Соловецкие патологии: о новом романе Захара Прилепина
1
«Обитель» манила-манила меня вкусной обложкой, и вот в аэропорту, ожидая своего рейса, я взял да и прочитал авторское предисловие к роману.
Вместе с запахом свежей бумаги меня овеяло историей моей дорогой Отчизны и моего великого и многострадального народа.
Да, вслед за Прилепиным я понимаю, «как короток путь до истории - она рядом» («Обитель», стр. 10). Для меня она в обрывках немногих сведений о прадедах и дедах, в похоронке 42-года, в ветхих жёлтых листах, на которых полупарализованный родич набивал на машинке воспоминания о своём советском детстве и многом другом…
В общем, это погружение. Автору «Обители» сразу удаётся погрузить нас в дух Истории, побудить искать себя в Истории и Историю в себе; разглядеть ту цепь случайностей, о которой негде размышляет герой «Обители», благодаря которой мы появились на свет. История в нашей крови, хромосомах, глазах, волосах, даже ногтях…
И История эта тяжела и катастрофична. В голодные годы картофелины сажали в землю не целиком, а разрезая на части по количеству проросших картофельных «глазков». Мне кажется, мы, как обрубки, прорастаем в Историю каким-то одним нашим оставшимся «глазочком». Сколько бед и войн! Сколько душ погублено! И какая необоримая сила Жизни подымается сквозь это!
Скажем спасибо автору за то, что он помог нам это почувствовать.
2
Сюжет романа весьма прост в том отношении, что всё действие происходит в одном пространстве (это Соловецкий лагерь особого назначения) и линейно развивается вокруг главного героя - заключённого Артёма Горяинова, 27 лет отроду. Глава за главой автор нанизывает на нить повествования всё новые сюжеты и лица, и многое не спешит разъяснять, оставляя на потом. Так, лишь где-то в середине романа мы узнаём, что Артём сидит за убийство собственного отца, а вот кровавая «подноготная» Василия Петровича - «почти идеального типа русского интеллигента» (с. 47) - обнаруживается под конец книги.
Артём погружается в патологический мир Соловков конца 1920-х годов - некую лабораторию, куда словно для проведения экспериментов собраны священнослужители, белогвардейцы, уголовники, чекисты, писатели, музыканты, крестьяне и прочая «человечина»… Вместе с тем Соловки - это не абсурд, а какая-то предельная, концентрированная реальность. Как говорит один из героев романа, «Соловки - это отражение России, где всё как в увеличительном стекле - натурально, неприятно, наглядно!» (с. 58)
Какой бурлёж порождают соловецкие социально-химические реакции в замкнутом островном пространстве, нетрудно предугадать. В описании этих «реакций» и развивается увлекающий, авантюрно-приключенческий дух романа «Обитель». Захар Прилепин мастерски рисует соответствующие сцены: вот зловонный барак с нарами, вот заключённые в невыносимых условиях таскают «баланы» (брёвна), вот интеллигенты и белогвардейцы ведут нескончаемые разговоры о советской власти, вот главный герой конфликтует с «блатными». И всё это очень живо: кажется, сейчас книжная страница превратится в экран и мы на нём всё увидим наяву.
…Соловки - это даже не просто лаборатория или лагерь, а отдельная «цивилизация» (с. 267) со своей экономикой, законами, языком («Смесь блатного и дворянского, большевистского новояза и белогвардейского словаря, языка театралов и проституток», с. 267). И для этого мира Соловков Артём Горяинов оказывается поначалу слишком угловатым. Не все «правила игры» ему нравятся. У него не вызывают симпатии ни те, кто проявляет к нему внимание и заботу (как Василий Петрович или владычка Иоанн), ни надзиратели, ни тем более уголовники, почти сразу невзлюбившие Горяинова. Только разухабистый поэт Афанасьев оказывается близким Артёму благодаря сходству характера: своенравного, упрямого, задорного. Кстати, Афанасьеву принадлежит очень меткое определение соловецких нравов: «Человек человеку - балан» (с. 97).
Артёму, однако, успешно удаётся выживать именно благодаря «углам» своего характера: одни его боятся, другие (включая чеченцев) более-менее уважают, вот и жить можно. Кроме того, Артём постоянно ведёт внутренний ироничный разговор с самим собой, потешается над своими бедствиями, чем многократно ослабляет их воздействие. Только ближе к концу романа этот внутренний диалог начинает напоминать бессмысленный трёп с самим собой, а в главном герое обнаруживается вся его пустота, беспринципность, безволие.
3
Читая какую-нибудь книгу, обычно хочется сочувствовать главному герою. Пожалуй, ещё одно проявление мастерства Прилепина в том, что он написал 700 с лишним страниц о герое, которому не хочется сочувствовать (но всё-таки можется - едва-едва).
Горяинов оказывается человеком, для которого всё святое и возвышенное безразлично и стоит в одном ряду с кощунственным и мерзким. И отсюда закономерно вырастает его извращённая мораль: «Грешишь - и спасаешься, а праведное - ни на шаг над землёй не поднимает, а тянет на дно» (с. 185).
Ну не просто же так случилось, что Артём убил отца… Это ведь какой-то завершённый, вконец растлившийся Авессалом!
Артёма вроде бы завораживают слова владычки Иоанна о Христе, о Божьей правде и прочем, но никакой охоты взять предложенное владычкой Евангелие (а тем более жить по нему) у Артёма нет. Кроме креста на шее ничего от высокого звания Христианина в нём не осталось. Бог Горяинову не нужен: «Бог есть, но Он не нуждается в нашей вере. Он как воздух. Разве воздуху нужно, чтоб мы в него верили?» (с. 689).
Впрочем, этим умозрительным бесчувствием главный герой не ограничивается: в ряде эпизодов он испытывает нездоровое святотатственное возбуждение, апогей которого приходится на случай, когда Артём остервенело соскабливает со стены церкви фреску святого. Разве тем самым он не заодно с чекистами, пинающими черепа святых и курочащими кладбище с крестами?..
«Каждый человек носит на дне своём немного ада: пошевелите кочергой - повалит смрадный дым» (с. 486), - таково страшное убеждение главного героя, начисто отвергающего иную - светлую, богочеловеческую перспективу для человека. «Верующий в Христа и живущий во Христе - богочеловек. А ты просто человек, тебе трудно» (с. 317), - говорит Артёму владычка Иоанн.
Апофеоз внутреннего ада, в котором живёт главный герой, происходит во время, пожалуй, самой сильной и вместе с тем страшной сцены романа «Обитель» - сцены всеобщей исповеди на Секирной горе. (Может быть, это очень субъективно, но сей эпизод кажется мне сильнейшим у Прилепина наряду с похоронами отца в романе «Санькя».) Главный герой едва ли не единственный, кто не кается, и его рвут на части сначала галлюцинации, а потом и рассвирепевшие из-за соскобленной фрески соузники… «У Артёма от очередной икоты развязалась пуповина, из него прямо на нары посыпались осклизлые, подгнившие крупные рыбины, а из них - другая рыба, помельче, которую успели съесть, а из второй рыбы - третья, тоже пожранная, а из третьей - новая, совсем мелкая, а из мелочи - еле различимая, гадкая зернистая россыпь…» (с. 566). Вспоминается картина Брейгеля-старшего «Большие рыбы пожирают маленьких рыб». Этих и прочих тварей Прилепин изобразил не хуже Брейгеля.
…Но ведь хочется найти «своего» персонажа во всей этой толстенной «Обители»?
4
Безусловно, первым кандидатом на приз читательских симпатий, возникающим в романе, является Василий Петрович - интеллигентный, мягкий человек, который проявляет, как кажется, вполне искреннюю заботу о Горяинове, а заодно высказывает интересные мысли о советской власти. Например: «Для нынешней власти, как ни странно, подонки и воры - близкие с точки зрения социальной» (с. 108). Сложно поспорить, честно говоря. Большевики для Василия Петровича - «варвары, изъясняющиеся на неведомом наречии, решившие обучить нас - нас! - своему убогому языку. Своровали всё - страну, свободу, Бога…» (с. 393). И опять в точку.
Но вот где-то в середине романа Василий Петрович пропадает из повествования, а когда затем появляется, мы узнаём, что он служил в контрразведке Колчака и пытал людей… В общем, мягкий интеллигент оказался с непростой «начинкой». Впрочем, когда Василия Петровича уводят на расстрел, он искренне молится Богу. Может быть, получился некий вариант покаявшегося разбойника?..
Другим персонажем романа, претендующим на безусловные симпатии читателей, является уже упомянутый владычка Иоанн - тихий старичок-священник, утешающий окружающих его людей ласковыми проповедями о Боге. «Сердце, если ищет, - найдёт себе приют в любви распятого за нас» (с. 44), - говорит владычка. В заключении на Секирной горе он проявляет смекалку, подсказывая всем как не замёрзнуть ночью.
Владычка Иоанн порой так разливается в своих ласково-обволакивающих проповедях, что так и хочется сравнить его со старцем Зосимой из «Братьев Карамазовых». Но мне владычка Иоанн не нравится, как не нравился, например, Зосима Константину Леонтьеву, который не видел в придуманном Достоевским старце выражения подлинно православного духа. Именно так обстоит дело и с владычкой Иоанном.
Его проблема не только в том, что он обновленец, то есть предатель Христа и Его исповеднической Церкви. Его беда ещё и в том, что он строит иллюзии относительно безбожной власти, живёт в состоянии внутренней лжи, которую проповедует и другим, - лжи о якобы совместимости большевизма и христианства. «В жизни при власти Советов не может быть зла - если не требуется отказа от веры» (с. 44), - говорит владычка, будто не замечая вопиющего несоответствия между своими словами и окружающей действительностью.
Напомним, соловецкие соседи владычки Иоанна - православные архиереи - в 1927 году отвергли просоветскую декларацию митрополита Сергия и твёрдо обличили богоборческий характер советской власти. Но это уже другая история…
Константину Леонтьеву в «Карамазовых» гораздо больше старца Зосимы понравился послушник Порфирий: такой молчаливый суровый аскет, концентрированное выражение Православия. Подобным суровым, но не очень молчаливым героем в «Обители» оказывается священник Зиновий.
Его яростное мужество поражает даже безвольного Артёма. Отец Зиновий пререкается с чекистами, которые постоянно подзуживают его к отречению, сравнивает злобных и деятельных большевиков с чертями, лаконично характеризуя их духовное состояние: «В аду они. А мы на них смотрим со стороны» (с. 554).
Хотя отец Зиновий является персонажем даже не второго, а третьего плана, он занимает видное место в сцене общей исповеди на Секирке.
Он и есть, безусловно, «мой» герой в романе Захара Прилепина.
5
«Обитель», конечно, является выдающимся произведением, которым Захар Прилепин вписывает себя в историю русской литературы. Проработка деталей, серьёзная и глубоко пережитая автором фактическая основа романа, а главное - живейший и очень богатый язык: вот, на мой взгляд, что составляет главную силу романа.
Повествование держит в хорошем напряжении - книгу не хочется класть, хочется читать и читать дальше. Прерываться, однако, нужно, а то не заметишь, как перенесёшься в машине времени на раннесоветские Соловки…
Следует отметить отменный прилепинский юмор, вызывающий искренние приступы смеха: вплоть до невозможности читать текст дальше на протяжении минуты-другой. Захар искусно просочетал убойные шутки с мрачным и кровавым соловецким антуражем. Сцена изготовления банных веников с прожилками из колючей проволоки («веничек чекистский»), сцены словесных издевательств Артёма над уголовниками и арестованными чекистами просто замечательны. Более мелкие «песчинки» юмора также рассыпаны по тексту романа. Чего стоит придуманный Крапиным «лисофон» - своеобразная радионяня для лисиц.
Отлично удалось автору описание еды и чувства голода. Такое, например: «Этот борщ был не просто едой - он был постижением природы и самопостижением, продолжением рода и богоискательством, обретением покоя и восторженным ликованием всех человеческих сил, заключённых в горячем, расцветающем теле и бессмертной душе» (с. 399).
Но есть в романе и то, что мне пришлось не по душе.
Первое - это, конечно, матерщина. Она не просто встречается, но вплетена во всю ткань романа. Репья мата цепляются за ум, едва их снимаешь - новые появляются. Понятно, что Захар уже давно выписал сам себе индульгенцию на матерщину, но мне как-то кажется, что в историю литературы лучше входить с более сдержанными в этом отношении текстами.
Неприятный осадок остался от смакования рукоблудия и некоторых других моментов.
Я бы не писал про это, если бы не знал, что Захар Прилепин Христианин.
6
«Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел» (с. 746), - так заканчивает Захар Прилепин свой роман. Роман о соловецких патологиях, о пережёванных злобой душах, выплюнутых во внешнюю тьму; о стёртых с лица земли людях, которым бы ещё жить, творить, плодиться… Роман о нравственной катастрофе тех, кто согласился со злом и принял его внутрь как свою новую сущность.
Но вместе с тем «Обитель» - она ещё и о торжестве Жизни, о несгибаемости человеческого духа, о неколебимом стоянии в истине.
Мир человечен и тёпел, потому что он создан всеблагим Богом и в нём до сих пор живут (и будут жить!) святые и светлые люди.
«Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21).
«Обитель» манила-манила меня вкусной обложкой, и вот в аэропорту, ожидая своего рейса, я взял да и прочитал авторское предисловие к роману.
Вместе с запахом свежей бумаги меня овеяло историей моей дорогой Отчизны и моего великого и многострадального народа.
Да, вслед за Прилепиным я понимаю, «как короток путь до истории - она рядом» («Обитель», стр. 10). Для меня она в обрывках немногих сведений о прадедах и дедах, в похоронке 42-года, в ветхих жёлтых листах, на которых полупарализованный родич набивал на машинке воспоминания о своём советском детстве и многом другом…
В общем, это погружение. Автору «Обители» сразу удаётся погрузить нас в дух Истории, побудить искать себя в Истории и Историю в себе; разглядеть ту цепь случайностей, о которой негде размышляет герой «Обители», благодаря которой мы появились на свет. История в нашей крови, хромосомах, глазах, волосах, даже ногтях…
И История эта тяжела и катастрофична. В голодные годы картофелины сажали в землю не целиком, а разрезая на части по количеству проросших картофельных «глазков». Мне кажется, мы, как обрубки, прорастаем в Историю каким-то одним нашим оставшимся «глазочком». Сколько бед и войн! Сколько душ погублено! И какая необоримая сила Жизни подымается сквозь это!
Скажем спасибо автору за то, что он помог нам это почувствовать.
2
Сюжет романа весьма прост в том отношении, что всё действие происходит в одном пространстве (это Соловецкий лагерь особого назначения) и линейно развивается вокруг главного героя - заключённого Артёма Горяинова, 27 лет отроду. Глава за главой автор нанизывает на нить повествования всё новые сюжеты и лица, и многое не спешит разъяснять, оставляя на потом. Так, лишь где-то в середине романа мы узнаём, что Артём сидит за убийство собственного отца, а вот кровавая «подноготная» Василия Петровича - «почти идеального типа русского интеллигента» (с. 47) - обнаруживается под конец книги.
Артём погружается в патологический мир Соловков конца 1920-х годов - некую лабораторию, куда словно для проведения экспериментов собраны священнослужители, белогвардейцы, уголовники, чекисты, писатели, музыканты, крестьяне и прочая «человечина»… Вместе с тем Соловки - это не абсурд, а какая-то предельная, концентрированная реальность. Как говорит один из героев романа, «Соловки - это отражение России, где всё как в увеличительном стекле - натурально, неприятно, наглядно!» (с. 58)
Какой бурлёж порождают соловецкие социально-химические реакции в замкнутом островном пространстве, нетрудно предугадать. В описании этих «реакций» и развивается увлекающий, авантюрно-приключенческий дух романа «Обитель». Захар Прилепин мастерски рисует соответствующие сцены: вот зловонный барак с нарами, вот заключённые в невыносимых условиях таскают «баланы» (брёвна), вот интеллигенты и белогвардейцы ведут нескончаемые разговоры о советской власти, вот главный герой конфликтует с «блатными». И всё это очень живо: кажется, сейчас книжная страница превратится в экран и мы на нём всё увидим наяву.
…Соловки - это даже не просто лаборатория или лагерь, а отдельная «цивилизация» (с. 267) со своей экономикой, законами, языком («Смесь блатного и дворянского, большевистского новояза и белогвардейского словаря, языка театралов и проституток», с. 267). И для этого мира Соловков Артём Горяинов оказывается поначалу слишком угловатым. Не все «правила игры» ему нравятся. У него не вызывают симпатии ни те, кто проявляет к нему внимание и заботу (как Василий Петрович или владычка Иоанн), ни надзиратели, ни тем более уголовники, почти сразу невзлюбившие Горяинова. Только разухабистый поэт Афанасьев оказывается близким Артёму благодаря сходству характера: своенравного, упрямого, задорного. Кстати, Афанасьеву принадлежит очень меткое определение соловецких нравов: «Человек человеку - балан» (с. 97).
Артёму, однако, успешно удаётся выживать именно благодаря «углам» своего характера: одни его боятся, другие (включая чеченцев) более-менее уважают, вот и жить можно. Кроме того, Артём постоянно ведёт внутренний ироничный разговор с самим собой, потешается над своими бедствиями, чем многократно ослабляет их воздействие. Только ближе к концу романа этот внутренний диалог начинает напоминать бессмысленный трёп с самим собой, а в главном герое обнаруживается вся его пустота, беспринципность, безволие.
3
Читая какую-нибудь книгу, обычно хочется сочувствовать главному герою. Пожалуй, ещё одно проявление мастерства Прилепина в том, что он написал 700 с лишним страниц о герое, которому не хочется сочувствовать (но всё-таки можется - едва-едва).
Горяинов оказывается человеком, для которого всё святое и возвышенное безразлично и стоит в одном ряду с кощунственным и мерзким. И отсюда закономерно вырастает его извращённая мораль: «Грешишь - и спасаешься, а праведное - ни на шаг над землёй не поднимает, а тянет на дно» (с. 185).
Ну не просто же так случилось, что Артём убил отца… Это ведь какой-то завершённый, вконец растлившийся Авессалом!
Артёма вроде бы завораживают слова владычки Иоанна о Христе, о Божьей правде и прочем, но никакой охоты взять предложенное владычкой Евангелие (а тем более жить по нему) у Артёма нет. Кроме креста на шее ничего от высокого звания Христианина в нём не осталось. Бог Горяинову не нужен: «Бог есть, но Он не нуждается в нашей вере. Он как воздух. Разве воздуху нужно, чтоб мы в него верили?» (с. 689).
Впрочем, этим умозрительным бесчувствием главный герой не ограничивается: в ряде эпизодов он испытывает нездоровое святотатственное возбуждение, апогей которого приходится на случай, когда Артём остервенело соскабливает со стены церкви фреску святого. Разве тем самым он не заодно с чекистами, пинающими черепа святых и курочащими кладбище с крестами?..
«Каждый человек носит на дне своём немного ада: пошевелите кочергой - повалит смрадный дым» (с. 486), - таково страшное убеждение главного героя, начисто отвергающего иную - светлую, богочеловеческую перспективу для человека. «Верующий в Христа и живущий во Христе - богочеловек. А ты просто человек, тебе трудно» (с. 317), - говорит Артёму владычка Иоанн.
Апофеоз внутреннего ада, в котором живёт главный герой, происходит во время, пожалуй, самой сильной и вместе с тем страшной сцены романа «Обитель» - сцены всеобщей исповеди на Секирной горе. (Может быть, это очень субъективно, но сей эпизод кажется мне сильнейшим у Прилепина наряду с похоронами отца в романе «Санькя».) Главный герой едва ли не единственный, кто не кается, и его рвут на части сначала галлюцинации, а потом и рассвирепевшие из-за соскобленной фрески соузники… «У Артёма от очередной икоты развязалась пуповина, из него прямо на нары посыпались осклизлые, подгнившие крупные рыбины, а из них - другая рыба, помельче, которую успели съесть, а из второй рыбы - третья, тоже пожранная, а из третьей - новая, совсем мелкая, а из мелочи - еле различимая, гадкая зернистая россыпь…» (с. 566). Вспоминается картина Брейгеля-старшего «Большие рыбы пожирают маленьких рыб». Этих и прочих тварей Прилепин изобразил не хуже Брейгеля.
…Но ведь хочется найти «своего» персонажа во всей этой толстенной «Обители»?
4
Безусловно, первым кандидатом на приз читательских симпатий, возникающим в романе, является Василий Петрович - интеллигентный, мягкий человек, который проявляет, как кажется, вполне искреннюю заботу о Горяинове, а заодно высказывает интересные мысли о советской власти. Например: «Для нынешней власти, как ни странно, подонки и воры - близкие с точки зрения социальной» (с. 108). Сложно поспорить, честно говоря. Большевики для Василия Петровича - «варвары, изъясняющиеся на неведомом наречии, решившие обучить нас - нас! - своему убогому языку. Своровали всё - страну, свободу, Бога…» (с. 393). И опять в точку.
Но вот где-то в середине романа Василий Петрович пропадает из повествования, а когда затем появляется, мы узнаём, что он служил в контрразведке Колчака и пытал людей… В общем, мягкий интеллигент оказался с непростой «начинкой». Впрочем, когда Василия Петровича уводят на расстрел, он искренне молится Богу. Может быть, получился некий вариант покаявшегося разбойника?..
Другим персонажем романа, претендующим на безусловные симпатии читателей, является уже упомянутый владычка Иоанн - тихий старичок-священник, утешающий окружающих его людей ласковыми проповедями о Боге. «Сердце, если ищет, - найдёт себе приют в любви распятого за нас» (с. 44), - говорит владычка. В заключении на Секирной горе он проявляет смекалку, подсказывая всем как не замёрзнуть ночью.
Владычка Иоанн порой так разливается в своих ласково-обволакивающих проповедях, что так и хочется сравнить его со старцем Зосимой из «Братьев Карамазовых». Но мне владычка Иоанн не нравится, как не нравился, например, Зосима Константину Леонтьеву, который не видел в придуманном Достоевским старце выражения подлинно православного духа. Именно так обстоит дело и с владычкой Иоанном.
Его проблема не только в том, что он обновленец, то есть предатель Христа и Его исповеднической Церкви. Его беда ещё и в том, что он строит иллюзии относительно безбожной власти, живёт в состоянии внутренней лжи, которую проповедует и другим, - лжи о якобы совместимости большевизма и христианства. «В жизни при власти Советов не может быть зла - если не требуется отказа от веры» (с. 44), - говорит владычка, будто не замечая вопиющего несоответствия между своими словами и окружающей действительностью.
Напомним, соловецкие соседи владычки Иоанна - православные архиереи - в 1927 году отвергли просоветскую декларацию митрополита Сергия и твёрдо обличили богоборческий характер советской власти. Но это уже другая история…
Константину Леонтьеву в «Карамазовых» гораздо больше старца Зосимы понравился послушник Порфирий: такой молчаливый суровый аскет, концентрированное выражение Православия. Подобным суровым, но не очень молчаливым героем в «Обители» оказывается священник Зиновий.
Его яростное мужество поражает даже безвольного Артёма. Отец Зиновий пререкается с чекистами, которые постоянно подзуживают его к отречению, сравнивает злобных и деятельных большевиков с чертями, лаконично характеризуя их духовное состояние: «В аду они. А мы на них смотрим со стороны» (с. 554).
Хотя отец Зиновий является персонажем даже не второго, а третьего плана, он занимает видное место в сцене общей исповеди на Секирке.
Он и есть, безусловно, «мой» герой в романе Захара Прилепина.
5
«Обитель», конечно, является выдающимся произведением, которым Захар Прилепин вписывает себя в историю русской литературы. Проработка деталей, серьёзная и глубоко пережитая автором фактическая основа романа, а главное - живейший и очень богатый язык: вот, на мой взгляд, что составляет главную силу романа.
Повествование держит в хорошем напряжении - книгу не хочется класть, хочется читать и читать дальше. Прерываться, однако, нужно, а то не заметишь, как перенесёшься в машине времени на раннесоветские Соловки…
Следует отметить отменный прилепинский юмор, вызывающий искренние приступы смеха: вплоть до невозможности читать текст дальше на протяжении минуты-другой. Захар искусно просочетал убойные шутки с мрачным и кровавым соловецким антуражем. Сцена изготовления банных веников с прожилками из колючей проволоки («веничек чекистский»), сцены словесных издевательств Артёма над уголовниками и арестованными чекистами просто замечательны. Более мелкие «песчинки» юмора также рассыпаны по тексту романа. Чего стоит придуманный Крапиным «лисофон» - своеобразная радионяня для лисиц.
Отлично удалось автору описание еды и чувства голода. Такое, например: «Этот борщ был не просто едой - он был постижением природы и самопостижением, продолжением рода и богоискательством, обретением покоя и восторженным ликованием всех человеческих сил, заключённых в горячем, расцветающем теле и бессмертной душе» (с. 399).
Но есть в романе и то, что мне пришлось не по душе.
Первое - это, конечно, матерщина. Она не просто встречается, но вплетена во всю ткань романа. Репья мата цепляются за ум, едва их снимаешь - новые появляются. Понятно, что Захар уже давно выписал сам себе индульгенцию на матерщину, но мне как-то кажется, что в историю литературы лучше входить с более сдержанными в этом отношении текстами.
Неприятный осадок остался от смакования рукоблудия и некоторых других моментов.
Я бы не писал про это, если бы не знал, что Захар Прилепин Христианин.
6
«Человек тёмен и страшен, но мир человечен и тёпел» (с. 746), - так заканчивает Захар Прилепин свой роман. Роман о соловецких патологиях, о пережёванных злобой душах, выплюнутых во внешнюю тьму; о стёртых с лица земли людях, которым бы ещё жить, творить, плодиться… Роман о нравственной катастрофе тех, кто согласился со злом и принял его внутрь как свою новую сущность.
Но вместе с тем «Обитель» - она ещё и о торжестве Жизни, о несгибаемости человеческого духа, о неколебимом стоянии в истине.
Мир человечен и тёпел, потому что он создан всеблагим Богом и в нём до сих пор живут (и будут жить!) святые и светлые люди.
«Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк. 17:21).