Не слышно шума городского,
Не плачет
Гомельский Трамвай.
И солнце грузно, как корова,
Нелепый освещает май.
Искрятся лужи и каштаны,
Струится Луначарский парк.
Детишек стайка голоштанных
Бежит к Паскевичу в фольварк.
Кряхтят пожитки в чемоданах,
Сданы все книги в Букинист.
А у подъезда двое пьяных
Опять жидом обозвались.
Абрам Иосич уезжает
В родную дальнюю страну.
Ведь даже крыса убегает,
Когда корабль идет ко дну.
А он не крыса, он держался,
Был ваш, березки и поля,
Как долго здесь он оставался, -
В твоем плену, беда-земля.
Уехал Сруль, уехал Моня,
Уехала мадам Киршблат,
А он был здесь, в чужом загоне,
Своей любви к тебе не рад. -
Один как перст! Средь юдофобов
И деревенских воротил,
Страна болот, страна сугробов,
Он все равно тебя любил.
Пойми души его страданье:
Не так легко, ядрена меть,
Всегда и всюду быть в изгнаньи,
Две сразу родины иметь.
Двух сразу мачех, вместо мамы,
Любя, взаимности не ждать,
Шизея от душевной драмы,
Мацу картошкой заедать.
Но час пришел. Пора сбираться.
Здесь часть души я схоронил.
Петрович не пришел прощаться -
Он с мужиками в бане был.
Ну здравствуй, новая чужбина!
Таки пожярче будет здесь.
Пойду подставлю солнцу спину
На этом Мертвом Море днесь.
И в Йом Кипур на свитке Торы,
Забывшись, выведет рука
Замiж габрэйскага вузора
Цьвяток радзiмы васiлька.