Сто лекций с Дмитрием Быковым - 1984, 1985 и 1986
На выходных много летал, успел прочитать сразу три книги из серии.
Лекция 1984 года про роман Александра Шарова «Смерть и воскрешение А. М. Бутова». Быков её уже упоминал в лекции про сказку Бутова «Мальчик Одуванчик», и сказка та мне настолько понравилась, что я и от «взрослой» книги ждал многого, а вот как-то не зацепило. Несколько глав есть, от которых не оторваться, но в общем достаточно спокойно.
Наткнулся на сравнение с охотой на волков, для меня это словосочетание - однозначная отсылка к Высоцкому. Но тут метафора была тоньше, реальность описана подробнее, и я наконец-то понял, что это за «красные флажки», за которые волк не может забежать - они ему кажутся языками пламени.
Лекция 1985 года про повесть Валентина Распутина «Пожар», и читать её достаточно сложно, особенно во время поездки в Россию. Потому что описывается примерно тот же развал, что и в « Красном дереве», но если в 1920-х на этот развал смотрели как на что-то временное, что можно преодолеть, то в середине 1980-х это уже выглядит финальной точкой, за которой уже ничего не будет. Там по сюжету загорелся деревенский склад, и люди пытаются если не потушить его (пожарную машину давно разобрали на зап. части), то хотя бы спасти товары (но начинают почему-то с водки). И описание процесса спасения перемежается с воспоминаниями главного героя и его размышлениями на тему «как же мы дошли до жизни такой» - мне постоянно вспоминался увиденный мною уже в институте «Так жить нельзя» Говорухина (пафосный фильм, но и книга сделана примерно в этой же интонации), ну или заезженную песню БГ про «Этот поезд в огне» (только без частичного оптимизма от «пора вернуть эту землю себе» - в книге никакого оптимистического решения не видно).
Фраза, прекрасно передающая настроение книги: «С некоторых пор тройной одеколон перешел в разряд продовольственных товаров, им сдабривали сухое венгерское или болгарское вино, которое в своем собственном вкусе отвергалось мужиками как чересчур кислое и незабористое».
В книге много интересных слов. Задумался, что не знаю точного смысла слова «архаровец». Понятно, что это что-то неприятное, но что именно? Оказывается, у него есть строго противоположные смыслы: от «агент полиции» до «жулик, мошенник, вор». То есть да, основной смысл - в негативном отношении к называемому.
А вот так и не поддавшаяся мне фраза: «Сколько же на свете неробей и причиндалов! И как получилось, что сдались мы на их милость, как получилось?!»
«Неробь» - это, скорее всего, украинизм, что-то типа «бездельник». «Причиндал» я знал только в смысле «безделицы». Что они могут обозначать, поставленные вместе, через запятую - непонятно.
Или вот ещё, но это уже не к знанию русского языка, а к историческим реалиям: «в лихие послевоенные годы, [...] когда едва справлялись с налогами, когда у „нерадивых“ обрезали огороды, чтоб обрезанное зарастало крапивой, и не позволяли до белых мук покосить на свою коровенку?» - что такое «обрезать огород»?
Книга хорошая, а Быков её вообще нахваливает, «медвежья мощь» и всё такое. Я медвежьей мощи не ощутил, но некоторые фрагменты задевали как по живому. Вот, например, разговор героя с сыном, когда тот предложил ему переехать из этого ужаса в город:
Сын с невесткой пристали: переезжайте. Им подпели Борисовы тесть с тещей, которым Иван Петрович с Аленой приглянулись, видать, бесхитростностью и подладом. Присмотрим неторопко дом, сторгуемся, здесь большой совхоз, работа найдется. Будете при нас, а мы при вас, все равно надо к кому-то притуляться. Никто вас в Сосновке за хвост не держит.
Никто за хвост не держит, а Сосновка сама? А земля, которой отдана жизнь? И жизнь всего позаднего, прежнего рода. Неужели оставить все это архаровцам, которые, идучи с работы, по дороге сворачивают на кладбище оправляться, с чем прихватил их однажды Иван Петрович? Кому-то надо или не надо держать оборону? Проть чужого врага стояли и выстоим, свой враг, как и свой вор, пострашнее.
Такое всё это знакомое - и аргументы «за», и невысказываемые аргументы «против». И это «фашистов победили», и «русские не сдаются». Родные и страшные аргументы.
Лекция 1986 года про роман «Печальный детектив» Виктора Астафьева, и читается он просто как продолжение предыдущей книги. Разве только добавляется тема отношения к преступникам и к милиции - главный герой работает в милиции, и он искренне не понимает, почему в России настолько толерантное отношение к уголовникам. Почему у них такой романтический образ, их жалеют, об их страдания поют песни? Он описывает историю ареста убийцы - тот шёл по улице, зарезал просто так несколько человек, вытер руки об курточку, спрятал нож в карман, купил мороженое и стоит себе у кинотеатра, отдыхает с товарищами. Арестовывать его сложно, опасно, милиция решает брать жёстко - оглушить головой об стенку а потом уже зачитывать права по конституции.
[арест удался...] поволокла милиция бандитов куда надо. Граждане в ропот, сгрудились, сбились в кучу, милицию в кольцо взяли, кроют почем зря, не давая обижать «бедных мальчиков». «Что делают! Что делают, гады, а?!» - трясся в просторном пиджаке выветренный до костей человек, в бессилии стуча инвалидной тростью по тротуару: «Н-ну, легавые! Н-ну, милиция! Эко она нас бережет!..». «И это середь бела дня, середь народа! А попади к им туда-а...» «Такой мальчик! Кудрявый мальчик! А он его, зверюга, головой об стену...»
То есть, понятно, что никто не только не объяснил происходящего, но и даже не задумался о необходимости общения с гражданами (с этим вообще в России большая проблема). Но при этом какая априорная вера в вину милиции, а не арестованных ею людей!
В другом месте герою жалуется воспитавшая его тётка, что её изнасиловали четверо. Он хватает их, через какое-то время суд, выдали им по 8 лет тюрьмы. И тётка, та самая изнасилованная, так и не простила героя книги, арестовавшего преступников миллиционера, за то, что он им жизнь испортил. Ну чё, от неё убыло бы, что ли? Ну поплакала бы, да, обидно. А им такого срока не выдержать. - Вот как это читать, что тут думать, как тут жить? Размывается привычная граница: я мент - ты преступник. Там ещё одна сцена была прекрасная, когда какой-то уголовник приехал после тюрьмы в деревню и терроризирует оставшихся там старух. Запер их в сарае, пока не соберут ему на выпивку - не выпустит. Герой приезжает освобождать заложниц, драка, урка его протыкает вилами. Тут же впадает в «боже, что я наделал, опять в тюрьму, видать судьба у меня такая». Помогает отвезти мента в больницу, по пути узнаёт, что тот - мент, понимает, что это уже не тюрьма, а расстрел, плачет, кается. Герой выжил, на суде уголовник выглядит героем - все ради него собрались. Он шутит с потерпевшим - того на пенсию по инвалидности отправили: лучше бы меня на пенсию, гогочет урка. Но извиняется - не признал, начальник. Дали ему 10 лет, бабы заревели (те же, которых он собирался сжечь в сарае), урка преобразился - я ещё вернусь, суки! Я, падла, научу кой-кого свободу любить. На мента все смотрят чуть ли не с ненавистью.
Очень депрессивное впечатление. Существенно хуже, чем - казалось бы, куда чернее - в « Председателе». Сцена с ранением вилами просто добивает - местный фельдшер понимает, что с таким ранением не справится, звонит в город. Оттуда отвечают: «нет бензина, да и воскресенье, да и вообще в сельскую местность они не обязаны посылать машины „скорой помощи“. „Надо, так везите больного на своем транспорте“». В книге позвонили знакомому в милицию, тот сообразил «скорую». А я вспомнил, как примерно в это же время я чуть не утонул, провалился под лёд в центре Донецка. Нас с другом вытащил какой-то рыбак, притащил в какую-то будку, позвонил в «скорую помощь», и мы услышали там примерно то же самое: денег нет, но вы там держитесь. В итоге вывозили нас на такси - я помню, как ещё тогда я не мог понять, что за позорище, почему у великой страны нет бензина на скорую помощь? Насколько наша жизнь была бы проще, если бы у нас было более реалистичное представление о финансах страны. Тратили бы оставшиеся не на понты, а на то, что реально нужно.
В самом начале книги порадовался за типично советское табу на торговлю:
Большую часть удоя тетя Граня уносила в ближайший госпиталь - раненым, поила молоком ребятишек, теперь уж не в будке, а в домике ее все так же густо обретающихся. Брали у тети Грани молоко соседи - железнодорожники, а также эвакуированные. На вырученные за молоко деньги тетя Граня[...]
Вот это умолчание, невозможность в приличном обществе сказать слово «торговать». Буквально за пару страниц до этого «пересудили и пересажали» весь коммерческий отдел железной дороги - и это тоже никак не комментировалось: читателю понятно, за что их посадили, и даже не сильно жалко, очевидно ведь, что «торговать» = «воровать».
Лекция 1984 года про роман Александра Шарова «Смерть и воскрешение А. М. Бутова». Быков её уже упоминал в лекции про сказку Бутова «Мальчик Одуванчик», и сказка та мне настолько понравилась, что я и от «взрослой» книги ждал многого, а вот как-то не зацепило. Несколько глав есть, от которых не оторваться, но в общем достаточно спокойно.
Наткнулся на сравнение с охотой на волков, для меня это словосочетание - однозначная отсылка к Высоцкому. Но тут метафора была тоньше, реальность описана подробнее, и я наконец-то понял, что это за «красные флажки», за которые волк не может забежать - они ему кажутся языками пламени.
Лекция 1985 года про повесть Валентина Распутина «Пожар», и читать её достаточно сложно, особенно во время поездки в Россию. Потому что описывается примерно тот же развал, что и в « Красном дереве», но если в 1920-х на этот развал смотрели как на что-то временное, что можно преодолеть, то в середине 1980-х это уже выглядит финальной точкой, за которой уже ничего не будет. Там по сюжету загорелся деревенский склад, и люди пытаются если не потушить его (пожарную машину давно разобрали на зап. части), то хотя бы спасти товары (но начинают почему-то с водки). И описание процесса спасения перемежается с воспоминаниями главного героя и его размышлениями на тему «как же мы дошли до жизни такой» - мне постоянно вспоминался увиденный мною уже в институте «Так жить нельзя» Говорухина (пафосный фильм, но и книга сделана примерно в этой же интонации), ну или заезженную песню БГ про «Этот поезд в огне» (только без частичного оптимизма от «пора вернуть эту землю себе» - в книге никакого оптимистического решения не видно).
Фраза, прекрасно передающая настроение книги: «С некоторых пор тройной одеколон перешел в разряд продовольственных товаров, им сдабривали сухое венгерское или болгарское вино, которое в своем собственном вкусе отвергалось мужиками как чересчур кислое и незабористое».
В книге много интересных слов. Задумался, что не знаю точного смысла слова «архаровец». Понятно, что это что-то неприятное, но что именно? Оказывается, у него есть строго противоположные смыслы: от «агент полиции» до «жулик, мошенник, вор». То есть да, основной смысл - в негативном отношении к называемому.
А вот так и не поддавшаяся мне фраза: «Сколько же на свете неробей и причиндалов! И как получилось, что сдались мы на их милость, как получилось?!»
«Неробь» - это, скорее всего, украинизм, что-то типа «бездельник». «Причиндал» я знал только в смысле «безделицы». Что они могут обозначать, поставленные вместе, через запятую - непонятно.
Или вот ещё, но это уже не к знанию русского языка, а к историческим реалиям: «в лихие послевоенные годы, [...] когда едва справлялись с налогами, когда у „нерадивых“ обрезали огороды, чтоб обрезанное зарастало крапивой, и не позволяли до белых мук покосить на свою коровенку?» - что такое «обрезать огород»?
Книга хорошая, а Быков её вообще нахваливает, «медвежья мощь» и всё такое. Я медвежьей мощи не ощутил, но некоторые фрагменты задевали как по живому. Вот, например, разговор героя с сыном, когда тот предложил ему переехать из этого ужаса в город:
Сын с невесткой пристали: переезжайте. Им подпели Борисовы тесть с тещей, которым Иван Петрович с Аленой приглянулись, видать, бесхитростностью и подладом. Присмотрим неторопко дом, сторгуемся, здесь большой совхоз, работа найдется. Будете при нас, а мы при вас, все равно надо к кому-то притуляться. Никто вас в Сосновке за хвост не держит.
Никто за хвост не держит, а Сосновка сама? А земля, которой отдана жизнь? И жизнь всего позаднего, прежнего рода. Неужели оставить все это архаровцам, которые, идучи с работы, по дороге сворачивают на кладбище оправляться, с чем прихватил их однажды Иван Петрович? Кому-то надо или не надо держать оборону? Проть чужого врага стояли и выстоим, свой враг, как и свой вор, пострашнее.
Такое всё это знакомое - и аргументы «за», и невысказываемые аргументы «против». И это «фашистов победили», и «русские не сдаются». Родные и страшные аргументы.
Лекция 1986 года про роман «Печальный детектив» Виктора Астафьева, и читается он просто как продолжение предыдущей книги. Разве только добавляется тема отношения к преступникам и к милиции - главный герой работает в милиции, и он искренне не понимает, почему в России настолько толерантное отношение к уголовникам. Почему у них такой романтический образ, их жалеют, об их страдания поют песни? Он описывает историю ареста убийцы - тот шёл по улице, зарезал просто так несколько человек, вытер руки об курточку, спрятал нож в карман, купил мороженое и стоит себе у кинотеатра, отдыхает с товарищами. Арестовывать его сложно, опасно, милиция решает брать жёстко - оглушить головой об стенку а потом уже зачитывать права по конституции.
[арест удался...] поволокла милиция бандитов куда надо. Граждане в ропот, сгрудились, сбились в кучу, милицию в кольцо взяли, кроют почем зря, не давая обижать «бедных мальчиков». «Что делают! Что делают, гады, а?!» - трясся в просторном пиджаке выветренный до костей человек, в бессилии стуча инвалидной тростью по тротуару: «Н-ну, легавые! Н-ну, милиция! Эко она нас бережет!..». «И это середь бела дня, середь народа! А попади к им туда-а...» «Такой мальчик! Кудрявый мальчик! А он его, зверюга, головой об стену...»
То есть, понятно, что никто не только не объяснил происходящего, но и даже не задумался о необходимости общения с гражданами (с этим вообще в России большая проблема). Но при этом какая априорная вера в вину милиции, а не арестованных ею людей!
В другом месте герою жалуется воспитавшая его тётка, что её изнасиловали четверо. Он хватает их, через какое-то время суд, выдали им по 8 лет тюрьмы. И тётка, та самая изнасилованная, так и не простила героя книги, арестовавшего преступников миллиционера, за то, что он им жизнь испортил. Ну чё, от неё убыло бы, что ли? Ну поплакала бы, да, обидно. А им такого срока не выдержать. - Вот как это читать, что тут думать, как тут жить? Размывается привычная граница: я мент - ты преступник. Там ещё одна сцена была прекрасная, когда какой-то уголовник приехал после тюрьмы в деревню и терроризирует оставшихся там старух. Запер их в сарае, пока не соберут ему на выпивку - не выпустит. Герой приезжает освобождать заложниц, драка, урка его протыкает вилами. Тут же впадает в «боже, что я наделал, опять в тюрьму, видать судьба у меня такая». Помогает отвезти мента в больницу, по пути узнаёт, что тот - мент, понимает, что это уже не тюрьма, а расстрел, плачет, кается. Герой выжил, на суде уголовник выглядит героем - все ради него собрались. Он шутит с потерпевшим - того на пенсию по инвалидности отправили: лучше бы меня на пенсию, гогочет урка. Но извиняется - не признал, начальник. Дали ему 10 лет, бабы заревели (те же, которых он собирался сжечь в сарае), урка преобразился - я ещё вернусь, суки! Я, падла, научу кой-кого свободу любить. На мента все смотрят чуть ли не с ненавистью.
Очень депрессивное впечатление. Существенно хуже, чем - казалось бы, куда чернее - в « Председателе». Сцена с ранением вилами просто добивает - местный фельдшер понимает, что с таким ранением не справится, звонит в город. Оттуда отвечают: «нет бензина, да и воскресенье, да и вообще в сельскую местность они не обязаны посылать машины „скорой помощи“. „Надо, так везите больного на своем транспорте“». В книге позвонили знакомому в милицию, тот сообразил «скорую». А я вспомнил, как примерно в это же время я чуть не утонул, провалился под лёд в центре Донецка. Нас с другом вытащил какой-то рыбак, притащил в какую-то будку, позвонил в «скорую помощь», и мы услышали там примерно то же самое: денег нет, но вы там держитесь. В итоге вывозили нас на такси - я помню, как ещё тогда я не мог понять, что за позорище, почему у великой страны нет бензина на скорую помощь? Насколько наша жизнь была бы проще, если бы у нас было более реалистичное представление о финансах страны. Тратили бы оставшиеся не на понты, а на то, что реально нужно.
В самом начале книги порадовался за типично советское табу на торговлю:
Большую часть удоя тетя Граня уносила в ближайший госпиталь - раненым, поила молоком ребятишек, теперь уж не в будке, а в домике ее все так же густо обретающихся. Брали у тети Грани молоко соседи - железнодорожники, а также эвакуированные. На вырученные за молоко деньги тетя Граня[...]
Вот это умолчание, невозможность в приличном обществе сказать слово «торговать». Буквально за пару страниц до этого «пересудили и пересажали» весь коммерческий отдел железной дороги - и это тоже никак не комментировалось: читателю понятно, за что их посадили, и даже не сильно жалко, очевидно ведь, что «торговать» = «воровать».