19 августа. Перед прочтением съесть

[grieg_wilka]

      Ровно двадцать лет назад, отдыхая в Геленджике, мы проснулись оттого, что не могли понять, что именно нас разбудило. Понимание пришло лишь спустя минуту: над городком, над турбазой и далеко за ней включились громкоговорители. Хорошо поставленным механическим голосом радиодиктора, с расстановкой они хором повторяли: «Чрезвычайное положение объявили товарищи Янаев, Павлов, Бакланов». Это было невероятное, мистическое ощущение, как финал фильма «Завтра была война».      Мы были на море. Наша судьба, как некогда судьба Хрущева, решалась без нас, в Москве, за тысячу километров. Я покупал газеты: все, какие мог - от хрестоматийной «Правды» до экзотического в данной ситуации «Советского спорта». Отец был одним из немногих на отдыхе, если не единственным, кто имел с собой радиоприемник. Когда он выходил на пляж, купаться ему не удавалось - его обступали люди и требовали включать радио. Они стояли и слушали, не обращая внимания на призывный шум теплого Черного моря, невзирая на то, что малолетние дети садистски развлекались, бросая им под ноги кусачих медуз - люди, хотевшие перестройки, а получившие вырубку виноградников, но уже вкусившие гласности и пока еще верящие, что избыток зрелищ может компенсировать нехватку хлеба. Они громко обсуждали происходящее, защищали демократию и ругали ГКЧП. Спустя пару дней какой-то мужчина плакал, узнав о том, что есть погибшие. Спустя еще некоторое время все вздохнули с облегчением, оставили в покое радиоприемник и разбрелись по своим компаниям - продолжать обсуждение, но уже не с искренностью очевидцев, а с напускным пониманием искушенных историков-аналитиков. И все ждали, что теперь, наконец-то, что-то будет. Это странное ощущение того, что теперь, наконец, будет что-то. Словно савраску с конной мельницы, осатаневшую от ходьбы по кругу, наконец отвязали от жернова, и она самозабвенно рванула по прямой, не особо разбираясь, что там впереди - заливные луга, цирковое шапито или скотобойня.      Понимание приходило потом, долго и трудно. Была «шоковая терапия» гарвардских мальчиков, решивших поиграть в экономистов и накормивших страну «невидимой рукой рынка» так, что страна чуть не умерла с голоду. Была варварская приватизация, отдавшая за гроши народное хозяйство в руки «частников» и тем самым довершившая разгром того, что не разгромила холодная война. Было жуткое дежавю с точностью до наоборот - танки на Новоарбатском мосту, стреляющие в Белый дом. Была кровь и грязь первой чеченской войны и ее бесславная сдача. Были призывы к Ельцину, пьяной свинье, убираться из Кремля. Были постановочные выборы девяносто шестого. Отрезвление приходило медленно, похмелье было затяжным, первые несколько лет прошли словно на кураже этих августовских, девяносто первого года, ожиданий - да, все не так, все чудовищно неправильно, но должно же что-то, наконец, произойти! Пожалуй, лишь с дефолтом понимание пришло окончательно, и люди в очередной раз стали учиться думать по-новому.      Они задумались о том, что никакие зрелища не заменят хлеба, и запоздало поняли кошмарный смысл казавшегося когда-то таким смешным перестроечного анекдота - цепь удлинили, но миску отодвинули еще дальше.      И что тогда, в августе девяносто первого, все происходило совсем не так, как казалось, и статистам, защищавшим Белый дом, не только не дали прочитать сценарий целиком - им вообще не показали сценария.      И что дрожащие руки Янаева, которые так хотелось видеть признаком хронического алкоголизма, были нервной реакцией человека, ввязавшегося в уже проигранную игру с весьма мрачными перспективами, а настоящий хронический алкоголизм ждал впереди.      И что танки не стреляли не потому, что героические диверсанты генерала Лебедя подмочили порох, а потому, что печальному маршалу Язову не хватило цинизма произнести столь близкую и понятную грядущим демократам фразу - «Цель оправдывает средства».      И что «сволочей танкистов», которым не посчастливилось наехать на опьяненных борьбой, и не только, бросавшихся под гусеницы защитников Белого дома, оставшиеся в живых защитники - несомненно, борцы за свободу, справедливость и права человека - лишь по чистой случайности не сожгли заживо в их собственной консервной банке.      А потом, уже на трезвую голову, мы имели возможность наблюдать со стороны (а со стороны, как известно, виднее) за эпохой цветных революций, от Сербии до Джамахирии, и понять, какие именно политтехнологии принесли в августе девяносто первого «свободу» в наш многострадальный кишлак. До сих пор находится немало людей, убежденных в искренности и даже «исторической неизбежности» подобных пароксизмов свободолюбия. Хочется верить, что эти люди просто слепы, потому что в противном случае придется признать, что они ничем не отличаются от тех, кто двадцать лет назад продал за базарный грош нашу Родину.      У каждого был свой Советский Союз. У кого-то - великая держава, предмет гордости. У кого-то - «империя зла» (конечно, голливудским скоморохам - им лучше знать). А у кого-то - просто Родина. Которой не стало двадцать лет назад. Факт, что СССР агонизировал некоторое время до и некоторое время после августа девяносто первого. Но именно тогда, в августе, был с жестокой объективностью поставлен диагноз - клиническая смерть.      Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе.      Какая ирония. Полковник Васин приехал на фронт со своей постаревшей женой.
Он не вел войны двадцать лет. Он соскучился по войне.
Двадцать лет на своей земле он не знал, что делать с землей.
Культивировал репей и полынь. Пил первач и резал свиней.

Сельский быт - он неприхотлив. Ни парадов там, и ни битв,
Все расписано на сезон от посева и до покоса.
И красивых решений нема - как бойцу не сойти с ума, 
У полковника съехал чердак и закончились папиросы.

И полковник собрал свой полк. Голосов разнобой умолк,
И не сдвинулся ни один даже после команды "Вольно".
Сняв фуражку, признался Васин: "С идеологией я обосрался, 
Это наша земля, и не надо делать ей больно".

Непонятно, где верх, где низ, демократия-коммунизм,
       Очень просто твердить о земле в шезлонге на даче.
       Видно, мало просто болтать - надо сеять, пахать и жать,
       Потому что, как ни крути, земля лежит в ржавчине.

Мы считали, что будет легко: надо сбросить муляж оков,
       Помолиться Адаму Смиту - и всё, довольно,
       И доволен останется всяк - но в программе вышел косяк,
       Это наша земля, и не надо делать ей больно.

Нас рожали под звуки попсы, братаны твердили: "Не ссы", 
Нас учили не помнить родства и ползать на брюхе, 
Каждый третий кричал: "Покайся!" - и заплакал полковник Васин, 
И поднес именной "Парабеллум" к правому уху.

И полк, чтоб не слышать финал, повалился там, где стоял,
Благо загодя выдал завскладом по литру на брата.
Этот поезд в говне, и не видно света в окне,
Если больно нашей земле - это мы виноваты.