И снова обрести покой. Глава 1
"Симон, вставай, ты проспишь!" - мать трясла Симон за плечо. Она не ответила. "Симон, дубина! Тебе в школу пора!" - опять раздался голос матери. Симон лишь упрямо плотнее зажмурила глаза. Ну почему так неудобно устроено человеческое тело: прикрыл глаза шторками век - и отгородился от мира, погрузился в спокойную темноту. Уши же сами не закрываются, разве что ладони можно сильно прижать, но и тогда сквозь гул собственной крови будет слышен этот визгливый голос, каждый раз горячими штырями вонзающийся в барабанные перепонки. "Симон, Симон, Симон," - голос не исчезал, ее кушетка в темном чулане странно покачивалась. Симон тяжело заворочалась и наконец открыла глаза. Над ней склонился контролер и уже в который раз нетерпеливо повторял, потряхивая ее за плечо: "Ваши билеты, Мадам". Симон полезла за билетами в карман своей ветровки, висящей на крючке у окна и задела рукой голову своей дочери, спавшей у нее на коленях. Кенза недовольно заворчала, как щенок, но не проснулась.
Успокоившийся контролер пробил билеты, пожелал доброй ночи и ушел дальше по вагону, расставив ноги как моряк на палубе рыболовецкой шхуны. Скорый поезд, похожий на белую стрелу мчал Симон с дочерью прочь от Марселя на огромной скорости. Симон попыталась снова заснуть, прислонив голову к окну. Но сон не шел, вытесняемый воспоминаниями, сменяющимися как узорные картинки от стеклышек калейдоскопа. Так она и просидела всю ночь, невидящими глазами уставившись в черное окно...
...Мать годами не мыла окна, поэтому, когда Симон залезала на стул, приставленный к окну, то видела мир неизменно серым, в потеках от дождей, как грязные дорожки от туши на щеках плачущей женщины. Вид за окном был всегда одинаков. Симон жила с матерью и отцом в маленькой, грязной квартирке на Бульваре Лагардье, одном из множества таких же бульваров, изрезавших лицо 13го района Марселя, словно морщины на неопрятном лице старика-клошара. Перед домом находилась эстакада, и оттуда доносился нескончаемый гул проезжающих машин.
Несмотря на наличие отца, большую часть времени Симон находилась в квартире одна с матерью. Отец был величиной больше теоретической, чем практической. И все же более значимый, чем мать. Он появлялся два-три раза в неделю, неизменно пьяный. Казалось, что для него единственной целью посещения семьи было поставить очередной синяк под глазом жены, к слову сказать, тоже редко "просыхающей" от алкоголя. Та не оставалась в долгу и метко ставила отметину под глазом у муженька. Симон отец не трогал, и она его не боялась, равнодушно уходя во время потасовки родителей в свою комнату. Закончив скандалить с женой и теряя к ней интерес, он нетвердой походкой направлялся в малюсенькую комнатку, больше похожую на чулан с маленьким окошком под потолком, служившей Симон детской.
Клаус неуклюже целовал дочь в макушку. От него несло сивушным запахом перегара, луком, рыбой и дешевыми сигаретами. Симон морщилась от вони, но терпела отцовскую нежность. Его она любила, в отличие от матери. Он тяжело опускался рядом с ней на продавленную кушетку, когда-то найденную на мебельной помойке, и начинал медленно возиться в карманах. Из-за выпитого двигательные рефлексы замедлялись и казалось, что отец двигается под водой. "Хиер, майне кляйне фёгельщен", ("Вот, моя маленькая птичка" - пер.) - говорил отец и протягивал Симон на ладони дешевый леденец, с прилипшими к нему крошками табака. Толстая, некрасивая Симон, слишком мало напоминающая "птичку" - отлепляла одну крошку за другой от конфеты, и прежде чем засунуть ее в рот, бросала их на пол и слушала отца, каждый раз заводившего историю о своей жизни с небольшими вариациями, меняющимися от степени его опьянения...
...Клаус, отец Симон, родился в немецком городе Саарбрюкене в 1938 году. Через несколько лет, когда началась вторая мировая война, его отца забрали на фронт и ему пришлось маршировать под нацистскими знаменам. Всевышний хранил родителя и тот вернулся домой в конце 1944го года, с тяжелым ранением, не позволяющим оставаться в действующей армии. Когда весной следующего года семья узнала о капитуляции Германии, отец увязал несколько тюков с одеждой и нехитрым скарбом, подхватил жену и сына и они отправились во Францию. Денег было немного и им пришлось идти пешком по дорогам с тысячами других беженцев. Практически все путешествие маленький Клаус проехал на плечах у отца. Границу они пересекли быстро, земля Саарланд граничила с Францией. Добрались до Парижа. Послевоенный Париж не мог предложить кров и работу родителям Клауса и они двинулись дальше. Приют нашли в Марселе. Отец устроился работать на одно из рыболовецких суден, вместе с которым и сгинул через несколько лет в море. Клаус вырос и тоже пошел работать в порту по стопам отца. Но не на судне, из-за морской болезни Клаус не мог выходить в море, поэтому работал разнорабочим на портовых складах, сортировал рыбу, таскал ящики и занимался прочим, неблагодарным, но все же худо-бедно оплачиваемым трудом...
... Когда Симон исполнилось шесть лет, ей пришлось пойти в школу. Школа оказалась безрадостным заведением, где маленьких детей муштровали похуже солдат. В дополнение к тому, что Симон оказалась совершенно невосприимчивой к наукам - ее постоянно обижали. Толстая, некрасивая, неповоротливая Симон оказалась прекрасным объектом для насмешек и щипков. Она не хотела ходить в школу, но у нее не было выбора. Каждый день ей приходилось защищаться от своего класса. "Корова", "Жаба Симон" - были самыми безобидными прозвищами. Ее не рисковали трогать во время уроков, когда можно было получить на орехи от учителей, но на переменах дети расходились вовсю. Ей не давали прохода. Крали ее скудный завтрак и Симон страдала от голода, измазывали грязью платье, ставили подножки. На уроки спорта Симон вообще панически боялась ходить, над ней хохотал не только весь класс, но и учитель.
Ее оставили в покое только тогда, когда погибла ее мать, свалившись пьяной с лестницы и сломав позвоночник. На похоронах были только Симон с отцом. Ни дочь, ни отец не плакали. Но с этого момента жизнь Симон круто повернулась. Клаус изменился настолько, что его было не узнать. Он резко прекратил пить, отскреб запущенную квартиру, переселил Симон из каморки в одну из двух нормальных комнат и устроился на вторую работу. Медленно, но неуклонно маленькая семья становилась на ноги. Симон, которой исполнилось уже 14 лет впервые в жизни начала есть овощи и фрукты. Они ездили с отцом на Куа дю Порт, где пришвартовывали свои яхты местные богачи. Заходили в кафе и пили кофе, болтали обо всем на свете. Мир Симон сузился до точки отца. Ей больше никто не был нужен. В школе девочки влюблялись, теряли девственность, беременнели, закатывали истерики, когда их бросали - все эти сексуальные катаклизмы обходили Симон стороной. Наконец школа закончилась, Симон облегченно выдохнула и после получения диплома не оглядываясь покинула эти стены, чтобы никогда больше ни с кем не встречаться.
Успокоившийся контролер пробил билеты, пожелал доброй ночи и ушел дальше по вагону, расставив ноги как моряк на палубе рыболовецкой шхуны. Скорый поезд, похожий на белую стрелу мчал Симон с дочерью прочь от Марселя на огромной скорости. Симон попыталась снова заснуть, прислонив голову к окну. Но сон не шел, вытесняемый воспоминаниями, сменяющимися как узорные картинки от стеклышек калейдоскопа. Так она и просидела всю ночь, невидящими глазами уставившись в черное окно...
...Мать годами не мыла окна, поэтому, когда Симон залезала на стул, приставленный к окну, то видела мир неизменно серым, в потеках от дождей, как грязные дорожки от туши на щеках плачущей женщины. Вид за окном был всегда одинаков. Симон жила с матерью и отцом в маленькой, грязной квартирке на Бульваре Лагардье, одном из множества таких же бульваров, изрезавших лицо 13го района Марселя, словно морщины на неопрятном лице старика-клошара. Перед домом находилась эстакада, и оттуда доносился нескончаемый гул проезжающих машин.
Несмотря на наличие отца, большую часть времени Симон находилась в квартире одна с матерью. Отец был величиной больше теоретической, чем практической. И все же более значимый, чем мать. Он появлялся два-три раза в неделю, неизменно пьяный. Казалось, что для него единственной целью посещения семьи было поставить очередной синяк под глазом жены, к слову сказать, тоже редко "просыхающей" от алкоголя. Та не оставалась в долгу и метко ставила отметину под глазом у муженька. Симон отец не трогал, и она его не боялась, равнодушно уходя во время потасовки родителей в свою комнату. Закончив скандалить с женой и теряя к ней интерес, он нетвердой походкой направлялся в малюсенькую комнатку, больше похожую на чулан с маленьким окошком под потолком, служившей Симон детской.
Клаус неуклюже целовал дочь в макушку. От него несло сивушным запахом перегара, луком, рыбой и дешевыми сигаретами. Симон морщилась от вони, но терпела отцовскую нежность. Его она любила, в отличие от матери. Он тяжело опускался рядом с ней на продавленную кушетку, когда-то найденную на мебельной помойке, и начинал медленно возиться в карманах. Из-за выпитого двигательные рефлексы замедлялись и казалось, что отец двигается под водой. "Хиер, майне кляйне фёгельщен", ("Вот, моя маленькая птичка" - пер.) - говорил отец и протягивал Симон на ладони дешевый леденец, с прилипшими к нему крошками табака. Толстая, некрасивая Симон, слишком мало напоминающая "птичку" - отлепляла одну крошку за другой от конфеты, и прежде чем засунуть ее в рот, бросала их на пол и слушала отца, каждый раз заводившего историю о своей жизни с небольшими вариациями, меняющимися от степени его опьянения...
...Клаус, отец Симон, родился в немецком городе Саарбрюкене в 1938 году. Через несколько лет, когда началась вторая мировая война, его отца забрали на фронт и ему пришлось маршировать под нацистскими знаменам. Всевышний хранил родителя и тот вернулся домой в конце 1944го года, с тяжелым ранением, не позволяющим оставаться в действующей армии. Когда весной следующего года семья узнала о капитуляции Германии, отец увязал несколько тюков с одеждой и нехитрым скарбом, подхватил жену и сына и они отправились во Францию. Денег было немного и им пришлось идти пешком по дорогам с тысячами других беженцев. Практически все путешествие маленький Клаус проехал на плечах у отца. Границу они пересекли быстро, земля Саарланд граничила с Францией. Добрались до Парижа. Послевоенный Париж не мог предложить кров и работу родителям Клауса и они двинулись дальше. Приют нашли в Марселе. Отец устроился работать на одно из рыболовецких суден, вместе с которым и сгинул через несколько лет в море. Клаус вырос и тоже пошел работать в порту по стопам отца. Но не на судне, из-за морской болезни Клаус не мог выходить в море, поэтому работал разнорабочим на портовых складах, сортировал рыбу, таскал ящики и занимался прочим, неблагодарным, но все же худо-бедно оплачиваемым трудом...
... Когда Симон исполнилось шесть лет, ей пришлось пойти в школу. Школа оказалась безрадостным заведением, где маленьких детей муштровали похуже солдат. В дополнение к тому, что Симон оказалась совершенно невосприимчивой к наукам - ее постоянно обижали. Толстая, некрасивая, неповоротливая Симон оказалась прекрасным объектом для насмешек и щипков. Она не хотела ходить в школу, но у нее не было выбора. Каждый день ей приходилось защищаться от своего класса. "Корова", "Жаба Симон" - были самыми безобидными прозвищами. Ее не рисковали трогать во время уроков, когда можно было получить на орехи от учителей, но на переменах дети расходились вовсю. Ей не давали прохода. Крали ее скудный завтрак и Симон страдала от голода, измазывали грязью платье, ставили подножки. На уроки спорта Симон вообще панически боялась ходить, над ней хохотал не только весь класс, но и учитель.
Ее оставили в покое только тогда, когда погибла ее мать, свалившись пьяной с лестницы и сломав позвоночник. На похоронах были только Симон с отцом. Ни дочь, ни отец не плакали. Но с этого момента жизнь Симон круто повернулась. Клаус изменился настолько, что его было не узнать. Он резко прекратил пить, отскреб запущенную квартиру, переселил Симон из каморки в одну из двух нормальных комнат и устроился на вторую работу. Медленно, но неуклонно маленькая семья становилась на ноги. Симон, которой исполнилось уже 14 лет впервые в жизни начала есть овощи и фрукты. Они ездили с отцом на Куа дю Порт, где пришвартовывали свои яхты местные богачи. Заходили в кафе и пили кофе, болтали обо всем на свете. Мир Симон сузился до точки отца. Ей больше никто не был нужен. В школе девочки влюблялись, теряли девственность, беременнели, закатывали истерики, когда их бросали - все эти сексуальные катаклизмы обходили Симон стороной. Наконец школа закончилась, Симон облегченно выдохнула и после получения диплома не оглядываясь покинула эти стены, чтобы никогда больше ни с кем не встречаться.