Под сенью оливок в цвету.
Ашхабадский аэропорт встретил нас пеклом пустыни, золотым памятником Туркменбаши, роскошными лимузинами у трапа, атташе по торговле нашего посольства и двумя круглыми туркменами - постарше и помоложе. Пожилой - министр сельского хозяйства, молодой - его племянник и по совместительству - начальник департамента того же министерства. Азиаты приторно и льстиво улыбались нам, предчувствуя мзду. И хотя покрой их костюмов был безупречен, а в лимузине работал кондишн - с самого начала нас начал давить запах верблюжьего кала.
Первый день приятно запомнился знатным пловом и королевскими апартаментами в лучшем отеле. Наутро будильник в изголовье наивно вопросил: «Как так?» и кавалькада немецких кроссоверов понеслась в горы. Через два часа мы въехали в ущелья Копетдага. В одном из самых неприметных машины остановились. Осела пыль. Шеф сказал недоуменно: «Мда». И потом добавил, скребанув подбородок: «Уж».
Я же, наоборот, чуть ли не со слезой в глазах, оглядывал пейзаж.
Вот она - земля обетованная.
Земля обетованная представляла собой три километра вдоль и километр поперек почти лунного ландшафта, окаймленного горными хребтами. Посреди этой долины текла мутная речушка-ручеек и только вдоль нее что-то зеленело. Остальное пространство было песчано и каменисто.
Министр с министренком заглядывая в глаза Шефу, суетливо бормотали на, как бы, русском, что-то типа - «Во, какая красота. Обосраться можно, как здорово. Ну и свезло же вам, богатенькие русские лохи. Задарма такой чернозем отдаем». Атташе, видимо подписанный туркменами, подсирал - «Прекрасный объект для инвестиций, бля буду».
Шеф вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Тогда он хмыкнул, покачал головой и протянул пожилому колобку руку. Вмазали.
И началась дискотека!
Три дня мы бухали в родном кишлаке министра, в хай-тековском замке с пальмами, павлинами, бассейнами и тяжелогрудыми наложницами. Затем помятыми и ужратыми в сопли нас погрузили в самолет, и мы полетели в работу.
Понеслись тяжелые беспросветные будни монотонного отупляющего труда. Два месяца я мотался между Барселоной, Израилем, Москвой и Ашхабадом. Но все кредиты были подтверждены, контракты заключены, специалисты и оборудование привезены. И через полгода на том же взгорке я, широко водя руками, показывал Шефу долину будущего оливкового сада.
В три года лучшие испанские саженцы на израильском капельном орошении превратились в крепкие деревца и дали первый урожай. А еще через два года я стал долларовым миллионером, постригся в мусульмане, завел четыре жены, десять наложниц и народил кучу детей. Мой дворец на том памятном перевале, сработанный в арх-мастерской Нормана Фостера и охраняемый взводом верных нукеров, уже дважды принимал самого Гурбангулы́ Мяликгулы́евича Бердымухаме́дова. Да продлит Аллах вечно дни этого Великого человека! Да светится имя Его!
И вот теперь я сижу в Шелехове, в однушке с ободранными обоями и пишу эту хуйню. А все потому, что атташе-то наш, падла, жил в одном подъезде с Сами-Знаете-Кем и однажды в розовом детстве, когда Вовочка разбил стекло футбольным мячом, взял его вину на себя. С чего начинается Родина?
Кровавая гэбня пожрала мой бизнес, мои миллионы, моих белых слонов и Паниковского.
И волоокие красавицы рыдают, вспоминая мой могучий уд. А дети кричат - «Папа, папа, на кого ты нас оставил!».
А по пустой улице все бежит и бежит Иван Приблудный.
В зубах у него шницель.
Ночь.
Первый день приятно запомнился знатным пловом и королевскими апартаментами в лучшем отеле. Наутро будильник в изголовье наивно вопросил: «Как так?» и кавалькада немецких кроссоверов понеслась в горы. Через два часа мы въехали в ущелья Копетдага. В одном из самых неприметных машины остановились. Осела пыль. Шеф сказал недоуменно: «Мда». И потом добавил, скребанув подбородок: «Уж».
Я же, наоборот, чуть ли не со слезой в глазах, оглядывал пейзаж.
Вот она - земля обетованная.
Земля обетованная представляла собой три километра вдоль и километр поперек почти лунного ландшафта, окаймленного горными хребтами. Посреди этой долины текла мутная речушка-ручеек и только вдоль нее что-то зеленело. Остальное пространство было песчано и каменисто.
Министр с министренком заглядывая в глаза Шефу, суетливо бормотали на, как бы, русском, что-то типа - «Во, какая красота. Обосраться можно, как здорово. Ну и свезло же вам, богатенькие русские лохи. Задарма такой чернозем отдаем». Атташе, видимо подписанный туркменами, подсирал - «Прекрасный объект для инвестиций, бля буду».
Шеф вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул. Тогда он хмыкнул, покачал головой и протянул пожилому колобку руку. Вмазали.
И началась дискотека!
Три дня мы бухали в родном кишлаке министра, в хай-тековском замке с пальмами, павлинами, бассейнами и тяжелогрудыми наложницами. Затем помятыми и ужратыми в сопли нас погрузили в самолет, и мы полетели в работу.
Понеслись тяжелые беспросветные будни монотонного отупляющего труда. Два месяца я мотался между Барселоной, Израилем, Москвой и Ашхабадом. Но все кредиты были подтверждены, контракты заключены, специалисты и оборудование привезены. И через полгода на том же взгорке я, широко водя руками, показывал Шефу долину будущего оливкового сада.
В три года лучшие испанские саженцы на израильском капельном орошении превратились в крепкие деревца и дали первый урожай. А еще через два года я стал долларовым миллионером, постригся в мусульмане, завел четыре жены, десять наложниц и народил кучу детей. Мой дворец на том памятном перевале, сработанный в арх-мастерской Нормана Фостера и охраняемый взводом верных нукеров, уже дважды принимал самого Гурбангулы́ Мяликгулы́евича Бердымухаме́дова. Да продлит Аллах вечно дни этого Великого человека! Да светится имя Его!
И вот теперь я сижу в Шелехове, в однушке с ободранными обоями и пишу эту хуйню. А все потому, что атташе-то наш, падла, жил в одном подъезде с Сами-Знаете-Кем и однажды в розовом детстве, когда Вовочка разбил стекло футбольным мячом, взял его вину на себя. С чего начинается Родина?
Кровавая гэбня пожрала мой бизнес, мои миллионы, моих белых слонов и Паниковского.
И волоокие красавицы рыдают, вспоминая мой могучий уд. А дети кричат - «Папа, папа, на кого ты нас оставил!».
А по пустой улице все бежит и бежит Иван Приблудный.
В зубах у него шницель.
Ночь.