Кирилл Башкиров, «Под Белым Крестом» [3]
46.
Незадолго до рождения ген. Марчем правительства познакомили меня с лейтенантом Гордеиным. Лицо у него решительное, энергичное. Лоб узкий. Смуглый. Глаза смотрят пристально, но не прямо.
- Я от Юденича, говорит он - Генерал полагает приехать к армии. Как вы думаете, поймет его армия? Каковы настроения среди интеллигенции, крестьянства? Есть ли какие-либо политические группы? Что думают социалисты?
Довольно грубо, белыми нитками. Но все это в массе слов, в беседе.
- Знаете, генерал так стремится сюда, он живет в маленьком номере гостиницы. У него денежные затруднения. Но его назначил сам Верховный Правитель. Я полагаю, что здесь
можно будет создать политическое совещание при главнокомандующем. В Гельсингфорсе оно уже имеется. Примут ли его местные деятели, или потребуют участия?
Впечатление такое: о демократизме не может быть и речи. Идет нечто черное. А Гордеин шпион Юденича.
Больше мы не встречались.
47.
В Ревеле организовался Социалистический Блок. Из эсеров и меньшевиков. Всё молодеж. Опытных работников нет.
Блок стоит на антибольшевистской позиции.
Признает вооруженную борьбу, интервенцию.
За ним идет усиленная слежка. Военные власти присылают шпиков из Нарвы. С ним считаются, несмотря на его незначительность - значит, сознают, что позиции их некрепки.
Блок пугало, но он может существовать только на территории Эстонии. Некоторые из министров - члены блока. Его роль чисто пассивная - иногда пугать военных и хоть сколько-нибудь смягчать реакцию. Но члены его верят в возможность что-то сделать, повлиять.
Наивно, по-детски. Но это сознается потом, позже…
48.
В правительстве внутренняя борьба с Юденичем. Он туго сдает позиции даже в Ревеле, а в Нарве творит свою власть. У него деньги, он - ставленник Верховного Правителя Колчака.
Кое-кто из министров поговаривает вслух о необходимости переворота. Но кто заменит Юденича? Кто популярен в армии? Да и можно ли заниматься переворотами во время борьбы на фронте? - Нужно мириться и ждать… когда генералы поймут ошибочность своей политики. Ждут…
_______________________
Армия продвигается к Петрограду. Красные берут Псков. Юденич издает приказ об образовании генерал-губернаторства в Ямбурге. Власть правительства дальше канцелярий в Ревеле не распространяется. На клочке России - царь и бог - генерал-губернатор Глазенап.
Какой-то веселенький фарс. Всем ясно, что делается, но правительство продолжает играть свою роль… „ради сохранения хотя бы видимого единства и продолжения борьбы с большевиками... “
49.
Меня командируют в Ямбург, Гатчину, Лугу.
Дают огромный открытый лист на свободный проезд от лица правительства. По делам агит-отдела.
- Можете ехать покойно, но всё же будьте осторожны, - напутствуют меня члены правительства, - в особенности, когда приедете в Ямбург. Помните - там власть военных.
Вот тебе и правительство. В Ревеле и так, без них бояться нечего: здесь эстонские власти и законы.
_______________________
В Нарве.
- Дайте мне литеру на основании командировки правительства.
- Хорошо. Но вы должны получить предварительно разрешение на въезд в Россию от генерала-квартирмейстера Малявина.
- Позвольте, ведь, у меня же командировка правительства. Кажется, этого достаточно?
- Нет, - любезно улыбается в ответ начальник разведывательного отдела штаба, - для въезда в Россию этого мало.
_______________________
Случайно встречаю Филиппео.
- Скажите, ради Бога, неужели нужно разрешение военных властей?
- Ну, да, конечно. Я сам беру разрешение у генерал-квартирмейстера.
- Вы? Министр? - изумляюсь я.
- Неудобно нарушать общий порядок, - смущенно оправдывается он. - Да и недоразумения могут быть. Не все, ведь, знают…
Поистине „ревельское“ правительство, как иронизируют эстонцы.
50.
Плюю на всё и еду. Ничего - не трогают. Только усиленно следят.
За проволокой русские власти. Пахнет былыми царскими временами. Погоны, честь, цуканье... Все, как было в „доброе старое время“. Да так его здесь и зовут.
Кое-где на стенах болтаются обрывки демократической декларации правительства. Жалкие, бессильные, как оно само... Слова... Слова...
51.
Моя задача - наладить распространение агитационного материала.
Иду в управление генерал-губернатора. К управляющему канцелярией Маламе. Старая русская фамилия. Махровая. Здесь он на месте.
Называю фамилию.
- Вы эсер? Работаете в газете? Читал ваши статьи... Вам нужно к генерал-губернатору?
Звонит по телефону:
- Генерал просит вас зайти через четверть часа.
Поразительная осведомленность. Точно по радио.
_______________________
Через четверть часа иду к Глазенапу.
В передней встречает адъютант. Задает тон. Пугает. Еще какой-то вооруженный субъект, кроме караульных. Видимо, „на всякий случай, мало ли что“…
Проводят в приемную. И здесь старое лицо - бывший губернатор Ордынский. Захирелый, потрепанный, ничтожный какой-то.
Дверь открывается и входит сам Глазенап в сопровождении знаменитого ген. Краснова.
Он здесь, а в Ревеле утверждают, что это ложь, что Краснова нет.
_______________________
- Меня командировало правительство для организации распространения агитационного материала. До нас дошли сведения, что прокламации, листовки, брошюры и даже „Свобода России“ не доходят по назначению. Я предполагал бы в интересах дела воспользоваться, помимо военного, кооперативным и земским аппаратом.
- Так. Но видите ли, я обязан попросить вас предоставлять мне весь материал на предварительный просмотр. К тому же, почему бы вам не воспользоваться комендантами. Вы бы могли работать в контакте с нашим агит-отделом, во главе которого стоит ген. Краснов.
- Я вас не совсем понимаю, генерал. Вы признаете, надеюсь, правительство? Для чего, в таком случае, цензура? В правительстве Юденич.
- Это ничего не значит: там люди гражданские, они могут по незнанию военных условий всё испортить и развалить армию.
- Итак, вы не согласны с моим предложением?
- К величайшему сожалению, нет. В ваших прокламациях есть совершенно неподходящие выражения - „товарищи-солдаты“, „земля народу“ и т. д. Да и по существу они сильно отличаются от программы адмирала Колчака.
Аудиенция кончена. Всё ясно.
51.
Распространяю прокламации правительства нелегально. Раздаю солдатам прямо в руки. Они удивляются :
- Как же так? Это совсем не то, что нам начальство говорит. У нас всё про Бога больше да про жидов. Нельзя ли еще таких бумажек? Только, пожалуй, за них под арест попадешь, а то и хуже. Были уже случаи ...
_______________________
Многие о правительстве совсем не знают. Военные о нем не говорят. Наши же прокламации, написанные крайне умеренно, для них - большевистские. Краснов пишет по-иному: о „жидах“, царе, распространяют апокрифическое „письмо рабочего“, который зовет вернуться к старому, „когда было сытно и не было жидов“.
Говорят, писал сам Марков II.
Пахуче. Махрово. Но зато видно подлинное лицо их.
_______________________
Здесь правительства нет и не чувствуется. Только Филиппео возит газеты и хлеб беженцам, да иногда появляется Евсеев - ради чего, неизвестно. Он - министр только для своих друзей.
52.
Ветренко захватил Царское. Сдался в плен полк красных. Смотр.
- Жиды вперед! - командует Ветренко.
Выходят девять евреев. Они тоже перешли к белым.
- Расстрелять их!
Почему? За что? - Да за то только, что они евреи. Этого здесь довольно. Даже добровольцем еврей попадает с трудом.
А в „Декларации“: „правительство не делает никаких различий между национальностями“... Но здесь своя „декларация“, неписанная.
53.
Юденич объявляет Балаховича дезертиром. Внутренние распри в разгаре. Балахович скрывается у эстонцев.
- Разве вы не знаете, что Балахович - разбойник ?
Эстонцы поясняют:
- Конечно, знаем, но Балахович нам нужен, как противовес Юденичу. Оба лучше. Пока же он нам помогает держать Юденича на цепи. Минует надобность - мы его сразу уберем. Нам-то он не опасен.
И эстонцы правы - разве можно верить обещаниям правительства, за которым нет никакой реальной силы.
А одновременно, не без ведома Юденича, в поезде задушен начальник штаба Балаховича Стоякин, арестованный за грабежи. Это здесь в порядке вещей. „Убирают“ без шума.
54.
Красные берут Псков… 25-го августа. - „Роковое число“…
Винят друг друга, Балаховича, Юденича. Забывают лишь о своих порядках.
Н. Н. Иванов кратко телеграфирует:
„Не считаю возможным оставаться в среде подобного правительства“ (т. е. потерявшего Псков).
Он забыл о своей псковской деятельности. Его исключают. Телеграмму не публикуют - неловко.
Иванов продолжает именовать себя министром. Потеха… Совсем, как дети, играющие в автомобиль: „Ну, а ты воняй бензином“…
Смердят, не только воняют.
55.
Капитан Л-нин. Один из организаторов восстания на „Красной Горке“. Энергичный, решительный, пользуется любовью своих бывших солдат.
Теперь он в тылу. Юденич и Родзянко его никуда не назначают. Боятся популярности среди солдат и… левизны.
Но он отнюдь не левый. Просто отошел от былого и понимает, что полного возврата к нему быть не может. В этом вся его левизна.
- Мои товарищи по „Красной Горке“ все или в тылу или рассортированы по отдельным полкам. Не оставили вместе и солдат: организованы и объединены - могут еще требования какие-нибудь предъявить. Опасно. А знаете, как нас встретил Родзянко? Выстроил и говорит:
- У нас будете получать белый хлеб и свинину, а у большевиков вас голодом морили.
И только,- да и то неверно: не так уж мы голодали. Ему шепчут:
- Ваше превосходительство, нужно несколько слов о политической платформе,- ведь, они от большевиков перешли.
- Политикой заниматься солдатам нечего. Их дело воевать, а когда освободим Россию от большевиков, тогда и будем решать, как быть. Во всяком случае национальное собрание будет созвано.
Солдат это не удовлетворило. Многие сожалеют, что перешли. Верили, ведь, что белые несут свободу.
56.
В Гдове „знаменитые“ туляки. Они сюда из Гомеля, где неудачно свергали советскую власть и весьма удачно грабили.
Сыпят направо и налево „царскими“. Развратничают. Хулиганят. Дисциплины никакой - банда. Во главе капитан Стрекопытов.
Говорит о себе, что он анархист-индивидуалист; иногда эсер. Вернее никто, просто один из атаманов многочисленных шаек. На пальцах дорогие перстни, одет с иголочки. Денег достаточно. Он тоже в тылу.
Это - „Тульский Батька“…
Любит рассказывать о гомельском восстании.
- А почему же вы там еврейский погром устроили?
- Это не мы - толпа. Мы были бессильны бороться с ней. По моему же приказу расстрелено несколько человек.
- А правда ли, что вы забрали деньги из Банка?
- Взяли. Нужно же было содержать солдат, когда отступили,- иначе они бы разбежались. Но поляки нас обобрали до ниточки и заключили в лагерь, еле удалось добиться разрешения на присоединение к северо-западной армии. Да и взяли-то мы немного - всего несколько миллионов. В банке есть наша расписка…
Это один из „идейных вождей“ белых. Он тоже стремится к внутреннему перевороту и недоволен порядками. Метит в начальники.
57.
Над Нарвой рвутся снаряды большевиков. Со стороны Монастырька. Ночное небо озаряется почти непрерывными зарницами орудийных выстрелов. Иногда - световая ракета.
Бои под городом. На-днях в Ивангороде даже были слышны крики „ура“. Большевики нажимают сильно. Говорят - „Троцкий приказал взять Нарву во что бы то ни стало“... Боятся, что возьмут действительно.
_______________________
Город полон белыми. Они в казармах, на частных квартирах. На базаре продают аммуницию, одежду, - есть не на что: „юденки“ идут хуже „советских“. Ими оклеивают стены.
_______________________
Происходят стычки с эстонскими солдатами. Иногда доходит до стрельбы. Вражда в открытую.
_______________________
В штабе белых еще работают, дежурят офицеры. О чем-то хлопочут, ведут переговоры с союзниками и ген. Теннисоном.
58.
Белых охватила паника. Первый снаряд в городе - они собираются спешно эвакуироваться вглубь Эстонии. Пакуют документы. Ген. Краснов наскоро уничтожает свои прокламации - неудобно их оставлять,- опять красные раздадут своим солдатам, как было в Ямбурге с „Белым Крестом“. Только белому делу повредит.
- Передайте русским,- категорически заявляет ген. Теннисон, - что я еще не эвакуировал лазареты и раненых. Пока не распоряжусь никто не двинется с места.
Сколько иронии в этих словах!
59.
Русские части еще у Скарятиной Горы, в Гдовском уезде.
За ними клочок русской территории. Красные кричат:
- Эй, товарищи, под кладбище что ли оставили?
По ночам неспокойно - красные нападают. Эстонцы охраняют мост через Нарову, не позволяют переходить.
Прорываются силой. Идут к Иеве. Эстонцы разоружают весьма энергично. Мстят за недавние издевательства. Понятно.
60.
Над Нарвой рвутся снаряды. Орудийная пальба почти не прекращается ни на минуту. Эстонская артиллерия у „Пяты“, в 4 верстах от города и у вокзала в городе. Дни напоминают недавние.
- Вот так же стреляли, когда большевики прошлый раз наступали, при немцах, - рассказывает мне хозяин комнаты. - А жутко здесь было. Вскоре после этого эстонцы прогнали красных. Первыми ворвались в город финские добровольцы. В городе еще оставались отряды красных. Мобилизованные. Крестьяне. В полушубках, лаптях, без оружия. Их только пригнали из Ямбурга. Финны хватали их и резали, как баранов. Прямо ножом по горлу. Жуть брала. Звери!.. Пленных совсем не брали. А в „Темном Саду“, что на берегу Наровы, шли расстрелы. Ставили в шеренгу и одной пулей нескольких. Кто больше - на пари. По улицам валялись трупы. Эстонцы позже пришли. Сразу прекратили. Известно - финнам одно важно: заработать, недаром же они жизнью рисковали. Страшно и вспоминать ...
А мне невольно вспоминается Новоселье. Маленький отряд не то шведов, не то датчан. Авантюристы всё.
В местечке виселица. Их никто не понимает - они не понимают никого.
- Каждую ночь идут на „охоту“,- рассказывают мне новосельцы, видавшие виды, когда Балахович усмирял их при красных,- Поймают красного или кого там, притащут в деревню и вешают. Им всё равно кто - лишь бы был доход.
Вешают спокойно, с удовольствием даже.
Хорошо еще, что этих зверей мало было в армии.
61.
Ингерманландцы организовали свой батальон. Они не русские, но живут по всему побережью Финского залива, вплоть до Петрограда. Постановили сражаться с большевиками совместно с северо-западной армией, но иметь свое начальство.
Обращаются к Родзянке.
- Что!? Ингерманландцы?! Такого народа нет. Хотят сражаться - пусть вступают в армию. Никаких самостоятельных частей.
Часть рассыпалась. Это называется - признанием прав национальных меньшинств.
62.
- Вот здесь повесили генерала Николаева,- говорят мне ямбуржцы. - Он у красных служил. Старик. Сначала предложили ему перейти на свою сторону. Обещали помилование и пост. Отказался старик. - „Я. - говорит, - не ради денег служил у них. И теперь чести своей не продам.“ - Издевались над ним жестоко, а потом повесили. Перекрестился старик на собор. Бесстрашный! Даже вчуже жутко было смотреть. А молодец - не продался.
63.
- Да и как эстонцам относиться к нам хорошо, - говорит мне русский наровчанин. - Ведь, сам Родзянко показывает пример неуважения к ним. Едет на автомобиле через мост. Часовой требует пропуска, а он его матом. Часовой пригрозил стрелять. Только тогда и остановился, да еще накричал. На словах уважение, а на деле плюют. Э-эх!
64.
Конец мая. В Псков приехал гражданский представитель Балаховича - Н. Н. Иванов*) в сопровождении А. П. Чернявского.
Кто они? Откуда? - Неизвестно. О себе ничего не говорят.
- Батька будет следом за нами, - сообщает Иванов. - А вы уже успели организовать городскую заправу и земство. Но знаете, в обстановке гражданской войны эти организации не пригодны. Они слишком громоздки. Медленно действуют. Нужен аппарат, действующий решительно и быстро. Пользующийся общественным доверием. По гдовскому опыту я думаю ввести здесь „гражданское общественное управление г. Пскова и уезда“. Этот орган, состоящий из трех - пяти лиц, облеченных безусловным общественным доверием, несравненно лучше справится с задачей, чем всякие заправы.
_______________________
Городская управа и земство ликвидированы.
За Ивановым - сам „Батька“, а он с протестами не шутит. Умерли безмолвно.
_____________________________________________________________________________
*) Позже выяснилось, что Н. Н. Иванов - петроградский присяжный поверенный, известный по организации в первый период войны „Общественных заводов и банков“ в Петрограде. Организации эти находились в тесной связи с „Вечерним Временем“ и Бор. Сувориным и, когда подошел момент, умерли бесславно и безотчетно. Кто живал в Петрограде, тот помнит на углу Садовой ул. и Невского пр. „Банкирский Дом 11 Иванов и Ко.“ - Это и был „Общественный“ Банк. После ликвидации сев.-зап. фронта, И. Иванов весьма успешно начал спекулировать на русском безтоварье и не побрезговал вести дела с большевиками.
_____________________________________________________________________________
65.
Н. Н. Иванов - председатель „гражданского общественного(!) управления“. Самотеком. Членами он назначил А. И. Чернова и К. Г. Костылева.
Теплая компания. Действительно, „пользующиеся“ общественным доверием.
- Сашка Чернов, - шепчутся в городе, - это тот, что под судом за дровяную панаму был. Как же не помнить - городу дрова поставлял, а у самого домик рос да бриллианты к жене приплывали. Каждый мальчишка его знает. Ведь, только благодаря перевороту и спасся. Большевики не дознались, а тут немцы пришли. Еще из царской управы выгнали... Знаем, знаем...
- Костылев - то... Да его еще покойник Батов, царство ему небесное, матюжил. На коленях перед стариком ползал. Еле умолил скандала не поднимать.
Это - „демократическое“ управление „Батьки“.
_______________________
До того Иванов был в Гдове. Почему он удалился оттуда - зазнать невозможно: письма идут месяцами и перехватываются цензурой. Случайно приезжают гдовичи:
- А, у вас Иванов... Старый знакомый... Поздравляем! Ну, как: спекуляцией занимается?
Это его специальность. У нас всё время из Эстонии контрабандой колбасу, сыр да другие товары таскал и заставлял по грабительским ценам из кооперативов продавать. Обязательно на „царские“ или „думские“ - других не брал. У вас то же, наверно, делает...
- Делает, да с ним - то ничего не поделаешь: - „Батька“.
_______________________
Они управляли Псковом почти до падения. Это - удельное княжество. Н. Н. Иванов мечтает о „Вольном Пскове“, - повидимому, тогда можно лучше заработать.
66.
Всякий намек на свободу пресекается в корне. Группа псковичей намерена издавать прогрессивную газету в противовес черносотенным. Обращаются к Иванову:
- Позвольте, у нас есть газета - „Новая Россия“. Сотрудничайте в ней. Всякая партийность, страстность сейчас неуместны.
_______________________
- Нам нужны деньги, - обращается Н. Н. Иванов к группе общественных работников. - Как вы думаете, нельзя ли установить налог на торговцев, а в частности на евреев. Этим путем мы можем собрать значительную сумму.
- Незлобно. Недавно только большевики облагали буржуазию.
Налог всё же вводится.
67.
Ревельский Русский Совет. Старички. Из отставных генералов. Священники. Пахнет затхлью. Они - представители русского общественного мнения в Эстонии. Какая жалкая ирония!...
Собрались, чтобы выслушать нас, приехавших из самого пекла, Пскова.
Докладываем. Подробно. Красочно.
- Но вы, может-быть, преувеличиваете. Вероятно, всё не так уж страшно. Иванов - он член Совета, демократ. Какие же вам нужны еще порядки? Нельзя же насаждать большевизм. Керенщина теперь непригодна. Нужна - диктатура, твердая власть.
Дальше этого они не идут. Зверинец... И кому нужно было вытаскивать их из нафталина?...
68.
Лежу в Изборске на лугу. Жду поезда в Валк. Рядом какой-то офицер.
Разговорились.
- Я балаховец, - заявляет он прямо, - только знаете, не нравятся мне эти казни. Дико. Ведь, я учился вместе с Костей Геем, председателем псковского совета. Знаю его, - честный был парень, - таким, вероятно, и остался. Нельзя же только за убеждения вешать. И коммунист коммунисту рознь. Так, ведь, всякого можно вздернуть...
Что это - провокация или здоровая мысль, искренняя? Теперь не поймешь - все грани стерты.
69.
В Ревеле разливанное море. Рестораны битком. По улицам белые офицеры в погонах.
Денег у них много,- только один удачный налет. Кутят. Дым коромыслом.
- Хоть день да мой, а что будет завтра - не знаю.
Среди них есть идейные, но мало. Большинству некуда больше приткнуться. Немало здесь и „обиженных“ революцией. Они полны ненависти:
- Только бы дорваться. А там уж мы показали бы этим хамам. Мужичье!... Государством управлять со свиным-то рылом…
Жажда крови и потоки вина. Идейная, - так говорят почти все здесь, - борьба с большевиками и кутежи на награбленные деньги.
Таков тыл. Он - сифилитик.
70.
Эстония начинает переговоры с Советской Россией. Северо-западная армия ликвидируется. Юденич еще в Ревеле. Балахович обнаглел окончательно и занимается налетами уже в самой Эстонии.
Все стремятся урвать. Это - единственная тема для разговоров.
- Ну, как: получили прогонные?
- Нет еще.
- А вы суньте, кому следует. Мигом все обделают. Я уже два раза получил,- хвастается военный врач. - Можно бы и в третий, да как то неловко.
Рвут, тащут, воруют. Но это больше в Ревеле. В Нарве и деревнях солдатам даже жалованье не выдают: - Денег нет!...
71.
Приехал „знаменитый“ Г. Алексинский. Что ему нужно - неизвестно. Говорят, должен увести Юденича, которого эстонцы не выпускают до полного расчета.
Устраивает доклад для желающих. Сообщает о Деникине. Доказывает, что „всё было отлично, если бы не разлагающее влияние опозиции“.
- Нас упрекают в погромах. Это ложь. Все погромы совершены Петлюрой. По подсчетам союзников Петлюрой убито до 40.000 евреев. На самом деле, цифра эта выше, около 70.000. При Деникине же было всего два погрома: один в Фастове, другой в Киеве. Но они были стихийны, власть не принимала никакого участия в их организации…
- А позвольте вас спросить, сколько было убитых во время этих погромов?
- Это не существенно. Подсчета не производилось...
Понятно, - иначе, ведь, и быть не могло.
_______________________
Через несколько дней он исчезает... вместе с Юденичем, при помощи союзников. Колчаковские фунты уплывают. В Риге Юденич у ген. Нисселя. Alliance!
Вслед за ними скрываются Глазенап, Владимиров и остальные киты северо-западной армии. Им больше здесь нечего делать. Заработали на черный день, а солдаты и офицеры... как хотят.
_______________________
Так кончился поход на Петроград. Бесславно, но с прибылью для его организаторов.
Следом его остались беженцы. Несчастные, голодающие, нищенствующие массы, выброшенные злою и преступной рукой бывших генералов.
В России - пожарища, разрушения, слезы ...
Стоило ли для этого гибнуть тысячам людей?!...
Беженцы.
1.
В Нарве в магазин входит шикарно одетая дама. С ней гувернантка. Делает покупки. Из ридикюля торчат „царские“.
Русская.
- Извините, сударыня, не будете ли вы так любезны сказать, как мне получить право жительства в Эстонии. Приходится ютиться, где попало. Скрываться от полиции.
- А у меня никакого права жительства нет и не надо.
- Как?
- Вы слыхали, конечно, про Балаховича. Я - его жена. Мы когда хотим, туда и поедем... Мы всюду можем.
Она вытаскивает пачку „царских“, расплачивается и уходит. Ей всюду можно… „Царские“ в цене... Не из Гдова ли?!..
2.
Из Петровской крепости на Ивангороде медленно, длинной лентой, тянется толпа. Лохмотья вместо одежды, черные от грязи, худые, с воспаленными блестящими глазами.
Это - военно-пленные северо-западной армии. Русские у русских.
Они не захотели итти на фронт. Это парии, презираемые белыми. Их кормят еле-еле, дают четвертку хлеба в день.
Могут передвигаться только в пределах волости. Им живется местами неплохо. Крестьяне охотно общаются. Кое-кто даже женился на эстонках.
- А что слышно насчет мира? Скоро ли домой поедем?
Тянет.
- Вот, зовут в другие места, да здесь сподручнее. Мы псковские - чуть что, через озеро и у себя.
Их тоже тянет домой: чужой хлеб горек...
- Не хотите воевать - нечего и жрать. Пусть на советском пайке пробавляются.
А, ведь, был приказ: „Всем переходящим на нашу сторону предоставляется право не воевать...“
Они мрут, как осенние мухи, от голода и болезней. В крепости грязь. Окна выбиты. Нет стекол. А на дворе мороз.
Растекаются по городу.
- Подайте, Христа ради, хоть корочку хлеба. Отощали вовсе.
Сердобольные граждане подают. С жадностью набрасываются на огрызки. Роются в отбросах, мусорных ямах. Не люди, а тени. Придавленные.
- Эх, хоть бы скорей домой. Как ни плохо, а всё же там лучше...
3.
Перед мостом через Нарову толпы крестьян. Насильно взятые белыми в подводы. Их загнали в Нарву. Денег не платят. Лошади гибнут от бескормицы. Сена не выдают.
Они обсуждают вопрос о возвращении домой. Эстонцы пропускают.
- Оно и так подумать: чего большевикам нас преследовать. Не по своей воле пошли - силой взяли, - говорят в толпе.
- Вестимо, каждому видно: порожняком. Всё дома осталось. Эх, ты, доля горькая...
Несколько дней тянутся разговоры. Наконец, кто посмелее, уезжает. Кое-кто успел продать лошадь и телегу.
Приходят вести - „прошли благополучно.“
И тянутся подводчики домой вереницей.
Им-то: „в чужом пиру похмелье“...
4.
- Какими судьбами вы здесь?
- Очень даже путанными. Побывал у Плесецкой на принудительных работах. Бежал. С трудом пробрался к себе. Оттуда на фронт. Решил во что бы то ни стало перейти. Чуть было эстонцы не убили, когда сдавался в плен.
Он крестьянин. Бывший офицер, социалист. Побывал на Кубани. Ушел: - „Не то,- говорит,- там“. Наконец, сдался в плен. Ищет правды.
- Вы не в армии? Почему у вас нет погон? Здесь все носят...
- Нет, батенька, здесь тоже делать нечего. Черносотенство одно. Я на лесных разработках эстонцев. Относятся хорошо, жаловаться не приходится. Только боимся, как бы русским не передали: у тех хуже.
Через некоторое время встретились снова.
- Еду в Россию.
- Да, ведь, вас там снова арестуют. Не боитесь?
- Больше не могу. Тяжело. Разуверился я во всем - надо работать на своих.
Он уехал в Россию. Эсер, старый работник...
5.
Но невсюду хорошо пленным и у эстонцев...
Холодно от камня. Дело к зиме.
По главной улице Ревеля тянется повозка. В нее впряжены... русские военно-пленные.
Босые, голодные. Толпа смотрит равнодушно - „большевики“...
6.
Армии нет - есть гражданские беженцы. Они рассеяны по лесным заготовкам. Прикреплены.
7.
В приемной фотографа толчея.
Спешат сняться - надо получить какое-нибудь удостоверение перед тем, как отправиться в неизвестную даль.
На лицах тревога и ожидание. Что-то будет?
- Скажите, нельзя ли в Совдепию как проехать?- спрашивает меня северо-западник. - Я в белых только 15 дней и пробыл,- в Гатчине сдался.
- Проехать?.. Конечно, можно. А что, надоело?
- Да уж лучше в Совдепию, к дому ближе, чем в Сухарных казармах сидеть,- там не жизнь, а каторга. Набиты, что сельди в бочке. Вши, клопы, блохи. Того и гляди, заболеешь. И болеют. Вот, военно-пленным,- тем лучше: они обязательно домой попадут.
- А я записался во Францию, - сообщает другой. - Хоть туда поехать, на чужие страны посмотреть.
- Поглядишь!.. Держи карман шире, замечает первый солдат. - Так тебя и повезут на смотрины: „дескать, посмотри, Сидоров, как наши живут, отдохни-ка, устал, родимый“. Выдумал тоже. Брать-то берут нашего брата,- только не для удовольствиев. В роде как бы в полицию или в пограничную стражу. Ходил я и туда. Пять лет,- говорят,- служить будешь. 2-3 франка в день, а кроме того 500 франков подъемных. Только их потом дадут. Тоже хитрые - на манер негра нашего брата заманивают. Дескать, куда ему податься,- сидит, как рак на мели,- пойдет и к нам… Это в роде как бы в крепостные...
Так и „благодетельствуют“ французы русского мужика, попавшего в переделку и по их вине тоже. Их бюро занимаются ловлей голодных. Кое-кого выловили и из Ревеля.
8.
Иеве. Беженский район.
В пустых комнатах бывшего помещичьего дома коптит керосиновая лампочка. На полу навалена солома. Сырость пропитала ее, и она напоминает подстилку в хлеву у скота. В углу лежит чей-то ребенок. Он болен. И в бреду зовет маму.
Не слышно смеха. Царит уныние. И лишь изредка усталый голос нарушает тишину.
- Ну, зачем мы бежали оттуда? Плохо жилось,- что и говорить,- а здесь тоже не сладко.
- Да что там-то делается?
- Может-быть, многих и в живых нет: расстреляли за наше бегство.
- Вот, говорят, в Гдове 100 человек сидят в тюрьме, по подозрению.
- Эх, если бы большевики действительно отменили смертную казнь!..
- Да что там - в тюрьме сгноят. Все едино.
- Ну, а здесь-то что хорошего? Хлеб выдают - урезывают, а на 40 пенни в день разве можно приварок купить?!
- Да-а... Ну, и жисть! Сами виноваты. Спасибо еще эстонцам - принимают нас, как людей.
Молчат. Коптилка еле освещает комнату: от спертого воздуха и она скоро погаснет.
Что-то безнадежно-гнетущее чувствуется в лицах невольных изгнанников.
А в Ревеле головка северо-запада „ликвидирует“ имущество армии в ресторанах с кокотками. Они не знают нужды…
Кошмар, сплошной кошмар!..
Незадолго до рождения ген. Марчем правительства познакомили меня с лейтенантом Гордеиным. Лицо у него решительное, энергичное. Лоб узкий. Смуглый. Глаза смотрят пристально, но не прямо.
- Я от Юденича, говорит он - Генерал полагает приехать к армии. Как вы думаете, поймет его армия? Каковы настроения среди интеллигенции, крестьянства? Есть ли какие-либо политические группы? Что думают социалисты?
Довольно грубо, белыми нитками. Но все это в массе слов, в беседе.
- Знаете, генерал так стремится сюда, он живет в маленьком номере гостиницы. У него денежные затруднения. Но его назначил сам Верховный Правитель. Я полагаю, что здесь
можно будет создать политическое совещание при главнокомандующем. В Гельсингфорсе оно уже имеется. Примут ли его местные деятели, или потребуют участия?
Впечатление такое: о демократизме не может быть и речи. Идет нечто черное. А Гордеин шпион Юденича.
Больше мы не встречались.
47.
В Ревеле организовался Социалистический Блок. Из эсеров и меньшевиков. Всё молодеж. Опытных работников нет.
Блок стоит на антибольшевистской позиции.
Признает вооруженную борьбу, интервенцию.
За ним идет усиленная слежка. Военные власти присылают шпиков из Нарвы. С ним считаются, несмотря на его незначительность - значит, сознают, что позиции их некрепки.
Блок пугало, но он может существовать только на территории Эстонии. Некоторые из министров - члены блока. Его роль чисто пассивная - иногда пугать военных и хоть сколько-нибудь смягчать реакцию. Но члены его верят в возможность что-то сделать, повлиять.
Наивно, по-детски. Но это сознается потом, позже…
48.
В правительстве внутренняя борьба с Юденичем. Он туго сдает позиции даже в Ревеле, а в Нарве творит свою власть. У него деньги, он - ставленник Верховного Правителя Колчака.
Кое-кто из министров поговаривает вслух о необходимости переворота. Но кто заменит Юденича? Кто популярен в армии? Да и можно ли заниматься переворотами во время борьбы на фронте? - Нужно мириться и ждать… когда генералы поймут ошибочность своей политики. Ждут…
_______________________
Армия продвигается к Петрограду. Красные берут Псков. Юденич издает приказ об образовании генерал-губернаторства в Ямбурге. Власть правительства дальше канцелярий в Ревеле не распространяется. На клочке России - царь и бог - генерал-губернатор Глазенап.
Какой-то веселенький фарс. Всем ясно, что делается, но правительство продолжает играть свою роль… „ради сохранения хотя бы видимого единства и продолжения борьбы с большевиками... “
49.
Меня командируют в Ямбург, Гатчину, Лугу.
Дают огромный открытый лист на свободный проезд от лица правительства. По делам агит-отдела.
- Можете ехать покойно, но всё же будьте осторожны, - напутствуют меня члены правительства, - в особенности, когда приедете в Ямбург. Помните - там власть военных.
Вот тебе и правительство. В Ревеле и так, без них бояться нечего: здесь эстонские власти и законы.
_______________________
В Нарве.
- Дайте мне литеру на основании командировки правительства.
- Хорошо. Но вы должны получить предварительно разрешение на въезд в Россию от генерала-квартирмейстера Малявина.
- Позвольте, ведь, у меня же командировка правительства. Кажется, этого достаточно?
- Нет, - любезно улыбается в ответ начальник разведывательного отдела штаба, - для въезда в Россию этого мало.
_______________________
Случайно встречаю Филиппео.
- Скажите, ради Бога, неужели нужно разрешение военных властей?
- Ну, да, конечно. Я сам беру разрешение у генерал-квартирмейстера.
- Вы? Министр? - изумляюсь я.
- Неудобно нарушать общий порядок, - смущенно оправдывается он. - Да и недоразумения могут быть. Не все, ведь, знают…
Поистине „ревельское“ правительство, как иронизируют эстонцы.
50.
Плюю на всё и еду. Ничего - не трогают. Только усиленно следят.
За проволокой русские власти. Пахнет былыми царскими временами. Погоны, честь, цуканье... Все, как было в „доброе старое время“. Да так его здесь и зовут.
Кое-где на стенах болтаются обрывки демократической декларации правительства. Жалкие, бессильные, как оно само... Слова... Слова...
51.
Моя задача - наладить распространение агитационного материала.
Иду в управление генерал-губернатора. К управляющему канцелярией Маламе. Старая русская фамилия. Махровая. Здесь он на месте.
Называю фамилию.
- Вы эсер? Работаете в газете? Читал ваши статьи... Вам нужно к генерал-губернатору?
Звонит по телефону:
- Генерал просит вас зайти через четверть часа.
Поразительная осведомленность. Точно по радио.
_______________________
Через четверть часа иду к Глазенапу.
В передней встречает адъютант. Задает тон. Пугает. Еще какой-то вооруженный субъект, кроме караульных. Видимо, „на всякий случай, мало ли что“…
Проводят в приемную. И здесь старое лицо - бывший губернатор Ордынский. Захирелый, потрепанный, ничтожный какой-то.
Дверь открывается и входит сам Глазенап в сопровождении знаменитого ген. Краснова.
Он здесь, а в Ревеле утверждают, что это ложь, что Краснова нет.
_______________________
- Меня командировало правительство для организации распространения агитационного материала. До нас дошли сведения, что прокламации, листовки, брошюры и даже „Свобода России“ не доходят по назначению. Я предполагал бы в интересах дела воспользоваться, помимо военного, кооперативным и земским аппаратом.
- Так. Но видите ли, я обязан попросить вас предоставлять мне весь материал на предварительный просмотр. К тому же, почему бы вам не воспользоваться комендантами. Вы бы могли работать в контакте с нашим агит-отделом, во главе которого стоит ген. Краснов.
- Я вас не совсем понимаю, генерал. Вы признаете, надеюсь, правительство? Для чего, в таком случае, цензура? В правительстве Юденич.
- Это ничего не значит: там люди гражданские, они могут по незнанию военных условий всё испортить и развалить армию.
- Итак, вы не согласны с моим предложением?
- К величайшему сожалению, нет. В ваших прокламациях есть совершенно неподходящие выражения - „товарищи-солдаты“, „земля народу“ и т. д. Да и по существу они сильно отличаются от программы адмирала Колчака.
Аудиенция кончена. Всё ясно.
51.
Распространяю прокламации правительства нелегально. Раздаю солдатам прямо в руки. Они удивляются :
- Как же так? Это совсем не то, что нам начальство говорит. У нас всё про Бога больше да про жидов. Нельзя ли еще таких бумажек? Только, пожалуй, за них под арест попадешь, а то и хуже. Были уже случаи ...
_______________________
Многие о правительстве совсем не знают. Военные о нем не говорят. Наши же прокламации, написанные крайне умеренно, для них - большевистские. Краснов пишет по-иному: о „жидах“, царе, распространяют апокрифическое „письмо рабочего“, который зовет вернуться к старому, „когда было сытно и не было жидов“.
Говорят, писал сам Марков II.
Пахуче. Махрово. Но зато видно подлинное лицо их.
_______________________
Здесь правительства нет и не чувствуется. Только Филиппео возит газеты и хлеб беженцам, да иногда появляется Евсеев - ради чего, неизвестно. Он - министр только для своих друзей.
52.
Ветренко захватил Царское. Сдался в плен полк красных. Смотр.
- Жиды вперед! - командует Ветренко.
Выходят девять евреев. Они тоже перешли к белым.
- Расстрелять их!
Почему? За что? - Да за то только, что они евреи. Этого здесь довольно. Даже добровольцем еврей попадает с трудом.
А в „Декларации“: „правительство не делает никаких различий между национальностями“... Но здесь своя „декларация“, неписанная.
53.
Юденич объявляет Балаховича дезертиром. Внутренние распри в разгаре. Балахович скрывается у эстонцев.
- Разве вы не знаете, что Балахович - разбойник ?
Эстонцы поясняют:
- Конечно, знаем, но Балахович нам нужен, как противовес Юденичу. Оба лучше. Пока же он нам помогает держать Юденича на цепи. Минует надобность - мы его сразу уберем. Нам-то он не опасен.
И эстонцы правы - разве можно верить обещаниям правительства, за которым нет никакой реальной силы.
А одновременно, не без ведома Юденича, в поезде задушен начальник штаба Балаховича Стоякин, арестованный за грабежи. Это здесь в порядке вещей. „Убирают“ без шума.
54.
Красные берут Псков… 25-го августа. - „Роковое число“…
Винят друг друга, Балаховича, Юденича. Забывают лишь о своих порядках.
Н. Н. Иванов кратко телеграфирует:
„Не считаю возможным оставаться в среде подобного правительства“ (т. е. потерявшего Псков).
Он забыл о своей псковской деятельности. Его исключают. Телеграмму не публикуют - неловко.
Иванов продолжает именовать себя министром. Потеха… Совсем, как дети, играющие в автомобиль: „Ну, а ты воняй бензином“…
Смердят, не только воняют.
55.
Капитан Л-нин. Один из организаторов восстания на „Красной Горке“. Энергичный, решительный, пользуется любовью своих бывших солдат.
Теперь он в тылу. Юденич и Родзянко его никуда не назначают. Боятся популярности среди солдат и… левизны.
Но он отнюдь не левый. Просто отошел от былого и понимает, что полного возврата к нему быть не может. В этом вся его левизна.
- Мои товарищи по „Красной Горке“ все или в тылу или рассортированы по отдельным полкам. Не оставили вместе и солдат: организованы и объединены - могут еще требования какие-нибудь предъявить. Опасно. А знаете, как нас встретил Родзянко? Выстроил и говорит:
- У нас будете получать белый хлеб и свинину, а у большевиков вас голодом морили.
И только,- да и то неверно: не так уж мы голодали. Ему шепчут:
- Ваше превосходительство, нужно несколько слов о политической платформе,- ведь, они от большевиков перешли.
- Политикой заниматься солдатам нечего. Их дело воевать, а когда освободим Россию от большевиков, тогда и будем решать, как быть. Во всяком случае национальное собрание будет созвано.
Солдат это не удовлетворило. Многие сожалеют, что перешли. Верили, ведь, что белые несут свободу.
56.
В Гдове „знаменитые“ туляки. Они сюда из Гомеля, где неудачно свергали советскую власть и весьма удачно грабили.
Сыпят направо и налево „царскими“. Развратничают. Хулиганят. Дисциплины никакой - банда. Во главе капитан Стрекопытов.
Говорит о себе, что он анархист-индивидуалист; иногда эсер. Вернее никто, просто один из атаманов многочисленных шаек. На пальцах дорогие перстни, одет с иголочки. Денег достаточно. Он тоже в тылу.
Это - „Тульский Батька“…
Любит рассказывать о гомельском восстании.
- А почему же вы там еврейский погром устроили?
- Это не мы - толпа. Мы были бессильны бороться с ней. По моему же приказу расстрелено несколько человек.
- А правда ли, что вы забрали деньги из Банка?
- Взяли. Нужно же было содержать солдат, когда отступили,- иначе они бы разбежались. Но поляки нас обобрали до ниточки и заключили в лагерь, еле удалось добиться разрешения на присоединение к северо-западной армии. Да и взяли-то мы немного - всего несколько миллионов. В банке есть наша расписка…
Это один из „идейных вождей“ белых. Он тоже стремится к внутреннему перевороту и недоволен порядками. Метит в начальники.
57.
Над Нарвой рвутся снаряды большевиков. Со стороны Монастырька. Ночное небо озаряется почти непрерывными зарницами орудийных выстрелов. Иногда - световая ракета.
Бои под городом. На-днях в Ивангороде даже были слышны крики „ура“. Большевики нажимают сильно. Говорят - „Троцкий приказал взять Нарву во что бы то ни стало“... Боятся, что возьмут действительно.
_______________________
Город полон белыми. Они в казармах, на частных квартирах. На базаре продают аммуницию, одежду, - есть не на что: „юденки“ идут хуже „советских“. Ими оклеивают стены.
_______________________
Происходят стычки с эстонскими солдатами. Иногда доходит до стрельбы. Вражда в открытую.
_______________________
В штабе белых еще работают, дежурят офицеры. О чем-то хлопочут, ведут переговоры с союзниками и ген. Теннисоном.
58.
Белых охватила паника. Первый снаряд в городе - они собираются спешно эвакуироваться вглубь Эстонии. Пакуют документы. Ген. Краснов наскоро уничтожает свои прокламации - неудобно их оставлять,- опять красные раздадут своим солдатам, как было в Ямбурге с „Белым Крестом“. Только белому делу повредит.
- Передайте русским,- категорически заявляет ген. Теннисон, - что я еще не эвакуировал лазареты и раненых. Пока не распоряжусь никто не двинется с места.
Сколько иронии в этих словах!
59.
Русские части еще у Скарятиной Горы, в Гдовском уезде.
За ними клочок русской территории. Красные кричат:
- Эй, товарищи, под кладбище что ли оставили?
По ночам неспокойно - красные нападают. Эстонцы охраняют мост через Нарову, не позволяют переходить.
Прорываются силой. Идут к Иеве. Эстонцы разоружают весьма энергично. Мстят за недавние издевательства. Понятно.
60.
Над Нарвой рвутся снаряды. Орудийная пальба почти не прекращается ни на минуту. Эстонская артиллерия у „Пяты“, в 4 верстах от города и у вокзала в городе. Дни напоминают недавние.
- Вот так же стреляли, когда большевики прошлый раз наступали, при немцах, - рассказывает мне хозяин комнаты. - А жутко здесь было. Вскоре после этого эстонцы прогнали красных. Первыми ворвались в город финские добровольцы. В городе еще оставались отряды красных. Мобилизованные. Крестьяне. В полушубках, лаптях, без оружия. Их только пригнали из Ямбурга. Финны хватали их и резали, как баранов. Прямо ножом по горлу. Жуть брала. Звери!.. Пленных совсем не брали. А в „Темном Саду“, что на берегу Наровы, шли расстрелы. Ставили в шеренгу и одной пулей нескольких. Кто больше - на пари. По улицам валялись трупы. Эстонцы позже пришли. Сразу прекратили. Известно - финнам одно важно: заработать, недаром же они жизнью рисковали. Страшно и вспоминать ...
А мне невольно вспоминается Новоселье. Маленький отряд не то шведов, не то датчан. Авантюристы всё.
В местечке виселица. Их никто не понимает - они не понимают никого.
- Каждую ночь идут на „охоту“,- рассказывают мне новосельцы, видавшие виды, когда Балахович усмирял их при красных,- Поймают красного или кого там, притащут в деревню и вешают. Им всё равно кто - лишь бы был доход.
Вешают спокойно, с удовольствием даже.
Хорошо еще, что этих зверей мало было в армии.
61.
Ингерманландцы организовали свой батальон. Они не русские, но живут по всему побережью Финского залива, вплоть до Петрограда. Постановили сражаться с большевиками совместно с северо-западной армией, но иметь свое начальство.
Обращаются к Родзянке.
- Что!? Ингерманландцы?! Такого народа нет. Хотят сражаться - пусть вступают в армию. Никаких самостоятельных частей.
Часть рассыпалась. Это называется - признанием прав национальных меньшинств.
62.
- Вот здесь повесили генерала Николаева,- говорят мне ямбуржцы. - Он у красных служил. Старик. Сначала предложили ему перейти на свою сторону. Обещали помилование и пост. Отказался старик. - „Я. - говорит, - не ради денег служил у них. И теперь чести своей не продам.“ - Издевались над ним жестоко, а потом повесили. Перекрестился старик на собор. Бесстрашный! Даже вчуже жутко было смотреть. А молодец - не продался.
63.
- Да и как эстонцам относиться к нам хорошо, - говорит мне русский наровчанин. - Ведь, сам Родзянко показывает пример неуважения к ним. Едет на автомобиле через мост. Часовой требует пропуска, а он его матом. Часовой пригрозил стрелять. Только тогда и остановился, да еще накричал. На словах уважение, а на деле плюют. Э-эх!
64.
Конец мая. В Псков приехал гражданский представитель Балаховича - Н. Н. Иванов*) в сопровождении А. П. Чернявского.
Кто они? Откуда? - Неизвестно. О себе ничего не говорят.
- Батька будет следом за нами, - сообщает Иванов. - А вы уже успели организовать городскую заправу и земство. Но знаете, в обстановке гражданской войны эти организации не пригодны. Они слишком громоздки. Медленно действуют. Нужен аппарат, действующий решительно и быстро. Пользующийся общественным доверием. По гдовскому опыту я думаю ввести здесь „гражданское общественное управление г. Пскова и уезда“. Этот орган, состоящий из трех - пяти лиц, облеченных безусловным общественным доверием, несравненно лучше справится с задачей, чем всякие заправы.
_______________________
Городская управа и земство ликвидированы.
За Ивановым - сам „Батька“, а он с протестами не шутит. Умерли безмолвно.
_____________________________________________________________________________
*) Позже выяснилось, что Н. Н. Иванов - петроградский присяжный поверенный, известный по организации в первый период войны „Общественных заводов и банков“ в Петрограде. Организации эти находились в тесной связи с „Вечерним Временем“ и Бор. Сувориным и, когда подошел момент, умерли бесславно и безотчетно. Кто живал в Петрограде, тот помнит на углу Садовой ул. и Невского пр. „Банкирский Дом 11 Иванов и Ко.“ - Это и был „Общественный“ Банк. После ликвидации сев.-зап. фронта, И. Иванов весьма успешно начал спекулировать на русском безтоварье и не побрезговал вести дела с большевиками.
_____________________________________________________________________________
65.
Н. Н. Иванов - председатель „гражданского общественного(!) управления“. Самотеком. Членами он назначил А. И. Чернова и К. Г. Костылева.
Теплая компания. Действительно, „пользующиеся“ общественным доверием.
- Сашка Чернов, - шепчутся в городе, - это тот, что под судом за дровяную панаму был. Как же не помнить - городу дрова поставлял, а у самого домик рос да бриллианты к жене приплывали. Каждый мальчишка его знает. Ведь, только благодаря перевороту и спасся. Большевики не дознались, а тут немцы пришли. Еще из царской управы выгнали... Знаем, знаем...
- Костылев - то... Да его еще покойник Батов, царство ему небесное, матюжил. На коленях перед стариком ползал. Еле умолил скандала не поднимать.
Это - „демократическое“ управление „Батьки“.
_______________________
До того Иванов был в Гдове. Почему он удалился оттуда - зазнать невозможно: письма идут месяцами и перехватываются цензурой. Случайно приезжают гдовичи:
- А, у вас Иванов... Старый знакомый... Поздравляем! Ну, как: спекуляцией занимается?
Это его специальность. У нас всё время из Эстонии контрабандой колбасу, сыр да другие товары таскал и заставлял по грабительским ценам из кооперативов продавать. Обязательно на „царские“ или „думские“ - других не брал. У вас то же, наверно, делает...
- Делает, да с ним - то ничего не поделаешь: - „Батька“.
_______________________
Они управляли Псковом почти до падения. Это - удельное княжество. Н. Н. Иванов мечтает о „Вольном Пскове“, - повидимому, тогда можно лучше заработать.
66.
Всякий намек на свободу пресекается в корне. Группа псковичей намерена издавать прогрессивную газету в противовес черносотенным. Обращаются к Иванову:
- Позвольте, у нас есть газета - „Новая Россия“. Сотрудничайте в ней. Всякая партийность, страстность сейчас неуместны.
_______________________
- Нам нужны деньги, - обращается Н. Н. Иванов к группе общественных работников. - Как вы думаете, нельзя ли установить налог на торговцев, а в частности на евреев. Этим путем мы можем собрать значительную сумму.
- Незлобно. Недавно только большевики облагали буржуазию.
Налог всё же вводится.
67.
Ревельский Русский Совет. Старички. Из отставных генералов. Священники. Пахнет затхлью. Они - представители русского общественного мнения в Эстонии. Какая жалкая ирония!...
Собрались, чтобы выслушать нас, приехавших из самого пекла, Пскова.
Докладываем. Подробно. Красочно.
- Но вы, может-быть, преувеличиваете. Вероятно, всё не так уж страшно. Иванов - он член Совета, демократ. Какие же вам нужны еще порядки? Нельзя же насаждать большевизм. Керенщина теперь непригодна. Нужна - диктатура, твердая власть.
Дальше этого они не идут. Зверинец... И кому нужно было вытаскивать их из нафталина?...
68.
Лежу в Изборске на лугу. Жду поезда в Валк. Рядом какой-то офицер.
Разговорились.
- Я балаховец, - заявляет он прямо, - только знаете, не нравятся мне эти казни. Дико. Ведь, я учился вместе с Костей Геем, председателем псковского совета. Знаю его, - честный был парень, - таким, вероятно, и остался. Нельзя же только за убеждения вешать. И коммунист коммунисту рознь. Так, ведь, всякого можно вздернуть...
Что это - провокация или здоровая мысль, искренняя? Теперь не поймешь - все грани стерты.
69.
В Ревеле разливанное море. Рестораны битком. По улицам белые офицеры в погонах.
Денег у них много,- только один удачный налет. Кутят. Дым коромыслом.
- Хоть день да мой, а что будет завтра - не знаю.
Среди них есть идейные, но мало. Большинству некуда больше приткнуться. Немало здесь и „обиженных“ революцией. Они полны ненависти:
- Только бы дорваться. А там уж мы показали бы этим хамам. Мужичье!... Государством управлять со свиным-то рылом…
Жажда крови и потоки вина. Идейная, - так говорят почти все здесь, - борьба с большевиками и кутежи на награбленные деньги.
Таков тыл. Он - сифилитик.
70.
Эстония начинает переговоры с Советской Россией. Северо-западная армия ликвидируется. Юденич еще в Ревеле. Балахович обнаглел окончательно и занимается налетами уже в самой Эстонии.
Все стремятся урвать. Это - единственная тема для разговоров.
- Ну, как: получили прогонные?
- Нет еще.
- А вы суньте, кому следует. Мигом все обделают. Я уже два раза получил,- хвастается военный врач. - Можно бы и в третий, да как то неловко.
Рвут, тащут, воруют. Но это больше в Ревеле. В Нарве и деревнях солдатам даже жалованье не выдают: - Денег нет!...
71.
Приехал „знаменитый“ Г. Алексинский. Что ему нужно - неизвестно. Говорят, должен увести Юденича, которого эстонцы не выпускают до полного расчета.
Устраивает доклад для желающих. Сообщает о Деникине. Доказывает, что „всё было отлично, если бы не разлагающее влияние опозиции“.
- Нас упрекают в погромах. Это ложь. Все погромы совершены Петлюрой. По подсчетам союзников Петлюрой убито до 40.000 евреев. На самом деле, цифра эта выше, около 70.000. При Деникине же было всего два погрома: один в Фастове, другой в Киеве. Но они были стихийны, власть не принимала никакого участия в их организации…
- А позвольте вас спросить, сколько было убитых во время этих погромов?
- Это не существенно. Подсчета не производилось...
Понятно, - иначе, ведь, и быть не могло.
_______________________
Через несколько дней он исчезает... вместе с Юденичем, при помощи союзников. Колчаковские фунты уплывают. В Риге Юденич у ген. Нисселя. Alliance!
Вслед за ними скрываются Глазенап, Владимиров и остальные киты северо-западной армии. Им больше здесь нечего делать. Заработали на черный день, а солдаты и офицеры... как хотят.
_______________________
Так кончился поход на Петроград. Бесславно, но с прибылью для его организаторов.
Следом его остались беженцы. Несчастные, голодающие, нищенствующие массы, выброшенные злою и преступной рукой бывших генералов.
В России - пожарища, разрушения, слезы ...
Стоило ли для этого гибнуть тысячам людей?!...
Беженцы.
1.
В Нарве в магазин входит шикарно одетая дама. С ней гувернантка. Делает покупки. Из ридикюля торчат „царские“.
Русская.
- Извините, сударыня, не будете ли вы так любезны сказать, как мне получить право жительства в Эстонии. Приходится ютиться, где попало. Скрываться от полиции.
- А у меня никакого права жительства нет и не надо.
- Как?
- Вы слыхали, конечно, про Балаховича. Я - его жена. Мы когда хотим, туда и поедем... Мы всюду можем.
Она вытаскивает пачку „царских“, расплачивается и уходит. Ей всюду можно… „Царские“ в цене... Не из Гдова ли?!..
2.
Из Петровской крепости на Ивангороде медленно, длинной лентой, тянется толпа. Лохмотья вместо одежды, черные от грязи, худые, с воспаленными блестящими глазами.
Это - военно-пленные северо-западной армии. Русские у русских.
Они не захотели итти на фронт. Это парии, презираемые белыми. Их кормят еле-еле, дают четвертку хлеба в день.
Могут передвигаться только в пределах волости. Им живется местами неплохо. Крестьяне охотно общаются. Кое-кто даже женился на эстонках.
- А что слышно насчет мира? Скоро ли домой поедем?
Тянет.
- Вот, зовут в другие места, да здесь сподручнее. Мы псковские - чуть что, через озеро и у себя.
Их тоже тянет домой: чужой хлеб горек...
- Не хотите воевать - нечего и жрать. Пусть на советском пайке пробавляются.
А, ведь, был приказ: „Всем переходящим на нашу сторону предоставляется право не воевать...“
Они мрут, как осенние мухи, от голода и болезней. В крепости грязь. Окна выбиты. Нет стекол. А на дворе мороз.
Растекаются по городу.
- Подайте, Христа ради, хоть корочку хлеба. Отощали вовсе.
Сердобольные граждане подают. С жадностью набрасываются на огрызки. Роются в отбросах, мусорных ямах. Не люди, а тени. Придавленные.
- Эх, хоть бы скорей домой. Как ни плохо, а всё же там лучше...
3.
Перед мостом через Нарову толпы крестьян. Насильно взятые белыми в подводы. Их загнали в Нарву. Денег не платят. Лошади гибнут от бескормицы. Сена не выдают.
Они обсуждают вопрос о возвращении домой. Эстонцы пропускают.
- Оно и так подумать: чего большевикам нас преследовать. Не по своей воле пошли - силой взяли, - говорят в толпе.
- Вестимо, каждому видно: порожняком. Всё дома осталось. Эх, ты, доля горькая...
Несколько дней тянутся разговоры. Наконец, кто посмелее, уезжает. Кое-кто успел продать лошадь и телегу.
Приходят вести - „прошли благополучно.“
И тянутся подводчики домой вереницей.
Им-то: „в чужом пиру похмелье“...
4.
- Какими судьбами вы здесь?
- Очень даже путанными. Побывал у Плесецкой на принудительных работах. Бежал. С трудом пробрался к себе. Оттуда на фронт. Решил во что бы то ни стало перейти. Чуть было эстонцы не убили, когда сдавался в плен.
Он крестьянин. Бывший офицер, социалист. Побывал на Кубани. Ушел: - „Не то,- говорит,- там“. Наконец, сдался в плен. Ищет правды.
- Вы не в армии? Почему у вас нет погон? Здесь все носят...
- Нет, батенька, здесь тоже делать нечего. Черносотенство одно. Я на лесных разработках эстонцев. Относятся хорошо, жаловаться не приходится. Только боимся, как бы русским не передали: у тех хуже.
Через некоторое время встретились снова.
- Еду в Россию.
- Да, ведь, вас там снова арестуют. Не боитесь?
- Больше не могу. Тяжело. Разуверился я во всем - надо работать на своих.
Он уехал в Россию. Эсер, старый работник...
5.
Но невсюду хорошо пленным и у эстонцев...
Холодно от камня. Дело к зиме.
По главной улице Ревеля тянется повозка. В нее впряжены... русские военно-пленные.
Босые, голодные. Толпа смотрит равнодушно - „большевики“...
6.
Армии нет - есть гражданские беженцы. Они рассеяны по лесным заготовкам. Прикреплены.
7.
В приемной фотографа толчея.
Спешат сняться - надо получить какое-нибудь удостоверение перед тем, как отправиться в неизвестную даль.
На лицах тревога и ожидание. Что-то будет?
- Скажите, нельзя ли в Совдепию как проехать?- спрашивает меня северо-западник. - Я в белых только 15 дней и пробыл,- в Гатчине сдался.
- Проехать?.. Конечно, можно. А что, надоело?
- Да уж лучше в Совдепию, к дому ближе, чем в Сухарных казармах сидеть,- там не жизнь, а каторга. Набиты, что сельди в бочке. Вши, клопы, блохи. Того и гляди, заболеешь. И болеют. Вот, военно-пленным,- тем лучше: они обязательно домой попадут.
- А я записался во Францию, - сообщает другой. - Хоть туда поехать, на чужие страны посмотреть.
- Поглядишь!.. Держи карман шире, замечает первый солдат. - Так тебя и повезут на смотрины: „дескать, посмотри, Сидоров, как наши живут, отдохни-ка, устал, родимый“. Выдумал тоже. Брать-то берут нашего брата,- только не для удовольствиев. В роде как бы в полицию или в пограничную стражу. Ходил я и туда. Пять лет,- говорят,- служить будешь. 2-3 франка в день, а кроме того 500 франков подъемных. Только их потом дадут. Тоже хитрые - на манер негра нашего брата заманивают. Дескать, куда ему податься,- сидит, как рак на мели,- пойдет и к нам… Это в роде как бы в крепостные...
Так и „благодетельствуют“ французы русского мужика, попавшего в переделку и по их вине тоже. Их бюро занимаются ловлей голодных. Кое-кого выловили и из Ревеля.
8.
Иеве. Беженский район.
В пустых комнатах бывшего помещичьего дома коптит керосиновая лампочка. На полу навалена солома. Сырость пропитала ее, и она напоминает подстилку в хлеву у скота. В углу лежит чей-то ребенок. Он болен. И в бреду зовет маму.
Не слышно смеха. Царит уныние. И лишь изредка усталый голос нарушает тишину.
- Ну, зачем мы бежали оттуда? Плохо жилось,- что и говорить,- а здесь тоже не сладко.
- Да что там-то делается?
- Может-быть, многих и в живых нет: расстреляли за наше бегство.
- Вот, говорят, в Гдове 100 человек сидят в тюрьме, по подозрению.
- Эх, если бы большевики действительно отменили смертную казнь!..
- Да что там - в тюрьме сгноят. Все едино.
- Ну, а здесь-то что хорошего? Хлеб выдают - урезывают, а на 40 пенни в день разве можно приварок купить?!
- Да-а... Ну, и жисть! Сами виноваты. Спасибо еще эстонцам - принимают нас, как людей.
Молчат. Коптилка еле освещает комнату: от спертого воздуха и она скоро погаснет.
Что-то безнадежно-гнетущее чувствуется в лицах невольных изгнанников.
А в Ревеле головка северо-запада „ликвидирует“ имущество армии в ресторанах с кокотками. Они не знают нужды…
Кошмар, сплошной кошмар!..