Евреи, которых я знал и любил
Разбирая свои давние записи, наткнулся на предисловие к экзистенциальным мемуарам, которые так и не написал в виду грандиозности задачи. Ну, кто знает, может напишу ещё.
* * *
И в Йом Кипур, на свитке Торы,
Забывшись, выведет рука
Замiж габрэйскага вузора
Цьвяток радзiмы васiлька.
Товарищ У
Уехали, все уехали. Все посваливали. Никого не осталось здесь, в этой стране, а кто остался - того я потерял из виду. Вот она, пресловутая этническая мобильность, в действии: все, от старушки Миры Менделевны до малютки Жорика Бляхера оторвались, улетели, кто за кордон, в чуждые нам системы, кто ещё дальше - в мир иной.
С некоторых пор я полюбил их. Мне симпатичны эти беспокойные, южные люди, занесённые ненастными ветрами в наши снега и болота, и неожиданно выжившие здесь. Дурацкие межнациональные претензии и национальные чванства, антисемитизм, славянофобия, беларусажэрства - мало интересуют меня: человеческие отношения в конечном счете ломают все навязанные стереотипы, рамки и границы.
Народ наш недоверчивый и тёмный. В наших краях еврей, хочется ему того или нет, всегда в той или иной степени человек чужой; я тоже человек чужой, хотя и не еврей. В дурацком фильме про побег из концлагеря голубоглазый арийский блондин Рутгер Хауэр, узник, на вопрос о своей национальной принадлежности отвечает: «все мы евреи». Ну и мы, чужеродные элементы, тоже как бы евреи все, в той или иной степени: автохтон подозревает в пожирании младенца на обед не только еврея, но и меня, просто потому, что я, как и еврей, на него не похож. Несходство это не является внешним, как часто в случае еврея, порой трогательного ассимилянта; но внешняя сторона дела не всегда главная, не правда ли?
Родина моя, зямля пад белымi крыламi, была ещё и чертой оседлости. Эти ребята, неповторимые фрики, прыткие, суетливые, настороженные, вечно чем-то увлечённые, лупатые и носатые, хитрожопые до такой степени, что вечно ухитрялись обмануть сами себя - здорово расцвечивали они её своими характерами, образами и образинами. Они были чуть менее невежественными, чем наши коренные - среди них было больше музыкантов, провизоров и врачей. Это нравилось, а сейчас и вовсе вспоминаешь об этом с ностальгией. Местечковые, провинциальные - да; но вся территория, названная впоследствии Республикой Беларусь, поглядим правде в глаза, и была местечком, как таковым. В еврее для белоруса не было ничего экзотического; но еврей обеспечивал разнообразие. Коренные - мрачные, угрюмые, сырые люди - были и остаются, в своём роде, не менее колоритными, но этих-то уже почти нет. И мне их не хватает. Пусть эти очерки воскресят их незабываемые образы - мне доставляет удовольствие о них вспоминать.
Nota Bene:
Мадам Шпиц
Клара
Пушок
маршал Блюхер
Дроцкий
повесившийся Марк, да будет ему там теплей
Жорик Бляхер
училки/учителя
Слава Зальцман и котлета
Яков и Якобымобиль
старушка Мира Менделевна, она же Михайловна
папа Пензовича; бабушка его и нахала кусок, а также брат зубастый Миша
кассетник на обрезание
Тоня Гедговд и её грудь
ошибка дедушки Жёры
философ Новоживол
пинанино
доктор Франкенштейн
заведующий отделением
провинциальные барды
студенты и лицеисты
маленькая тётенька из оркестра
городские сумасшедшие
первая ученица
умер Григорий Горин
диссидент
русский фашист Хайкин
географ и бордюрщики
эрудит из дурдома
Адольф Мордухович, тёзка фюрера
Павлик утонул
в семье не без урода
вспомнитьещёихбылобольшевпятьразнепревзойдённых
* * *
И ведь действительно вспомнил не всех. Сразу бросилось в глаза, например, отсутствие Леонида Йосича из церковного хора. Не так-то просто составить основательный список.
* * *
И в Йом Кипур, на свитке Торы,
Забывшись, выведет рука
Замiж габрэйскага вузора
Цьвяток радзiмы васiлька.
Товарищ У
Уехали, все уехали. Все посваливали. Никого не осталось здесь, в этой стране, а кто остался - того я потерял из виду. Вот она, пресловутая этническая мобильность, в действии: все, от старушки Миры Менделевны до малютки Жорика Бляхера оторвались, улетели, кто за кордон, в чуждые нам системы, кто ещё дальше - в мир иной.
С некоторых пор я полюбил их. Мне симпатичны эти беспокойные, южные люди, занесённые ненастными ветрами в наши снега и болота, и неожиданно выжившие здесь. Дурацкие межнациональные претензии и национальные чванства, антисемитизм, славянофобия, беларусажэрства - мало интересуют меня: человеческие отношения в конечном счете ломают все навязанные стереотипы, рамки и границы.
Народ наш недоверчивый и тёмный. В наших краях еврей, хочется ему того или нет, всегда в той или иной степени человек чужой; я тоже человек чужой, хотя и не еврей. В дурацком фильме про побег из концлагеря голубоглазый арийский блондин Рутгер Хауэр, узник, на вопрос о своей национальной принадлежности отвечает: «все мы евреи». Ну и мы, чужеродные элементы, тоже как бы евреи все, в той или иной степени: автохтон подозревает в пожирании младенца на обед не только еврея, но и меня, просто потому, что я, как и еврей, на него не похож. Несходство это не является внешним, как часто в случае еврея, порой трогательного ассимилянта; но внешняя сторона дела не всегда главная, не правда ли?
Родина моя, зямля пад белымi крыламi, была ещё и чертой оседлости. Эти ребята, неповторимые фрики, прыткие, суетливые, настороженные, вечно чем-то увлечённые, лупатые и носатые, хитрожопые до такой степени, что вечно ухитрялись обмануть сами себя - здорово расцвечивали они её своими характерами, образами и образинами. Они были чуть менее невежественными, чем наши коренные - среди них было больше музыкантов, провизоров и врачей. Это нравилось, а сейчас и вовсе вспоминаешь об этом с ностальгией. Местечковые, провинциальные - да; но вся территория, названная впоследствии Республикой Беларусь, поглядим правде в глаза, и была местечком, как таковым. В еврее для белоруса не было ничего экзотического; но еврей обеспечивал разнообразие. Коренные - мрачные, угрюмые, сырые люди - были и остаются, в своём роде, не менее колоритными, но этих-то уже почти нет. И мне их не хватает. Пусть эти очерки воскресят их незабываемые образы - мне доставляет удовольствие о них вспоминать.
Nota Bene:
Мадам Шпиц
Клара
Пушок
маршал Блюхер
Дроцкий
повесившийся Марк, да будет ему там теплей
Жорик Бляхер
училки/учителя
Слава Зальцман и котлета
Яков и Якобымобиль
старушка Мира Менделевна, она же Михайловна
папа Пензовича; бабушка его и нахала кусок, а также брат зубастый Миша
кассетник на обрезание
Тоня Гедговд и её грудь
ошибка дедушки Жёры
философ Новоживол
пинанино
доктор Франкенштейн
заведующий отделением
провинциальные барды
студенты и лицеисты
маленькая тётенька из оркестра
городские сумасшедшие
первая ученица
умер Григорий Горин
диссидент
русский фашист Хайкин
географ и бордюрщики
эрудит из дурдома
Адольф Мордухович, тёзка фюрера
Павлик утонул
в семье не без урода
вспомнитьещёихбылобольшевпятьразнепревзойдённых
* * *
И ведь действительно вспомнил не всех. Сразу бросилось в глаза, например, отсутствие Леонида Йосича из церковного хора. Не так-то просто составить основательный список.