О чём грустит Станчик - шут с лицом Яна Матейко
Как звали этого человека, точно неизвестно. Может быть, Станислав Гуса; может быть,Станислав Вассота. В те времена имя "Станчик" как вариант имени "Станислав" вообще было очень распространено. Есть даже мнение, что не было никакого шута двух Сигизмундов с таким именем, - его, мол, придумали писатели польского Возрождения во главе с Яном Кохановским. Особенно эта версия была популярна в 19-м веке. Некоторые думают, что шут всё-таки был, но самый обычный, а позже ему придумали применение эзопова языка, высокие думы в духе небезызвестного персонажа из "Короля Лира" и острые выпады на околополитические темы.
Была, например, такая история: какие-то "хлопьята" озорства ради напали на Станчика, сняли с него всю одежду и в таком виде отпустили. Выслушав сочувственные слова Сигизмунда Старого, шут сказал ему: "Это ещё ничего. Вот у тебя, король, отобрали Смоленск - а ты молчишь".
Эту историю явно слышал Матейко, использовавший её в своей первой исторической картине. Художнику было всего 24, он планировал посвятить себя иным жанрам, но этот сюжет всё-таки привлёк его внимание. На картине никакой обычной для зрелого Матейко многофигурности, никаких сложносочинённых сюжетов - просто ночь в Вавельском замке. В соседней зале идёт бал, а тут одиноко сидит королевский шут Станчик, погружённый в мрачные раздумья.
Полное название картины - "Станчик при дворе королевы Боны после взятия Смоленска". Эта временная привязка зафиксирована и на изображении: на столе лежит письмо, явно только что прочитанное, и в самом его низу видны слово "Смоленск" и написанное римскими цифрами число "1514". В последний день июля этого года Смоленск сдался армии великого князя московского Василия Третьего. Смысл происходящего на картине ясен: государство потеряло только что важнейшую крепость на восточных рубежах, а заботит это одного только шута. Атрибуты своего ремесла Станчик бросил на пол, на груди его виден образок Ченстоховской Божьей Матери, а в окне слева летит по ночному небу комета: такие вещи всегда считались предвестьями войн и прочих бедствий. Вот и Смоленск - это только начало. Сегодня "московиты" захватили его, завтра (вернее, через 150 лет) получат Киев, а послезавтра (ещё через 120 с чем-то лет) возьмут Варшаву.
В зале, вход в которую виден справа, люди веселятся. Видны бородатый мужчина, стоящий в профиль к зрителям, дама, стоящая спиной, двое каких-то людей пониже в глубине помещения. Некоторые комментаторы высказывают предположение, что эти люди невысокого роста - пажи (поскольку детей на ночном балу быть не могло). А коли так, дама - это сама королева, а разговаривающий с ней мужчина - король Сигизмунд. Правда, последний на этом жизненном этапе совершенно точно брил бороду, но Матейко мог нарисовать его вот так, просто имея в виду прозвище - "Старый". Презрение художника к некоторым деталям видно хотя бы из того, что королевой Польши в 1514 году была на Бона Сфорца, а Барбара Запольи, дочь венгерского магната. Годом позже она умерла, а Сигизмунд начал поиски новой жены. Поэтому наличие бороды точно не мешает такой идентификации.
Сюжет картины может выглядеть так: вот в этой комнате король только что прочёл письмо из Литвы, но отбросил его как маловажное и отправился веселиться. Станчик же остался - омрачённый как новостями, так и таким поведением монарха. Но мне такая версия кажется слишком большой натяжкой. Если даже и так - Сигизмунд точно не веселился в Кракове в то время, когда пришла весть о падении Смоленска. Вот представители польской знати делать это могли без зазрения совести - далёкий восточный город не имел к ним никакого отношения. Это было владение Литвы, которая настаивала на тесном военном союзе с Польским королевством, но при этом отстаивала свою независимость. Литовские магнаты хотели, чтобы общее с Польшей у них было только одно - особа монарха; полякам же было нужно углубление унии и получение власти над возможно большей частью обширных литовских земель. В этом смысле очередное поражение Литвы было для них скорее выгодно: "коллеги" по унии должны были в результате стать более сговорчивыми. В конце концов так и вышло - через несколько лет после потери Полоцка была подписана Люблинская уния, отдавшая Короне всю Волынь, Киев и Заднепровье.
Сигизмунд же в это время был на востоке. Во время первой осады Смоленска "московитами" город отбился сам - власти великого княжества просто не успели отреагировать (1512 год); во время второй осады войска Василия III ушли, узнав о приближении литовской армии (1513 год); наконец, третья осада происходила, когда Сигизмунд активно собирал силы - в том числе наёмников и добровольцев из Польши. Но у Москвы оказалась слишком сильная артиллерия, а смоляне, похоже, устали от всего этого - и сдались. Войска короля (сам он остановился в Борисове) одержали большую победу при Орше и даже, по данным некоторых источников, могли бы сразу после этого отбить и Смоленск, но задержались; когда они подошли к городу, их сторонники уже висели в петлях на стенах.
Так что предательства и легкомыслия польских элит всё-таки не было. Матейко, как это постоянно случалось и позже, оценивал ситуацию из 19-го века и понимал, что поляки должны были помогать Литве совершенно бескорыстно - тогда и разделов не было бы, а "московиты" смогли бы зацепиться за Днепр разве что в самых его верховьях. Это анахронистичное понимание должен символизировать тот свет, который падает на Станчика, не имея видимого нам источника. Судите сами: красная одежда Станчика - светлое пятно, отделённое чёрной полосой от второй залы. С другой стороны - чёрная портьера, окно; на столе свечи нет. Проливающийся на шута свет - метафизический "свет истины", luх veritatis. Всё понимающий взгляд через века подчёркивается тем, что художник нарисовал Станчика со своим лицом. Это автопортрет Матейко, знающего, к чему приведёт пока могущественную Польшу потеря какого-то города на далёком Востоке: польский народ разделён вот уже 70 лет, а ещё через год будет восстание - естественно, безнадёжное.