русский постмодерн
Оригинал взят у ilya_yu в русский постмодерн
В России сформировался целый социально-культурный уклад, который условно можно назвать «русский постмодерн». Чтобы обнаружить его контуры, необходимо определить постмодерн как феномен современности. В настоящей статье я немного скажу о постмодерне в целом и о русском постмодерне в частности.
После модерна: в общем и целом
В 2012 году я прочитал лекцию о постмодернизме для членов пермской ячейки общественно-политического движения «Суть времени». Друзья попросили меня изложить материалы лекции в печатном виде. В результате я опубликовал в своём журнале цикл из 4-х текстов:
Тезисы о постмодерне
Деконструктивизм
Модерн
Тень модерна
Собственно, здесь я изложил основные аспекты лекции. Попытался придать изложению постепенность и динамику повышения сложности, сохраняя относительную самостоятельность каждой статьи. Если читатель ознакомился с этими материалами, то данный раздел он может пропустить. Если же обобщить, то смысл этого цикла заключается в следующем:
(1) Постмодерн есть некая социокультурная ситуация, разрывающая с парадигмой модерна - с тем, что мы часто называем современной (западной) цивилизацией. Это ситуация исчерпания культурного творчества, обессмысливания всех идеологий, формирования хаотичной и крайне неустойчивой картины мира, отрицания человека как полноценного субъекта - ситуация «конца истории». Суть постмодерна - в захватившем Запад ощущении длящейся смерти, распада культуры и сознания. Это состояние умирания порождает неисчерпаемую экстравагантность и необыкновенный динамизм культурных форм. Соответственно, ощущение смерти закрепляется в целом социально-культурном укладе.
(2) Постмодернизм как творческие (интеллектуальные, художественные и иные) практики в ситуации постмодерна выработал относительно единый метод - деконструктивизм. Этот метод использует продвинутые гуманитарные теории для разоблачения мира культуры, отрицания дискурсов и практик человеческой цивилизации. Я стремился показать, что деконструктивизм при этом ищет новой подлинности - подлинности, которая лежит вне истории и культуры, подлинности смутно угадываемого Иного, манящей дали за горизонтом знаков, конструктов и тотальной власти. Идёт ли речь о реабилитации женского начала или неразгаданного Востока, опыте маргиналов или шизофрении - деконструктивизм противопоставляет тёмное иное всему строю нашей цивилизации. Я, таким образом, предполагаю, что в основе постмодерна - не просто усталость от культуры, но не вполне рациональное движение к «иному культуры». В ядре постмодерна - тёмное, теневое начало, которое требуется разгадать.
(3) Постмодерн сформировался внутри модерна - исторического проекта, в котором жил западный мир последние несколько столетий. Модерн строил жизнь на основаниях разумности, пользы и приоритетов индивида - самодеятельного, свободного, ответственного, пытливого. Однако, как показали великие критики модерна (я ссылался на тексты Достоевского и Ницше) разум человека не может опираться на самого себя, поскольку вне сверхличного абсолюта тёмное начало в человеке начнёт бунт против разума - во имя своеволия, иррациональной прихоти, неограниченной воли и безудержной силы.
(4) Эпоха модерна, оторвав трансцендентное/абсолют от земной жизни, не только дала разуму великие полномочия, но и пробудила «иное разума» - то, что Ницше называл «Волей», Фрейд - «Оно», а Мишель Фуко стремился отыскать в опыте безумцев и маргиналов. Это потаённое естество способно выполнять культурообразующую роль. Оно соотносится с определённой мифологией и эстетикой - сатурнической и дионисийской. Оно конструирует свою антипросветительскую утопию: карнавальное Царство Воли - мир безудержных насыщений, испражнений, многообразия сексуальных и иных табуированных в традиции практик, раскрепощение бесконечного желания. Оно обладает своим методом познания (деконструктивизм), своей онтологией (мир как хаос) и, в конечном счёте, своей исходной метафизической интуицией: Бог мёртв. Исчерпание модерна сопровождается восхождением Царства Воли. Оно же - мир состоявшейся смерти. Это не просто философия (более того - как философия оно себя проявляет редко), а целостный ментальный и социальный уклад.
Политические аспекты этого уклада связаны, во-первых, с абсолютизацией антагонизма между «свободой» и «властью» (с радикальной критикой любой власти); во-вторых, с мобилизацией «нового пролетариата» - разного рода меньшинств и маргиналов, трудовых мигрантов, «жертв» психиатрии, носителей криминальной антикультуры и прочих групп, исключённых из классической классовой структуры, из отношений производства и господства; в-третьих, с «превращением» идеологий, размыванием их содержания и мутацией в причудливые антиформы: нацисты - антинациональные наследники национализма, либероиды - антилиберальные наследники либерализма, леваки - антикоммунистические наследники коммунизма.
Русский постмодерн
Я не буду анализировать отдельные произведения искусства, но хочу указать на саму возможность видеть в постмодернизме нечто большее, чем «игру», цитирование и юмор. Возьмем, к примеру, мэтра отечественного постмодернизма - В.Г. Сорокина. Его повести и романы не просто деконструируют язык и культуру - они пытаются прорваться к иному. Обилие образов смерти, сексуальных девиаций, мотивы скатофагии и антропофагии создают особую атмосферу - атмосферу мрачной преисподней. Постмодернисты озабочены проблемой языка, его связей с реальностью. У Сорокина язык становится реальностью - реальностью смерти. Знаки материализуются в его прозе, как правило, смертоносным образом (слово убивает). Знаки у Сорокина уже не отсылают в никуда (как у многих постмодернистов), но пытаются образовать густую реальность насилия, секса и смерти. (В популярном некогда постмодернистском романе «Хазарский словарь» Милорада Павича характерным образом был перефразирован стих из четвёртого Евангелия: «Слово стало мясом».) В мире Сорокина в уродуемом теле живет уже не душа, а мистическая сущность, тёмная до тошноты и таинственная (поскольку эффект тошноты делает ее неисчерпаемой). Его роман «Голубое сало» есть, конечно же, не игра в знаки языков и литератур, а своего рода футурологический эпос постмодерна, сопоставимый, как ни странно, с коммуно-футурологическими романами Ивана Ефремова. Цивилизация будущего предстает во всей роскоши тонких наслаждений сексом и смертью. Сорокин - пророк постмодерна.
Да и всё изобразительное искусство XX века идет к постмодернистскому анти-идеалу. Достаточно рассмотреть полотна модернистов и авангардистов, в которых постепенно исчезают человеческие лица - происходит утрата образа человеческого. Затем укрупняются половые признаки. Наконец, на картинах все приходит в состояние хаоса. Поставангард уже не ищет новых форм, а бесконечно цитирует - как правило, доводя цитируемое до определенного дизайнерского блеска. Бесчисленное множество вариаций на тему «Черного квадрата» уже стёрло метафизический смысл революционной работы Казимира Малевича. Повторы, хаотизация, деградация к дизайну и тяга к человекообразным монстрам - так искусство отражает драму смерти и восхождения иного.
Новое искусство отнюдь не пребывает в галерейных резервациях - оно стремится стать пространством нашей жизни. Оно проникает не только в государственные музеи, но и на улицы города - в форме агрессивных акций или же новых арт-объектов. Я уже много писал о «Пермском проекте» Марата Гельмана. Цель проекта - переформатирование городского пространства вплоть до формирования новой региональной идентичности. Массовые мероприятия и новый визуальный облик города творились в согласии со вкусами одной культурно-политической тусовки - круга культуртрегеров, сложившихся вокруг Гельмана и получивших мощную поддержку региональных властей (губернатора Олега Чиркунова). Если взглянуть на то, что проросло в Перми в ходе «культурной революции» Гельмана-Чиркунова, то увидим, прежде всего, многочисленные образы мусора (надкушенное яблоко, «поленница») и постчеловеков («красные человечки», IconMan). Человекообразные монстры появились и в плоскостном изображении - на стенах, столбах, заборах (остроумно сравнил наш товарищ современную Пермь с Silent Hill). Пространство психоделического воздействия, мусора, постчеловеков и время бесконечного праздника - это хронотоп Ада. Он даже без особых стратегий расширяется во внешний мир из внутреннего уклада постмодернистской тусовки (своеобразной партии постмодернистской попсы - и партии весьма тоталитарной).
О политическом процессе. На мой взгляд, новейшие события - «Снежная революция» и все движение Белой ленты - это именно восстание постмодерна. На площади белых лент клубится энергия распада: либералы, леваки, националисты, феминисты с ЛГБТ, свободные художники в лице Быковых, Гельманов, Троицких… фарс миллионов. Это, конечно, выплеснувшаяся воля, а не политический разум. Что их объединяет? Какая повестка дня? Выборы с повестки ушли, а энергия всё ещё клубится. Думаю, стоит прислушаться к голосу этого политического естества: они все не любят Путина (и весь путинизм). Зададимся вопросом: а что они любят (любят на словах - попробуем доверять риторике протеста)? Услышим весь хор голосов: русское национальное государство, реформы Гайдара, гей-парад, капитализм, социализм, свободные рынки, социальное государство. Просто вникнув в суть многообразия устремлений, становится очевидно, что Путин - это и есть интеграл всех выплеснувшихся «хотений».
Что такое «Путин»? Он и либерал, и националист, и государственник, и поклонник Европы, он и ельцинист, и путинист, и медведевец, он и по Советам ностальгирует, и Гайдара в обиду не даст, и за нравственность заступится, и на вольности демократические глаза закроет. Он и «гэбэшник», он и «демократ». Национальный лидер Путин - симулякр, призванный интегрировать фарс миллионов.
Что объединяет фарс миллионов? Ведь они вышли против того компромисса, который призван их переплавлять в «российскую нацию». При этом белые ленты не выдвигают новый компромисс (большинство людей на Болоте этого хотят, но не могут) - они выдвигают свободу против власти. Они все - русский постмодерн. Это главный фокус политического постмодерна: сменить категории «добра» и «зла» на категории «свободы» и «власти». И новый пролетариат, который этой власти противопоставлен, это носитель «инаковости»: культурные, политические, сексуальные меньшинства, уголовники, сектанты, шизофреники, просто обделённые, вытесненное женское начало, репрессированные желания… Они все чего-то хотят, а власть хотения эти умеряет. В современной России это делается путем компромисса и точечных расправ. Они ненавидят ВЛАСТЬ, всю целиком - светскую и духовную, все символы власти (вплоть до спортивных побед). Их проект - «безвластие».
Повестка потому и не выдвинута, что движет Белой лентой сила «внецивилизации». Часть наших сограждан разучилась различать тёмное и светлое и реагирует только на количество энергии. Поэтому тянутся за белой удавкой постмодерна.
Итак, Белая лента объединена повесткой безвластия и распада сложившихся структур. Это движение хочет снести то, что объединяет их в компромисс, т.е. хочет именно высвобождения воль, распри, разрывания. Само объединение носит крайне эклектичный характер, возможный только в рамках постмодерна. Митинги организуются и презентуются как праздники, «гулянья». Появляются здесь и чисто карнавальные фигуры - политические самозванцы, скандальные дамы полусвета с сомнительной репутацией, индивиды в костюмах презерватива. Это очаг Царства Воли. Его силы включают всё то, что вытеснено в маргинальное пространство, - предположу, что по законам постмодерна выходят не только гомосексуалисты, но и масса шизофреников и криминализованные группы.
«Снежная революция» - это восстание целого уклада, русского постмодерна. Уже неоднократно указывалось на то, как противопоставляет себя этот уклад укладу альтернативному - гибнущей русской цивилизации (а ведь русский постмодерн и порожден этой гибелью). Этот уклад обзавёлся и квазирелигиозным измерением. Вся ситуация с «панк-молебном» в Храме Христа Спасителя манифестировала наличие второй церкви - с иными представлениями о святости, о самой церкви и даже о Боге. Исполнительницы пошлой и агрессивной акции превратились в иконы пост-церкви.
В России разверзлась скверна постмодерна. Она зародилась в складках нигилистически и иронически настроенной интеллигенции и на рубеже тысячелетий стала мейнстримом. Постмодерн строит ад на земле, он разрывает государство и общество и оскверняет символические среды. Я не знаю, насколько продуманы и осознаны его действия, но действует он именно как целый уклад: со своей культурой, со своей политической организацией, своим передовым классом, со своей церковью. Быть может, отдельные герои этой инфернальной среды нравственные и культурные люди, но говорю я именно об укладе - он устроен по своим правилам. Метафора «ад на земле» по отношению к этому укладу абсолютно содержательна. Просто инфернальность измеряется не количеством страданий, а глубиной отпадения от ценностей.
В России сформировался целый социально-культурный уклад, который условно можно назвать «русский постмодерн». Чтобы обнаружить его контуры, необходимо определить постмодерн как феномен современности. В настоящей статье я немного скажу о постмодерне в целом и о русском постмодерне в частности.
После модерна: в общем и целом
В 2012 году я прочитал лекцию о постмодернизме для членов пермской ячейки общественно-политического движения «Суть времени». Друзья попросили меня изложить материалы лекции в печатном виде. В результате я опубликовал в своём журнале цикл из 4-х текстов:
Тезисы о постмодерне
Деконструктивизм
Модерн
Тень модерна
Собственно, здесь я изложил основные аспекты лекции. Попытался придать изложению постепенность и динамику повышения сложности, сохраняя относительную самостоятельность каждой статьи. Если читатель ознакомился с этими материалами, то данный раздел он может пропустить. Если же обобщить, то смысл этого цикла заключается в следующем:
(1) Постмодерн есть некая социокультурная ситуация, разрывающая с парадигмой модерна - с тем, что мы часто называем современной (западной) цивилизацией. Это ситуация исчерпания культурного творчества, обессмысливания всех идеологий, формирования хаотичной и крайне неустойчивой картины мира, отрицания человека как полноценного субъекта - ситуация «конца истории». Суть постмодерна - в захватившем Запад ощущении длящейся смерти, распада культуры и сознания. Это состояние умирания порождает неисчерпаемую экстравагантность и необыкновенный динамизм культурных форм. Соответственно, ощущение смерти закрепляется в целом социально-культурном укладе.
(2) Постмодернизм как творческие (интеллектуальные, художественные и иные) практики в ситуации постмодерна выработал относительно единый метод - деконструктивизм. Этот метод использует продвинутые гуманитарные теории для разоблачения мира культуры, отрицания дискурсов и практик человеческой цивилизации. Я стремился показать, что деконструктивизм при этом ищет новой подлинности - подлинности, которая лежит вне истории и культуры, подлинности смутно угадываемого Иного, манящей дали за горизонтом знаков, конструктов и тотальной власти. Идёт ли речь о реабилитации женского начала или неразгаданного Востока, опыте маргиналов или шизофрении - деконструктивизм противопоставляет тёмное иное всему строю нашей цивилизации. Я, таким образом, предполагаю, что в основе постмодерна - не просто усталость от культуры, но не вполне рациональное движение к «иному культуры». В ядре постмодерна - тёмное, теневое начало, которое требуется разгадать.
(3) Постмодерн сформировался внутри модерна - исторического проекта, в котором жил западный мир последние несколько столетий. Модерн строил жизнь на основаниях разумности, пользы и приоритетов индивида - самодеятельного, свободного, ответственного, пытливого. Однако, как показали великие критики модерна (я ссылался на тексты Достоевского и Ницше) разум человека не может опираться на самого себя, поскольку вне сверхличного абсолюта тёмное начало в человеке начнёт бунт против разума - во имя своеволия, иррациональной прихоти, неограниченной воли и безудержной силы.
(4) Эпоха модерна, оторвав трансцендентное/абсолют от земной жизни, не только дала разуму великие полномочия, но и пробудила «иное разума» - то, что Ницше называл «Волей», Фрейд - «Оно», а Мишель Фуко стремился отыскать в опыте безумцев и маргиналов. Это потаённое естество способно выполнять культурообразующую роль. Оно соотносится с определённой мифологией и эстетикой - сатурнической и дионисийской. Оно конструирует свою антипросветительскую утопию: карнавальное Царство Воли - мир безудержных насыщений, испражнений, многообразия сексуальных и иных табуированных в традиции практик, раскрепощение бесконечного желания. Оно обладает своим методом познания (деконструктивизм), своей онтологией (мир как хаос) и, в конечном счёте, своей исходной метафизической интуицией: Бог мёртв. Исчерпание модерна сопровождается восхождением Царства Воли. Оно же - мир состоявшейся смерти. Это не просто философия (более того - как философия оно себя проявляет редко), а целостный ментальный и социальный уклад.
Политические аспекты этого уклада связаны, во-первых, с абсолютизацией антагонизма между «свободой» и «властью» (с радикальной критикой любой власти); во-вторых, с мобилизацией «нового пролетариата» - разного рода меньшинств и маргиналов, трудовых мигрантов, «жертв» психиатрии, носителей криминальной антикультуры и прочих групп, исключённых из классической классовой структуры, из отношений производства и господства; в-третьих, с «превращением» идеологий, размыванием их содержания и мутацией в причудливые антиформы: нацисты - антинациональные наследники национализма, либероиды - антилиберальные наследники либерализма, леваки - антикоммунистические наследники коммунизма.
Русский постмодерн
Я не буду анализировать отдельные произведения искусства, но хочу указать на саму возможность видеть в постмодернизме нечто большее, чем «игру», цитирование и юмор. Возьмем, к примеру, мэтра отечественного постмодернизма - В.Г. Сорокина. Его повести и романы не просто деконструируют язык и культуру - они пытаются прорваться к иному. Обилие образов смерти, сексуальных девиаций, мотивы скатофагии и антропофагии создают особую атмосферу - атмосферу мрачной преисподней. Постмодернисты озабочены проблемой языка, его связей с реальностью. У Сорокина язык становится реальностью - реальностью смерти. Знаки материализуются в его прозе, как правило, смертоносным образом (слово убивает). Знаки у Сорокина уже не отсылают в никуда (как у многих постмодернистов), но пытаются образовать густую реальность насилия, секса и смерти. (В популярном некогда постмодернистском романе «Хазарский словарь» Милорада Павича характерным образом был перефразирован стих из четвёртого Евангелия: «Слово стало мясом».) В мире Сорокина в уродуемом теле живет уже не душа, а мистическая сущность, тёмная до тошноты и таинственная (поскольку эффект тошноты делает ее неисчерпаемой). Его роман «Голубое сало» есть, конечно же, не игра в знаки языков и литератур, а своего рода футурологический эпос постмодерна, сопоставимый, как ни странно, с коммуно-футурологическими романами Ивана Ефремова. Цивилизация будущего предстает во всей роскоши тонких наслаждений сексом и смертью. Сорокин - пророк постмодерна.
Да и всё изобразительное искусство XX века идет к постмодернистскому анти-идеалу. Достаточно рассмотреть полотна модернистов и авангардистов, в которых постепенно исчезают человеческие лица - происходит утрата образа человеческого. Затем укрупняются половые признаки. Наконец, на картинах все приходит в состояние хаоса. Поставангард уже не ищет новых форм, а бесконечно цитирует - как правило, доводя цитируемое до определенного дизайнерского блеска. Бесчисленное множество вариаций на тему «Черного квадрата» уже стёрло метафизический смысл революционной работы Казимира Малевича. Повторы, хаотизация, деградация к дизайну и тяга к человекообразным монстрам - так искусство отражает драму смерти и восхождения иного.
Новое искусство отнюдь не пребывает в галерейных резервациях - оно стремится стать пространством нашей жизни. Оно проникает не только в государственные музеи, но и на улицы города - в форме агрессивных акций или же новых арт-объектов. Я уже много писал о «Пермском проекте» Марата Гельмана. Цель проекта - переформатирование городского пространства вплоть до формирования новой региональной идентичности. Массовые мероприятия и новый визуальный облик города творились в согласии со вкусами одной культурно-политической тусовки - круга культуртрегеров, сложившихся вокруг Гельмана и получивших мощную поддержку региональных властей (губернатора Олега Чиркунова). Если взглянуть на то, что проросло в Перми в ходе «культурной революции» Гельмана-Чиркунова, то увидим, прежде всего, многочисленные образы мусора (надкушенное яблоко, «поленница») и постчеловеков («красные человечки», IconMan). Человекообразные монстры появились и в плоскостном изображении - на стенах, столбах, заборах (остроумно сравнил наш товарищ современную Пермь с Silent Hill). Пространство психоделического воздействия, мусора, постчеловеков и время бесконечного праздника - это хронотоп Ада. Он даже без особых стратегий расширяется во внешний мир из внутреннего уклада постмодернистской тусовки (своеобразной партии постмодернистской попсы - и партии весьма тоталитарной).
О политическом процессе. На мой взгляд, новейшие события - «Снежная революция» и все движение Белой ленты - это именно восстание постмодерна. На площади белых лент клубится энергия распада: либералы, леваки, националисты, феминисты с ЛГБТ, свободные художники в лице Быковых, Гельманов, Троицких… фарс миллионов. Это, конечно, выплеснувшаяся воля, а не политический разум. Что их объединяет? Какая повестка дня? Выборы с повестки ушли, а энергия всё ещё клубится. Думаю, стоит прислушаться к голосу этого политического естества: они все не любят Путина (и весь путинизм). Зададимся вопросом: а что они любят (любят на словах - попробуем доверять риторике протеста)? Услышим весь хор голосов: русское национальное государство, реформы Гайдара, гей-парад, капитализм, социализм, свободные рынки, социальное государство. Просто вникнув в суть многообразия устремлений, становится очевидно, что Путин - это и есть интеграл всех выплеснувшихся «хотений».
Что такое «Путин»? Он и либерал, и националист, и государственник, и поклонник Европы, он и ельцинист, и путинист, и медведевец, он и по Советам ностальгирует, и Гайдара в обиду не даст, и за нравственность заступится, и на вольности демократические глаза закроет. Он и «гэбэшник», он и «демократ». Национальный лидер Путин - симулякр, призванный интегрировать фарс миллионов.
Что объединяет фарс миллионов? Ведь они вышли против того компромисса, который призван их переплавлять в «российскую нацию». При этом белые ленты не выдвигают новый компромисс (большинство людей на Болоте этого хотят, но не могут) - они выдвигают свободу против власти. Они все - русский постмодерн. Это главный фокус политического постмодерна: сменить категории «добра» и «зла» на категории «свободы» и «власти». И новый пролетариат, который этой власти противопоставлен, это носитель «инаковости»: культурные, политические, сексуальные меньшинства, уголовники, сектанты, шизофреники, просто обделённые, вытесненное женское начало, репрессированные желания… Они все чего-то хотят, а власть хотения эти умеряет. В современной России это делается путем компромисса и точечных расправ. Они ненавидят ВЛАСТЬ, всю целиком - светскую и духовную, все символы власти (вплоть до спортивных побед). Их проект - «безвластие».
Повестка потому и не выдвинута, что движет Белой лентой сила «внецивилизации». Часть наших сограждан разучилась различать тёмное и светлое и реагирует только на количество энергии. Поэтому тянутся за белой удавкой постмодерна.
Итак, Белая лента объединена повесткой безвластия и распада сложившихся структур. Это движение хочет снести то, что объединяет их в компромисс, т.е. хочет именно высвобождения воль, распри, разрывания. Само объединение носит крайне эклектичный характер, возможный только в рамках постмодерна. Митинги организуются и презентуются как праздники, «гулянья». Появляются здесь и чисто карнавальные фигуры - политические самозванцы, скандальные дамы полусвета с сомнительной репутацией, индивиды в костюмах презерватива. Это очаг Царства Воли. Его силы включают всё то, что вытеснено в маргинальное пространство, - предположу, что по законам постмодерна выходят не только гомосексуалисты, но и масса шизофреников и криминализованные группы.
«Снежная революция» - это восстание целого уклада, русского постмодерна. Уже неоднократно указывалось на то, как противопоставляет себя этот уклад укладу альтернативному - гибнущей русской цивилизации (а ведь русский постмодерн и порожден этой гибелью). Этот уклад обзавёлся и квазирелигиозным измерением. Вся ситуация с «панк-молебном» в Храме Христа Спасителя манифестировала наличие второй церкви - с иными представлениями о святости, о самой церкви и даже о Боге. Исполнительницы пошлой и агрессивной акции превратились в иконы пост-церкви.
В России разверзлась скверна постмодерна. Она зародилась в складках нигилистически и иронически настроенной интеллигенции и на рубеже тысячелетий стала мейнстримом. Постмодерн строит ад на земле, он разрывает государство и общество и оскверняет символические среды. Я не знаю, насколько продуманы и осознаны его действия, но действует он именно как целый уклад: со своей культурой, со своей политической организацией, своим передовым классом, со своей церковью. Быть может, отдельные герои этой инфернальной среды нравственные и культурные люди, но говорю я именно об укладе - он устроен по своим правилам. Метафора «ад на земле» по отношению к этому укладу абсолютно содержательна. Просто инфернальность измеряется не количеством страданий, а глубиной отпадения от ценностей.