Владимир Можегов. Диомидиада. Анатомия раскола. - КОНТИНЕНТ, №137
Муху прихлопнули и... ошиблись. Поскольку Диомид оказался все же не мухой, а мнением церковного народа, аккумулирующим всю ту тьму суе¬верий и мифов, которыми полнилось народное сознание все двадцать лет «духовного возрождения». О том, что дела обстоят именно так и что сторонников Диомида вовсе не «единицы маргиналов», а целые народные массы, что почти все монастыри заражены алармистско-апокалиптическими настроениями, давно говорили и игумен Петр Мещеринов, и дьякон Андрей Кураев, и другие. Доходили слухи о том, сколь острую форму противостояние с «диомидовцами» приняло в Оптиной пустыни и что Диомида поддержали епископы, связанные с крупнейшим монастырем Украи¬-ны - Почаевской лаврой. А Оптина пустынь и Почаевская Лавра - это не шутки.
В мятежном епископе явило себя не только массовое бессознательное церковного народа, но само историческое самосознание Русской Церкви (начиная со старца Феофила с его Третьим Римом и «царя-гуманиста» Грозного). И сам этот скандал, отлившийся в традиционную тысячелетнюю византийскую формулу - противостояния утопающей в роскоши и сервилизме метрополии и бескомпромиссного, фанатичного монашества, вынашивающего в своих недрах многочисленные ереси, - конечно, далеко не случаен. Близка к этому и традиционная русская модель с ее святостью, бегущей из развращенной Москвы к берегам Белого моря.
Да, профессиональных революционеров, готовых прямо сегодня пойти за Диомидом в раскол, возможно, и единицы. Однако большевиков в 1917-м тоже была горстка. Но на фоне всеобщего развала именно они, в конце концов, сумели повести за собой народную стихию.
Прихлопнув муху, иерархи пробудили стихию.
(...) После скандала в Равенне Русская Церковь оказалась выключена из православно-католического богословского диалога и осталась практически в изоляции в самом православном мире. А грозная тень внутреннего раскола после исторического Архиерейского собора обрела имя, форму и плоть...
И более всего Русская Церковь похожа сегодня на пушкинскую старуху, размышляющую у разбитого корыта о всех перипетиях недавней бурной истории.
В мятежном епископе явило себя не только массовое бессознательное церковного народа, но само историческое самосознание Русской Церкви (начиная со старца Феофила с его Третьим Римом и «царя-гуманиста» Грозного). И сам этот скандал, отлившийся в традиционную тысячелетнюю византийскую формулу - противостояния утопающей в роскоши и сервилизме метрополии и бескомпромиссного, фанатичного монашества, вынашивающего в своих недрах многочисленные ереси, - конечно, далеко не случаен. Близка к этому и традиционная русская модель с ее святостью, бегущей из развращенной Москвы к берегам Белого моря.
Да, профессиональных революционеров, готовых прямо сегодня пойти за Диомидом в раскол, возможно, и единицы. Однако большевиков в 1917-м тоже была горстка. Но на фоне всеобщего развала именно они, в конце концов, сумели повести за собой народную стихию.
Прихлопнув муху, иерархи пробудили стихию.
(...) После скандала в Равенне Русская Церковь оказалась выключена из православно-католического богословского диалога и осталась практически в изоляции в самом православном мире. А грозная тень внутреннего раскола после исторического Архиерейского собора обрела имя, форму и плоть...
И более всего Русская Церковь похожа сегодня на пушкинскую старуху, размышляющую у разбитого корыта о всех перипетиях недавней бурной истории.