Для проекта № 163 «День Бабайки» в Заповеднике Сказок - II
Непопулярный персонаж
Окончание. Начало здесь
Бабайка не обманул - не забыла меня Юля. На следующий день я набрался храбрости и все-таки ей позвонил. А она так обрадовалась, словно все три года ждала моего звонка. Конечно, я вовсе не тешил себя такой иллюзией. Просто не сложилось у нее с другими.
За три года она нисколько не изменилась. Я поведал ей про Бабайку, все, как есть. Юля поверила мне с первого слова, пришла в неописуемый восторг и пожелала познакомиться с Бабайкой лично. Пришлось ее разочаровать - она панически боялась высоты и ни за что бы не решилась карабкаться по шаткой лестнице. А подъемник там на взрослых не рассчитан.
Выслушав мои доводы, Юля самоотверженно пообещала «работать над собой» и преодолеть страх высоты. Прежде, когда я советовал ей поработать над собой, Юлька страшно злилась. Мне даже стало обидно − ради Бабайки она готова работать над собой, а ради меня нет. Впрочем, куда мне до него, я обычный человек, а он - фольклорный элемент.
Юля сразу же прониклась к нему горячим сочувствием и развернула бурную деятельность. Нашла свои студенческие записи - семь старых потрепанных тетрадок, исписанных мелким торопливым почерком. Пролистала все семь от первой страницы до последней, но напрасно − про Бабайку там совсем ничего не было.
На том она не успокоилась и поехала в университет, перерыла кафедральные архивы за последние десять лет. Улов оказался невелик - за все десять лет Бабайка упоминался всего тринадцать раз, и восемь из них − все в той же незавидной роли похитителя детей, не желающих спать по ночам. Еще пять раз его имя встретилось в бессмысленных частушках, явно сочиненных по пьянке или от скуки. Вот ведь, в самом деле, непопулярный персонаж.
И все же это было лучше, чем ничего. Мы с Юлькой сидели на скамейке в старом парке, занесенном листвой, в сотый раз перечитывали дурацкие частушки и безуспешно пытались выудить из них хоть какой-то смысл. Но даже у Юльки с ее высшим филологическим образованием получалось плохо, что уж говорить обо мне. Я-то биолог.
− Ну вот, смотри, − не очень уверенно начала Юля, − возьмем хоть эту: «В море рыбка, в небе чайка, а у наших у ворот полосатая Бабайка скачет задом наперед.» Тут упоминается море и небо. А это значит - полеты и морские путешествия. То, что надо!
− Рыбка в море и чайка в небе не имеют к нему никакого отношения, − возразил я. - Они сами по себе, а Бабайка сам по себе. Оно конечно, скакать задом наперед несколько веселее, чем спящих детей пасти каждую ночь, но, боюсь, Бабайке это тоже скоро надоест.
− А вдруг он скачет у разных ворот? - не сдавалась Юля. - Правда, здесь Бабайка не «он», а «она». Но это не важно, главное - перемещение в пространстве. Что и есть путешествие.
− Сказано - «у наших у ворот». Значит, ворота одни и те же. Никакого перемещения.
На это Юльке нечего было возразить, и мы принялись за другую частушку. Вскоре стемнело, в парке зажглись фонари. Юля сложила листы в папку и призналась - ничего не выходит. Сверху оказался лист с той самой частушкой, про море, чайку и ворота. Под ней стояла подпись - «Антонина Прозаишна».
− Ну и имячко! - не сдержался я. - У нее что, отец был прозаик?
− Нет, конечно. Я помню эту Прозаишну. Веселая такая, вечно пьяная. Прозаишна − это не отчество, это кличка. Она так ругалась на всех подряд: « Эх, прозаишна ты натура!» Ну, в смысле «прозаичная». Это значит - приземленный человек, далекий от поэзии.
− Вроде меня? - уточнил я. Прежде Юлька часто меня в этом упрекала.
Она посмотрела на меня серьезно, потом улыбнулась и взъерошила мне волосы.
− Нет. Приземленный человек никогда бы не стал тратить свое драгоценное время на спасение фольклорного персонажа. Да еще такого непопулярного.
На следующее утро мы отправились на поиски по окрестным деревням. Поездка наша выдалась не слишком веселой. Дождь как зарядил с утра, так и лил, не переставая, дни и ночи напролет. Было сыро, зябко и неуютно, все вокруг казалось серым и мрачным. Дороги развезло, не проехать. И люди все попадались хмурые, неприветливые.
Юля помнила все имена, ходила по домам, расспрашивала. Одних уже и в живых не было, другие не соображали ничего. А бывало и хуже - трясешься полдня на попутках или бредешь пешком по грязи в поисках деревни - а никакой деревни давно уже и нет. Стоят три покосившихся избы, окна в них заколочены, у одной крыша просела, у другой стена обвалилась, а у третьей дверь болтается на одной петле и скрипит, раскачиваясь на ветру.
Один раз нам все же повезло. Мы нашли старушку, вполне живую и в своем уме. Она нам обрадовалась, за стол усадила, угощала пирогами с капустой и сказки охотно рассказывала. Даже про Бабайку одну знала. Но стоило мне достать можжевеловую коробочку и попросить рассказать в нее, приветливая сказочница вдруг страшно рассердилась и наотрез отказалась с нами разговаривать. Мол, вы, городские, нас за дураков держите, и как вам не совестно, а еще культурными прикидывались. Как мы ее ни уговаривали, ничего не помогло. Крепко обиделась старушка. Так мы и ушли ни с чем.
Мы уже совсем было отчаялись и собрались в бесславный обратный путь. Вышли на трассу, надеясь поймать попутку до города, и вдруг неожиданно дождь перестал, а в просвете среди низких темных туч выглянуло солнце. И тут же на дороге появился заляпанный грязью грузовик. Ехал он в противоположном направлении, но почему-то остановился прямо возле нас на другой стороне дороги и махнул нам рукой - мол, садитесь, подброшу. Мы с Юлькой решили, что это знак удачи.
Через полчаса доехали до села, где, если верить Юлькиному списку, обитала Антонина Прозаишна, автор дурацкой частушки про Бабайку. Вдруг подумалось − сейчас выяснится, что Прозаишна тоже умерла. А если и нет, то в коробочку петь не захочет.
У забора стояли две женщины в резиновых сапогах. Завидев нас, обе замахали руками.
− Эй, ребятки, вы, часом, не за яблоками? У нас берите, а о цене сговоримся.
− Нет, − ответила Юля, подходя ближе, − мы ищем одного человека. Антонина… − она на миг задумалась, вспоминая фамилию, − Разудалова. Вы не подскажете, она… она жива?
− Прозаишна-то? - уточнила та, что постарше. - Ясное дело, жива. Что ей сделается-то? Это порядочных людей смерть косит. А эта алкашня, ничего ее не берет.
− Во-во, − поддакнула вторая. - Она еще и нас с вами переживет, помяните мое слово.
− Это хорошо, что жива, − обрадовалась Юля. - А она, как бы это сказать… в своем уме?
Женщины дружно расхохотались.
− Да когда это Прозаишна в своем уме-то была? Небось и никогда. А на что она вам?
− У нас фольклорная практика, − не моргнув глазом, соврала Юля. - Ездим по селам, собираем народные сказки, песни, частушки разные. Как вы думаете, она нам споет?
− Споет, − усмехнулась та, что постарше. - За бутылку водки. А за две еще и спляшет.
− Только напрасно это, − хмуро добавила другая. - Магазин-то закрыт.
− Водка будет, − пообещал я. - У нас с собой. А скажите, Прозаишна не рассердится, если мы попросим ее спеть в коробочку?
− С чего бы ей сердиться? - удивилась та, что помоложе. - Ей один черт, куда петь. Что в коробочку, что в бочку, что в колодец. Ступайте, вон ее дом, у трех рябин, пятый по улице.
− А за яблоками потом к нам! - строго напомнила старшая. - У других не берите.
Мы поблагодарили словоохотливых собеседниц и торжественно пообещали ни у кого другого яблок не покупать.
Не успели мы подойти к дому у трех рябин, а хозяйка уже ждала нас у калитки. На голове у нее была полинявшая оранжевая косынка, повязанная на пиратский манер, на шее красовались рябиновые бусы в три ряда, а на плече восседал рыжий кот. Для завершения образа ей определенно не хватало трубки во рту.
− Не курю, − громко сообщила она, словно угадав мои мысли. - Нельзя мне. Дохтур запретил, будь он неладен. Будешь, говорить, дымить, так и окочуришься до срока. А вот не дождешься. Я еще поживу. Вон, вишь, ко мне гости пожаловали. Ученые, из города.
Она произнесла еще несколько невразумительных фраз, препираясь с невидимым доктором, погрозила ему кулаком, а потом крепко обняла сперва Юльку, а затем и меня.
− Пошли в дом, − скомандовала Прозаишна. - Неча им на нас глазеть. Ишь, любопытные.
Я выудил из рюкзака две бутылки водки и вручил хозяйке.
− Вот это кстати! - обрадовалась та. - Соображаешь, парень, как старухе угодить.
Она выставила на стол домашние соленья и огромную миску с дымящейся картошкой.
− Ну, по первой! За встречу! − Прозаишна залпом опрокинула стакан и довольно крякнула. − Эх, хорошо. Вот теперь можно и песни петь. Вы ведь за песнями пожаловали?
И, не дожидаясь ответа, запела. Голос у нее был громкий и сильный, а частушек она знала без счета. Как-то она умудрялась одновременно петь, пить и нанизывать новые рябиновые бусы, для Юли. Заявила, что девке без бус никак нельзя. Несмотря на свои внушительные размеры, Прозаишна двигалась шустро и ловко, и нитка ярко-оранжевых бус в ее руках росла как бы сама по себе, а она все пела, притопывая в такт ногами.
− Прозаишна, − попросил я, улучив минутку, − а ты про Бабайку частушки знаешь?
− Как не знать! - гордо ответила та и тут же исполнила заказ. − Как у милого кума невеликого ума, черная-позорная Бабайка подзаборная!
− Нет, это не пойдет, − решительно заявил я. − Во-первых, Бабайка - это он, а не она.
− Всяко бывает, − со знанием дела возразила Прозаишна. - Когда так, а когда и эдак.
− А во-вторых, это обидная частушка, − добавила Юля. - Спой что-нибудь другое.
− Могу и другое, − легко согласилась Прозаишна. − Эй, давай-ка наливай-ка, шо там понамешано! Укусил меня Бабайка, и теперь я бешена!
− Тем более обидится, − нахмурилась Юля. - У тебя есть такая частушка, где Бабайка - положительный герой? Ну, в смысле, хороший, − торопливо пояснила она.
− И такая есть, − кивнула Прозаишна. − У тебя пятнадцать жен, ты мне больше не нужон, а я встану поутру да к Бабайке удеру!
− Вряд ли он обрадуется такому повороту событий, − засомневался я. - Прозаишна, а ты знаешь что-нибудь такое, чтоб про Бабайку и с приключениями?
− И такое знаю, − ухмыльнулась та. − Я прилягу на траву да Бабайку позову. Эй, Бабайка, приходи, цела ночка впереди!
Мы с Юлей растерянно переглянулись.
− Да, это, несомненно, приключения. Но, кажется, не совсем такие, о каких он мечтает.
- На столе сидит хозяйка, а хозяин под столом. Выметай-ка их, Бабайка, да поганым помелом! - пропела Прозаишна, звучно хлопая по столу ладонью.
− Борьба с темными силами! - оживился я. − Важная миссия с оружием в руках!
− И вовсе не с темными силами, − возразила Юля. - Они ничего плохого не делают. К тому же, это хозяева. Они у себя дома. Значит, могут сидеть где хотят. Прозаишна, пой еще.
− Трынди-брынди, балалайка, утащил меня Бабайка, да за горы, за леса, вот такие чудеса! - запела та, аккомпанируя себе на воображаемой балалайке.
− Горы и леса! - обрадовалась Юля. - Это ж путешествия! То, что надо!
− Но он не хочет никого утаскивать, − напомнил я. - Ему это уже изрядно надоело.
− Экие вы привередливые, − упрекнула нас Прозаишна. − Все-то вам не так.
Она в который раз наполнила стаканы, звонко чокнулась, выпила до дна и запела снова.
− Белокрылые Бабайки улетают за моря, потому что наступило двадцать третье сентября!
− Что ж ты тут, Прозаишна, сплоховала? - ехидно заметила Юлька. - Везде у тебя по две рифмы, как положено, а тут только одна. «Бабайки» и «наступило» не рифмуются.
− Да неужто? - огорчилась Прозаишна. - А и черт с ним! И так сойдет.
Она снова пропела свою частушку - убедиться, что и с одной рифмой она звучит вполне неплохо. И тут мы с Юлей одновременно подскочили. Белые крылья, полет за моря...
− Прозаишна, − попросил я, доставая заветную коробочку, - спой еще раз, вот сюда.
Та сунула нос в коробочку, шумно принюхалась.
− Ох как пахнет-то! Век бы нюхала. Да сюда петь - одно удовольствие.
И она в третий раз исполнила свою частушку.
− Большое спасибо, − поблагодарил я и хотел было забрать коробочку обратно, но не тут-то было. Прозаишна вцепилась в нее обеими руками и еще глубже засунула туда нос.
− Ишь какой быстрый! Погоди, я еще не нанюхалась.
И тут же начала петь все свои частушки про Бабайку по второму кругу. Да еще ту, старую, где Бабайка скачет задом наперед, тоже вспомнила. А когда закончились частушки про Бабайку, принялась за другие. Уж чего-чего, а частушек она знала великое множество.
Наконец она умолкла. Захлопнула крышку и с видом победителя вернула мне коробочку.
− Вот теперь все. Ох, до чего ж хорошо. Спасибочки, век не забуду.
Она встала, нетвердой походкой подошла к кровати, рухнула на нее и тут же захрапела.
− Какое сегодня число? - спросил я невпопад.
− Двадцать второе сентября, − ответила Юля. - Осеннее равноденствие, Мабон.
Солнце уже клонилось к закату. Умом я понимал, что миссию по спасению Бабайки мы безнадежно провалили, но на душе отчего-то все равно было легко и радостно. Уж очень красиво было вокруг - золотые деревья, подсвеченные заходящим солнцем, пламенеющие рябиновые гроздья, фантастические разноцветные облака, сверкающие капли на мокрых ветвях… А на грязь под ногами можно и не смотреть.
Нам необычайно повезло - возле единственной остановки с покосившимся навесом поджидал местный автобус. Он, должно быть, ходил здесь два раза в день, не чаще.
Как мы ни старались пить поменьше, от нас все же здорово разило. Водитель покосился на нас неодобрительно и что-то пробурчал себе под нос, но все-таки пустил.
Автобус полз медленно, подпрыгивая на колдобинах, дребезжа и разваливаясь на ходу, но все же героически продвигался вперед. Юля сразу заснула, положив голову мне на плечо. А я тупо глазел в окно и размышлял, что ждет бедного Бабайку в новой нелегкой жизни. Кусаться, скакать задом наперед, выметать хозяев из дому поганой метлой, кувыркаться с неугомонной Прозаишной до утра… Если он на такое решится, так вскоре сам о том пожалеет. А если не решится, будет жалеть об упущенном шансе. Так всегда бывает.
Вскоре я тоже провалился в сон, и снилась мне развеселая Прозаишна, которую я должен был тащить за горы и леса по бесконечной раскисшей дороге.
Когда мы наконец добрались до города, уже совсем стемнело. Мы еще толком не протрезвели, но дорогу к старой вышке я все-таки отыскал, хоть и не сразу.
− Юлька, − позвал я, − ты уж прости, но тебе придется подождать меня внизу. Уже темно, Бабайка заступил на вахту, он не может к нам спуститься. А ты туда не полезешь, понимаю.
Юля задрала голову, окинула мутным взглядом железную лестницу, уходящую ввысь.
− Почему же, − заплетающимся языком произнесла она, − полезу. Подумаешь.
Ухватилась за перекладину и храбро полезла наверх. Не зря говорят, что пьяному море по колено. А вышка, выходит, и вовсе по щиколотку.
Бабайка встретил нас радушно, ни о чем не спрашивал, только в глазах его читалась плохо скрытая надежда и тревога. Я не стал испытывать его терпение и поскорее вручил ему коробку. Пока Юля бродила между кроватками, ахая и дивясь, я вкратце поведал Бабайке, что ждет его в ближайшем будущем. Если только он решится.
Бабайка осторожно открыл коробочку, заглянул внутрь и негромко присвистнул.
− Ох! Ну и намешано тут всякого. Ну да ничего, распутаем. Ты, Мишка, мне подсоби, а то ведь мне детей принимать надобно. Нынче прямо валом валят, вот беда. Как чуют.
Работа шла медленно. Прежде мне часто доводилось распутывать клубки из проводов, но с песнями оказалось гораздо сложнее. Чуть сильнее дернешь - порвутся, тогда потом слов не соберешь. Так мне Бабайка объяснил. Он бы сам справился гораздо быстрее, но, как назло, сегодня от детей просто отбоя не было. Видно, родители что-то почуяли и спешили напоследок воспользоваться услугами Бабайки. А Юлька уснула, прямо на полу. Так что пришлось мне одному трудиться.
Среди ночи она неожиданно проснулась. Подошла ко мне, глянула через плечо, потом решительно отобрала у меня коробку, распутала все за десять минут и опять отключилась.
Теперь в коробке лежала одна-единственная частушка - последняя, без одной рифмы. Остальные бесформенным ворохом валялись на столе. Бабайка аккуратно сгреб все в корзину, задвинул под стол, от души поблагодарил меня и велел тоже ложиться спать, потому что мы свое дело уже сделали, а утро вечера мудренее.
Проснулся я от сквозняка. Дверь была распахнута настежь, в будку вползал холодный осенний рассвет. Бабайка ходил между пустыми кроватями, выметал мусор, сворачивал одеяла. То ли я еще не совсем проснулся, то ли померещилось в сером предрассветном сумраке, но я вдруг совершенно отчетливо разглядел у него за спиной два белых крыла.
− Доброе утречко, − улыбнулся Бабайка. - Наконец-то всех разобрали. Ну пусть тут теперь кто другой хозяйничает. А мне пора. Двадцать третье сентября нынче. Вы уж не серчайте, что я вас разбудил в такую рань. Но мне спешить надо, стая ждет. Улетаю я.
Стая… А ведь верно. В частушке так и говорилось - «белокрылые Бабайки». Значит, их теперь много. Вот и хорошо. Не подвела Прозаишна, хорошую частушку спела.
Мы выбрались наружу. Юлька, глянув вниз, в ужасе зажмурилась и попятилась обратно.
− А как же ты вчера сюда забралась-то? - изумился Бабайка. - Ну да ничего. Я ведь теперь крылатый. Держись за меня крепче, только глаз не открывай.
Он легко подхватил Юльку на руки и плавно спланировал вниз. А я полез своим ходом.
− Вот и все! - торжественно объявил Бабайка, приземляясь. - Контора закрывается. Спасибо, ребятки, за все, век не забуду. Авось, еще свидимся. А вам совет да любовь.
− Что, прямо вот так сразу? - смутилась Юлька.
− А чего тянуть-то? - простодушно удивился Бабайка. - Ну, не поминайте лихом.
Он взмахнул крыльями и взмыл в серое осеннее небо.
Я проводил Юльку домой и поплелся на работу. Вот и опять - как и не было ничего. Но хотя бы на работу не опоздаю. То-то все удивятся, чего это я притащился в такую рань.
Еще толком не рассвело, город медленно просыпался. На улицах горели фонари, полусонные трамваи, дребезжа, расползались по своим маршрутам, хмурые дворники шаркали метлами по асфальту. Я шел не спеша, любуясь осенними красками, как и полагается в эту пору. Если бы умел, непременно бы сочинил какое-нибудь печально-возвышенное стихотворение или нарисовал туманный акварельный пейзаж. Но я ничего такого не умею, а потому просто неторопливо шагал по городу и слушал осень.
И когда в предутренней тишине надо мной вдруг послышались ликующие птичьи голоса, я даже не очень удивился, лишь остановился посреди улицы и долго смотрел, запрокинув голову, как в хмуром холодном небе кружат невиданные белые птицы.
Я помахал им рукой. Лети, Бабайка, доброй тебе дороги.
Начало здесь
Окончание. Начало здесь
Бабайка не обманул - не забыла меня Юля. На следующий день я набрался храбрости и все-таки ей позвонил. А она так обрадовалась, словно все три года ждала моего звонка. Конечно, я вовсе не тешил себя такой иллюзией. Просто не сложилось у нее с другими.
За три года она нисколько не изменилась. Я поведал ей про Бабайку, все, как есть. Юля поверила мне с первого слова, пришла в неописуемый восторг и пожелала познакомиться с Бабайкой лично. Пришлось ее разочаровать - она панически боялась высоты и ни за что бы не решилась карабкаться по шаткой лестнице. А подъемник там на взрослых не рассчитан.
Выслушав мои доводы, Юля самоотверженно пообещала «работать над собой» и преодолеть страх высоты. Прежде, когда я советовал ей поработать над собой, Юлька страшно злилась. Мне даже стало обидно − ради Бабайки она готова работать над собой, а ради меня нет. Впрочем, куда мне до него, я обычный человек, а он - фольклорный элемент.
Юля сразу же прониклась к нему горячим сочувствием и развернула бурную деятельность. Нашла свои студенческие записи - семь старых потрепанных тетрадок, исписанных мелким торопливым почерком. Пролистала все семь от первой страницы до последней, но напрасно − про Бабайку там совсем ничего не было.
На том она не успокоилась и поехала в университет, перерыла кафедральные архивы за последние десять лет. Улов оказался невелик - за все десять лет Бабайка упоминался всего тринадцать раз, и восемь из них − все в той же незавидной роли похитителя детей, не желающих спать по ночам. Еще пять раз его имя встретилось в бессмысленных частушках, явно сочиненных по пьянке или от скуки. Вот ведь, в самом деле, непопулярный персонаж.
И все же это было лучше, чем ничего. Мы с Юлькой сидели на скамейке в старом парке, занесенном листвой, в сотый раз перечитывали дурацкие частушки и безуспешно пытались выудить из них хоть какой-то смысл. Но даже у Юльки с ее высшим филологическим образованием получалось плохо, что уж говорить обо мне. Я-то биолог.
− Ну вот, смотри, − не очень уверенно начала Юля, − возьмем хоть эту: «В море рыбка, в небе чайка, а у наших у ворот полосатая Бабайка скачет задом наперед.» Тут упоминается море и небо. А это значит - полеты и морские путешествия. То, что надо!
− Рыбка в море и чайка в небе не имеют к нему никакого отношения, − возразил я. - Они сами по себе, а Бабайка сам по себе. Оно конечно, скакать задом наперед несколько веселее, чем спящих детей пасти каждую ночь, но, боюсь, Бабайке это тоже скоро надоест.
− А вдруг он скачет у разных ворот? - не сдавалась Юля. - Правда, здесь Бабайка не «он», а «она». Но это не важно, главное - перемещение в пространстве. Что и есть путешествие.
− Сказано - «у наших у ворот». Значит, ворота одни и те же. Никакого перемещения.
На это Юльке нечего было возразить, и мы принялись за другую частушку. Вскоре стемнело, в парке зажглись фонари. Юля сложила листы в папку и призналась - ничего не выходит. Сверху оказался лист с той самой частушкой, про море, чайку и ворота. Под ней стояла подпись - «Антонина Прозаишна».
− Ну и имячко! - не сдержался я. - У нее что, отец был прозаик?
− Нет, конечно. Я помню эту Прозаишну. Веселая такая, вечно пьяная. Прозаишна − это не отчество, это кличка. Она так ругалась на всех подряд: « Эх, прозаишна ты натура!» Ну, в смысле «прозаичная». Это значит - приземленный человек, далекий от поэзии.
− Вроде меня? - уточнил я. Прежде Юлька часто меня в этом упрекала.
Она посмотрела на меня серьезно, потом улыбнулась и взъерошила мне волосы.
− Нет. Приземленный человек никогда бы не стал тратить свое драгоценное время на спасение фольклорного персонажа. Да еще такого непопулярного.
На следующее утро мы отправились на поиски по окрестным деревням. Поездка наша выдалась не слишком веселой. Дождь как зарядил с утра, так и лил, не переставая, дни и ночи напролет. Было сыро, зябко и неуютно, все вокруг казалось серым и мрачным. Дороги развезло, не проехать. И люди все попадались хмурые, неприветливые.
Юля помнила все имена, ходила по домам, расспрашивала. Одних уже и в живых не было, другие не соображали ничего. А бывало и хуже - трясешься полдня на попутках или бредешь пешком по грязи в поисках деревни - а никакой деревни давно уже и нет. Стоят три покосившихся избы, окна в них заколочены, у одной крыша просела, у другой стена обвалилась, а у третьей дверь болтается на одной петле и скрипит, раскачиваясь на ветру.
Один раз нам все же повезло. Мы нашли старушку, вполне живую и в своем уме. Она нам обрадовалась, за стол усадила, угощала пирогами с капустой и сказки охотно рассказывала. Даже про Бабайку одну знала. Но стоило мне достать можжевеловую коробочку и попросить рассказать в нее, приветливая сказочница вдруг страшно рассердилась и наотрез отказалась с нами разговаривать. Мол, вы, городские, нас за дураков держите, и как вам не совестно, а еще культурными прикидывались. Как мы ее ни уговаривали, ничего не помогло. Крепко обиделась старушка. Так мы и ушли ни с чем.
Мы уже совсем было отчаялись и собрались в бесславный обратный путь. Вышли на трассу, надеясь поймать попутку до города, и вдруг неожиданно дождь перестал, а в просвете среди низких темных туч выглянуло солнце. И тут же на дороге появился заляпанный грязью грузовик. Ехал он в противоположном направлении, но почему-то остановился прямо возле нас на другой стороне дороги и махнул нам рукой - мол, садитесь, подброшу. Мы с Юлькой решили, что это знак удачи.
Через полчаса доехали до села, где, если верить Юлькиному списку, обитала Антонина Прозаишна, автор дурацкой частушки про Бабайку. Вдруг подумалось − сейчас выяснится, что Прозаишна тоже умерла. А если и нет, то в коробочку петь не захочет.
У забора стояли две женщины в резиновых сапогах. Завидев нас, обе замахали руками.
− Эй, ребятки, вы, часом, не за яблоками? У нас берите, а о цене сговоримся.
− Нет, − ответила Юля, подходя ближе, − мы ищем одного человека. Антонина… − она на миг задумалась, вспоминая фамилию, − Разудалова. Вы не подскажете, она… она жива?
− Прозаишна-то? - уточнила та, что постарше. - Ясное дело, жива. Что ей сделается-то? Это порядочных людей смерть косит. А эта алкашня, ничего ее не берет.
− Во-во, − поддакнула вторая. - Она еще и нас с вами переживет, помяните мое слово.
− Это хорошо, что жива, − обрадовалась Юля. - А она, как бы это сказать… в своем уме?
Женщины дружно расхохотались.
− Да когда это Прозаишна в своем уме-то была? Небось и никогда. А на что она вам?
− У нас фольклорная практика, − не моргнув глазом, соврала Юля. - Ездим по селам, собираем народные сказки, песни, частушки разные. Как вы думаете, она нам споет?
− Споет, − усмехнулась та, что постарше. - За бутылку водки. А за две еще и спляшет.
− Только напрасно это, − хмуро добавила другая. - Магазин-то закрыт.
− Водка будет, − пообещал я. - У нас с собой. А скажите, Прозаишна не рассердится, если мы попросим ее спеть в коробочку?
− С чего бы ей сердиться? - удивилась та, что помоложе. - Ей один черт, куда петь. Что в коробочку, что в бочку, что в колодец. Ступайте, вон ее дом, у трех рябин, пятый по улице.
− А за яблоками потом к нам! - строго напомнила старшая. - У других не берите.
Мы поблагодарили словоохотливых собеседниц и торжественно пообещали ни у кого другого яблок не покупать.
Не успели мы подойти к дому у трех рябин, а хозяйка уже ждала нас у калитки. На голове у нее была полинявшая оранжевая косынка, повязанная на пиратский манер, на шее красовались рябиновые бусы в три ряда, а на плече восседал рыжий кот. Для завершения образа ей определенно не хватало трубки во рту.
− Не курю, − громко сообщила она, словно угадав мои мысли. - Нельзя мне. Дохтур запретил, будь он неладен. Будешь, говорить, дымить, так и окочуришься до срока. А вот не дождешься. Я еще поживу. Вон, вишь, ко мне гости пожаловали. Ученые, из города.
Она произнесла еще несколько невразумительных фраз, препираясь с невидимым доктором, погрозила ему кулаком, а потом крепко обняла сперва Юльку, а затем и меня.
− Пошли в дом, − скомандовала Прозаишна. - Неча им на нас глазеть. Ишь, любопытные.
Я выудил из рюкзака две бутылки водки и вручил хозяйке.
− Вот это кстати! - обрадовалась та. - Соображаешь, парень, как старухе угодить.
Она выставила на стол домашние соленья и огромную миску с дымящейся картошкой.
− Ну, по первой! За встречу! − Прозаишна залпом опрокинула стакан и довольно крякнула. − Эх, хорошо. Вот теперь можно и песни петь. Вы ведь за песнями пожаловали?
И, не дожидаясь ответа, запела. Голос у нее был громкий и сильный, а частушек она знала без счета. Как-то она умудрялась одновременно петь, пить и нанизывать новые рябиновые бусы, для Юли. Заявила, что девке без бус никак нельзя. Несмотря на свои внушительные размеры, Прозаишна двигалась шустро и ловко, и нитка ярко-оранжевых бус в ее руках росла как бы сама по себе, а она все пела, притопывая в такт ногами.
− Прозаишна, − попросил я, улучив минутку, − а ты про Бабайку частушки знаешь?
− Как не знать! - гордо ответила та и тут же исполнила заказ. − Как у милого кума невеликого ума, черная-позорная Бабайка подзаборная!
− Нет, это не пойдет, − решительно заявил я. − Во-первых, Бабайка - это он, а не она.
− Всяко бывает, − со знанием дела возразила Прозаишна. - Когда так, а когда и эдак.
− А во-вторых, это обидная частушка, − добавила Юля. - Спой что-нибудь другое.
− Могу и другое, − легко согласилась Прозаишна. − Эй, давай-ка наливай-ка, шо там понамешано! Укусил меня Бабайка, и теперь я бешена!
− Тем более обидится, − нахмурилась Юля. - У тебя есть такая частушка, где Бабайка - положительный герой? Ну, в смысле, хороший, − торопливо пояснила она.
− И такая есть, − кивнула Прозаишна. − У тебя пятнадцать жен, ты мне больше не нужон, а я встану поутру да к Бабайке удеру!
− Вряд ли он обрадуется такому повороту событий, − засомневался я. - Прозаишна, а ты знаешь что-нибудь такое, чтоб про Бабайку и с приключениями?
− И такое знаю, − ухмыльнулась та. − Я прилягу на траву да Бабайку позову. Эй, Бабайка, приходи, цела ночка впереди!
Мы с Юлей растерянно переглянулись.
− Да, это, несомненно, приключения. Но, кажется, не совсем такие, о каких он мечтает.
- На столе сидит хозяйка, а хозяин под столом. Выметай-ка их, Бабайка, да поганым помелом! - пропела Прозаишна, звучно хлопая по столу ладонью.
− Борьба с темными силами! - оживился я. − Важная миссия с оружием в руках!
− И вовсе не с темными силами, − возразила Юля. - Они ничего плохого не делают. К тому же, это хозяева. Они у себя дома. Значит, могут сидеть где хотят. Прозаишна, пой еще.
− Трынди-брынди, балалайка, утащил меня Бабайка, да за горы, за леса, вот такие чудеса! - запела та, аккомпанируя себе на воображаемой балалайке.
− Горы и леса! - обрадовалась Юля. - Это ж путешествия! То, что надо!
− Но он не хочет никого утаскивать, − напомнил я. - Ему это уже изрядно надоело.
− Экие вы привередливые, − упрекнула нас Прозаишна. − Все-то вам не так.
Она в который раз наполнила стаканы, звонко чокнулась, выпила до дна и запела снова.
− Белокрылые Бабайки улетают за моря, потому что наступило двадцать третье сентября!
− Что ж ты тут, Прозаишна, сплоховала? - ехидно заметила Юлька. - Везде у тебя по две рифмы, как положено, а тут только одна. «Бабайки» и «наступило» не рифмуются.
− Да неужто? - огорчилась Прозаишна. - А и черт с ним! И так сойдет.
Она снова пропела свою частушку - убедиться, что и с одной рифмой она звучит вполне неплохо. И тут мы с Юлей одновременно подскочили. Белые крылья, полет за моря...
− Прозаишна, − попросил я, доставая заветную коробочку, - спой еще раз, вот сюда.
Та сунула нос в коробочку, шумно принюхалась.
− Ох как пахнет-то! Век бы нюхала. Да сюда петь - одно удовольствие.
И она в третий раз исполнила свою частушку.
− Большое спасибо, − поблагодарил я и хотел было забрать коробочку обратно, но не тут-то было. Прозаишна вцепилась в нее обеими руками и еще глубже засунула туда нос.
− Ишь какой быстрый! Погоди, я еще не нанюхалась.
И тут же начала петь все свои частушки про Бабайку по второму кругу. Да еще ту, старую, где Бабайка скачет задом наперед, тоже вспомнила. А когда закончились частушки про Бабайку, принялась за другие. Уж чего-чего, а частушек она знала великое множество.
Наконец она умолкла. Захлопнула крышку и с видом победителя вернула мне коробочку.
− Вот теперь все. Ох, до чего ж хорошо. Спасибочки, век не забуду.
Она встала, нетвердой походкой подошла к кровати, рухнула на нее и тут же захрапела.
− Какое сегодня число? - спросил я невпопад.
− Двадцать второе сентября, − ответила Юля. - Осеннее равноденствие, Мабон.
Солнце уже клонилось к закату. Умом я понимал, что миссию по спасению Бабайки мы безнадежно провалили, но на душе отчего-то все равно было легко и радостно. Уж очень красиво было вокруг - золотые деревья, подсвеченные заходящим солнцем, пламенеющие рябиновые гроздья, фантастические разноцветные облака, сверкающие капли на мокрых ветвях… А на грязь под ногами можно и не смотреть.
Нам необычайно повезло - возле единственной остановки с покосившимся навесом поджидал местный автобус. Он, должно быть, ходил здесь два раза в день, не чаще.
Как мы ни старались пить поменьше, от нас все же здорово разило. Водитель покосился на нас неодобрительно и что-то пробурчал себе под нос, но все-таки пустил.
Автобус полз медленно, подпрыгивая на колдобинах, дребезжа и разваливаясь на ходу, но все же героически продвигался вперед. Юля сразу заснула, положив голову мне на плечо. А я тупо глазел в окно и размышлял, что ждет бедного Бабайку в новой нелегкой жизни. Кусаться, скакать задом наперед, выметать хозяев из дому поганой метлой, кувыркаться с неугомонной Прозаишной до утра… Если он на такое решится, так вскоре сам о том пожалеет. А если не решится, будет жалеть об упущенном шансе. Так всегда бывает.
Вскоре я тоже провалился в сон, и снилась мне развеселая Прозаишна, которую я должен был тащить за горы и леса по бесконечной раскисшей дороге.
Когда мы наконец добрались до города, уже совсем стемнело. Мы еще толком не протрезвели, но дорогу к старой вышке я все-таки отыскал, хоть и не сразу.
− Юлька, − позвал я, − ты уж прости, но тебе придется подождать меня внизу. Уже темно, Бабайка заступил на вахту, он не может к нам спуститься. А ты туда не полезешь, понимаю.
Юля задрала голову, окинула мутным взглядом железную лестницу, уходящую ввысь.
− Почему же, − заплетающимся языком произнесла она, − полезу. Подумаешь.
Ухватилась за перекладину и храбро полезла наверх. Не зря говорят, что пьяному море по колено. А вышка, выходит, и вовсе по щиколотку.
Бабайка встретил нас радушно, ни о чем не спрашивал, только в глазах его читалась плохо скрытая надежда и тревога. Я не стал испытывать его терпение и поскорее вручил ему коробку. Пока Юля бродила между кроватками, ахая и дивясь, я вкратце поведал Бабайке, что ждет его в ближайшем будущем. Если только он решится.
Бабайка осторожно открыл коробочку, заглянул внутрь и негромко присвистнул.
− Ох! Ну и намешано тут всякого. Ну да ничего, распутаем. Ты, Мишка, мне подсоби, а то ведь мне детей принимать надобно. Нынче прямо валом валят, вот беда. Как чуют.
Работа шла медленно. Прежде мне часто доводилось распутывать клубки из проводов, но с песнями оказалось гораздо сложнее. Чуть сильнее дернешь - порвутся, тогда потом слов не соберешь. Так мне Бабайка объяснил. Он бы сам справился гораздо быстрее, но, как назло, сегодня от детей просто отбоя не было. Видно, родители что-то почуяли и спешили напоследок воспользоваться услугами Бабайки. А Юлька уснула, прямо на полу. Так что пришлось мне одному трудиться.
Среди ночи она неожиданно проснулась. Подошла ко мне, глянула через плечо, потом решительно отобрала у меня коробку, распутала все за десять минут и опять отключилась.
Теперь в коробке лежала одна-единственная частушка - последняя, без одной рифмы. Остальные бесформенным ворохом валялись на столе. Бабайка аккуратно сгреб все в корзину, задвинул под стол, от души поблагодарил меня и велел тоже ложиться спать, потому что мы свое дело уже сделали, а утро вечера мудренее.
Проснулся я от сквозняка. Дверь была распахнута настежь, в будку вползал холодный осенний рассвет. Бабайка ходил между пустыми кроватями, выметал мусор, сворачивал одеяла. То ли я еще не совсем проснулся, то ли померещилось в сером предрассветном сумраке, но я вдруг совершенно отчетливо разглядел у него за спиной два белых крыла.
− Доброе утречко, − улыбнулся Бабайка. - Наконец-то всех разобрали. Ну пусть тут теперь кто другой хозяйничает. А мне пора. Двадцать третье сентября нынче. Вы уж не серчайте, что я вас разбудил в такую рань. Но мне спешить надо, стая ждет. Улетаю я.
Стая… А ведь верно. В частушке так и говорилось - «белокрылые Бабайки». Значит, их теперь много. Вот и хорошо. Не подвела Прозаишна, хорошую частушку спела.
Мы выбрались наружу. Юлька, глянув вниз, в ужасе зажмурилась и попятилась обратно.
− А как же ты вчера сюда забралась-то? - изумился Бабайка. - Ну да ничего. Я ведь теперь крылатый. Держись за меня крепче, только глаз не открывай.
Он легко подхватил Юльку на руки и плавно спланировал вниз. А я полез своим ходом.
− Вот и все! - торжественно объявил Бабайка, приземляясь. - Контора закрывается. Спасибо, ребятки, за все, век не забуду. Авось, еще свидимся. А вам совет да любовь.
− Что, прямо вот так сразу? - смутилась Юлька.
− А чего тянуть-то? - простодушно удивился Бабайка. - Ну, не поминайте лихом.
Он взмахнул крыльями и взмыл в серое осеннее небо.
Я проводил Юльку домой и поплелся на работу. Вот и опять - как и не было ничего. Но хотя бы на работу не опоздаю. То-то все удивятся, чего это я притащился в такую рань.
Еще толком не рассвело, город медленно просыпался. На улицах горели фонари, полусонные трамваи, дребезжа, расползались по своим маршрутам, хмурые дворники шаркали метлами по асфальту. Я шел не спеша, любуясь осенними красками, как и полагается в эту пору. Если бы умел, непременно бы сочинил какое-нибудь печально-возвышенное стихотворение или нарисовал туманный акварельный пейзаж. Но я ничего такого не умею, а потому просто неторопливо шагал по городу и слушал осень.
И когда в предутренней тишине надо мной вдруг послышались ликующие птичьи голоса, я даже не очень удивился, лишь остановился посреди улицы и долго смотрел, запрокинув голову, как в хмуром холодном небе кружат невиданные белые птицы.
Я помахал им рукой. Лети, Бабайка, доброй тебе дороги.
Начало здесь