После Лазарева
Оборона Севастополя, с учетом того, что Меншиков после Альмы вообще устранился от флотских дел, сплотило руководство флота. Оборону возглавил Корнилов, после его гибели - Нахимов, но все же более всех сделал для обороны города Тотлебен. Именно он превратил для союзников двухмесячную осаду в почти годичный марафон, и заодно придал смысл всей союзной операции.
Самое смешное было в августе 1854 года, когда князь Горчаков прислал Тотлебена из дунайской армии Меншикову на подмогу - вдруг надо базу флота укрепить. Меншиков советов не любил, Тотлебену посоветовал немного отдохнуть и вернуться обратно, на Дунай, однако тот на совет забил, более того - объехав наименее защищенные Корабельную и Городскую стороны города, Тотлебен представил свои соображения относительно работ по их укреплению, что вызвало у князюшки дикий батхерт - он ответил в том ключе, что «крепость не ждет никаких покушений со стороны крымских татар». Напомню, это август месяц 1854-го, союзники высадятся в сентябре. Вот вам еще одна развилка для попаданца.
Ну а после высадки коалиции и Альмы, 12 сентября, Тотлебен был назначен заведующим всеми оборонительными работами Севастополя. Задача перед ним стояла одна - превратить город в Крепость. Успех этого предприятия казался немыслимым, 15 сентября он написал письмо жене, в котором попрощался с ней, так как полностью разделял единодушное желание гарнизона - умереть на позиции, но показать врагу «русскую защиту». И прямо скажем - показал.
Что касается общей картины - к ноябрю 1854 г. русская армия оказалась рассредоточенной на громадном пространстве. Армия Ридигера в Польше имела 144 батальона пехоты и 97 эскадронов кавалерии, Горчаков на Днестре - 149 батальонов и 203 эскадрона, Меншиков в Крыму - 169 батальонов и 79 эскадронов, 229,5 батальонов и 118 эскадронов защищали балтийское побережье.
А ведь план Лазарева стягивал оборону всего к одной точке - Босфору, и здесь наши более многочисленные силы, несмотря на небольшое техническое преимущество противника, вполне могли сыграть свою роль. Мы же по факту просто размазали свои силы по побережью тонким слоем, и отдали врагу инициативу.
А мог ли план Лазарева быть реализован? Давайте подумаем вместе.
Флот у нас уже (с 1852 года) полностью отмобилизован и готов к бою, тогда как союзники набрали команд с помощью прессинга, самой главной проблемой, которую констатировало Адмиралтейство на Роял Неви в 1852 году, было пьянство. Маневры Роял Неви 1853 года (на них, кстати, присутствовал Бутаков в качестве наблюдателя-отпускника) показали, что англичане пока не знают, что делать со своим преимуществом, по сути отлично натренированы только небольшие эскадры пароходофрегатов, а линейные силы плохо маневрируют, не используют опыты дальней стрельбы на «Тандерер» и «Пауэрфуле», и т.д.
О бое 3 или 11 июня я говорил в предыдущей части - на дистанции от 11 до 16 кабельтовых (1,1-1,6 мили) ни наши, ни союзники попаданий не добились. Сближение на более близкую дистанцию нашим пароходофрегатам запретили, а союзники сблизиться и не старались.
А преимущество в пароходах - оно не всегда играет роль. Вот реально - чем оно поможет в проливе шириной 700-1500 метров, где течение направлено из Черного моря в Мраморное? С течением мы даже в противный ветер на врага вполне спускаться можем, не проблема.
Не говоря уж о том, что установка нормальных береговых батарей на Босфоре - это уже просто непроходимо, и неважно, парусный флот или паровой.
Ну давайте вернемся к командам и Севастополю. Зимой 1854-1855 годов осадные работы союзников продвигались чрезвычайно медленно. Тотлебен использовал это, дабы перейти к активной обороне. Основываясь на опыте кавказских войн, он прикрыл все наблюдательные посты бастионов завалами, дающими возможность наблюдать за противником с близкого расстояния, а также беспокоить его ружейным огнем. Позже Тотлебен изменил характер завалов, перестроив их в правильную систему ложементов.
Для французов и англичан столь длительное топтание под стенами города, который рассчитывали захватить за два-три месяца, оказалось холодным душем. И противник по сути втянулся в нашу игру. Ибо захват Севастополя для союзников ничего не давал. Ну получат они порт - и дальше что? Любое отдаление хотя был на 10-20 миль от берега вызывало для союзников гигантские проблемы в снабжении, поэтому список атак чаще всего ограничивался приморскими городами.
Кстати, мы по факту от Крыма и Севастополя отказались в декабре 1854 года. Ибо геополитика сделала то, на что так долго намекала стратегия. Когда в декабре 1854 г. зашла речь об отправке Меншикову дивизий еще и III-го корпуса, Паскевич категорически возражал. Он направил Горчакову письмо, в котором указал, что отныне «дело идет уже не о Севастополе, но о лучших наших южных провинциях, и может быть и о Царстве Польском; то есть о населении почти 15 миллионов».
18 февраля 1855 года от гриппа и воспаления легких умер Николай I. Почти сразу же, 23 февраля 1855 года Меншиков был снят с командования армией и флотом. Командовать армией в Крыму назначили князя Горчакова, распоряжение еще отдавал больной Николай - сделал он их 15 февраля. С флотом интереснее - понимая, что флота уже нет, заведующим морской частью на Черном море назначили Николая Федоровича Метлина, обер-интенданта и инженера в Николаеве, ставленника Лазарева.
Понимая, что падение Севастополя неизбежно, Метлину было поставлено особое задание - укрепить как можно сильнее Николаев, который армейское командование полагало одной из главных целей после окончания севастопольской осады.
26 августа 1855 г., после 349 дней героической обороны, защитники Севастополя, взорвав все укрепления и склады и затопив последние суда, оставили самую важную южную часть города и перешли на северную сторону. Севастополь фактически пал, и это создало возможность англо-французским войскам перейти к следующему этапу войны - захвату других стратегических приморских городов. Обеспокоенный этим, Александр II в письме главнокомандующему русской армией в Крыму князю М.Д. Горчакову писал: «Из всего южного побережья, занимаемого войсками Южной армии, по моему мнению, Николаев может преимущественно привлечь союзников, которые сделав высадку, могли бы уничтожить все заведения Черноморского флота и нанести тем окончательный удар могуществу нашему на Черном море. Поэтому на сохранение Николаева должно быть обращено все наше внимание».
Сам Александр II 13 сентября прибыл в город вместе с двумя своими братьями, одного из которых он назначил командующим артиллерией, а второго - командующим инженерными работами. Город был объявлен на осадном положении. Срочно принялись за разработку плана обороны. Для составления проекта укрепления города и руководства оборонительными работами по приказу царя в Николаев прибыл прославленный инженер, генерал-майор Э.И. Тотлебен, который был официально назначен "помощником" командовавшего инженерной частью великого князя Николая Николаевича.
По плану генерала Тотлебена, учитывавшему опыт обороны Севастополя, вокруг Николаева в очень короткий срок была возведена линия люнетов и батарей, которые надежно прикрыли город с суши. При каждом фортификационном сооружении возвели склады боеприпасов и блиндированные казармы для личного состава. Чтобы не допустить прорыва кораблей союзников по Бугскому лиману, вдоль него была сооружена глубокоэшелонированная оборонительная система, состоявшая из земляных редутов и батарей. Первая батарея располагалась у устья Ингула и прикрывала вход в Адмиралтейство. Она находилась на мысу слева от современного моста через Ингул (если идти из центра города). Ее четкий профиль просматривается и сейчас с моста. Вторую батарею поместили напротив Спасского рейда между Варваровкой и Большой Коренихой на склоне балки (сейчас в этой балке разбиты сады горожан). Следующая батарея размещалась на конце Лесковой косы. Между Дидовой хатой и Малой Коренихой, где Бугский лиман своим фарватером прижимается к правому берегу, возвели четвертую батарею.
Самые мощные оборонительные сооружения были созданы сразу же за пределами города, у Широкой Балки. Здесь воздвигли пятиугольный в плане земляной редут с валом и рвом (именно мимо него проходят поезда к старому Николаевскому вокзалу). И сейчас, хотя валы от старости осели, а рвы потеряли былую глубину, это укрепление производит внушительное впечатление.
Впоследствии оно получило название Бугский редут или Кауфмановская батарея (возможно, по имени инженер-генерала К.П.Кауфмана, командовавшего с сентября 1855г. лейб-гвардии саперным батальоном). Память об этой батарее хранит улица Старо-Крепостная в Широкой Балке, идущая от батареи к Октябрьскому проспекту.
Но, поскольку выстрелы Кауфмановской батареи не могли накрыть всю глубокую часть лимана, то со стороны Малой Коренихи поперек была насыпана узкая дамба, перекрывавшая половину ширины акватории. На ее конце насыпали остров, укрепленный камнем и защищенный валами. Здесь также поставили батарею, которая вместе с Кауфмановской могла накрыть выстрелами всю оставшуюся часть лимана. Это укрепление получило название Константиновская батарея, а в конце прошлого века из-за формы, напоминавшей флагшток с флагом, его переименовали в Флагшток. Однако, это название не прижилось, и батарея на современных морских картах называется Константиновской. В помощь к ней на мысу Малой Коренихи соорудили еще одну батарею.
Последние батареи были построены на естественно выдвинутых в лиман косах - Волошской и Русской. Дальше по Днепровско-Бугскому лиману оборонительную линию продолжали укрепления Очакова, Кинбурна и блок-форта между ними (современный Первомайский остров).
Чтобы еще более затруднить прорыв судов к Николаеву, между Кауфмановской и Константиновской батареями поперек оставшегося зеркала воды были вбиты деревянные бревна-ряжи, укрепленные камнями, а оставшийся 100-саженный проход защитили якорными минами, взрывавшимися по проводам с берега. Заметим, что это было первое применение на Черном море морских мин.
По проекту Тотлебена, Николаев должны были защищать 1088 орудий, но к моменту заключения мира в 1856 г. было установлено только 563 орудия. Этот проект впоследствии был издан, как образцовое руководство по фортификации ("Записка о вооружении укреплений г.Николаева и вообще укрепленных позиций, предназначенных выдержать осаду", 1855 г.).
После затопления кораблей на берег сошло 10-12 тысяч моряков, то есть весь состав Черноморского флота (за самым малым исключением). Погибло их 90 процентов.
Что касается офицеров - начался опыт переосмысления, и, на мой взгляд, попытка выгородить, оправдать себя. Мол, не мы такие, жизнь такая. Вот к примеру письмо-памфлет Бутакова (1855): «Какое вам дело, что у корабля, едва прослужившего десяток лет, при пальбе (конечно, весьма умеренной) вылезают пушечные рамы из репового дерева, в которое они закреплены!.. Знаете ли вы, что мы собираемся на войну, не имея ни на одном судне порядочного абордажного оружия, не имея на всем флоте ни одного пистолета, едва на одном корабле абордажные палаши! Как же командиры-то... молча смотрят на все ужасы своего положения, скажут мне?.. Я отвечу на это: свяжите человека по рукам и ногам и требуйте, чтобы он бегал. Заставьте его заниматься целый день фронтовым учением (солдатским делом), пригонкой обмундировки... амуниции, продовольствием… огромной перепиской о пустяках (бюрократиею) и сверх всего пусть он бегает и канючит о каждом гвозде и каждой каболке для его судна, а во время похода велите ему ежедневно пересматривать... отчеты о лотах и золотниках провизии, сала, смолы... да не давайте ему на все это людей знающих... да грозите ему строжайшей ответственностью за каждый золотник!..»
Вот Константин Иванович (брат Владимира Ивановича) Истомин (1856): «Флот из сосновых кораблей, как бы многочислен не был, не составит никогда грозного морского ополчения, потому что сосновый корабль не в состоянии бороться с бурями и волнением, в особенности теперь, когда громоздкая современная артиллерия, паровая машина и винт, требуют от корпуса корабля такого скрепления и прочности, которых сосна никогда доставить не в состоянии. Притом, Правительство не может и приблизительно рассчитать какою именно силою оно располагает, ибо с такою же скоростью как корабли строятся вновь, другие гниют и приходят в негодность! Тщетно мы обманываем себя, воображая, что сосновые корабли наши без капитальных исправлений могут прослужить 10 лет; они не служат, а существуют 10 лет, проведя большую часть этого времени в гавани, или летом на благополучных рейдах. По моему мнению и самый новый сосновый винтовой корабль не выдержит одного зимнего крейсерства в открытом море и вообще не в состоянии исполнять назначение всякого военного судна, т.е. по востребованию, несмотря ни на какое время года отправляться во все четыре стороны света!»
Его брат, Владимир Иванович Истомин, повел себя на совещании 9 сентября 1854 года куда как более правильно - увидя, что большинство капитанов против выхода в море, Истомин говорит классную фразу, обращаясь к Корнилову: «Вы командир! Приказывайте, мы все сделаем».
Понятно, что проблем было много, и критика частью оправдана. Интересно, одному мне здесь видится не столько критика, но и бессилие что-либо изменить?
Но ведь точно такие же проблемы были и у союзников. Там тоже были в большинстве своем деревянные корабли. Там тоже были проблемы с ЗИПами, с машинами, с экипажами. Все рассказывают о силе бронированных барж «Деватистейшн», но как-то забывают, что против батарей Николаева, вооруженных, в отличие от Кинбурна, 30- и 36-фунтовыми пушками, они оказались бессильны. И после занятия Кинбурна, в октябре 1855 года, союзники несколько раз пытались с помощью бронированных батарей прорваться к Николаеву и доходили даже до Волошской косы, но здесь, в узком проходе, попадали под перекрестный огонь двух укрепленных батарей, 36-фунтовки, которые вполне спокойно сбивали броневые листы с креплений, и вынуждены были отступать.
Следует помнить, что ни паровые машины тогда, ни броня еще не стали вундерваффе. Роял Неви только по результатам Крымской войны, в 1856-м году, начал разрабатывать новую тактику флота по итогам использования паровых кораблей. «Уорриор» и «Глуар» и эту тактику потом во многом обесценили, так что шансы были.
Другой вопрос, что из-за внезапной смены командования, из-за недостатка воли у царя и Меншикова, ни один из этих шансов не использовали.
Самое смешное было в августе 1854 года, когда князь Горчаков прислал Тотлебена из дунайской армии Меншикову на подмогу - вдруг надо базу флота укрепить. Меншиков советов не любил, Тотлебену посоветовал немного отдохнуть и вернуться обратно, на Дунай, однако тот на совет забил, более того - объехав наименее защищенные Корабельную и Городскую стороны города, Тотлебен представил свои соображения относительно работ по их укреплению, что вызвало у князюшки дикий батхерт - он ответил в том ключе, что «крепость не ждет никаких покушений со стороны крымских татар». Напомню, это август месяц 1854-го, союзники высадятся в сентябре. Вот вам еще одна развилка для попаданца.
Ну а после высадки коалиции и Альмы, 12 сентября, Тотлебен был назначен заведующим всеми оборонительными работами Севастополя. Задача перед ним стояла одна - превратить город в Крепость. Успех этого предприятия казался немыслимым, 15 сентября он написал письмо жене, в котором попрощался с ней, так как полностью разделял единодушное желание гарнизона - умереть на позиции, но показать врагу «русскую защиту». И прямо скажем - показал.
Что касается общей картины - к ноябрю 1854 г. русская армия оказалась рассредоточенной на громадном пространстве. Армия Ридигера в Польше имела 144 батальона пехоты и 97 эскадронов кавалерии, Горчаков на Днестре - 149 батальонов и 203 эскадрона, Меншиков в Крыму - 169 батальонов и 79 эскадронов, 229,5 батальонов и 118 эскадронов защищали балтийское побережье.
А ведь план Лазарева стягивал оборону всего к одной точке - Босфору, и здесь наши более многочисленные силы, несмотря на небольшое техническое преимущество противника, вполне могли сыграть свою роль. Мы же по факту просто размазали свои силы по побережью тонким слоем, и отдали врагу инициативу.
А мог ли план Лазарева быть реализован? Давайте подумаем вместе.
Флот у нас уже (с 1852 года) полностью отмобилизован и готов к бою, тогда как союзники набрали команд с помощью прессинга, самой главной проблемой, которую констатировало Адмиралтейство на Роял Неви в 1852 году, было пьянство. Маневры Роял Неви 1853 года (на них, кстати, присутствовал Бутаков в качестве наблюдателя-отпускника) показали, что англичане пока не знают, что делать со своим преимуществом, по сути отлично натренированы только небольшие эскадры пароходофрегатов, а линейные силы плохо маневрируют, не используют опыты дальней стрельбы на «Тандерер» и «Пауэрфуле», и т.д.
О бое 3 или 11 июня я говорил в предыдущей части - на дистанции от 11 до 16 кабельтовых (1,1-1,6 мили) ни наши, ни союзники попаданий не добились. Сближение на более близкую дистанцию нашим пароходофрегатам запретили, а союзники сблизиться и не старались.
А преимущество в пароходах - оно не всегда играет роль. Вот реально - чем оно поможет в проливе шириной 700-1500 метров, где течение направлено из Черного моря в Мраморное? С течением мы даже в противный ветер на врага вполне спускаться можем, не проблема.
Не говоря уж о том, что установка нормальных береговых батарей на Босфоре - это уже просто непроходимо, и неважно, парусный флот или паровой.
Ну давайте вернемся к командам и Севастополю. Зимой 1854-1855 годов осадные работы союзников продвигались чрезвычайно медленно. Тотлебен использовал это, дабы перейти к активной обороне. Основываясь на опыте кавказских войн, он прикрыл все наблюдательные посты бастионов завалами, дающими возможность наблюдать за противником с близкого расстояния, а также беспокоить его ружейным огнем. Позже Тотлебен изменил характер завалов, перестроив их в правильную систему ложементов.
Для французов и англичан столь длительное топтание под стенами города, который рассчитывали захватить за два-три месяца, оказалось холодным душем. И противник по сути втянулся в нашу игру. Ибо захват Севастополя для союзников ничего не давал. Ну получат они порт - и дальше что? Любое отдаление хотя был на 10-20 миль от берега вызывало для союзников гигантские проблемы в снабжении, поэтому список атак чаще всего ограничивался приморскими городами.
Кстати, мы по факту от Крыма и Севастополя отказались в декабре 1854 года. Ибо геополитика сделала то, на что так долго намекала стратегия. Когда в декабре 1854 г. зашла речь об отправке Меншикову дивизий еще и III-го корпуса, Паскевич категорически возражал. Он направил Горчакову письмо, в котором указал, что отныне «дело идет уже не о Севастополе, но о лучших наших южных провинциях, и может быть и о Царстве Польском; то есть о населении почти 15 миллионов».
18 февраля 1855 года от гриппа и воспаления легких умер Николай I. Почти сразу же, 23 февраля 1855 года Меншиков был снят с командования армией и флотом. Командовать армией в Крыму назначили князя Горчакова, распоряжение еще отдавал больной Николай - сделал он их 15 февраля. С флотом интереснее - понимая, что флота уже нет, заведующим морской частью на Черном море назначили Николая Федоровича Метлина, обер-интенданта и инженера в Николаеве, ставленника Лазарева.
Понимая, что падение Севастополя неизбежно, Метлину было поставлено особое задание - укрепить как можно сильнее Николаев, который армейское командование полагало одной из главных целей после окончания севастопольской осады.
26 августа 1855 г., после 349 дней героической обороны, защитники Севастополя, взорвав все укрепления и склады и затопив последние суда, оставили самую важную южную часть города и перешли на северную сторону. Севастополь фактически пал, и это создало возможность англо-французским войскам перейти к следующему этапу войны - захвату других стратегических приморских городов. Обеспокоенный этим, Александр II в письме главнокомандующему русской армией в Крыму князю М.Д. Горчакову писал: «Из всего южного побережья, занимаемого войсками Южной армии, по моему мнению, Николаев может преимущественно привлечь союзников, которые сделав высадку, могли бы уничтожить все заведения Черноморского флота и нанести тем окончательный удар могуществу нашему на Черном море. Поэтому на сохранение Николаева должно быть обращено все наше внимание».
Сам Александр II 13 сентября прибыл в город вместе с двумя своими братьями, одного из которых он назначил командующим артиллерией, а второго - командующим инженерными работами. Город был объявлен на осадном положении. Срочно принялись за разработку плана обороны. Для составления проекта укрепления города и руководства оборонительными работами по приказу царя в Николаев прибыл прославленный инженер, генерал-майор Э.И. Тотлебен, который был официально назначен "помощником" командовавшего инженерной частью великого князя Николая Николаевича.
По плану генерала Тотлебена, учитывавшему опыт обороны Севастополя, вокруг Николаева в очень короткий срок была возведена линия люнетов и батарей, которые надежно прикрыли город с суши. При каждом фортификационном сооружении возвели склады боеприпасов и блиндированные казармы для личного состава. Чтобы не допустить прорыва кораблей союзников по Бугскому лиману, вдоль него была сооружена глубокоэшелонированная оборонительная система, состоявшая из земляных редутов и батарей. Первая батарея располагалась у устья Ингула и прикрывала вход в Адмиралтейство. Она находилась на мысу слева от современного моста через Ингул (если идти из центра города). Ее четкий профиль просматривается и сейчас с моста. Вторую батарею поместили напротив Спасского рейда между Варваровкой и Большой Коренихой на склоне балки (сейчас в этой балке разбиты сады горожан). Следующая батарея размещалась на конце Лесковой косы. Между Дидовой хатой и Малой Коренихой, где Бугский лиман своим фарватером прижимается к правому берегу, возвели четвертую батарею.
Самые мощные оборонительные сооружения были созданы сразу же за пределами города, у Широкой Балки. Здесь воздвигли пятиугольный в плане земляной редут с валом и рвом (именно мимо него проходят поезда к старому Николаевскому вокзалу). И сейчас, хотя валы от старости осели, а рвы потеряли былую глубину, это укрепление производит внушительное впечатление.
Впоследствии оно получило название Бугский редут или Кауфмановская батарея (возможно, по имени инженер-генерала К.П.Кауфмана, командовавшего с сентября 1855г. лейб-гвардии саперным батальоном). Память об этой батарее хранит улица Старо-Крепостная в Широкой Балке, идущая от батареи к Октябрьскому проспекту.
Но, поскольку выстрелы Кауфмановской батареи не могли накрыть всю глубокую часть лимана, то со стороны Малой Коренихи поперек была насыпана узкая дамба, перекрывавшая половину ширины акватории. На ее конце насыпали остров, укрепленный камнем и защищенный валами. Здесь также поставили батарею, которая вместе с Кауфмановской могла накрыть выстрелами всю оставшуюся часть лимана. Это укрепление получило название Константиновская батарея, а в конце прошлого века из-за формы, напоминавшей флагшток с флагом, его переименовали в Флагшток. Однако, это название не прижилось, и батарея на современных морских картах называется Константиновской. В помощь к ней на мысу Малой Коренихи соорудили еще одну батарею.
Последние батареи были построены на естественно выдвинутых в лиман косах - Волошской и Русской. Дальше по Днепровско-Бугскому лиману оборонительную линию продолжали укрепления Очакова, Кинбурна и блок-форта между ними (современный Первомайский остров).
Чтобы еще более затруднить прорыв судов к Николаеву, между Кауфмановской и Константиновской батареями поперек оставшегося зеркала воды были вбиты деревянные бревна-ряжи, укрепленные камнями, а оставшийся 100-саженный проход защитили якорными минами, взрывавшимися по проводам с берега. Заметим, что это было первое применение на Черном море морских мин.
По проекту Тотлебена, Николаев должны были защищать 1088 орудий, но к моменту заключения мира в 1856 г. было установлено только 563 орудия. Этот проект впоследствии был издан, как образцовое руководство по фортификации ("Записка о вооружении укреплений г.Николаева и вообще укрепленных позиций, предназначенных выдержать осаду", 1855 г.).
После затопления кораблей на берег сошло 10-12 тысяч моряков, то есть весь состав Черноморского флота (за самым малым исключением). Погибло их 90 процентов.
Что касается офицеров - начался опыт переосмысления, и, на мой взгляд, попытка выгородить, оправдать себя. Мол, не мы такие, жизнь такая. Вот к примеру письмо-памфлет Бутакова (1855): «Какое вам дело, что у корабля, едва прослужившего десяток лет, при пальбе (конечно, весьма умеренной) вылезают пушечные рамы из репового дерева, в которое они закреплены!.. Знаете ли вы, что мы собираемся на войну, не имея ни на одном судне порядочного абордажного оружия, не имея на всем флоте ни одного пистолета, едва на одном корабле абордажные палаши! Как же командиры-то... молча смотрят на все ужасы своего положения, скажут мне?.. Я отвечу на это: свяжите человека по рукам и ногам и требуйте, чтобы он бегал. Заставьте его заниматься целый день фронтовым учением (солдатским делом), пригонкой обмундировки... амуниции, продовольствием… огромной перепиской о пустяках (бюрократиею) и сверх всего пусть он бегает и канючит о каждом гвозде и каждой каболке для его судна, а во время похода велите ему ежедневно пересматривать... отчеты о лотах и золотниках провизии, сала, смолы... да не давайте ему на все это людей знающих... да грозите ему строжайшей ответственностью за каждый золотник!..»
Вот Константин Иванович (брат Владимира Ивановича) Истомин (1856): «Флот из сосновых кораблей, как бы многочислен не был, не составит никогда грозного морского ополчения, потому что сосновый корабль не в состоянии бороться с бурями и волнением, в особенности теперь, когда громоздкая современная артиллерия, паровая машина и винт, требуют от корпуса корабля такого скрепления и прочности, которых сосна никогда доставить не в состоянии. Притом, Правительство не может и приблизительно рассчитать какою именно силою оно располагает, ибо с такою же скоростью как корабли строятся вновь, другие гниют и приходят в негодность! Тщетно мы обманываем себя, воображая, что сосновые корабли наши без капитальных исправлений могут прослужить 10 лет; они не служат, а существуют 10 лет, проведя большую часть этого времени в гавани, или летом на благополучных рейдах. По моему мнению и самый новый сосновый винтовой корабль не выдержит одного зимнего крейсерства в открытом море и вообще не в состоянии исполнять назначение всякого военного судна, т.е. по востребованию, несмотря ни на какое время года отправляться во все четыре стороны света!»
Его брат, Владимир Иванович Истомин, повел себя на совещании 9 сентября 1854 года куда как более правильно - увидя, что большинство капитанов против выхода в море, Истомин говорит классную фразу, обращаясь к Корнилову: «Вы командир! Приказывайте, мы все сделаем».
Понятно, что проблем было много, и критика частью оправдана. Интересно, одному мне здесь видится не столько критика, но и бессилие что-либо изменить?
Но ведь точно такие же проблемы были и у союзников. Там тоже были в большинстве своем деревянные корабли. Там тоже были проблемы с ЗИПами, с машинами, с экипажами. Все рассказывают о силе бронированных барж «Деватистейшн», но как-то забывают, что против батарей Николаева, вооруженных, в отличие от Кинбурна, 30- и 36-фунтовыми пушками, они оказались бессильны. И после занятия Кинбурна, в октябре 1855 года, союзники несколько раз пытались с помощью бронированных батарей прорваться к Николаеву и доходили даже до Волошской косы, но здесь, в узком проходе, попадали под перекрестный огонь двух укрепленных батарей, 36-фунтовки, которые вполне спокойно сбивали броневые листы с креплений, и вынуждены были отступать.
Следует помнить, что ни паровые машины тогда, ни броня еще не стали вундерваффе. Роял Неви только по результатам Крымской войны, в 1856-м году, начал разрабатывать новую тактику флота по итогам использования паровых кораблей. «Уорриор» и «Глуар» и эту тактику потом во многом обесценили, так что шансы были.
Другой вопрос, что из-за внезапной смены командования, из-за недостатка воли у царя и Меншикова, ни один из этих шансов не использовали.