Сапоги на скатерти
Ольга Балла
САПОГИ НА СКАТЕРТИ
Грязное и чистое в исторической перспективе
«Знание-Сила», № 4, 2007.
«Состав земли не знает грязи.»
Борис Пастернак
«Грязь нарушает привычное устройство мира».
Мэри Дуглас
Чистота и норма
Неужели апрель? Потеплело, и весна разворачивает свою жаркую, весело-грязную работу, безжалостно разрушая остатки зимы и снега. И это значит: пора мыть окна.
Страшно не хочется. Это потом, когда стёкла будут уже чистыми, почувствуешь, насколько всё изменилось: дом помолодел, подтянулся, в нём стало светлее и звонче. Подтвердишь себе в очередной раз: уборка своего жилого пространства - в первую очередь вопрос личной дисциплины и формы, и только потом - гигиены и прочих утилитарных вещей, и вообще - что может быть утилитарнее правильного душевного тонуса?! Да из него вообще следует качество всего, что мы делаем.
Но это всё потом. Сейчас главное - себя заставить. А не вымоешь - ну и будешь чувствовать себя неуютно. Да ещё и виноватой, причём перед самой собой: не содержишь, мол, свою жизнь в порядке...
И это при том, что потребность в чистоте в тех формах, которые она принимает в нынешней культуре, могла бы уже вызвать (и ведь вызывает!) самый настоящий протест: настолько она навязчива.
То, что правила чистоты и её поддержания условны, лишь увеличивает их действенность: они принимают значение императива, близкого к нравственному и даже почти сливающегося с ним: «Ты должен быть чистым!» А нечистым трубочистам, как мы выучили еще в детстве - стыд и срам. Именно стыд и срам, а не то, например, что им будет неудобно, неприятно или они, допустим, заболеют. С ними запросто может не случиться ни первого, ни второго, ни даже третьего - а вот осудят их обязательно. Они будут отвергнуты собратьями по социуму прямо-таки на телесном уровне.
«Грязный» - оскорбление во всех культурах. Причём оно оскорбительно, даже когда адресуешь его себе. И не зря. «Грязный» - синоним чужого, неправильного и отвергаемого, что бы в это понятие ни вкладывалось.
Тот, кто придерживается стандартов чистоты, «нормальных» для данного сообщества, тем самым подтверждает, воспроизводит свою принадлежность к нему. И это - как всякая принадлежность - выбор не такой уж добровольный. Не хочешь выполнять ритуалов принадлежности - тебя так или иначе заставят. Во всяком случае, будут активно к этому подталкивать. Вы всё еще не в белом?! Тогда мы идём к вам. И это потому, что ваша чистота - в последнюю очередь ваше личное дело.
Быть чище принятого, заметим, тоже не приветствуется - на того, кто примется мыть окна, допустим, каждую неделю или, не приведи Господь, каждый день, точно станут коситься: что-то здесь не так… (Слово «чистюля» ведь тоже звучит осуждающе: брезглив пуще «нашего» - дистанцируется от «нас» - значит, «не-наш». Значит, плохой человек). А если кому-то взбредёт в голову мыть руки после, например, каждого рукопожатия, это уж точно будет сочтено основанием для обращения к стражу внутренних норм - психотерапевту. И, между прочим, совершенно справедливо: повышенная потребность в чистоте - верный показатель избытка внутренней тревожности и стремления защищаться.
Чистота и опасность
Книгу с таким названием (Purity and Danger, 1966) (1) написала в своё время британская исследовательница-антрополог Мэри Дуглас (р. 1921). Вообще-то там шла речь в первую очередь об архаических обществах. Однако именно Дуглас, кажется, впервые проговорила общечеловеческие аспекты восприятия «чистого» и «грязного»: устойчивую связь первого - с «защищённостью» и «порядком», второго - с «опасностью» и «хаосом». Правда, также - с рождением, плодотворностью и ростом. Этот последний аспект современная западная культура, кажется, почти уже готова забыть.
Наши современники настолько одержимы чистотой (и её ближайшей родственницей - «безупречностью»), что не приходится сомневаться: дело тут явно не в чистоте как таковой. В ней - в последнюю очередь.
Дело в тревоге, которую «грязное» вызывает у них (у нас?) не в меньшей, а пожалуй, и в большей степени, чем у первобытных людей. В архаичных обществах механизмы защиты от «грязного» действовали вполне безотказно уже хотя бы потому, что были установлены раз и навсегда.
Традиционные культуры вообще уделяли много внимания вопросам «скверны» и «очищения» от неё, и способы последнего были тщательно разработаны. К тому, что мы сегодня называем чистотой, это имело отношение вполне косвенное. В Индии, пишет Дуглас, и по сей день чистым считается коровий навоз, поскольку корова - священное и, значит, априори чистое животное. Он даже используется как очистительное средство: если загрязнение не смывается водой, очень эффективно бывает почистить его с навозцем.
Историческое же время - а особенно западное Новое время с его разнообразными видами «прогресса» - отличается как раз тем, что граница между «грязным» и «чистым» непрерывно сдвигается. Причём отнюдь не в пользу чистоты: «грязь» обнаруживается всё в новых областях бытия, там, где раньше бы о ней никто и не подумал.
На смену простой и понятной физической грязи - вернее, в дополнение к ней - на протяжении всего какой-нибудь пары веков добавилось - и продолжает добавляться! - столько всего, что бедное массовое сознание до сих пор никак не привыкнет. Открытие того, что существуют, оказывается, невидимые глазу болезнетворные микробы, способные подстерегать человека в самых вроде бы чистых на первый взгляд местах - уже одно это чего стоит! А дальше - больше: количество видов грязи с тех пор успело обогатиться загрязнением химическим, радиационным (вообще без дозиметра не догадаешься), экологическим, теперь ещё и генномодифицированные организмы появились, от которых и вовсе не знаешь, чего ждать… И то ли ещё будет.
Страх перед «грязным», который активно и красочно эксплуатируется (или культивируется? - с другой стороны, вряд ли можно эффективно культивировать то, к чему нет заранее готовой восприимчивости) рекламой всевозможных моющих, чистящих, дезинфицирующих, дезодорирующих средств, наводит на мысль, будто нынешний западный человек хотел бы жить в стерильном пространстве. Будто именно такую среду обитания он чувствует наиболее адекватной для себя («…убивает ВСЕ известные микробы!» - гордо обещает реклама чистящего средства. Здесь совершенно неважны возможные возражения вроде того, что есть и такие микробы, без которых человеку вообще-то не выжить. Здесь важно чувство тотальной - якобы - защищённости).
Понятно, что это - телесная утопия, неизбежная при смещении общекультурного внимания от «духа» к «телу» (теперь телу приходится стать вместилищем идеалов и основным, почти единственным, носителем «чистоты»). Человеку необходимы утопии для саморегуляции, это тоже понятно. Но это не только утопия. Здесь проступают на поверхность всё те же базовые структуры мира, что существуют и в мифологии архаических обществ. Человек защищается от неизвестного, неподконтрольного, тем более страшного, что оно не видимо глазом. Воображению в таких случаях открывается редкостный простор, и самое безобидное, что оно порождает - это маленькие смешные чудовища из рекламных роликов какого-нибудь «Туалетного утёнка».
В рекламе моющих средств проговаривается совершенно мифологический образ мира, осаждаемого враждебными, тёмными, деструктивными силами. Поскольку мифологичность сознания, похоже, неустранима, то вот она и проживается на любых доступных материалах (собственно, любое мифологическое сознание проживается именно так) - включая и самые, казалось бы, «рациональные». А чтобы древние хтонические страхи, пристрастия, разделения не противоречили доминирующим установкам данной культуры - они получают вполне убедительные, по всем правилам, рациональные - даже научные! - обоснования.
Чистота и структура: Работа границы
Так что же такое «чистота»? Вот, пожалуй, самое общее её определение: это соответствие. Вписанность в некоторую структуру, которая принята за норму.
«Грязь, - пишет на эту тему, следуя за М. Дуглас, культуролог Ольга Вайнштейн, - это, в сущности, беспорядок»: то, что «нарушает привычное устройство мира» (2).
«Грязной» способна стать любая вещь, оказавшаяся не на «своём» месте - за пределами предписанной ей ячейки классификации. Сапоги, скандально-неуместные и безусловно грязные на скатерти обеденного стола, не кажутся такими на полу в коридоре. Еда с того же стола - чего, казалось бы, чище? - неминуемо становится грязью, будучи опрокинута на кровать. Вылизанная до блеска собачья миска вряд ли покажется чистой человеку. «Грязное» - «остаточный продукт за пределами упорядочивающей, дифференцирующей деятельности»(3): недоеденный кусок, только что бывший чистым на тарелке, моментально превращается в грязь, как только его смели в мусорное ведро. А ведь всего-то одно движение.
Это так в любых картинах мира - и в религиозных и в светских. Недаром в светской культуре европейского Нового времени (эпохи, когда началась подвижность и проницаемость внутрисоциальных границ, чтобы затем всё усиливаться) телесная чистота получила до избыточного сильные значения: низкое социальное происхождение напрямую связывалось с «нечистоплотностью» и вызывало настоящую физическую брезгливость: «упрёки в нечистоплотности, - пишет Вайнштейн, - нередко теснейшим образом связаны с социально-политическими комплексами»(4).
Работа очищения - это прежде всего работа границы. Отношения человека с чистотой - это его отношения с собственной формой и собственными пределами. Их поддержание, их защита, каждый раз заново их проведение.
Что бы ни оказывалось критериями чистоты и средствами её достижения, пусть даже очищение навозом - стремлением к ней человек создаёт себя, «вылепливает» из окружающего хаоса.
Не потому ли отказ от телесной чистоты - характерная форма смирения у аскетов едва ли не всех конфессий? Для монахов некоторых орденов запрет мыться, стричься, менять одежду - знак отказа от мирской суеты, условие приближения к святости. По преданию, святой Антоний никогда не мыл ног, с головы святого Симеона и вовсе сыпались черви. Так стирается граница между «я» и «не-я». (И это при том, что святость - предельная форма чистоты. Просто чистота здесь имеется в виду другая - высшая. Та, для которой всё плотское грязно по определению).
И не потому ли чистота - одна из характерных областей беспокойства современной культуры? - с характерной для неё проблематичностью, проницаемостью границ, неустойчивостью статусов, изменчивостью ролей. Не от того ли - навязчивая, до агрессивности, потребность в чистоте, что современный человек озабочен самоутверждением, а тем самым - собственными границами и собственной защищённостью? Чистота - одна из немногих областей, в которых человек сегодня ещё может оставаться самим собой. «Чистое» - «моё». Не обезличенное какое-нибудь, а именно «моё». Особенно - если сам, своими руками, вычистил. Удалил всё чужое.
Область рождения
При всех, казалось бы, безусловно положительных значениях всего «чистого» и отрицательных - всего «грязного» стоит обратить внимание и на то, что в мифологических системах с «грязью» - она же «хаос», она же несомненный источник опасностей - устойчиво ассоциируется не что-нибудь, а секс и женское начало. То есть, попросту говоря, то, без чего никакая жизнь не возникнет.
Чистое - стерильное - мертво (недаром операция, лишающая животное возможности размножаться, именуется не как-нибудь, а «стерилизацией».) Жизнь берёт начало, возникает - с трудом - из небытия именно в «грязном», неустоявшемся, не вполне структурированном. Конечно, как любая пограничная, переходная область - это опасно.
Да, стремление к чистоте - оборотная (…нет, даже вполне «лицевая») сторона страха перед смертью и разрушением. Но ведь и рождение (тоже - пересечение границ мира живых, нарушение сложившегося порядка) страшно вряд ли менее смерти. Поэтому в традиционных культурах оно обставлено таким количеством ритуальных предосторожностей.
И поэтому же, кстати, так живо интересуется мусором и грязью (тем, что имело когда-то свою чистоту и форму, а потом её утратило или вот-вот утратит) - современное, особенно авангардное, искусство; недаром так привлекательно «грязное» для контркультуры. В этой бесформенности, в этом распаде угадывается потенциал для рождения нового.
Зачем, например, Илья Кабаков в «Мусорных альбомах» тщательно экспонирует содержание помойного ведра - умершие вещи: старые квитанции, конверты, использованные лезвия бритвы… - а в одной инсталляции и вовсе воспроизвел советский привокзальный туалет во всех подробностях? Почему девиз фестиваля в Вудстоке (1969) звучал как «Three days of mud, peace and love» - «Три дня грязи, мира и любви»? - причём, заметим, грязь - на первом месте…
Не потому ли, что всё это - тоже работа границы? Оспаривание её, растяжение, завоевание для жизни новых пространств: нормальное занятие авангарда. Взаимодействие с амбивалентной, подвижной, угрожающей и потому отталкивающей областью между жизнью и не-жизнью. Попытка ухватить таинственные силы, образующие жизнь и гасящие её.
Чистота и смысл
На «чистое» и «нечистое» человек делил мир всегда - едва ли не до того, как стал человеком. Это различение лежит у самых истоков культуры, даже предшествует ей: зачатки его несомненны уже у животных. Кошки умываются, собаки вылизываются, хомячки без всякой рефлексии вообще только тем и заняты, что чистят свои шкурки, и никогда не спутают участков клетки, служащих им для еды и для отправления иных надобностей. Это - одно из самых первичных делений мира, по типу «своё» - «чужое» и в глубоком родстве с ним. Стремление к такому разделению настолько сильно вне зависимости от своих содержаний, что философ Михаил Эпштейн(5) даже счёл его первичным культуротворческим импульсом, пронизывающим всю жизнь - от предкультурных её уровней до самых головокружительных высот духа, где этот последний очищается уже от всего, что им не является. Ведь уже у животных чистка часто лишена «прямой физиологической цели и служит, скорее, актом социального общения или механизмом нервной компенсации»(6): умылся - успокоился, восстановил равновесие. «Не есть ли то, что принято называть культурой, - лишь гигантский заслон человека от мусора, хаоса, беспорядка окружающей среды, то есть иначе реализованная потребность чиститься, охорашиваться, приводить себя в порядок?»(7)
Сказано, конечно, сильно - с неизбежной для сильных утверждений опасностью преувеличения. Но ведь и в самом деле: как не заметить, что ритуалами регулярной уборки - без которой, в смысле необходимости для выживания, можно было бы прекрасно обойтись - мы себя «заводим», как часы? Настраиваем себя - совершенно независимо от того, что не вкладываем в это никакого мистического смысла и даже от того, насколько мы вообще это осознаём.
Грязь - всегда стихийна. Чистота - всегда результат усилий.
Какие бы исторически изменчивые представления ни стояли за понятием «чистоты», сколь бы ни было оно условно, уборка - каждый раз магия: преобразование ближайшего хаоса в ближайший космос. Ритуальный смысл наведения чистоты не исчезает (напротив, заостряется) от того неустранимого обстоятельства, что всё вычищенное неизбежно загрязняется вновь, и, как правило, довольно скоро: важная черта ритуала - повторяемость. Лучше всего - регулярная. (Поэтому и окна «надо» мыть весной, а не, допустим, летом, когда тоже тепло: чтобы соблюдался - и поддерживал нас - заведённый ритм жизни).
Приводя своё жильё в подтянутый, тонизирующий, бодрый порядок - мы отводим от себя старость: дряблость, угасание, замедление, медленное врастание в окружающий хаос вплоть до окончательного поглощения им. Пока мы убираем свою квартиру - мы молоды и живы.
(1) Русский перевод: М. Дуглас. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу / Пер. с англ. Р.Громовой. - М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000.
(2) О. Вайнштейн. Откуда берётся пыль? Семантика чистого и грязного // ARBOR MUNDI. - Вып. 6. - 1998. - С. 155.
(3) Там же.
(4) Там же‚ с. 157.
(5) Эпштейн М. Самоочищение: Гипотеза о происхождении культуры // Вопросы философии. - 1997. - № 5.
(6) Указ. соч., с. 75.
(7) Там же, с. 73.
САПОГИ НА СКАТЕРТИ
Грязное и чистое в исторической перспективе
«Знание-Сила», № 4, 2007.
«Состав земли не знает грязи.»
Борис Пастернак
«Грязь нарушает привычное устройство мира».
Мэри Дуглас
Чистота и норма
Неужели апрель? Потеплело, и весна разворачивает свою жаркую, весело-грязную работу, безжалостно разрушая остатки зимы и снега. И это значит: пора мыть окна.
Страшно не хочется. Это потом, когда стёкла будут уже чистыми, почувствуешь, насколько всё изменилось: дом помолодел, подтянулся, в нём стало светлее и звонче. Подтвердишь себе в очередной раз: уборка своего жилого пространства - в первую очередь вопрос личной дисциплины и формы, и только потом - гигиены и прочих утилитарных вещей, и вообще - что может быть утилитарнее правильного душевного тонуса?! Да из него вообще следует качество всего, что мы делаем.
Но это всё потом. Сейчас главное - себя заставить. А не вымоешь - ну и будешь чувствовать себя неуютно. Да ещё и виноватой, причём перед самой собой: не содержишь, мол, свою жизнь в порядке...
И это при том, что потребность в чистоте в тех формах, которые она принимает в нынешней культуре, могла бы уже вызвать (и ведь вызывает!) самый настоящий протест: настолько она навязчива.
То, что правила чистоты и её поддержания условны, лишь увеличивает их действенность: они принимают значение императива, близкого к нравственному и даже почти сливающегося с ним: «Ты должен быть чистым!» А нечистым трубочистам, как мы выучили еще в детстве - стыд и срам. Именно стыд и срам, а не то, например, что им будет неудобно, неприятно или они, допустим, заболеют. С ними запросто может не случиться ни первого, ни второго, ни даже третьего - а вот осудят их обязательно. Они будут отвергнуты собратьями по социуму прямо-таки на телесном уровне.
«Грязный» - оскорбление во всех культурах. Причём оно оскорбительно, даже когда адресуешь его себе. И не зря. «Грязный» - синоним чужого, неправильного и отвергаемого, что бы в это понятие ни вкладывалось.
Тот, кто придерживается стандартов чистоты, «нормальных» для данного сообщества, тем самым подтверждает, воспроизводит свою принадлежность к нему. И это - как всякая принадлежность - выбор не такой уж добровольный. Не хочешь выполнять ритуалов принадлежности - тебя так или иначе заставят. Во всяком случае, будут активно к этому подталкивать. Вы всё еще не в белом?! Тогда мы идём к вам. И это потому, что ваша чистота - в последнюю очередь ваше личное дело.
Быть чище принятого, заметим, тоже не приветствуется - на того, кто примется мыть окна, допустим, каждую неделю или, не приведи Господь, каждый день, точно станут коситься: что-то здесь не так… (Слово «чистюля» ведь тоже звучит осуждающе: брезглив пуще «нашего» - дистанцируется от «нас» - значит, «не-наш». Значит, плохой человек). А если кому-то взбредёт в голову мыть руки после, например, каждого рукопожатия, это уж точно будет сочтено основанием для обращения к стражу внутренних норм - психотерапевту. И, между прочим, совершенно справедливо: повышенная потребность в чистоте - верный показатель избытка внутренней тревожности и стремления защищаться.
Чистота и опасность
Книгу с таким названием (Purity and Danger, 1966) (1) написала в своё время британская исследовательница-антрополог Мэри Дуглас (р. 1921). Вообще-то там шла речь в первую очередь об архаических обществах. Однако именно Дуглас, кажется, впервые проговорила общечеловеческие аспекты восприятия «чистого» и «грязного»: устойчивую связь первого - с «защищённостью» и «порядком», второго - с «опасностью» и «хаосом». Правда, также - с рождением, плодотворностью и ростом. Этот последний аспект современная западная культура, кажется, почти уже готова забыть.
Наши современники настолько одержимы чистотой (и её ближайшей родственницей - «безупречностью»), что не приходится сомневаться: дело тут явно не в чистоте как таковой. В ней - в последнюю очередь.
Дело в тревоге, которую «грязное» вызывает у них (у нас?) не в меньшей, а пожалуй, и в большей степени, чем у первобытных людей. В архаичных обществах механизмы защиты от «грязного» действовали вполне безотказно уже хотя бы потому, что были установлены раз и навсегда.
Традиционные культуры вообще уделяли много внимания вопросам «скверны» и «очищения» от неё, и способы последнего были тщательно разработаны. К тому, что мы сегодня называем чистотой, это имело отношение вполне косвенное. В Индии, пишет Дуглас, и по сей день чистым считается коровий навоз, поскольку корова - священное и, значит, априори чистое животное. Он даже используется как очистительное средство: если загрязнение не смывается водой, очень эффективно бывает почистить его с навозцем.
Историческое же время - а особенно западное Новое время с его разнообразными видами «прогресса» - отличается как раз тем, что граница между «грязным» и «чистым» непрерывно сдвигается. Причём отнюдь не в пользу чистоты: «грязь» обнаруживается всё в новых областях бытия, там, где раньше бы о ней никто и не подумал.
На смену простой и понятной физической грязи - вернее, в дополнение к ней - на протяжении всего какой-нибудь пары веков добавилось - и продолжает добавляться! - столько всего, что бедное массовое сознание до сих пор никак не привыкнет. Открытие того, что существуют, оказывается, невидимые глазу болезнетворные микробы, способные подстерегать человека в самых вроде бы чистых на первый взгляд местах - уже одно это чего стоит! А дальше - больше: количество видов грязи с тех пор успело обогатиться загрязнением химическим, радиационным (вообще без дозиметра не догадаешься), экологическим, теперь ещё и генномодифицированные организмы появились, от которых и вовсе не знаешь, чего ждать… И то ли ещё будет.
Страх перед «грязным», который активно и красочно эксплуатируется (или культивируется? - с другой стороны, вряд ли можно эффективно культивировать то, к чему нет заранее готовой восприимчивости) рекламой всевозможных моющих, чистящих, дезинфицирующих, дезодорирующих средств, наводит на мысль, будто нынешний западный человек хотел бы жить в стерильном пространстве. Будто именно такую среду обитания он чувствует наиболее адекватной для себя («…убивает ВСЕ известные микробы!» - гордо обещает реклама чистящего средства. Здесь совершенно неважны возможные возражения вроде того, что есть и такие микробы, без которых человеку вообще-то не выжить. Здесь важно чувство тотальной - якобы - защищённости).
Понятно, что это - телесная утопия, неизбежная при смещении общекультурного внимания от «духа» к «телу» (теперь телу приходится стать вместилищем идеалов и основным, почти единственным, носителем «чистоты»). Человеку необходимы утопии для саморегуляции, это тоже понятно. Но это не только утопия. Здесь проступают на поверхность всё те же базовые структуры мира, что существуют и в мифологии архаических обществ. Человек защищается от неизвестного, неподконтрольного, тем более страшного, что оно не видимо глазом. Воображению в таких случаях открывается редкостный простор, и самое безобидное, что оно порождает - это маленькие смешные чудовища из рекламных роликов какого-нибудь «Туалетного утёнка».
В рекламе моющих средств проговаривается совершенно мифологический образ мира, осаждаемого враждебными, тёмными, деструктивными силами. Поскольку мифологичность сознания, похоже, неустранима, то вот она и проживается на любых доступных материалах (собственно, любое мифологическое сознание проживается именно так) - включая и самые, казалось бы, «рациональные». А чтобы древние хтонические страхи, пристрастия, разделения не противоречили доминирующим установкам данной культуры - они получают вполне убедительные, по всем правилам, рациональные - даже научные! - обоснования.
Чистота и структура: Работа границы
Так что же такое «чистота»? Вот, пожалуй, самое общее её определение: это соответствие. Вписанность в некоторую структуру, которая принята за норму.
«Грязь, - пишет на эту тему, следуя за М. Дуглас, культуролог Ольга Вайнштейн, - это, в сущности, беспорядок»: то, что «нарушает привычное устройство мира» (2).
«Грязной» способна стать любая вещь, оказавшаяся не на «своём» месте - за пределами предписанной ей ячейки классификации. Сапоги, скандально-неуместные и безусловно грязные на скатерти обеденного стола, не кажутся такими на полу в коридоре. Еда с того же стола - чего, казалось бы, чище? - неминуемо становится грязью, будучи опрокинута на кровать. Вылизанная до блеска собачья миска вряд ли покажется чистой человеку. «Грязное» - «остаточный продукт за пределами упорядочивающей, дифференцирующей деятельности»(3): недоеденный кусок, только что бывший чистым на тарелке, моментально превращается в грязь, как только его смели в мусорное ведро. А ведь всего-то одно движение.
Это так в любых картинах мира - и в религиозных и в светских. Недаром в светской культуре европейского Нового времени (эпохи, когда началась подвижность и проницаемость внутрисоциальных границ, чтобы затем всё усиливаться) телесная чистота получила до избыточного сильные значения: низкое социальное происхождение напрямую связывалось с «нечистоплотностью» и вызывало настоящую физическую брезгливость: «упрёки в нечистоплотности, - пишет Вайнштейн, - нередко теснейшим образом связаны с социально-политическими комплексами»(4).
Работа очищения - это прежде всего работа границы. Отношения человека с чистотой - это его отношения с собственной формой и собственными пределами. Их поддержание, их защита, каждый раз заново их проведение.
Что бы ни оказывалось критериями чистоты и средствами её достижения, пусть даже очищение навозом - стремлением к ней человек создаёт себя, «вылепливает» из окружающего хаоса.
Не потому ли отказ от телесной чистоты - характерная форма смирения у аскетов едва ли не всех конфессий? Для монахов некоторых орденов запрет мыться, стричься, менять одежду - знак отказа от мирской суеты, условие приближения к святости. По преданию, святой Антоний никогда не мыл ног, с головы святого Симеона и вовсе сыпались черви. Так стирается граница между «я» и «не-я». (И это при том, что святость - предельная форма чистоты. Просто чистота здесь имеется в виду другая - высшая. Та, для которой всё плотское грязно по определению).
И не потому ли чистота - одна из характерных областей беспокойства современной культуры? - с характерной для неё проблематичностью, проницаемостью границ, неустойчивостью статусов, изменчивостью ролей. Не от того ли - навязчивая, до агрессивности, потребность в чистоте, что современный человек озабочен самоутверждением, а тем самым - собственными границами и собственной защищённостью? Чистота - одна из немногих областей, в которых человек сегодня ещё может оставаться самим собой. «Чистое» - «моё». Не обезличенное какое-нибудь, а именно «моё». Особенно - если сам, своими руками, вычистил. Удалил всё чужое.
Область рождения
При всех, казалось бы, безусловно положительных значениях всего «чистого» и отрицательных - всего «грязного» стоит обратить внимание и на то, что в мифологических системах с «грязью» - она же «хаос», она же несомненный источник опасностей - устойчиво ассоциируется не что-нибудь, а секс и женское начало. То есть, попросту говоря, то, без чего никакая жизнь не возникнет.
Чистое - стерильное - мертво (недаром операция, лишающая животное возможности размножаться, именуется не как-нибудь, а «стерилизацией».) Жизнь берёт начало, возникает - с трудом - из небытия именно в «грязном», неустоявшемся, не вполне структурированном. Конечно, как любая пограничная, переходная область - это опасно.
Да, стремление к чистоте - оборотная (…нет, даже вполне «лицевая») сторона страха перед смертью и разрушением. Но ведь и рождение (тоже - пересечение границ мира живых, нарушение сложившегося порядка) страшно вряд ли менее смерти. Поэтому в традиционных культурах оно обставлено таким количеством ритуальных предосторожностей.
И поэтому же, кстати, так живо интересуется мусором и грязью (тем, что имело когда-то свою чистоту и форму, а потом её утратило или вот-вот утратит) - современное, особенно авангардное, искусство; недаром так привлекательно «грязное» для контркультуры. В этой бесформенности, в этом распаде угадывается потенциал для рождения нового.
Зачем, например, Илья Кабаков в «Мусорных альбомах» тщательно экспонирует содержание помойного ведра - умершие вещи: старые квитанции, конверты, использованные лезвия бритвы… - а в одной инсталляции и вовсе воспроизвел советский привокзальный туалет во всех подробностях? Почему девиз фестиваля в Вудстоке (1969) звучал как «Three days of mud, peace and love» - «Три дня грязи, мира и любви»? - причём, заметим, грязь - на первом месте…
Не потому ли, что всё это - тоже работа границы? Оспаривание её, растяжение, завоевание для жизни новых пространств: нормальное занятие авангарда. Взаимодействие с амбивалентной, подвижной, угрожающей и потому отталкивающей областью между жизнью и не-жизнью. Попытка ухватить таинственные силы, образующие жизнь и гасящие её.
Чистота и смысл
На «чистое» и «нечистое» человек делил мир всегда - едва ли не до того, как стал человеком. Это различение лежит у самых истоков культуры, даже предшествует ей: зачатки его несомненны уже у животных. Кошки умываются, собаки вылизываются, хомячки без всякой рефлексии вообще только тем и заняты, что чистят свои шкурки, и никогда не спутают участков клетки, служащих им для еды и для отправления иных надобностей. Это - одно из самых первичных делений мира, по типу «своё» - «чужое» и в глубоком родстве с ним. Стремление к такому разделению настолько сильно вне зависимости от своих содержаний, что философ Михаил Эпштейн(5) даже счёл его первичным культуротворческим импульсом, пронизывающим всю жизнь - от предкультурных её уровней до самых головокружительных высот духа, где этот последний очищается уже от всего, что им не является. Ведь уже у животных чистка часто лишена «прямой физиологической цели и служит, скорее, актом социального общения или механизмом нервной компенсации»(6): умылся - успокоился, восстановил равновесие. «Не есть ли то, что принято называть культурой, - лишь гигантский заслон человека от мусора, хаоса, беспорядка окружающей среды, то есть иначе реализованная потребность чиститься, охорашиваться, приводить себя в порядок?»(7)
Сказано, конечно, сильно - с неизбежной для сильных утверждений опасностью преувеличения. Но ведь и в самом деле: как не заметить, что ритуалами регулярной уборки - без которой, в смысле необходимости для выживания, можно было бы прекрасно обойтись - мы себя «заводим», как часы? Настраиваем себя - совершенно независимо от того, что не вкладываем в это никакого мистического смысла и даже от того, насколько мы вообще это осознаём.
Грязь - всегда стихийна. Чистота - всегда результат усилий.
Какие бы исторически изменчивые представления ни стояли за понятием «чистоты», сколь бы ни было оно условно, уборка - каждый раз магия: преобразование ближайшего хаоса в ближайший космос. Ритуальный смысл наведения чистоты не исчезает (напротив, заостряется) от того неустранимого обстоятельства, что всё вычищенное неизбежно загрязняется вновь, и, как правило, довольно скоро: важная черта ритуала - повторяемость. Лучше всего - регулярная. (Поэтому и окна «надо» мыть весной, а не, допустим, летом, когда тоже тепло: чтобы соблюдался - и поддерживал нас - заведённый ритм жизни).
Приводя своё жильё в подтянутый, тонизирующий, бодрый порядок - мы отводим от себя старость: дряблость, угасание, замедление, медленное врастание в окружающий хаос вплоть до окончательного поглощения им. Пока мы убираем свою квартиру - мы молоды и живы.
(1) Русский перевод: М. Дуглас. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу / Пер. с англ. Р.Громовой. - М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2000.
(2) О. Вайнштейн. Откуда берётся пыль? Семантика чистого и грязного // ARBOR MUNDI. - Вып. 6. - 1998. - С. 155.
(3) Там же.
(4) Там же‚ с. 157.
(5) Эпштейн М. Самоочищение: Гипотеза о происхождении культуры // Вопросы философии. - 1997. - № 5.
(6) Указ. соч., с. 75.
(7) Там же, с. 73.