В поисках утраченного полицая
Начать хочется с того, что в Нидерландах это хит всех хитов, за девять лет переиздано двенадцать раз, а в России, даже в таком падком на новинки месте, как Ливлиб, никакого ажиотажа не наблюдается. Кошмарного "Мальчика в полосатой пижаме" читают тысячи, "Дочь" - вот я десятая на сайте. Хотя тема одна и та же - гефтлинги и их дети. Пресловутая травма второго поколения. У нацистов, что характерно, тоже есть дети...
Когда моя мама училась в университете, у них на курсе было несколько студенток и студентов из ГДР. И одна немецкая девушка за общим застольем, не знаю уж, из каких соображений, - к слову пришлось, вероятно, - рассказала, что её отец воевал под Сталинградом. Её советская приятельница проговорила "Мой тоже" и вышла из-за стола. Больше они не общались, хотя пять лет учились бок о бок.
Голландская писательница предлагает нам задуматься над несколько похожей историей. Жил-был Макс, вздорный и самоуглублённый еврейский юноша, пошёл он однажды в музей Анны Франк, познакомился там с Сабиной, и эта маленькая, хрупенькая Сабина вошла в его и его семьи жизнь "естественно и неумолимо, как наступает зима". Кульминацией единения становится поездка в Иерусалим, где на Сабину, одетую в платье без рукавов, первым долгом какой-то ортодокс плюнул. Слюной, как плевали до эпохи исторического материализма. Без этой сценки могло бы показаться, что Дюрлахер на пустом месте развела сентиментальщину: уж слишком Сабина восторженна, слишком порывисто старается насытить себя всем, всем страстным и страшным, набожным и скептическим, - всем, что принято считать еврейским. Чтобы потом - исчезнуть.
Макс, как большинство самокопателей, существо бесхитростное, он ничего не придумал лучше, чем на Сабину обидеться. Отныне коварная изменщица сделалась виновата во всех его профессиональных, семейных и даже постельных неудачах, а все победы совершались ей наперекор - смотри, какого золотого потеряла! Здесь Дюрлахер кротко улыбается и сводит персонажей вторично.
Так я про что? Про травму второго поколения. То есть второго поколения ещё в проекте нет, а травма уже есть. Стоит ухмыляется: вы и не родились, дорогие детишечки, а роли для вас уже все распределены. Ты будешь сын узника, а ты будешь отродье того, кто этого узника, собственно, и посадил.
- И что же мне делать?? - в два голоса.
- А какая разница, что вы будете делать? - регочет травма, - Что ни делайте, а ничего поделать нельзя.
Мы оставляем главных героев в тот момент, когда они топчутся перед открытым гештальтом, как два сухофрукта перед кастрюлькой, и закрыть его жалко, и не закрывать совестно. Но каков бы ни был их личный выбор, они никогда не смогут повлиять, изменить задним числом выбор своих родителей. Отцы ядоша терпкое, а зубом чад их оскомины быша. Ничего поделать нельзя.
Когда моя мама училась в университете, у них на курсе было несколько студенток и студентов из ГДР. И одна немецкая девушка за общим застольем, не знаю уж, из каких соображений, - к слову пришлось, вероятно, - рассказала, что её отец воевал под Сталинградом. Её советская приятельница проговорила "Мой тоже" и вышла из-за стола. Больше они не общались, хотя пять лет учились бок о бок.
Голландская писательница предлагает нам задуматься над несколько похожей историей. Жил-был Макс, вздорный и самоуглублённый еврейский юноша, пошёл он однажды в музей Анны Франк, познакомился там с Сабиной, и эта маленькая, хрупенькая Сабина вошла в его и его семьи жизнь "естественно и неумолимо, как наступает зима". Кульминацией единения становится поездка в Иерусалим, где на Сабину, одетую в платье без рукавов, первым долгом какой-то ортодокс плюнул. Слюной, как плевали до эпохи исторического материализма. Без этой сценки могло бы показаться, что Дюрлахер на пустом месте развела сентиментальщину: уж слишком Сабина восторженна, слишком порывисто старается насытить себя всем, всем страстным и страшным, набожным и скептическим, - всем, что принято считать еврейским. Чтобы потом - исчезнуть.
Макс, как большинство самокопателей, существо бесхитростное, он ничего не придумал лучше, чем на Сабину обидеться. Отныне коварная изменщица сделалась виновата во всех его профессиональных, семейных и даже постельных неудачах, а все победы совершались ей наперекор - смотри, какого золотого потеряла! Здесь Дюрлахер кротко улыбается и сводит персонажей вторично.
Так я про что? Про травму второго поколения. То есть второго поколения ещё в проекте нет, а травма уже есть. Стоит ухмыляется: вы и не родились, дорогие детишечки, а роли для вас уже все распределены. Ты будешь сын узника, а ты будешь отродье того, кто этого узника, собственно, и посадил.
- И что же мне делать?? - в два голоса.
- А какая разница, что вы будете делать? - регочет травма, - Что ни делайте, а ничего поделать нельзя.
Мы оставляем главных героев в тот момент, когда они топчутся перед открытым гештальтом, как два сухофрукта перед кастрюлькой, и закрыть его жалко, и не закрывать совестно. Но каков бы ни был их личный выбор, они никогда не смогут повлиять, изменить задним числом выбор своих родителей. Отцы ядоша терпкое, а зубом чад их оскомины быша. Ничего поделать нельзя.