из поминальника: Марк К.
Время и обстоятельства нашего знакомства уже едва ли вспомнить. Середина 60-х, надо полагать и, скорее всего, в общежитии МГУ на Ленинских горах. Ибо, начиная с того времени, как я из старательного студента превратился в балбеса, которого от худшего удерживали только лень и трусоватость, чуть ли не все время как дневное, так и ночное проводилось именно там - в комнатах приятелей, в столовой, на ступенях лестниц, на каменных оградах фонтанов и в разнообразных закоулках этой махины, центр которой ласково называли «клизмой». Я-то был москвич и временами ночевал дома, а многие месяцами оттуда не выходили.
Марк был постарше. Он успел послужить в армии, сержантом демобилизовался, был женат и недавно стал отцом. Но это не мешало ему, оставляя под разными предлогами жену с ребенком, тусоваться с приятелями.
Я употребил слово «тусоваться», которого тогда, по-моему, мы не знали; скажу, что именно мы делали. В основном две вещи: разговаривали и пили. Т.е. разговаривали под пиво, вино и водку. До какого-то времени (у всех по-разному, но все меньше и меньше) это совмещалось с учебой, несколько дольше с внеучебными затеями и впечатлениями, вроде философского кружка у нас на физфаке или поэтических вечеров. Кто-то еще в преферанс в общежитии резался или на бегах пытался выиграть…
Но Марк был почти исключительно по части выпить и поговорить. И то, и другое у него получалось ярко и со вкусом. Не припомню, чтобы он напивался до безобразия. Всегда оставался весел и при уме, еще и ослабевшего мог довести до места ночлега.
Любим был всеми и ко всем доброжелателен, а к некоторым (ко мне, например) так и нежен, пожалуй.
Остроумен. Официанту в кафе, представившемуся «Натан, туда и обратно», в ответ: «Марк, только туда».
Даже паскудные, если по совести, дела у него выходили как-то изящно и с выдумкой. Артистически. Он, например, был должен деньги половине общежития и продолжал занимать (чтобы отдать ранее занятое и пить-есть дальше). В конце концов кто-то из обманутых нажаловался на него в деканат (я, кажется, даже помню кто, один такой положительный прибалт, который долго верил в форс-мажорные обстоятельства, мешавшие Марку вернуть ему долг, но в конце концов возмутился). Оттуда сообщили родителям в Воронеж. Для его благопорядочной еврейской семьи это было позором, и отец, собрав большую сумму перевел ее по почте своему жившему в Москве брату (не этому же поганцу деньги доверить!), чтобы тот обошел Марковых кредиторов и лично раздал долги. Так что сделал «поганец»? Он рассадил по комнатам общежития своих приятелей (я, каюсь, был в их числе), мы принимали из дядиных рук называемые Марком суммы (еще и тешились тем, что говорили ему что-нибудь устыжающее), а когда дядя ушел, Марк обошел нас всех и собрал все деньги, распорядившись ими потом по своему обычному усмотрению.
Эпопее с долгами таки пришел тот конец, что его исключили с геологического факультета, но с правом восстановления, если он поработает по специальности и принесет хорошую характеристику. И Марк уехал на Магадан, исчезнув на год, кажется, из моей жизни.
Вернулся и восстановился. И вроде бы даже получил диплом (выгоняли с последнего курса), который ему так и не пригодился.
А еще он привез из Магадана Римму, жену своего тамошнего начальника.
Да, я не сказал, что к этому времени от него ушла жена.
И вообще, здесь вроде бы надо что-то написать о женщинах в его жизни. Женщинам он нравился. Внешне хорош, остроумен, щедр. Для него характерно, например, взять взаймы деньги на полчаса (зная, конечно, что не отдаст в обещанное время, а будущее еще только будет), чтобы прийти к женщине в гости с цветами. И вовсе необязательно к любовнице. Да что там, он и к мужчине мог прийти с цветами (без малейшего намека на гомосексуальность). Неудивительно, что женщины его любили, и женщины очень незаурядные. Любили и пытались спасать даже тогда, когда он сильно поблек и внешне, и всяко.
Я это пишу в деревне у сестры, прерываясь, чтобы посидеть в саду с нею, с женой, с гостями. Делюсь воспоминаниями. Аня-сестра говорит о Марке, о его отношениях с женщинами (а, с другой стороны, почему именно с женщинами - с людьми) точнее и с большим пониманием дела: он полностью сосредоточивал свое внимание на том, с кем был, обволакивал его своим внианием. С ним всякому было хорошо. И ему все прощали.
Слово «спасать» относится уже к Марку-наркоману. Как появились в его жизни наркотики, вещь тогда еще экзотическая, я знаю точно. У него была язва желудка. И по направлению врача он попал в университетский профилакторий - не знаю, сохранилась ли эта форма заботы государства о здоровье студентов. А там от действительных или придуманных болей выпросил у сестры уколы морфия. Отказать ему было трудно - уговаривать и врать он умел бесподобно.
Всю последующую историю восстановить мне, конечно, трудно - перерывы были в нашем общении. Но важно вот что сказать: начиналось все как-то очень легко, как бы играючи. Еще кто-то из наших общих знакомых попробовал по его примеру. Он и мне раз вколол дозу морфия, но то ли пожадничал, то ли я оказался, к счастью, мало восприимчив - ничего не ощутил и больше не пробовал.
После Риммы, которая через год устала от Марка, за него взялась очень серьезная женщина, Таня, которая… сколько? года два трудилась, спасая его от наркомании. Она профессионально работала с умственно отсталыми детьми и у нее было достаточно ума и воли для этого труда. И она потерпела поражение. Он по видимости подчинялся, проявлял готовность к сотрудничеству - и обманывал, обманывал, обманывал…
Я сейчас могу перепутать последовательность, но в череде его собственных попыток спасаться (были и такие, вероятно, в начальном импульсе искренние) и спасательных усилий окружающих было, например, голодание по методу проф. Николаева. Марк, принимая посетителей в Боткинской, где он проходил этот курс, увлеченно и со знанием дела расхваливал мощь этого метода оздоровления, хвастался степенью достигнутого очищения (от стенок кишечника при испражнении отходят и со звоном падают в унитаз металлизированные отложения!). Был еще ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий, что-то вроде лагеря для наркоманов и алкоголиков), откуда он писал мне письма, где делился впечатлениями от прочитанного и где умудрялся получать из-за колючей проволоки водку и наркотики (сам потом рассказывал).
Мрачная правда его положения становилась ясна уже и самым тупым и невнимательным среди тех, с кем Марк общался. Были вроде бы какие-то разговоры о том, что надо бы что-то… Но никто не знал, что, да и как в чужую жизнь вмешаешься. И предпочитали не вникать. Деньги, которые ему, понятно, были все время нужны, давали теперь все менее охотно, зная, что не вернет, но он просил их все более изобретательно, врал все более беззастенчиво и умудрялся таки заглаживать нанесенный урон обаятельно обезоруживающим раскаянием.
Кое-что вспомнил Лёша, тогда наш общий приятель, а сейчас сосед моей сестры в деревне.
Эпизод из того времени, когда несколько человек из нашей большой компании работали посменно гардеробщиками в одной архитектурной конторе. (Это для меня уже послеуниверситетское время, когда круг моих друзей пополнился студентами МЭИ, в котором я преподавал. Но Марк перезнакомился и с ними всеми). Так вот, в Лёшину смену заходит Марк, которому очень нехорошо, и говорит, что ему ширнуться нужно. «Ну не здесь, за столом, - говорит ему Лёша. - Вон там туалет. Тебе помочь?». Нет, он справится сам. Идет, через некоторое время возвращается. Подсаживается к столу и на глазах оживает, становится веселым и разговорчивым, обычным Марком.
Этим рассказом сейчас никого не удивишь, наркоманов мы и в кино, а многие и в жизни видели достаточно. Но тогда-то это было в новинку.
И еще две его, как Лёша выразился, «теории» (в них Марк очень узнаваем).
Первая - о силе воли. Все вот считают, говорил он Лёше, что наркоман - существо безвольное. А это неправда: мало людей с такой силой воли, как у наркомана. Когда начинается ломка, готов убить любого, зубами горло перегрызть за дозу. А ведь наркоман держит себя в руках…
И вторая. Все дело, говорил он, в том, чтобы держать дозу. Люди гибнут не от самого «герыча», а от превышения дозы. И от того, что вместо недоступного качественного героина травятся всякой гадостью. «Будь я миллионером… А героин что? Недаром же его название от слова “герой”…».
Потеряв опеку отчаявшихся женщин, не имея работы в Москве и московской прописки, он уехал к своим в Воронеж (отец к тому времени уже умер). Жил с матерью и незамужней сестрой, не работая.
Как-то, бродяжничая летом в поисках приключений (было у меня такое увлечение), я без предупреждения навестил его по записанному адресу. Марк увидел меня, подходящего к дому, с балкона, радостно окликнул «Володюшка!»… Как-то что-то мы с ним разговаривали, не помню, не важно. Помню другое. Его мать, грузную, со строгим, неулыбчивым лицом (может быть, оно стало таким - чему радоваться при таком сыне?), как она увела меня для конфиденциального разговора на балкон, немного пораспрашивала и печально, но твердо вынесла приговор: «Вы помочь ему не сможете. Слишком мягкий».
Там, в Воронеже, это был еще не конец. Еще был приезд Марка в Москву году в 72-м, наверно. Мы с Таней жили уже на улице Новаторов, в двухкомнатной кооперативной квартире, купленной нам вскладчину родителями. Это Юго-Запад, между метро «Калужская» и «Проспект Вернадского». Жить ему было негде и он поселился у нас, по первой договоренности на несколько дней, речь шла об устройстве на работу что ли, но задержался на полгода. Жить с ним, особенно для Тани, было тяжкое испытание. Он исчезал на день-два, потом ночевал и, вставая по ночам, что-то химичил, издавая странные звуки, в ванной, где утром на стене обнаруживались следы каких-то веществ… Позвонил как-то, сказал, что потерялся, но из расспросов стало ясно, что он у нашей станции метро. По вечерам мы вместе гуляли с моим спаниэлем Рамзесом, и Марк изо всех сил старался вести какую-нибудь «умную» беседу, о стихах там, обрывки которых еще были в его памяти… Я, кажется, был одним из тех, которых он еще стеснялся и перед кем старался «выглядеть». Но зрелище было жалкое. Он и внешне как-то истощал, побурел, облез…
В конце концов, он уехал опять в Воронеж - к моему, чего уж там, облегчению.
Хотелось не помнить о нем. Но помнил. И еще через полгода примерно позвонил в Воронеж. Сестра сказала, что умерли и он, и мать. В каком порядке, то ли не спросил, то ли забыл.
Вспомнились еще две вещи - из Марка еще не разрушившегося.
Вот он показывает нам, очень артистично, как садиться на стул по-королевски - медленно, с достоинством, с прямой спиной, положив обе кисти на одно колено.
Или его любимая фраза, которую я и сейчас себе иногда повторяю: «Суше. Строже. Стройнее».