Четверг, стихотворение: Лидия Червинская
Раз уж разговор наш зашёл о Парижской ноте, будет нехорошо забыть о Лидии Давыдовне Червинской (1907-1988). После 1917 года её семья эмигрировала из России и осела в Константинополе. Не вполне ясно, приехала Червинская в Париж одна или с родителями, но известно, что в середине 20-х годов она уже жила отдельно от отца и матери, притом вела богемную жизнь. Родители оказывали поэтессе материальную поддержку, но неумение распоряжаться финансами и ранние алкогольные проблемы приводили к настоящей нищете. Поэт Вадим Морковин вспоминал, что ей бывало нечего есть и негде спать. Если он преувеличивал, то очень мало.
А вот свидетельство мемуариста Василия Яновского:
Червинская - бессонные ночи, разговоры до зари, пьяные и трезвые требовательные слезы. И хорошие подчас стихи.
В период «Круга» я сталкивался с Червинской едва ли не ежевечерне; она могла казаться несносною со всеми недостатками сноба, оглядывающегося на шефов литературной кухни. Но раз признав человека, она уже становилась если не верным товарищем, то во всяком случае занятным собутыльником.
Червинская жила в искусственном мире, искусственным бытом, искусственными отношениями. В результате ряда искусственных выдумок получалась ее весьма искусная, реальная поэзия.
Она создавала фантазией свои трагедии влюбленности и ревности, но от этого нельзя было просто отмахнуться, ибо в невоплощённой реальности порою заложено настоящее бытие.
- Ей нужна другого порядка помощь, религия, Бог, Христос! Почему вы это ей не объясните? - говорил я Адамовичу, который только что отделался от Червинской и собирался сесть за бридж.
- Такого нельзя сказать человеку, когда он обращается к вам за поддержкою, - отвечал Адамович и, вдруг приняв подчеркнуто рассеянный вид, закатив глаза, ронял: - Две пики!
Жила Червинская в это время одна. Высокая, сутулая, костлявая, с миловидным личиком и прической под Грету Гарбо. Не работала, голодала, и от скромной рюмки водки ее выворачивало наизнанку - буквально и фигурально.
На вечеринках почему-то было моей обязанностью ухаживать за «мертвецами» [Так называли людей, которые перепились. - Примечание Майоровой]. Бывали встречи Нового года, когда я без перерыва совал палец то в одну гортань, то в другую, и лил жиденький кофе.
На квартире Андрюши Бакста Червинскую рвало всю ночь. Мы с ней высунулись до пояса из окна, и она выплевывала кислый кофе вниз на стеклянную крышу консьержкиной «ложи»… Я с ужасом следил за тем, как там, внизу, то вспыхивает, то потухает свет - быстрее, порывистее! И действительно, возмущенная консьержка вскоре явилась наверх и языком, чистым, как у Декарта, объяснила Баксту, почему она не любит sales metegues… [чужаков]
Подробности попоек занимают важное место в воспоминаниях Яновского, но даже на общем фоне дринк-команды Червинская выделялась. Утверждают, что спаивал её и снабжал эфиром, которым поэтесса также злоупотребляла, её муж, некто Лазарь Кельберин, неудачливый поэт, крещёный еврей и притом гитлероман. Как большинство гитлероманов, он был негодный семьянин и имел многочисленные романы на стороне. Не отставала от него и Червинская. Любить её было тяжело. Любила выяснять отношения, била посуду. В трезвом состоянии, по утверждению Адамовича, её литературного наставника, была мила и очаровательна. Среди любовных интересов Лидии Червинской называют Бориса Поплавского, Юрия Фельзена, Марка Леви (М. Агеева, автора «Романа с кокаином») и других. Стихи её (их вышло два сборника: «Приближения» в 1934 году и «Рассветы» в 1937) ценили. Суровый Н. Оцуп, от которого комплиментов было не дождаться, считал:
Червинская реабилитирует Монпарнас. Да, в стороне от жизни, почти вне ее, во имя искусства и чтобы не прикасаться ни к чему, - всякое прикосновение болезненно, - ее душа сгорает и стихи ее об этом сгорании, без упрека, почти без горечи, потому что иначе она не умеет, не может, не хочет.
Многое в русском Монпарнасе надо бы искоренить, уничтожить, - стихи Червинской надо принять и сохранить как они есть.
Во время войны Лидия Червинская оказалась впутана в ужасную историю, в 1945 году её судили за коллаборационизм. Нескольких человек, включая отца с двумя молодыми сыновьями, по этому тёмному делу приговорили к расстрелу, Червинскую же долго мытарили и наконец отпустили за недоказуемостью состава преступления. Интересующиеся историей Резистанса могут посмотреть по ссылке замечательную статью: https://www.svoboda.org/a/29137057.html, приводящую разные варианты событий вокруг Червинской. Скорее всего, её любовник Шарль Порель действительно был не тем, за кого себя выдавал, а нацистским офицером. Но не представлялось возможным доказать, что об этом знала сама поэтесса.
Тюремное заключение и судебный процесс подкосили здоровье Червинской. В 1956 году она выпустила заключительный сборник стихотворений «Двенадцать месяцев». А потом творчество в её жизни закончилось. Лидия Давыдовна прожила долгую жизнь, некоторое время жила в Мюнхене и работала на Радио Свобода. Умерла в 1988 году в доме престарелых под Парижем. По свидетельствам знакомых, по характеру осталась такая же невыносимая, а вот стихи... стихи ушли.
Л. Кельберину
Над узкой улицей серея,
Встает, в который раз, рассвет.
Живём, как будто не старея,
Умрём - узнают из газет.
Не всё ль равно? Бессмертья нет.
Есть зачарованность разлуки
(Похоже на любовь во сне).
Оттуда ты протянешь руки,
Уже не помня обо мне.
1939
Помню жестокие женские лица.
Жар иссушающий. Страх.
Как человек, поседела столица
в несколько дней, на глазах.
Долго над ней догорали закаты.
Долго несчастью не верил никто…
Шли по бульварам толпою солдаты -
в куртках, в шинелях, в пальто.
Не было в том сентябре возвращений
с моря и гор загорелых людей.
Сторож с медалью, в аллее осенней,
хмуро кормил голубей.
В каждом бистро, обнимая соседа,
кто-нибудь плакал и пел.
Не умолкала под песню беседа -
родина, слава, герои, победа…
Груды развалин и тел.
* * *
А.С.Б.
Когда-то были: мы - и бедняки
(о них писали скучные поэты).
Мы - и больные. Мы - и старики,
любившие давать советы.
Когда-то были воля - и тюрьма:
мы, жившие по праву на свободе -
преступники, сидевшие в тюрьме…
Когда-то были лето - и зима…
Смешалось все давным-давно в природе,
сместилось в жизни, спуталось в уме.
Не разобрать, кто молод, кто богат,
кто перед кем, и кто в чем виноват,
и вообще, что значит преступленье?
Когда-то были родина, семья,
враги (или союзники), друзья…
Теперь остались только ты и я -
но у тебя и в этом есть сомненье.
А вот свидетельство мемуариста Василия Яновского:
Червинская - бессонные ночи, разговоры до зари, пьяные и трезвые требовательные слезы. И хорошие подчас стихи.
В период «Круга» я сталкивался с Червинской едва ли не ежевечерне; она могла казаться несносною со всеми недостатками сноба, оглядывающегося на шефов литературной кухни. Но раз признав человека, она уже становилась если не верным товарищем, то во всяком случае занятным собутыльником.
Червинская жила в искусственном мире, искусственным бытом, искусственными отношениями. В результате ряда искусственных выдумок получалась ее весьма искусная, реальная поэзия.
Она создавала фантазией свои трагедии влюбленности и ревности, но от этого нельзя было просто отмахнуться, ибо в невоплощённой реальности порою заложено настоящее бытие.
- Ей нужна другого порядка помощь, религия, Бог, Христос! Почему вы это ей не объясните? - говорил я Адамовичу, который только что отделался от Червинской и собирался сесть за бридж.
- Такого нельзя сказать человеку, когда он обращается к вам за поддержкою, - отвечал Адамович и, вдруг приняв подчеркнуто рассеянный вид, закатив глаза, ронял: - Две пики!
Жила Червинская в это время одна. Высокая, сутулая, костлявая, с миловидным личиком и прической под Грету Гарбо. Не работала, голодала, и от скромной рюмки водки ее выворачивало наизнанку - буквально и фигурально.
На вечеринках почему-то было моей обязанностью ухаживать за «мертвецами» [Так называли людей, которые перепились. - Примечание Майоровой]. Бывали встречи Нового года, когда я без перерыва совал палец то в одну гортань, то в другую, и лил жиденький кофе.
На квартире Андрюши Бакста Червинскую рвало всю ночь. Мы с ней высунулись до пояса из окна, и она выплевывала кислый кофе вниз на стеклянную крышу консьержкиной «ложи»… Я с ужасом следил за тем, как там, внизу, то вспыхивает, то потухает свет - быстрее, порывистее! И действительно, возмущенная консьержка вскоре явилась наверх и языком, чистым, как у Декарта, объяснила Баксту, почему она не любит sales metegues… [чужаков]
Подробности попоек занимают важное место в воспоминаниях Яновского, но даже на общем фоне дринк-команды Червинская выделялась. Утверждают, что спаивал её и снабжал эфиром, которым поэтесса также злоупотребляла, её муж, некто Лазарь Кельберин, неудачливый поэт, крещёный еврей и притом гитлероман. Как большинство гитлероманов, он был негодный семьянин и имел многочисленные романы на стороне. Не отставала от него и Червинская. Любить её было тяжело. Любила выяснять отношения, била посуду. В трезвом состоянии, по утверждению Адамовича, её литературного наставника, была мила и очаровательна. Среди любовных интересов Лидии Червинской называют Бориса Поплавского, Юрия Фельзена, Марка Леви (М. Агеева, автора «Романа с кокаином») и других. Стихи её (их вышло два сборника: «Приближения» в 1934 году и «Рассветы» в 1937) ценили. Суровый Н. Оцуп, от которого комплиментов было не дождаться, считал:
Червинская реабилитирует Монпарнас. Да, в стороне от жизни, почти вне ее, во имя искусства и чтобы не прикасаться ни к чему, - всякое прикосновение болезненно, - ее душа сгорает и стихи ее об этом сгорании, без упрека, почти без горечи, потому что иначе она не умеет, не может, не хочет.
Многое в русском Монпарнасе надо бы искоренить, уничтожить, - стихи Червинской надо принять и сохранить как они есть.
Во время войны Лидия Червинская оказалась впутана в ужасную историю, в 1945 году её судили за коллаборационизм. Нескольких человек, включая отца с двумя молодыми сыновьями, по этому тёмному делу приговорили к расстрелу, Червинскую же долго мытарили и наконец отпустили за недоказуемостью состава преступления. Интересующиеся историей Резистанса могут посмотреть по ссылке замечательную статью: https://www.svoboda.org/a/29137057.html, приводящую разные варианты событий вокруг Червинской. Скорее всего, её любовник Шарль Порель действительно был не тем, за кого себя выдавал, а нацистским офицером. Но не представлялось возможным доказать, что об этом знала сама поэтесса.
Тюремное заключение и судебный процесс подкосили здоровье Червинской. В 1956 году она выпустила заключительный сборник стихотворений «Двенадцать месяцев». А потом творчество в её жизни закончилось. Лидия Давыдовна прожила долгую жизнь, некоторое время жила в Мюнхене и работала на Радио Свобода. Умерла в 1988 году в доме престарелых под Парижем. По свидетельствам знакомых, по характеру осталась такая же невыносимая, а вот стихи... стихи ушли.
Л. Кельберину
Над узкой улицей серея,
Встает, в который раз, рассвет.
Живём, как будто не старея,
Умрём - узнают из газет.
Не всё ль равно? Бессмертья нет.
Есть зачарованность разлуки
(Похоже на любовь во сне).
Оттуда ты протянешь руки,
Уже не помня обо мне.
1939
Помню жестокие женские лица.
Жар иссушающий. Страх.
Как человек, поседела столица
в несколько дней, на глазах.
Долго над ней догорали закаты.
Долго несчастью не верил никто…
Шли по бульварам толпою солдаты -
в куртках, в шинелях, в пальто.
Не было в том сентябре возвращений
с моря и гор загорелых людей.
Сторож с медалью, в аллее осенней,
хмуро кормил голубей.
В каждом бистро, обнимая соседа,
кто-нибудь плакал и пел.
Не умолкала под песню беседа -
родина, слава, герои, победа…
Груды развалин и тел.
* * *
А.С.Б.
Когда-то были: мы - и бедняки
(о них писали скучные поэты).
Мы - и больные. Мы - и старики,
любившие давать советы.
Когда-то были воля - и тюрьма:
мы, жившие по праву на свободе -
преступники, сидевшие в тюрьме…
Когда-то были лето - и зима…
Смешалось все давным-давно в природе,
сместилось в жизни, спуталось в уме.
Не разобрать, кто молод, кто богат,
кто перед кем, и кто в чем виноват,
и вообще, что значит преступленье?
Когда-то были родина, семья,
враги (или союзники), друзья…
Теперь остались только ты и я -
но у тебя и в этом есть сомненье.