И снова обрести покой. Глава 2
"И снова обрести покой. Глава 1"
Симон так углубилась в свои воспоминания, что не заметила как поезд въехал в Париж. Ей с дочерью предстояло пересесть на другой поезд, направляющийся во Франкфурт. Она бросила короткий взгляд на сопровождавшего ее полицейского. Тот складывал газету, в которую сидел уткнувшись практически всю поездку. Она разбудила Кензу, надела на нее куртку, не вслушиваясь в хныканье сонной дочери. Достала с полки сумку. "Вот и все, что осталось от прежней жизни: дочь, да эта сумка," - отрешенно подумала Симон.
На перроне ее уже ждали двое полицейских. Тот, кто ее сопровождал, поздоровался с ними, тут же попрощался и ушел, спеша на поезд обратно в Марсель.
- Вы Симон Текеш? - все же обратился к ней полувопросительно один из полицейских. Она сухо кивнула, сжимая в руке теплую ладошку дочери.
- Мы проводим Вас до поезда. Во Франкфурте вас уже ждут.
Симон снова кивнула. Ей совершенно не хотелось говорить. Они пошли по вокзалу к другому перрону. Один полицейский рядом, другой немного сзади. Немногие в этот час пассажиры с удивлением оглядывались на странную группу. "Неужели я так похожа на преступницу?" - с раздражением подумала Симон. "Боже, оставьте меня все наконец в покое."
Они подошли к поезду, до отправления оставалось еще несколько минут. Один полицейский зашел в вагон, второй остался с Симон.
- Все чисто, можно входить, - высунулся из проема вагона полицейский. Симон тяжело ступила в тамбур. Полицейский подал ей с перрона сумку, помог зайти Кензе.
- Приятной поездки, мадам, - ляпнул полицейский и смутился.
- Спасибо, - еле разлепив губы буркнула Симон и ушла в вагон, ведя за собой дочь. Ее новый охранник-полицейский уже устроился в кресле, развернув газету. "Как же ажаны любят читать," - подумала Симон. Она опустилась на сиденье, Кенза опять пристроила голову на колени матери, немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и быстро уснула. Поезд незаметно тронулся, медленно пересек город и резко набрал скорость, вырвавшись за городоскую черту.
По вагону шел стюард из вагона-ресторана, толкая перед собой тележку с напитками. Симон остановила его и купила себе кофе. Жидкость в бумажном стаканчике обжигала пальцы. Она отставила стакан на откидной столик. Чернота за окном медленно сменялась серым, неприветливым рассветом в хлопьях тумана. Симон снова погрузилась в воспоминания...
... После школы Симон совершенно не знала, чем ей заняться. В отличие от многих ее одноклассников у нее не было в жизни никакой цели. Она просто грузно плыла по течению жизни, поддерживаемая отцом. На институт не было ни денег, ни желания. Да она и под пытками туда бы не пошла. Школьные годы напрочь выбили из нее желание общаться со сверстниками. Целыми днями она бездумно сидела дома, поджидая отца, иногда выходила на местный рынок - купить продуктов. Еще реже уходила в парк гулять. Она и в детстве была толстым ребенком, но со временем ее тело превращалось в омерзительную тюрьму. За пару лет сидения дома она потолстела до такой степени, что уже любой выход из дома становился пыткой. На нее налезала одежда, больше напоминавшая куклус-клановские балахоны, нежели платье. Она бы с удовольствием одела бы и колпак, лишь бы ее никто не видел. Маленькие, близко посаженные карие глазки под скученными бровями, не ведавшими, что такое пинцет. Непропорционально крупный нос, стиснутый толстыми щеками. Узкие вечно недовольно поджатые губы над скошенным подбородком. Редкие и тонкие волосы, которые Симон еще и попортила, постоянно их перекрашивая.
Но со всем этим еще можно было смириться, если бы не кожа на лице. Кожа на ее теле была чудесна: нежного, розового цвета; без малейшего намека на целлюлит, гладкая, как у младенца. Но лицо! Она уже давно перешагнула период полового созревания, а проклятые прыщи и не думали исчезать. Они появлялись с завидной регулярностью, краснея, а потом наливаясь белой гнойностью. Симон с остервенением выдавливала прыщи. Они кровили, покрывались корочкой. Она снова и снова сдирала корочки болячек со щек, лба - как когда-то в детстве с коленок. В итоге на месте прыщей образовывались непроходившие рытвины.
В выходные дни Симон выходила с отцом погулять в парке. С ним она чувствовала себя в безопасности. На дорожках парка им часто встречались пожилые люди в инвалидных колясках, которых прогуливали специально обученные медсестры.
Как-то раз Симон спросила отца, задумчиво глядя куда-то вдаль:
- Папá, как ты думаешь, может мне стоит попробовать стать медсестрой и помогать престарелым?
Клаус с удивлением и некоторым сомнением глянул на дочь:
- Симон, понимаешь, - он начал говорить, осторожно подбирая слова, - я всегда и во всем поддержу тебя, в любом твоем начинании. Но не кажется ли тебе... - тут он совсем замялся.
- ... что я слишком толста и неповоротлива для этой работы, - закончила за него Симон. - Нет, папá, я все обдумала. Крепость в мышцах появится, когда я начну работать, дело в практике. Жалости к старикам во мне хоть отбавляй. И я уверена, что моя внешность не будет служить для них объектом для насмешек.
- Ну, раз ты все решила, то поступай, я не против, - согласился Клаус.
Симон сходила в дом для престарелых, располагающийся лишь в нескольких кварталах от ее дома. К ее удивлению, она без вопросов была принята на работу и направлена на вечерние курсы медсестер.
Симон так углубилась в свои воспоминания, что не заметила как поезд въехал в Париж. Ей с дочерью предстояло пересесть на другой поезд, направляющийся во Франкфурт. Она бросила короткий взгляд на сопровождавшего ее полицейского. Тот складывал газету, в которую сидел уткнувшись практически всю поездку. Она разбудила Кензу, надела на нее куртку, не вслушиваясь в хныканье сонной дочери. Достала с полки сумку. "Вот и все, что осталось от прежней жизни: дочь, да эта сумка," - отрешенно подумала Симон.
На перроне ее уже ждали двое полицейских. Тот, кто ее сопровождал, поздоровался с ними, тут же попрощался и ушел, спеша на поезд обратно в Марсель.
- Вы Симон Текеш? - все же обратился к ней полувопросительно один из полицейских. Она сухо кивнула, сжимая в руке теплую ладошку дочери.
- Мы проводим Вас до поезда. Во Франкфурте вас уже ждут.
Симон снова кивнула. Ей совершенно не хотелось говорить. Они пошли по вокзалу к другому перрону. Один полицейский рядом, другой немного сзади. Немногие в этот час пассажиры с удивлением оглядывались на странную группу. "Неужели я так похожа на преступницу?" - с раздражением подумала Симон. "Боже, оставьте меня все наконец в покое."
Они подошли к поезду, до отправления оставалось еще несколько минут. Один полицейский зашел в вагон, второй остался с Симон.
- Все чисто, можно входить, - высунулся из проема вагона полицейский. Симон тяжело ступила в тамбур. Полицейский подал ей с перрона сумку, помог зайти Кензе.
- Приятной поездки, мадам, - ляпнул полицейский и смутился.
- Спасибо, - еле разлепив губы буркнула Симон и ушла в вагон, ведя за собой дочь. Ее новый охранник-полицейский уже устроился в кресле, развернув газету. "Как же ажаны любят читать," - подумала Симон. Она опустилась на сиденье, Кенза опять пристроила голову на колени матери, немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и быстро уснула. Поезд незаметно тронулся, медленно пересек город и резко набрал скорость, вырвавшись за городоскую черту.
По вагону шел стюард из вагона-ресторана, толкая перед собой тележку с напитками. Симон остановила его и купила себе кофе. Жидкость в бумажном стаканчике обжигала пальцы. Она отставила стакан на откидной столик. Чернота за окном медленно сменялась серым, неприветливым рассветом в хлопьях тумана. Симон снова погрузилась в воспоминания...
... После школы Симон совершенно не знала, чем ей заняться. В отличие от многих ее одноклассников у нее не было в жизни никакой цели. Она просто грузно плыла по течению жизни, поддерживаемая отцом. На институт не было ни денег, ни желания. Да она и под пытками туда бы не пошла. Школьные годы напрочь выбили из нее желание общаться со сверстниками. Целыми днями она бездумно сидела дома, поджидая отца, иногда выходила на местный рынок - купить продуктов. Еще реже уходила в парк гулять. Она и в детстве была толстым ребенком, но со временем ее тело превращалось в омерзительную тюрьму. За пару лет сидения дома она потолстела до такой степени, что уже любой выход из дома становился пыткой. На нее налезала одежда, больше напоминавшая куклус-клановские балахоны, нежели платье. Она бы с удовольствием одела бы и колпак, лишь бы ее никто не видел. Маленькие, близко посаженные карие глазки под скученными бровями, не ведавшими, что такое пинцет. Непропорционально крупный нос, стиснутый толстыми щеками. Узкие вечно недовольно поджатые губы над скошенным подбородком. Редкие и тонкие волосы, которые Симон еще и попортила, постоянно их перекрашивая.
Но со всем этим еще можно было смириться, если бы не кожа на лице. Кожа на ее теле была чудесна: нежного, розового цвета; без малейшего намека на целлюлит, гладкая, как у младенца. Но лицо! Она уже давно перешагнула период полового созревания, а проклятые прыщи и не думали исчезать. Они появлялись с завидной регулярностью, краснея, а потом наливаясь белой гнойностью. Симон с остервенением выдавливала прыщи. Они кровили, покрывались корочкой. Она снова и снова сдирала корочки болячек со щек, лба - как когда-то в детстве с коленок. В итоге на месте прыщей образовывались непроходившие рытвины.
В выходные дни Симон выходила с отцом погулять в парке. С ним она чувствовала себя в безопасности. На дорожках парка им часто встречались пожилые люди в инвалидных колясках, которых прогуливали специально обученные медсестры.
Как-то раз Симон спросила отца, задумчиво глядя куда-то вдаль:
- Папá, как ты думаешь, может мне стоит попробовать стать медсестрой и помогать престарелым?
Клаус с удивлением и некоторым сомнением глянул на дочь:
- Симон, понимаешь, - он начал говорить, осторожно подбирая слова, - я всегда и во всем поддержу тебя, в любом твоем начинании. Но не кажется ли тебе... - тут он совсем замялся.
- ... что я слишком толста и неповоротлива для этой работы, - закончила за него Симон. - Нет, папá, я все обдумала. Крепость в мышцах появится, когда я начну работать, дело в практике. Жалости к старикам во мне хоть отбавляй. И я уверена, что моя внешность не будет служить для них объектом для насмешек.
- Ну, раз ты все решила, то поступай, я не против, - согласился Клаус.
Симон сходила в дом для престарелых, располагающийся лишь в нескольких кварталах от ее дома. К ее удивлению, она без вопросов была принята на работу и направлена на вечерние курсы медсестер.