перед Инквизицией Арагона, переданные Монсеньору инквизитору Каркассона в 1323 году
Твоим последним сарацинским городом была Льейда, Пейре.
После этой ночи, когда ты от бессилия кусал пальцы в запахах плесени той маленькой тюрьмы общины Фликса, когда ты говорил себе, что ты все это знал, ты вновь и вновь спрашивал себя, как можно было допустить такую оплошность. Пересечь Эбре на пароме Фликса у всех на виду. Идти по битому тракту, когда уже начались большие перегоны и слонялись толпы народу, где любой пастух узнал бы тебя в лицо и по имени. Не избегать мест и дорог, где хотя тебя не все знают, но имеют распоряжение тебя разыскивать. Ты сам облегчил дело Арноту Сикре. Ты сам раскрыл ему все свои тайники. Даже адрес своего кума во Фликсе. Ты все ведь это знал. Ты не должен был никогда, никогда рисковать тем, что это обрушится на тебя. Но ты говорил также, со своей легкой улыбкой, сопровождаемой пожиманием плеч, что ты всегда знал, что тебя ведет твоя судьба, и никто на свете не сможет здесь ничего изменить.
После ночи, когда ты задавал себе вопросы, порожденные обычным страхом - не поймают ли теперь Раймонда Изаура, когда тот тоже придет во Фликс и тоже сунется в дом Понса Ортола? Под наблюдением ли еще дом Понса Ортола? Ведь Арнот Сикре знает и Раймонда. Он видел в Сан Матео, как этот добрый верующий обменивался caretas и совершал melhorier перед добрым человеком. Да, но он явно считает, что тот вне досягаемости, на Сицилии. Значит, есть шанс, что Раймонд не фигурирует вместе с тобой в одном списке. Потом, словно ножом полоснуло по сердцу: Раймонда и Бланша? Нет. Он не может знать. Об этом знают только ты и твой друг Раймонд. Они растворились в тумане, в приливах и отливах сезонных работ, они перемещаются вместе со случайными артелями наемных работников, они недосягаемы. Но ты, ты должен был идти прямо из Тортозы в Кастельданс и не останавливаться во Фликсе. Не останавливаться во Фликсе.
После той ночи, последней ночи в городе Фликсе, в городе, который ты любил, и в котором уже множество раз завязывалась узлом твоя судьба - солдаты отвели тебя в Льейда. Ближайший большой город, где находится престол заместителя инквизитора Арагона. Теперь ты в руках доминиканцев и инквизиторов. Арнот Сикре тоже там, ты сам слышал, как он со своим аксовским выговором представлялся агентом и приближенным господина инквизитора Каркассона, посланным с миссией разыскать и арестовать в Арагоне подозреваемых, пребывающих под юрисдикцией инквизитора Каркассона, а также инквизитора Тулузы.
От Фликса до Льейда ты шел. Ты еще шел. Это помогало тебе преодолеть гнев и печаль; ты шел под июньским солнцем, между вооруженной стражей, лошадьми и Арнотом Сикре, одетым, как нотариус, и бросавшим на тебя холодные взгляды. Однажды, когда ты оказался рядом с ним, ты бросил ему:
- Иуда!
Он пожал плечами.
- Я ведь сказал тебе исчезнуть. Ты сам во всем виноват. А еще твои друзья, которые так легко сдали тебя Монсеньору епископу.
Твои друзья. Ты не спросил, какие. Ты не знал, кто еще был арестован перед тобой. Арнот Маурс. Гийом Маурс. Гийом Бэйль. Впрочем, первый уже выложил все, что знал. Ты не хотел думать о Гийоме Маурсе. Твой старый товарищ попал в ловушку собственной ненависти и теперь гниет в Муре Каркассона, после того, как его выставили у позорного столба. Но Гийом Бэйль. Ты прекрасно знал, что этот пропащий малый начнет вешать на тебя всех собак. Пока что ты шел под ярким солнцем. Это был хороший знак, что вы вместе покинули Фликс - узник, стража и специальный агент Инквизиции. Теперь можно сказать, что капкан убран. Никого не осталось, чтобы подстеречь Раймонда Изаура при переправе через Эбре. Твой последний друг сумеет скрыться и - ты в этом уверен - защитит Раймонду и Бланшу. Возможно, у него даже будет время предупредить Жоана.
Они связали тебе руки, и ты не мог даже вытереть пот, заливавший лоб. Ты мог идти только между двух лошадей, с которыми ты был связан цепью. Ты слышал топот копыт, звякание металла, скрип кожи, тихую поступь железных башмаков. Они не были ходоками лучше тебя, ты вполне мог их утомить, но твое зрение было зашорено, ограничено. Однако ты мог видеть то, что было над тобой, за движениями всадника справа. Верхушки холмов, ослепительный охряный горизонт, вздымающуюся скалу цитадели Льейда. Бывший сарацинский город, ставший городом епископальным. Гордый замок эмиров - отныне дворец епископа, мечеть, которую расширили, чтобы сделать кафедральный собор. Льейда, знак твоего поражения.
Доминиканский монастырь Льейда расположен в нижнем городе. Между Сегре и скалой. На одной из тенистых улиц, огибающих подножие цитадели и бегущих вдоль укреплений. На улице, тишина которой контрастирует с гамом соседних. Здесь нет ни лавок, ни торговых рядов, ни мастерских, ни контор менял. Только длинные глухие фасады, суровые, хорошо обработанные камни, строения, обращенные сами на себя - это дом Братьев-проповедников. С часовней и монастырем. Туда не входит всякий, кто хочет. На данный момент там находится Инквизиция. А ты, Пейре, ты здесь узник. Содержащийся за счет и от имени Монсеньора инквизитора Арагонского.
Сама тюрьма, застенок - это узкое и более темное пространство, расположенное за келиями. У тебя возникает ощущение закрытости и неподвижности - сто шагов, или скорее, десять шагов по кругу, на уровне стен, под сероватой отдушиной. Пространство здесь сжимается более тесно, чем в горном орри, даже если ты можешь встать в полный рост. Потому что из этого орри ты не можешь выйти утром, чтобы вдохнуть холодный ветер.
Они выводят тебя в понедельник утром, 13 июня 1323 года, для дачи показаний перед властями, которые тебя здесь содержат. Впервые ты смотришь им в лицо. Арнота Сикре здесь нет, и это первое, в чем ты убеждаешься. Зала, широкая и красивая, с искусными сводами, там резко разделяются свет и тени. Их сидит пятеро перед тобой, неподвижных, суровых, с замкнутыми лицами. Трое доминиканцев, двое людей в сером. Тот, кто говорит, носит простое одеяние своего ордена, но то, как он несколько высокомерно держится - а еще его сильный арагонский акцент - указывает на то, что именно он командует парадом. Это к нему тебя привели. Вначале он спрашивает, ты ли Пейре Маури, и ты подтверждаешь это. Потом, сразу же, он представляется сам. Чтобы ты знал, к кому попал. И что тебя будут допрашивать под присягой. Брат Гийом Коста, заместитель Монсеньора Инквизитора Арагона. Рядом с ним - почтенные и набожные особы, Брат Хайме Альфонсо, приор, и Брат Пейре Оливан, лектор монастыря доминиканцев Льейда. Вот и трое Проповедников. Двое людей в сером - это юристы двора Монсеньора епископа Льейда, и особенно его нотариус Пейре Дельслор, который будет записывать все, что ты можешь сказать.
Так что говори вдумчиво, Пейре. Каждое слово учитывается, каждое слово останется. Возможно, на века. Может быть, до конца этого мира. Кто знает? Они ставят тебя на колени перед большим раскрашенным деревянным распятием, возвышающимся над всей этой сценой, чтобы напомнить тебе, что ты свидетельствуешь перед Богом: но для тебя это всего лишь инструмент страданий и смерти. Они говорят тебе принести присягу. Ты поднимаешь руку над книгой Евангелий, которую тебе подают, под искаженным страданием лицом Казнимого. Ты приносишь присягу. Ты без затруднений клянешься, что будешь говорить только правду. Но ты, ты знаешь прекрасно, что только добрые люди говорят правду, и что клятва, произнесенная перед инквизитором римским, не имеет никакой ценности для Отца Небесного.
И когда тебя приводят к нему, Брат Гийом Коста объясняет важным голосом: хотя ты обвиняешься в преступлении ереси, сегодня ты здесь не по делу своего процесса. Тебя будут допрашивать в качестве свидетеля, чтобы получить информацию о некоторых известных тебе лицах, подобно тебе обвиненных в ереси. Он называет тебе этих людей: Жоан Маури, его жена Матева и его теща Эсперта. Все трое были арестованы в Кастельданс мессером Арнотом, посланцем Монсеньора епископа Памье и Монсеньора инквизитора Каркассона. Поскольку они являются жителями и прихожанами епархии Льейда, то в данное время они - узники Монсеньора епископа в его дворце. Он сделал указующий жест - ты проследил глазами за его рукой - и стражник медленно открыл дверь, противоположную той, через которую ввели тебя самого. Ты различил какое-то общее движение, несколько приглушенных звуков, энергичные шаги стражи, чей-то кашель, а затем три темные фигуры выстроились вдоль стены. Ты повернул к ним голову. Они были там, все трое. Широко раскрытые глаза, которые смотрели на тебя, а потом взгляды их померкли, опустились.
У тебя не было времени ни выдержать удар, ни отреагировать, тебя тут же стали допрашивать. Об Эсперте, о Матеве, наконец, о Жоане, арестованных в Кастельданс прямо перед тем, как ты пришел во Фликс, и явно в ходе одной и той же операции. Причиной их ареста был Арнот Сикре, и он уже дал показания против них. Твое горло сжимали спазмы, но голова оставалась удивительно холодной. Нужно быть очень осторожным. Взвешивать каждое слово. Говорить лишь то, о чем уже нельзя умолчать. Не давать лишней информации. Сделать всё, чтобы попробовать оправдаться. Но и не отрицать очевидного, иначе это дискредитирует твои показания, и даст им возможность почуять твою ложь. Попытаться выделить то, что пропало, долю огня. Разумеется, этой долей огня является Эсперта, потому что она принимала Арнота Сикре вместе с Гийомом Белибастом, и он видел преданность Гийому старой верующей. Нет смысла отрицать, что Эсперта знала доброго человека. Самое большее, что можно сделать - это минимизировать информацию. Молчать обо всем остальном. А, если надо, обвинить самого себя, тебе ведь уже нечего терять.
Ведь на самом деле, абсолютной долей огня являешься ты сам и твоя судьба.
Эсперту толкают первой, чтобы она встала перед тобой. Старая женщина с твоей родины, вдова кузнеца из Тараскона, потрепанная и дрожащая. Которую ожидает костер, если узнают, что она рецидивистка.
- Знаете ли Вы эту женщину?
Ты говоришь об Эсперте размеренным, немного чужим голосом, который все больше и больше крепнет; ты просто признаешь в ней одну из своих эмигрировавших соотечественниц. О ее возможных еретических симпатиях ты говоришь только, что она встречала Гийома Белибаста: ты сам однажды привел к ней доброго человека, это было в Великий Пост два года назад, когда вы шли в Тирвию. Ты добавил еще, что еретик ничего не проповедовал.
Матеву, ее дочь, которая следом появилась перед твоим взором - длинноногую, грациозную, с детским лицом и гладкими щеками, с глазами сраженной ужасом женщины, ты, конечно, хорошо знал. Это жена твоего брата. Когда вы были у ее матери с еретиком, она была всего лишь двенадцатилетней девочкой, слишком юной, чтобы обращать на нее внимание. Впрочем, ты никогда не замечал, чтобы она проявляла хоть малейший интерес к ереси.
Что до Жоана Маури, так это твой родной брат. Разумеется, ты его знаешь. Вот он стоит перед тобой, Жоан, и ты сразу видишь, в каком он состоянии: он повергнут в ужас. Жоан, арестованный в то время, как он собирался отправиться с тобой и своим стадом в высокогорный Арагон. Жоан, с бледным лицом, опущенными плечами, с затравленным взглядом, почерневшим шрамом. Жоан, который прячет от тебя глаза.
И тогда ты возвышаешь голос, и тебя словно охватывает вдохновение. Ты должен попытаться спасти своего младшего брата. Защитить его. И этим, сидящим перед тобой людям, доминиканцу и инквизитору, а также этим мрачным и грозным его сотоварищам - приору, лектору, юристу, нотариусу - ты рассказываешь о бедном ребенке из Монтайю, обо всех детях Монтайю. О том, как Жоан, еще маленьким, вынужден был на чужбине зарабатывать на жизнь как пастух, ибо его отец и мать сидели в Муре, а их имущество было конфисковано. О том, как Жоан, которому лишь недавно исполнилось двадцать лет, своим трудом и мужеством смог найти выход и начать честную жизнь - приобрести отару, создать семью. А когда инквизитор задал вопрос о ереси, ты возмутился. Никогда. Никогда Жоан не был замешан в преступление ереси. Кому уж об этом знать, как ни тебе. Наоборот. Твой брат всегда демонстрировал антипатию к ереси и еретикам. Вот Гийома Белибаста он называл «Mal sant Peire” - чертов святой Петр.
Наконец, ваши взгляды встретились. Жоан понял: ты пытаешься сделать все возможное, чтобы защитить его. Он прищурил глаза. И ты свидетельствуешь, Пейре. Поскольку тебя первого обвинили в преступлении ереси, ты пытаешься смягчить ситуацию, и ты не колеблешься скопрометировать самого себя, чтобы придать веры своим словам, чтобы обелить своего брата. Этот инквизитор не должен сомневаться. Но твои маневры стесняет то, что ты не знаешь о том, что им уже известно. Ты не знаешь, и потому спрашиваешь о том себя, не приоткрыл ли Арнот Сикре первым, в Памье или Льейда, завесу над еретическими практиками и верованиями Жоана. Ты даже не знаешь, что мог знать Арнот Сикре, ведь молодые люди, хоть и нечасто, все же встречались в Сан Матео. И ты дрожишь от одной мысли о том, что получены и другие показания. Что мог сболтнуть Гийом Маурс, и особенно Гийом Бэйль, эта мокрая курица, всегда готовая продать и предать? Донесли ли на Жоана уже как на верующего, даже как на бывшего послушника добрых людей, или просто как на твоего брата, брата Пейре Маури, великого верующего в еретиков?
И тогда ты, Пейре, ты становишься категоричен. Ты заходишь так далеко, как только можешь. Возможно, даже слишком далеко. Ты говоришь, что Жоан грозил твоей тете, что если она и дальше будет настаивать, чтобы он виделся с Гийомом Белибастом, то он сделает так, что того арестуют. Что тот же Жоан, каждый раз, как ты навещал его в Кастельданс, призывал тебя, своего брата, оставить заблуждения и исповедоваться. И всякий раз, когда ты, Пейре, пытался втянуть его в ловушку твоей ереси, он отвечал: «Никогда! Оставь для себя свою веру в двух богов!»
Нотариус делает заметки. Он записывает все. Ты говоришь на своем романском наречии Сабартес. Иногда он прерывает тебя, чтобы уточнить значение того или иного слова. Ты помогаешь ему, как можешь, употребляя слова наречий долины Эбре или валенсийского. То, что ты заявляешь, будет переведено на латынь, и останется в досье Жоана и его близких. Тогда заместитель инквизитора замечает, со своим спесивым арагонским акцентом, что теперь твой брат, его жена и теща тоже будут давать показания перед этой Инквизицией. Что их тоже допросят, как тебя только что. Потом их отводят в тюрьму епископского дворца, бывшего сарацинского замка на скале-цитадели. А тебя отводят в твою тюрьму, в доме доминиканцев, за кельями Братьев. Где ты, скорее всего, долго не пробудешь, потому что, кажется, Монсеньор инквизитор Арагона лично требует тебя в Барселону.