первая половина отказа
парт ван
парт ту
парт три
парт фор
парт файв
парт сикс
парт севен
парт эйт
парт найн
парт тен, вкратце
мы просидели в отказе четырнадцать лет.
Эпилог
я описала первые семь, которые закончились тем, что мои родители перестали биться всем телом о чугунную действительность и стали выживать в тех условиях, которые наступили. Они, конечно, продолжали вести все то же существование, давать нам еврейское образование, проворачивать всяческие акции и осуществлять идеи самого фантастического толка. но атмосфера была уже не та. безнадега правила бал настолько, что даже краски другие вспоминаются. я запускаю быстрый трейлер последующих лет и вижу кадры: папа, обучающий нас анекдоту на фене; у нас гостят евреи-крестьяне из деревни Ильинка, и мы заготовляем для них воду в холодильнике, потому что они привыкли к колодезной; мама говорит, что она поверит в то, что все кончено, только когда самолет опустится в Вене (были люди, которых снимали с трапа даже в Шереметьево. в результате летели мы вообще через Будапешт); фотографии из Израиля, на которых мы пытаемся распознать всех, кто попал в кадр, пусть даже со спины; урок по книге Шмуэль для больших детей, на котором я присутствую на птичьих правах; образы семьи Дорон - героев лингокурса "смотри и слушай", спроецированные на стену комнаты, где мама преподает иврит; мой брат, берущий привычный разбег навстречу папе, которого не было дома пятнадцать суток, и останавливающийся в ужасе от тюремного запаха; урок пения в воскресной школе, где я исполняю соло третий куплет песни מחר; плакат на стене с израильской паспортиной, подвешенной на наручнике; вход в американское посольство - там расположена школа для дипломатов, куда меня взяли благодаря давлению непосредственно на Горбачева; фотография могилы Щелокова, которую папа передает по диппочте Щаранскому в Израиль, с припиской: "Толя, вот могила человека, который топал на нас ногами".
Весь этот фильм у меня нет сил просматривать еще раз. слишком тяжко. В деталях могу описать одну сцену: я подымаюсь по лестнице, иду домой из школы. "Может быть," - думаю я - "когда я приду домой, мама скажет мне, что у нее для меня радостная новость, что мы получили, наконец, разрешение." Я нарочно неспешно подымаюсь и суеверно прикрыв глаза, открываю дверь. "Привет," - говорит мама - "как дела?"
и, напротив, сердце рвется назад, еще порыться в артефактах первой половины отказа - в рисунках, письмах, фотографиях. снова и снова я перематываю сцены надежды, воодушевления, горя, удивления, или просто жизни. картинки всплывают в полном беспоряде и в отрыве от последовательности. мне исполняется семь лет и мы ставим "Буратино". естественно, как только золотой ключик открывает заветную дверцу, мы исполняем ארץ זבת חלב ודבש*. еще сцена: мы обступаем нашу воспитательницу и говорим ей: "Давай, мы станем называть тебя мама, пусть люди удивляются, как много у тебя детей". еще одна: я залезла на дерево в Овражках, на соседнем дереве тоже кто-то сидит - такое переживание, как будто на каждом дереве по ребенку. в школьный класс врывается завуч с криком "Все! умер Леонид Ильич!", за мной раздается горестное: "а кто же у нас теперь вместо него будет?" - я не удерживаюсь и оборачиваюсь посмотрерь, кто там такой умный. а вот мы втроем с мамой и сестрой шагаем по улицам Тбилиси и исполняем песню из Хоббита (сестра открыла эту книжку в библиотеке и велела нам прочесть), для которой мама сама придумала мотив -
За синие горы, за белый туман
в пещеры и норы, уйдет караван
за быстрые воды
уйдем до восхода
за кладом старинным из сказочных стран.
Когда я писала "начинается первая полоса расставаний", я планировала описать и вторую полосу, последовавшую пять лет спустя, когда снова всех наших друзей, к которым мы успели прикипеть, начали отпускать. "У нас такая текучка" - говорили родители. Папа сидел и нервно поглаживал свои костлявые колени. "Ничего, ничего... " говорил он. Но, видит Бог, у меня нет сил возвращаться к той тоске и мечте, которая не давала покоя, к тайному загадыванию и придумыванию примет, которыми я ни с кем не делилась, к жуткому предчувствию, которое родители передавали мне через наше единое кровообращение, что жизнь идет мимо нас.
пусть это будет только первая половина отказа.
*Земля, текущая молоком и медом