К.С.Льюис. Исследуя скорбь (продолжение)
Не знаю, надолго ли проснулся ЖЖ, но пока бодрствует, спешу выложить обещанный текст.
Начало http://ermsworth.livejournal.com/92380.html, а вот продолжение: http://ermsworth.livejournal.com/92532.html
II
Я впервые вернулся к началу, перечитал эти записи - и ужаснулся. По их тону вполне может показаться, будто уход Е. - не более, чем повод для моих переживаний. Самой ее как будто и нет. Неужто я забыл ту горькую минуту, когда она воскликнула: «А ведь ради стольких радостей стоило жить!» Счастье пришло к ней довольно поздно. Но даже тысячи лет счастья не сделали бы ее blasée* . Она, как никто, умела дорожить чистыми радостями смысла, ума и духа. Ее ничто не могло испортить. Она любила очень многое, любила сильнее, чем все, кого я знал. Долгий голод в конце концов был утолен достойной пищей - но внезапно блюдо выхватывают из-под носа и уносят прочь. Судьба (как бы она ни называлась) любит отнимать свои же подарки. Бетховен был глухим. Если судить по-человечески, это нелепая шутка, дурацкая выдумка зловредного недоумка.
Я должен больше думать о Е. и меньше - о себе.
Легко сказать... И вот ведь в чем загвоздка: о ней я думаю почти все время. Думаю о ее словах, взгляде, улыбке, жестах. Но вспоминаю я лишь то, что выбирает и собирает мой разум. Вообще, не прошло и месяца после смерти Е., как я стал замечать, что она постепенно превращается в придуманную мною женщину. Бесспорно, созданную по образу реальной - нарочно я ничего не выдумываю и, надеюсь, не буду. Но, как ни старайся, плод моего воображения неизбежно вытесняет живую Е. А «подлинника», чтобы проверить, больше нет. Больше никто не отрезвит, ни осадит меня так, как умела это она- всего лишь тем, что всегда была только собою, а не мной.
Женитьба одарила меня драгоценным ощущением того, что рядом кто-то бесконечно родной, близкий, и вместе с тем, -- совершенно иной, не зависящий от моей воли, -- словом, настоящий. И что же, нить оборвалась, все кончено? Неужели мои непрестанные вопли о том, чтобы Е. непостижимым образом появилась из небытия - не более, чем одно из старых холостяцких мечтаний? Хорошая моя, вернись хоть на миг и прогони этот жалкий призрак! Господи, скажи, ну зачем Тебе понадобилось тратить столько сил, чтобы извлечь свое творение из раковины, если теперь Ты загоняешь его обратно?
Сегодня я встретил знакомого, с которым не виделся лет десять. Все это время я думал, что довольно неплохо помню его внешность и голос. За первые пять минут общения с живым человеком от жившего в моей памяти образа не осталось и следа. Но это не потому, что мой знакомый так переменился. Напротив, все время нашего разговора мне казалось, что я просто забыл, как, на самом деле, он думал, чего не любил, о чем знал и как запрокидывал голову. Мне были известны его привычки и я припомнил их, как только мы встретились. Но за время его отсутствия портрет, нарисованный моим умом, потускнел, стерся, и поначалу я подумал, что приятель изменился до неузнаваемости - настолько живой человек был не похож на десять лет лелеемый мною образ. А что если так случится и с памятью о Е.? Или уже случилось? Медленно, бесшумно - так бывает в ночной снегопад - обрывки моих воспоминаний заметают ее черты, и скоро они совсем скроются из виду. Десять минут, ну хотя бы десять секунд присутствия живой Е. могли бы прогнать этот морок. Но даже если мне будут даны эти десять секунд, уже на одиннадцатую снова повалит снег. Острый, резкий, отрезвляющий запах ее непохожести исчез навсегда.
Только законченный ханжа может говорить, что она «вечно будет жить в нашей памяти». Жить?.. Этого-то как раз и не будет. Спору нет, можно, как древние египтяне, верить, будто стоит покойного забальзамировать - и он навсегда останется с нами. Но разве трудно понять: умершие уходят? Что, спросите, остается? Труп, воспоминания да, по некоторым версиям, дух. То есть, жалкие подобия да кошмары. Еще три способа сказать «умер». Думать, что это и есть любимая женщина также дико, противоестественно, как влюбиться в собственную память о ней, в образ, рожденный собственным рассудком. Инцест какой-то...
...Помню, до чего же я был поражен, когда много лет назад ясным летним утром увидел, как на приходское кладбище вошел крепкий, жизнерадостный работяга с мотыгой и лейкой в руках, и, захлопывая калитку, на ходу бросил дожидавшимся его приятелям: «Ну пока, пойду проведаю маму». Он имел в виду, что собирается прополоть, полить и привести в порядок ее могилу. Меня всегда ужасали кладбищенские сантименты, но теперь я думаю, что тех, кто может последовать примеру этого человека (а я не могу!), осуждать не стоит. Три на пять футов клумба стала «Мамой», ее символом, ниточкой, соединяющей с ней. Поэтому ухаживать - значит, навещать. Но чем лучше хранить и лелеять порождение собственной памяти? Могила и образ -- две одинаково беспомощные попытки вернуть безвозвратное, увидеть незримое. Образ даже ущербней - им можно вертеть, как хочешь. Он будет улыбаться или хмуриться, будет веселым, нежным, дерзким, даже грубым, -- словом, все, что прикажете. Будет послушным, как марионетка. Но нет, не совсем. Память, слава Богу, все еще слишком свежа; в любую минуту могут нахлынуть незваные воспоминания и вырвать веревочки из рук. Но со временем образ становится все зависимей, все покорней. Не то что клумба - реальность, такая же упрямая и неподатливая, какой при была при жизни Мама. Какой была Е.
Вернее, какой она осталась. Но могу ли, положа руку на сердце, признать, что она не растворилась в небытии? Большинство из тех, с кем я встречаюсь, скажем, на работе, считают, что ее больше нет. Конечно, они не станут меня в этом убеждать, сейчас, по крайней мере, не станут. А сам-то я как думаю? Я всегда мог, да и сейчас могу искренне молиться о других усопших, но стоит вспомнить о Е. - тут же начинаю запинаться, теряюсь и столбенею. Охватывает удушливое чувство нереальности происходящего, как будто кричишь ни о чем в никуда.
Причина ясна, как день. Узнать действительную цену веры можно лишь тогда, когда на карту поставлена жизнь. Легко рассуждать о прочности и надежности веревки, если она нужна только для того, чтобы перевязать ящик. Но, допустим, вам предстоит повисеть над этой веревке над пропастью - и тут же становится ясно, насколько вы доверяете ей на самом деле. Так же и с людьми. Много лет я был убежден, что полностью доверяю Б.Р. Но потом наступил день, когда мне предстояло решить, могу ли я поделиться с ним действительно важной тайной. И я увидел свое «доверие» в совершенно неожиданном свете, точнее, понял, что никогда не было. Вера испытывается только настоящей опасностью...
...Расскажите мне об истинах веры - и я послушаю вас с радостью. Напомните о религиозном долге - буду слушать из вежливости. Только не говорите мне о том, что «религия утешает», иначе я заподозрю, что вы чего-то не понимаете.
Или же простодушно верите в сладкие байки насчет «встречи на другом берегу». Они - не из Писания, а из глупых песен и пошлых религиозных картинок. В Библии ничего подобного нет. Верить им невозможно: мы знаем, что там будет совсем иначе. Реальность никогда не повторяется. В одну и ту же реку не войдешь дважды. Именно этого так и не поняли доморощенные тайновидцы: «Жизни за чертой так похожа на нашу...» В раю будут сигары. А впрочем, все мы хотим только одного - чтобы счастливое прошлое вернулось...
Начало http://ermsworth.livejournal.com/92380.html, а вот продолжение: http://ermsworth.livejournal.com/92532.html
II
Я впервые вернулся к началу, перечитал эти записи - и ужаснулся. По их тону вполне может показаться, будто уход Е. - не более, чем повод для моих переживаний. Самой ее как будто и нет. Неужто я забыл ту горькую минуту, когда она воскликнула: «А ведь ради стольких радостей стоило жить!» Счастье пришло к ней довольно поздно. Но даже тысячи лет счастья не сделали бы ее blasée* . Она, как никто, умела дорожить чистыми радостями смысла, ума и духа. Ее ничто не могло испортить. Она любила очень многое, любила сильнее, чем все, кого я знал. Долгий голод в конце концов был утолен достойной пищей - но внезапно блюдо выхватывают из-под носа и уносят прочь. Судьба (как бы она ни называлась) любит отнимать свои же подарки. Бетховен был глухим. Если судить по-человечески, это нелепая шутка, дурацкая выдумка зловредного недоумка.
Я должен больше думать о Е. и меньше - о себе.
Легко сказать... И вот ведь в чем загвоздка: о ней я думаю почти все время. Думаю о ее словах, взгляде, улыбке, жестах. Но вспоминаю я лишь то, что выбирает и собирает мой разум. Вообще, не прошло и месяца после смерти Е., как я стал замечать, что она постепенно превращается в придуманную мною женщину. Бесспорно, созданную по образу реальной - нарочно я ничего не выдумываю и, надеюсь, не буду. Но, как ни старайся, плод моего воображения неизбежно вытесняет живую Е. А «подлинника», чтобы проверить, больше нет. Больше никто не отрезвит, ни осадит меня так, как умела это она- всего лишь тем, что всегда была только собою, а не мной.
Женитьба одарила меня драгоценным ощущением того, что рядом кто-то бесконечно родной, близкий, и вместе с тем, -- совершенно иной, не зависящий от моей воли, -- словом, настоящий. И что же, нить оборвалась, все кончено? Неужели мои непрестанные вопли о том, чтобы Е. непостижимым образом появилась из небытия - не более, чем одно из старых холостяцких мечтаний? Хорошая моя, вернись хоть на миг и прогони этот жалкий призрак! Господи, скажи, ну зачем Тебе понадобилось тратить столько сил, чтобы извлечь свое творение из раковины, если теперь Ты загоняешь его обратно?
Сегодня я встретил знакомого, с которым не виделся лет десять. Все это время я думал, что довольно неплохо помню его внешность и голос. За первые пять минут общения с живым человеком от жившего в моей памяти образа не осталось и следа. Но это не потому, что мой знакомый так переменился. Напротив, все время нашего разговора мне казалось, что я просто забыл, как, на самом деле, он думал, чего не любил, о чем знал и как запрокидывал голову. Мне были известны его привычки и я припомнил их, как только мы встретились. Но за время его отсутствия портрет, нарисованный моим умом, потускнел, стерся, и поначалу я подумал, что приятель изменился до неузнаваемости - настолько живой человек был не похож на десять лет лелеемый мною образ. А что если так случится и с памятью о Е.? Или уже случилось? Медленно, бесшумно - так бывает в ночной снегопад - обрывки моих воспоминаний заметают ее черты, и скоро они совсем скроются из виду. Десять минут, ну хотя бы десять секунд присутствия живой Е. могли бы прогнать этот морок. Но даже если мне будут даны эти десять секунд, уже на одиннадцатую снова повалит снег. Острый, резкий, отрезвляющий запах ее непохожести исчез навсегда.
Только законченный ханжа может говорить, что она «вечно будет жить в нашей памяти». Жить?.. Этого-то как раз и не будет. Спору нет, можно, как древние египтяне, верить, будто стоит покойного забальзамировать - и он навсегда останется с нами. Но разве трудно понять: умершие уходят? Что, спросите, остается? Труп, воспоминания да, по некоторым версиям, дух. То есть, жалкие подобия да кошмары. Еще три способа сказать «умер». Думать, что это и есть любимая женщина также дико, противоестественно, как влюбиться в собственную память о ней, в образ, рожденный собственным рассудком. Инцест какой-то...
...Помню, до чего же я был поражен, когда много лет назад ясным летним утром увидел, как на приходское кладбище вошел крепкий, жизнерадостный работяга с мотыгой и лейкой в руках, и, захлопывая калитку, на ходу бросил дожидавшимся его приятелям: «Ну пока, пойду проведаю маму». Он имел в виду, что собирается прополоть, полить и привести в порядок ее могилу. Меня всегда ужасали кладбищенские сантименты, но теперь я думаю, что тех, кто может последовать примеру этого человека (а я не могу!), осуждать не стоит. Три на пять футов клумба стала «Мамой», ее символом, ниточкой, соединяющей с ней. Поэтому ухаживать - значит, навещать. Но чем лучше хранить и лелеять порождение собственной памяти? Могила и образ -- две одинаково беспомощные попытки вернуть безвозвратное, увидеть незримое. Образ даже ущербней - им можно вертеть, как хочешь. Он будет улыбаться или хмуриться, будет веселым, нежным, дерзким, даже грубым, -- словом, все, что прикажете. Будет послушным, как марионетка. Но нет, не совсем. Память, слава Богу, все еще слишком свежа; в любую минуту могут нахлынуть незваные воспоминания и вырвать веревочки из рук. Но со временем образ становится все зависимей, все покорней. Не то что клумба - реальность, такая же упрямая и неподатливая, какой при была при жизни Мама. Какой была Е.
Вернее, какой она осталась. Но могу ли, положа руку на сердце, признать, что она не растворилась в небытии? Большинство из тех, с кем я встречаюсь, скажем, на работе, считают, что ее больше нет. Конечно, они не станут меня в этом убеждать, сейчас, по крайней мере, не станут. А сам-то я как думаю? Я всегда мог, да и сейчас могу искренне молиться о других усопших, но стоит вспомнить о Е. - тут же начинаю запинаться, теряюсь и столбенею. Охватывает удушливое чувство нереальности происходящего, как будто кричишь ни о чем в никуда.
Причина ясна, как день. Узнать действительную цену веры можно лишь тогда, когда на карту поставлена жизнь. Легко рассуждать о прочности и надежности веревки, если она нужна только для того, чтобы перевязать ящик. Но, допустим, вам предстоит повисеть над этой веревке над пропастью - и тут же становится ясно, насколько вы доверяете ей на самом деле. Так же и с людьми. Много лет я был убежден, что полностью доверяю Б.Р. Но потом наступил день, когда мне предстояло решить, могу ли я поделиться с ним действительно важной тайной. И я увидел свое «доверие» в совершенно неожиданном свете, точнее, понял, что никогда не было. Вера испытывается только настоящей опасностью...
...Расскажите мне об истинах веры - и я послушаю вас с радостью. Напомните о религиозном долге - буду слушать из вежливости. Только не говорите мне о том, что «религия утешает», иначе я заподозрю, что вы чего-то не понимаете.
Или же простодушно верите в сладкие байки насчет «встречи на другом берегу». Они - не из Писания, а из глупых песен и пошлых религиозных картинок. В Библии ничего подобного нет. Верить им невозможно: мы знаем, что там будет совсем иначе. Реальность никогда не повторяется. В одну и ту же реку не войдешь дважды. Именно этого так и не поняли доморощенные тайновидцы: «Жизни за чертой так похожа на нашу...» В раю будут сигары. А впрочем, все мы хотим только одного - чтобы счастливое прошлое вернулось...