Скандинавские НРАВЫ (1)
Андерс Стриннгольм: Походы Викингов
КНИГА ВТОРАЯ
Глава восьмая
Взаимное обхождение
Уверенность в человеколюбии и добродетели ближнего не была чужда скандинавам. Раздоры оканивались нередко тем, что один из соперников отдавался в руки другого, предоставляя ему назначить себе наказание. Это благородное доверие к чувству справедливости обнаруживалось в разных случаях жизни.
Один исландец, Торстейн Фагре (Красивый), убил другого исландца, Эйнара, за вероломство. Отец Эйнара, с помощью Торгильса, решился отмстить за смерть сына. Торгильс пал на поединке, но Торстейн Фагре убежал и был объявлен на тинге вне закона. Спустя пять лет он воротился, пришел к отцу Торгильса, Торстейну Хвите, и положил свою голову на колени к нему: это был таинственный обряд, означавший, что он отдает жизнь в его волю.
Старик отвечал: «Не хочу я твоей головы: ушам приличнее быть там, где они есть; распоряжайся моим имением, пока мне это будет угодно».
Другой исландец, Гисли Иллугесон, пришел из Исландии в Норвегию, чтобы отыскать Гьяфальда, убийцу своего отца Гьяфальд служил при дворе короля Магнуса Барфота (Босоногого) и пользовался его особенной благосклонностью. Однажды, когда король отправился в Нидарос с дружиной, среди которой находился и Гьяфальд, Гисли, улучив
532
удобную минуту, вдруг бросился вперед и нанес Гьяфальду смертельный удар. Это было самое тяжкое уголовное преступление. Гисли схватили, сковали, бросили в тюрьму.
В это время стояли при Нидаросе три исландских корабля; начальником одного из них был Тейт, сын епископа Гицура; число всех исландцев на трех кораблях простиралось до трехсот человек Они собрались вместе и советовались, но не могли придумать, как им поступить в этом случае. Наконец Тейт стал говорить:
«Никакой чести нам не будет, если убьют нашего одноземца и храброго солдата; но все мы видим, что опасно приниматься за это дело и что он будет стоить нам имения и жизни: мое мнение таково, чтобы всем нам идти на тинг; если Гисли нельзя оправдать, то мы погибнем или выиграем наше дело, выбрав себе вождя».
Все отвечали, что они согласны и выбирают его вождем Потом отправились в баню; но в ту же минуту затрубили сбор на тинге. Тейт выбежал из бани в одном белье, с золотой повязкой на лбу; наскоро накинув на себя темно-красный плащ на белом меху, он явился к своим, которые в одну минуту собрались, чтобы предупредить подручников короля; они опрометью бросились к тюрьме, разломали ворота и вынесли оттуда Гисли, разбили его оковы и пошли с ним на тинг.
Суд начался: одни говорили в защиту виновного, другие настойчиво требовали ему строгой казни за неслыханную вину. Наконец, сам Гисли вышел вперед и просил позволения сказать несколько слов. Когда король это дозволил, он продолжал:
«Я начну речь с убийства моего отца, которое совершил Гьяфальд; мне было тогда шесть лет, а брату, Тормоду, девять; мы, дети, были свидетелями убийства нашего отца. Гьяфальд грозился убить и нас, и, совестно рассказывать, государь, что рыдания задушили меня! »
- «Так ты, - прервал король, - отвел себе дух дерзким преступлением?»
- «Не запираюсь, - отвечал Гисли, - долго подстерегал я с кровавым умыслом Гьяфальда; два раза случай мне благоприятствовал; но один раз я не хотел оскорбить святыни храма,
533
а в другой удержал меня вечерний колокол. Я сложил про тебя песню, король, и желал бы, чтобы ты ее выслушал».
- «Если хочешь, - сказал король, - расскажи ее».
Гисли наскоро прочитал стихи свои, потом, обратясь к Тейту, сказал «Много смелости вы показали; но я не стану долее подвергать вас опасности, отдаюсь во власть короля и несу ему свою голову».
Сказав это, он снял с себя оружие, подошел к королю и положил голову на его колени, говоря: «Делайте с нею, что вам угодно. Буду благодарить вас, если меня простите и возьмете в свою службу, какую найдете для меня приличнее». - «Возьми назад свою голову и садись за стол на место Гьяфальда, подкрепи себя пищей и исправляй его обязанность!»
Подобным же образом добыл себе дружбу и покой и Торкель, сын Анундов, у великодушного и могущественного ярла Торфинна на Оркадских островах. Торкель лишил жизни Эйнара Рагнмундура, брата Торфиннова, и однажды, нежданно явившись к ярлу, когда он сидел у себя и пировал, положил свою голову на его колена и сказал, что он может делать с ним, что ему угодно. Это подействовало на ярла, он принял его как своего знакомого и совершенно простил его* [* Сага об Олафе Святом, СII ].
Благородный образ мысли норманнов не дозволял вредить тому, кто беззащитный вверялся добровольно их благородству. Положившись на такое великодушие, сын норманна Кетилля Раумюра, 19-летний Торстейн, достал себе руку и сердце Тордис, дочери одного готского ярла.
В Норвегии, в лесу между Раумсдалем и Упландией, жили разбойники: дорога в этом месте была чрезвычайно опасна Торстейн хотел отличиться славным подвигом и пошел туда, чтобы положить конец разбойникам Он нашел тропинку, которая вела с большой дороги в чащу леса Идя по ней, он пришел к большому, хорошо выстроенному дому, вошел в комнаты и увидел в них огромные ящики и много разного имущества Там стояла кровать, гораздо больше обыкновенных кроватей, так что
534
казалось, что человек, спавший на ней, был исполинского роста; она покрывалась прекрасным одеялом; стол, находившийся в комнате, накрыт был чистой скатертью и уставлен вкусными кушаньями и дорогим вином.
Под вечер он услышал сильный шум, и в комнату вошел великан, прекрасной и мужественной наружности. Он развел огонь, умылся, вытерся чистым полотенцем, отужинал и лег спать. Торстейн, притаившись за сундуками, молча, видел все это, и когда великан улегся и крепко заснул, он, тихонько подкравшись, взял его меч и изо всей силы поразил его в грудь. Великан быстро приподнялся, схватил Торстейна, притащил на постель и положил его между собой и стеной.
Спросив Торстейна о имени и роде, он сказал
«Всего меньше я заслужил смерть от тебя и твоего отца, потому что никогда не сделал вам никакого вреда Ты поступил слишком опрометчиво, а я слишком долго медлил покинуть такой образ жизни. Теперь ты в моей власти: я могу пощадить тебя или убить; но если поступлю с тобой, как ты стоишь, то некому будет рассказать о нашей встрече. Кажется, лучше будет, если оставлю тебе жизнь. Меня зовут Йокуль, я сын ярла Ингемунда, из Готаланда. Подобно всем знатным людям, я старался нажить себе богатство, но не совсем честным образом, и уже решался удалиться отсюда.
Если думаешь, что я делаю благодеяние, оставляя тебе жизнь, то ступай к моему отцу, постарайся наедине поговорить с моей матерью, Вигдис, и расскажи ей этот случай. Скажи ей мое нежное, сыновнее прошение и проси, чтобы она вымолила тебе у ярла безопасность и дружбу и убедила его выдать за тебя мою, сестру, Тордис. Ты отдашь ей и это золотое кольцо; оно уверит ее, что я нарочно послал тебя.
Смерть моя принесет ей много горя, но надеюсь, что тебя ожидает счастье. Если будут у тебя дети и внуки, не дай умереть моему имени: слава, которой ожидаю себе от того, будет мне наградой за великодушие к моему убийце. Вынь меч из моей раны, и наша беседа кончена».
535
Торстейн вынул меч, и Йокуль в ту же минуту умер. Воротясь в отцовское поместье, Торстейн сказал однажды отцу, что он отправится на восток в Готаланд к ярлу Ингемунду, как обещал Иокулю. Кетилль Бонде советовал ему не ездить, но Торстейн отвечал: «Сдержу свое слово, хотя бы это стоило жизни».
Он пошел в Готаланд и явился на двор ярла, утром, когда ярл, по обычаю знатных людей, отправился на охоту. Торстейн со своими спутниками вошел в столовую. Вскоре вышла туда жена ярла и, заметив чужих людей, спросила, откуда они. Ответив ей, Торстейн изъявил желание говорить с ней наедине.
Она ввела его в другую комнату.
«Я приношу тебе весть о смерти сына твоего, Йокуля».
- «Печальна твоя весть, - отвечала Вигдис, - но я всегда ожидала такого конца злодейской и беспутной жизни моего сына Но что заставило тебя пуститься в такой дальний путь с этой печальной вестью? »
- «Многое», - отвечал Торстейн и откровенно рассказал ей все происшествие.
«Ты очень дерзок, - сказала Вигдис, - верю, что все это случилось точно так, как говоришь, и если Йокуль оставил тебе жизнь, то мое мнение то же, чтобы ты оставался жив, потому что тебя любит счастье; по просьбе Йокуля я скажу ярлу о твоем деле; между тем спрячься».
Когда ярл возвратился, Вигдис подошла к нему и сказала:
- «У меня есть новость, которая касается нас обоих».
-«Не кончина ли сына Йокуля?» - спросил ярл
- «Так», - отвечала она
- «Он умер не от болезни?»
- «Ты угадал, - отвечала Вигдис - Он убит и много мужества обнаружил в последние минуты. Он пощадил жизнь своего убийцы и послал его сюда, в наши руки, с своим кольцом и желанием, чтобы ты оставил посла в безопасности и простил ему преступление, как оно ни велико. Может быть, этот человек будет подпорой твоей старости, если примешь его в родство и выдашь за него дочь нашу, Тордис; а это последняя воля Йокуля, который надеялся, что ты не отвергнешь его предсмертной просьбы. Как верно этот человек держит данное
536
слово, можешь видеть из того, что он от родного очага отправился во власть врагов. Вот кольцо, присланное Йокулем». И с этими словами она подала ярлу кольцо.
Ярл, глубоко вздохнувши, сказал: «Твоя речь длинна и дерзка; ты хочешь, чтобы я оказал честь убийце моего сына, заслужившему скорее смерть, нежели дружеский дар! »
- «Надобно принять в уважение два обстоятельства, - продолжала Вигдис, - во-первых, желание Йокуля и доказанную верность этого человека, потом твою дряхлую старость: тебе необходим помощник, а он на то очень способен. Если Йокуль оставил, ему жизнь, хоть и мог бы убить его, если поступок этого человека счастливо сошел ему с рук, то для нас великая победа, когда мы, подобно умершему сыну, помилуем нашего ужасного злодея; в противном случае стыд нам, если сделаем зло тому, кто добровольно отдался в наши руки».
-«Ты усердно защищаешь его, -продолжал ярл, - замечаю, что он тебе понравился; хочу и я взглянуть на него, чтобы узнать, обещает ли его наружность что-нибудь доброе; многое зависит от того, как он покажется мне».
Торстейн был введен и представлен ярлу.
«Мое дело, - сказал он, - совершенно в ваших руках: вы знаете, зачем я пришел сюда; прошу у вас мира, но не боюсь, на что бы вы против меня ни решились; впрочем, вожди обыкновенно дарят жизнь тем, кто отдается во власть их».
- «Ты мне нравишься, - отвечал ярл. - Оставляю тебе жизнь и, в наказание за убийство моего сына, ты заступишь на его место, если останешься у меня, потому что наружность твоя много обещает, да притом и неблагородно нападать на того, кто сам отдался в наши руки».
- «Благодарю вас, - отвечал Торстейн, - и обещаю оставаться с вами, пока вы живы; но когда вас не будет, едва ли ваши люди вверят мне должность вождя, да и кроме того, каждый идет своей дорогой».
Ярл согласился с ним; по его смерти Торстейн воротился в свою вотчину, в Раумсдаль, в Норвегии*. [* Vatnsdaela saga ]
537
Тот же Торстейн, уже в глубокой старости, предчувствуя близкий конец, прекрасно сказал своему сыну, Ингемунду: «Всего больше меня радует то, что я никогда в моей жизни никому не сделал несправедливости».
Ингемунд, по смерти отца, приехал в Исландию, где сделался весьма значительным человеком. В его старости пришел к нему старый друг его, Сэмунд, и сказал:
- «Меня навестил человек, о котором идет молва, что он зол и что трудно ужиться с ним; но он мне родня, его зовут Гроллейф; я просил бы тебя принять его с матерью к себе и дать им приют».
- «Об этих людях, - отвечал Ингемунд, - точно идет дурная молва, а потому мне не хотелось бы принимать их; но чтобы не оскорбить тебя отказом, я как-нибудь приноровлюсь к ним, хоть и не предвижу ничего доброго, потому что сыновья мои никому уступать не любят».
Гроллейф был человек упрямый и беспокойный; несколько лет спустя Ингемунд принужден был удалить его из дома и отвел ему в жилище другой.
Однажды между сыновьями Ингемунда и Гроллейфа завязалась ссора на рыбной ловле; старый Ингемунд, в сопровождении одного раба, поехал разнять их; но, когда спускался с пригорка к реке, Гроллейф бросил в него копьем и ранил его. Старик не обнаружил боли; когда же сыновья разошлись, он поехал домой и сказал рабу, его провожавшему
- «Ты долго и верно служил мне, исполни же мое приказание: поди к Гроллейфу и скажи ему, что мои сыновья, как я надеюсь, еще до рассвета потребуют у него крови отца, так я советую ему сейчас же скрыться; его смерть не отмстит за меня, а долг велит мне защищать того, кому я дал приют в своем доме».
Вошедши с помощью раба в комнату, он сел в свои кресла, запретив подавать огонь до возвращения сыновей. Когда они пришли и осветили комнату, то увидели, что старик сидел мертвый с копьем в теле.
Йокуль, один из сыновей, смелый и вспыльчивый, сказал:
- «Это ужасно, что такой честный человек погиб от руки такого негодяя. Сейчас же пойдем и убьем Гроллейфа! »
538
-«Ты слишком мало знаешь доброе сердце нашего отца, - отвечал другой сын, умный и кроткий Торстейн, - если не подумал, что он постарался спасти своего убийцу. Надобно поступить не горячась, а подумавши. Пусть будет нашим утешением, что у нас был отец, нисколько не похожий на Гроллейфа, за что Создавший солнце не лишит его небесных наслаждений»* [* Vatnsdnela saga].
Такое же благородство духа показал и Аскель Годи. В одной битве он предостерег неприятельского вождя не слишком вдаваться в опасность. Но как этот не послушался и был убит, то один из близких родных его искал случая отомстить. В то время, как Аскель ехал в санях позади своих, он нанес ему смертельный удар. Старый Аскель не сказал никому, что ранен, до тех пор пока не скрылся убийца, потом убеждал детей не мстить за него* [* Viga Glums saga ].
Такое благородство души в то время, когда месть, по общему мнению, считалась необходимой, доказывает, что скандинавы уважали добродетель и сочувствовали всему прекрасному и благородному в жизни. Когда святые требования кровной мести и сильный гнев не делали их страшными, они были честны, благородны, человечны. Встречались люди, так хорошо владевшие собой, что никогда не увлекались гневом на какое-нибудь необдуманное дело.
«Харальд Харфагр, - рассказывает его сага, - в минуты раздражения старался успокоиться сначала и потом рке хладнокровно обсуживал дело». Так поступил и Эйнар Тамбас-кельфер, когда Халльдор Сноррасон убил его родственника, Кале:
«Я последую, - говорил он, - разумному совету моего названого сына, Магнуса Олафсона, и дам пройти гневу. Когда гнев пройдет, в спокойном духе часто находим, что следовало бы поступить не так, как поступили».
Рассудок и осмотрительность в словах и поступках особливо требовались от всех достойных и значительных людей
539
«Большой недостаток, - говорили, - для человека, если нет у него рассудительности». Верили, что мудрому удается все, потому что он рассматривает всякий предмет по его природным качествам, рассуждает и находит легко, как следует поступить.
«Ты очень счастлив, - говорит Олаф Дигре Сигвату-скальду, - и немудрено: счастье - спутник мудрости; странно только вот что: безрассудные предприятия нередко удаются».
Доброе имя и слава было целью всей жизни норманна. Еще нынче возбуждает участие прекрасная поговорка в Речах Высокого:
«Знаю одно, что вечно бессмертно: умершего слава».
Эта мысль была путеводительницей скандинавов во всяких предприятиях.
* * *
Не столько боялись смерти, сколько названия нидинг, трус, клятвопреступник.
Нарушение обетов верности считалось гнусным; по тогдашнему мнению, страшное возмездие постигало за лицемерную клятву: «Ложно не клянись; страшны оковы для вероломных: эти люди очень несчастны».
Обман был неслыханным преступлением; говорить ложь считалось недостойным делом для свободного человека; лжеца ожидала такая же казнь, как и клятвопреступника:
«Какое бывает наказание людям, когда они обманывают друг друга? Жестокие казни посылаются им в мелких водах Вадгельмира они нескончаемы для обманщика».
Норманны были так уверены в неизбежности наказания за вероломные, низкие поступки, что превратности судьбы и бедственная кончина злодеев считались посещением богов-мстителей.
«С ним случилось то же, - говорили о сильном Хаконе, ярле из Норвегии, - что случается и со многими. Когда настал час казни, избежать его трудно»* [* Сага об Олафе, сыне Трюггви]; или: «Злым замыслам злой и конец»* [* Сага о Магнусе Голоногом].
В залог святости обещаний и договоров не требовали ничего другого, кроме рукобитья и честного слова, которого нарушение навлекало величайший позор на виновного.
540
Обхождение было открытым и прямодушным; притом соблюдали приличие и вежливость, которая состояла не в кудреватых словах без смысла и не в пустой лести, а в строгом достоинстве и взаимном уважении. Насмешка! над незнакомым считалась постыдным делом, за которое тролль отрывает язык* [* Сага об Олафе, сыне Трюггви].
Находили также дурным раздражать вспыльчивых; в числе многих житейских правил, заключавшихся в пословицах, было следующее: «Кто поумнее, тот и уступи! ».
В сагах также встречаются прекрасные доказательства того, что норманны, на себе изведавшие невзгоды и счастье, горе и радости, имели уважение к чужим несчастьям и печалям. Халльфред Вандрадаскальд и Грис, знатный человек, оба исландцы, вызвали друг друга на поединок. Между тем Халльфред получил известие о гибели Олафа Трюггвасона: это до того поразило его, что он в сильном горе бросился на постель и не хотел идти на поединок. Люди Гриса говорили, что это покроет стыдом Халльфреда.
«Нет, - отвечал соперник его, - не в такой милости, как Халльфред у короля Олафа, был я у короля в Миклагарде (Греции). Но его падение казалось мне важным событием - только тот, кто сам лишился государя, понимает голос горячей привязанности к нему. Теперь я считаю за лучшее не сражаться с Халльфредом и согласен отдать наше дело на решение Торкеля».
Считалось неприличным заводить речь с кем-нибудь о его несчастьях и пробуждать в нем печальные воспоминания: лучше хотели подать ему руку помощи, потому что, по понятиям скандинавов, кто расспрашивает несчастного о его бедах, обязан и пособить ему. В священную обязанность также вменяли себе поднимать на полях неизвестных умерших, какой бы смертью они ни умерли.
Вообще, в скандинавах замечается какая-то готовность на услуги, особливо к родным и друзьям: главный из советов, которые Брюнхильд дает Сигурду, поучая его житейским
541
правилам, состоит в том, чтобы у него ничего не было на совести против родных и он не спешил бы отмщать им за какие бы то ни было несправедливости. Норманны труднее всего переносили обиды и насилия, а особливо принуждения. Олаф Трюггвасон хотел обратить в христианскую веру нескольких исландцев, пришедших в Норвегию. По этому случаю они имели совещание; один из них, Кьяртан, сказал:
«Никто не может принудить меня, пока я ношу оружие. Низко для храброго быть убитым безвинно, как дикий зверь; если смерть неизбежна, по-моему, гораздо лучше совершить сначала какой-нибудь знаменитый подвиг, который долго будет жить в памяти людей».
Он предложил два условия: или добровольно подчиниться всем приказаниям Олафа, во избежание понудительных мер со стороны его, или, если он решится употребить насилие, сжечь его вместе домом.
«МЫ, исландцы, - говорил тот же Кьяртан Олафу Трюггвасону, - подобно предкам нашим, любим, чтобы нас убеждали кротостью, а не суровостью»* [* Сага об Ошфс, сыне Трюггвгс, LXXXI-LXXXIV].
Кто хотел такого рода людей склонить на свою сторону, должен был действовать доводами, которые бы имели влияние на их ум и сердце. В образе их понятий заметно великодушие, великая и свободная душа, здравые мысли и прекрасные основания для высшего образования. Впрочем, в разгар войны и у них, как у Ахилла и Давида, молчало чувство человечности.
ОКОНЧАНИЕ см. на http://community.livejournal.com/enigmatic_past/7741.html
КНИГА ВТОРАЯ
Глава восьмая
Взаимное обхождение
Уверенность в человеколюбии и добродетели ближнего не была чужда скандинавам. Раздоры оканивались нередко тем, что один из соперников отдавался в руки другого, предоставляя ему назначить себе наказание. Это благородное доверие к чувству справедливости обнаруживалось в разных случаях жизни.
Один исландец, Торстейн Фагре (Красивый), убил другого исландца, Эйнара, за вероломство. Отец Эйнара, с помощью Торгильса, решился отмстить за смерть сына. Торгильс пал на поединке, но Торстейн Фагре убежал и был объявлен на тинге вне закона. Спустя пять лет он воротился, пришел к отцу Торгильса, Торстейну Хвите, и положил свою голову на колени к нему: это был таинственный обряд, означавший, что он отдает жизнь в его волю.
Старик отвечал: «Не хочу я твоей головы: ушам приличнее быть там, где они есть; распоряжайся моим имением, пока мне это будет угодно».
Другой исландец, Гисли Иллугесон, пришел из Исландии в Норвегию, чтобы отыскать Гьяфальда, убийцу своего отца Гьяфальд служил при дворе короля Магнуса Барфота (Босоногого) и пользовался его особенной благосклонностью. Однажды, когда король отправился в Нидарос с дружиной, среди которой находился и Гьяфальд, Гисли, улучив
532
удобную минуту, вдруг бросился вперед и нанес Гьяфальду смертельный удар. Это было самое тяжкое уголовное преступление. Гисли схватили, сковали, бросили в тюрьму.
В это время стояли при Нидаросе три исландских корабля; начальником одного из них был Тейт, сын епископа Гицура; число всех исландцев на трех кораблях простиралось до трехсот человек Они собрались вместе и советовались, но не могли придумать, как им поступить в этом случае. Наконец Тейт стал говорить:
«Никакой чести нам не будет, если убьют нашего одноземца и храброго солдата; но все мы видим, что опасно приниматься за это дело и что он будет стоить нам имения и жизни: мое мнение таково, чтобы всем нам идти на тинг; если Гисли нельзя оправдать, то мы погибнем или выиграем наше дело, выбрав себе вождя».
Все отвечали, что они согласны и выбирают его вождем Потом отправились в баню; но в ту же минуту затрубили сбор на тинге. Тейт выбежал из бани в одном белье, с золотой повязкой на лбу; наскоро накинув на себя темно-красный плащ на белом меху, он явился к своим, которые в одну минуту собрались, чтобы предупредить подручников короля; они опрометью бросились к тюрьме, разломали ворота и вынесли оттуда Гисли, разбили его оковы и пошли с ним на тинг.
Суд начался: одни говорили в защиту виновного, другие настойчиво требовали ему строгой казни за неслыханную вину. Наконец, сам Гисли вышел вперед и просил позволения сказать несколько слов. Когда король это дозволил, он продолжал:
«Я начну речь с убийства моего отца, которое совершил Гьяфальд; мне было тогда шесть лет, а брату, Тормоду, девять; мы, дети, были свидетелями убийства нашего отца. Гьяфальд грозился убить и нас, и, совестно рассказывать, государь, что рыдания задушили меня! »
- «Так ты, - прервал король, - отвел себе дух дерзким преступлением?»
- «Не запираюсь, - отвечал Гисли, - долго подстерегал я с кровавым умыслом Гьяфальда; два раза случай мне благоприятствовал; но один раз я не хотел оскорбить святыни храма,
533
а в другой удержал меня вечерний колокол. Я сложил про тебя песню, король, и желал бы, чтобы ты ее выслушал».
- «Если хочешь, - сказал король, - расскажи ее».
Гисли наскоро прочитал стихи свои, потом, обратясь к Тейту, сказал «Много смелости вы показали; но я не стану долее подвергать вас опасности, отдаюсь во власть короля и несу ему свою голову».
Сказав это, он снял с себя оружие, подошел к королю и положил голову на его колени, говоря: «Делайте с нею, что вам угодно. Буду благодарить вас, если меня простите и возьмете в свою службу, какую найдете для меня приличнее». - «Возьми назад свою голову и садись за стол на место Гьяфальда, подкрепи себя пищей и исправляй его обязанность!»
Подобным же образом добыл себе дружбу и покой и Торкель, сын Анундов, у великодушного и могущественного ярла Торфинна на Оркадских островах. Торкель лишил жизни Эйнара Рагнмундура, брата Торфиннова, и однажды, нежданно явившись к ярлу, когда он сидел у себя и пировал, положил свою голову на его колена и сказал, что он может делать с ним, что ему угодно. Это подействовало на ярла, он принял его как своего знакомого и совершенно простил его* [* Сага об Олафе Святом, СII ].
Благородный образ мысли норманнов не дозволял вредить тому, кто беззащитный вверялся добровольно их благородству. Положившись на такое великодушие, сын норманна Кетилля Раумюра, 19-летний Торстейн, достал себе руку и сердце Тордис, дочери одного готского ярла.
В Норвегии, в лесу между Раумсдалем и Упландией, жили разбойники: дорога в этом месте была чрезвычайно опасна Торстейн хотел отличиться славным подвигом и пошел туда, чтобы положить конец разбойникам Он нашел тропинку, которая вела с большой дороги в чащу леса Идя по ней, он пришел к большому, хорошо выстроенному дому, вошел в комнаты и увидел в них огромные ящики и много разного имущества Там стояла кровать, гораздо больше обыкновенных кроватей, так что
534
казалось, что человек, спавший на ней, был исполинского роста; она покрывалась прекрасным одеялом; стол, находившийся в комнате, накрыт был чистой скатертью и уставлен вкусными кушаньями и дорогим вином.
Под вечер он услышал сильный шум, и в комнату вошел великан, прекрасной и мужественной наружности. Он развел огонь, умылся, вытерся чистым полотенцем, отужинал и лег спать. Торстейн, притаившись за сундуками, молча, видел все это, и когда великан улегся и крепко заснул, он, тихонько подкравшись, взял его меч и изо всей силы поразил его в грудь. Великан быстро приподнялся, схватил Торстейна, притащил на постель и положил его между собой и стеной.
Спросив Торстейна о имени и роде, он сказал
«Всего меньше я заслужил смерть от тебя и твоего отца, потому что никогда не сделал вам никакого вреда Ты поступил слишком опрометчиво, а я слишком долго медлил покинуть такой образ жизни. Теперь ты в моей власти: я могу пощадить тебя или убить; но если поступлю с тобой, как ты стоишь, то некому будет рассказать о нашей встрече. Кажется, лучше будет, если оставлю тебе жизнь. Меня зовут Йокуль, я сын ярла Ингемунда, из Готаланда. Подобно всем знатным людям, я старался нажить себе богатство, но не совсем честным образом, и уже решался удалиться отсюда.
Если думаешь, что я делаю благодеяние, оставляя тебе жизнь, то ступай к моему отцу, постарайся наедине поговорить с моей матерью, Вигдис, и расскажи ей этот случай. Скажи ей мое нежное, сыновнее прошение и проси, чтобы она вымолила тебе у ярла безопасность и дружбу и убедила его выдать за тебя мою, сестру, Тордис. Ты отдашь ей и это золотое кольцо; оно уверит ее, что я нарочно послал тебя.
Смерть моя принесет ей много горя, но надеюсь, что тебя ожидает счастье. Если будут у тебя дети и внуки, не дай умереть моему имени: слава, которой ожидаю себе от того, будет мне наградой за великодушие к моему убийце. Вынь меч из моей раны, и наша беседа кончена».
535
Торстейн вынул меч, и Йокуль в ту же минуту умер. Воротясь в отцовское поместье, Торстейн сказал однажды отцу, что он отправится на восток в Готаланд к ярлу Ингемунду, как обещал Иокулю. Кетилль Бонде советовал ему не ездить, но Торстейн отвечал: «Сдержу свое слово, хотя бы это стоило жизни».
Он пошел в Готаланд и явился на двор ярла, утром, когда ярл, по обычаю знатных людей, отправился на охоту. Торстейн со своими спутниками вошел в столовую. Вскоре вышла туда жена ярла и, заметив чужих людей, спросила, откуда они. Ответив ей, Торстейн изъявил желание говорить с ней наедине.
Она ввела его в другую комнату.
«Я приношу тебе весть о смерти сына твоего, Йокуля».
- «Печальна твоя весть, - отвечала Вигдис, - но я всегда ожидала такого конца злодейской и беспутной жизни моего сына Но что заставило тебя пуститься в такой дальний путь с этой печальной вестью? »
- «Многое», - отвечал Торстейн и откровенно рассказал ей все происшествие.
«Ты очень дерзок, - сказала Вигдис, - верю, что все это случилось точно так, как говоришь, и если Йокуль оставил тебе жизнь, то мое мнение то же, чтобы ты оставался жив, потому что тебя любит счастье; по просьбе Йокуля я скажу ярлу о твоем деле; между тем спрячься».
Когда ярл возвратился, Вигдис подошла к нему и сказала:
- «У меня есть новость, которая касается нас обоих».
-«Не кончина ли сына Йокуля?» - спросил ярл
- «Так», - отвечала она
- «Он умер не от болезни?»
- «Ты угадал, - отвечала Вигдис - Он убит и много мужества обнаружил в последние минуты. Он пощадил жизнь своего убийцы и послал его сюда, в наши руки, с своим кольцом и желанием, чтобы ты оставил посла в безопасности и простил ему преступление, как оно ни велико. Может быть, этот человек будет подпорой твоей старости, если примешь его в родство и выдашь за него дочь нашу, Тордис; а это последняя воля Йокуля, который надеялся, что ты не отвергнешь его предсмертной просьбы. Как верно этот человек держит данное
536
слово, можешь видеть из того, что он от родного очага отправился во власть врагов. Вот кольцо, присланное Йокулем». И с этими словами она подала ярлу кольцо.
Ярл, глубоко вздохнувши, сказал: «Твоя речь длинна и дерзка; ты хочешь, чтобы я оказал честь убийце моего сына, заслужившему скорее смерть, нежели дружеский дар! »
- «Надобно принять в уважение два обстоятельства, - продолжала Вигдис, - во-первых, желание Йокуля и доказанную верность этого человека, потом твою дряхлую старость: тебе необходим помощник, а он на то очень способен. Если Йокуль оставил, ему жизнь, хоть и мог бы убить его, если поступок этого человека счастливо сошел ему с рук, то для нас великая победа, когда мы, подобно умершему сыну, помилуем нашего ужасного злодея; в противном случае стыд нам, если сделаем зло тому, кто добровольно отдался в наши руки».
-«Ты усердно защищаешь его, -продолжал ярл, - замечаю, что он тебе понравился; хочу и я взглянуть на него, чтобы узнать, обещает ли его наружность что-нибудь доброе; многое зависит от того, как он покажется мне».
Торстейн был введен и представлен ярлу.
«Мое дело, - сказал он, - совершенно в ваших руках: вы знаете, зачем я пришел сюда; прошу у вас мира, но не боюсь, на что бы вы против меня ни решились; впрочем, вожди обыкновенно дарят жизнь тем, кто отдается во власть их».
- «Ты мне нравишься, - отвечал ярл. - Оставляю тебе жизнь и, в наказание за убийство моего сына, ты заступишь на его место, если останешься у меня, потому что наружность твоя много обещает, да притом и неблагородно нападать на того, кто сам отдался в наши руки».
- «Благодарю вас, - отвечал Торстейн, - и обещаю оставаться с вами, пока вы живы; но когда вас не будет, едва ли ваши люди вверят мне должность вождя, да и кроме того, каждый идет своей дорогой».
Ярл согласился с ним; по его смерти Торстейн воротился в свою вотчину, в Раумсдаль, в Норвегии*. [* Vatnsdaela saga ]
537
Тот же Торстейн, уже в глубокой старости, предчувствуя близкий конец, прекрасно сказал своему сыну, Ингемунду: «Всего больше меня радует то, что я никогда в моей жизни никому не сделал несправедливости».
Ингемунд, по смерти отца, приехал в Исландию, где сделался весьма значительным человеком. В его старости пришел к нему старый друг его, Сэмунд, и сказал:
- «Меня навестил человек, о котором идет молва, что он зол и что трудно ужиться с ним; но он мне родня, его зовут Гроллейф; я просил бы тебя принять его с матерью к себе и дать им приют».
- «Об этих людях, - отвечал Ингемунд, - точно идет дурная молва, а потому мне не хотелось бы принимать их; но чтобы не оскорбить тебя отказом, я как-нибудь приноровлюсь к ним, хоть и не предвижу ничего доброго, потому что сыновья мои никому уступать не любят».
Гроллейф был человек упрямый и беспокойный; несколько лет спустя Ингемунд принужден был удалить его из дома и отвел ему в жилище другой.
Однажды между сыновьями Ингемунда и Гроллейфа завязалась ссора на рыбной ловле; старый Ингемунд, в сопровождении одного раба, поехал разнять их; но, когда спускался с пригорка к реке, Гроллейф бросил в него копьем и ранил его. Старик не обнаружил боли; когда же сыновья разошлись, он поехал домой и сказал рабу, его провожавшему
- «Ты долго и верно служил мне, исполни же мое приказание: поди к Гроллейфу и скажи ему, что мои сыновья, как я надеюсь, еще до рассвета потребуют у него крови отца, так я советую ему сейчас же скрыться; его смерть не отмстит за меня, а долг велит мне защищать того, кому я дал приют в своем доме».
Вошедши с помощью раба в комнату, он сел в свои кресла, запретив подавать огонь до возвращения сыновей. Когда они пришли и осветили комнату, то увидели, что старик сидел мертвый с копьем в теле.
Йокуль, один из сыновей, смелый и вспыльчивый, сказал:
- «Это ужасно, что такой честный человек погиб от руки такого негодяя. Сейчас же пойдем и убьем Гроллейфа! »
538
-«Ты слишком мало знаешь доброе сердце нашего отца, - отвечал другой сын, умный и кроткий Торстейн, - если не подумал, что он постарался спасти своего убийцу. Надобно поступить не горячась, а подумавши. Пусть будет нашим утешением, что у нас был отец, нисколько не похожий на Гроллейфа, за что Создавший солнце не лишит его небесных наслаждений»* [* Vatnsdnela saga].
Такое же благородство духа показал и Аскель Годи. В одной битве он предостерег неприятельского вождя не слишком вдаваться в опасность. Но как этот не послушался и был убит, то один из близких родных его искал случая отомстить. В то время, как Аскель ехал в санях позади своих, он нанес ему смертельный удар. Старый Аскель не сказал никому, что ранен, до тех пор пока не скрылся убийца, потом убеждал детей не мстить за него* [* Viga Glums saga ].
Такое благородство души в то время, когда месть, по общему мнению, считалась необходимой, доказывает, что скандинавы уважали добродетель и сочувствовали всему прекрасному и благородному в жизни. Когда святые требования кровной мести и сильный гнев не делали их страшными, они были честны, благородны, человечны. Встречались люди, так хорошо владевшие собой, что никогда не увлекались гневом на какое-нибудь необдуманное дело.
«Харальд Харфагр, - рассказывает его сага, - в минуты раздражения старался успокоиться сначала и потом рке хладнокровно обсуживал дело». Так поступил и Эйнар Тамбас-кельфер, когда Халльдор Сноррасон убил его родственника, Кале:
«Я последую, - говорил он, - разумному совету моего названого сына, Магнуса Олафсона, и дам пройти гневу. Когда гнев пройдет, в спокойном духе часто находим, что следовало бы поступить не так, как поступили».
Рассудок и осмотрительность в словах и поступках особливо требовались от всех достойных и значительных людей
539
«Большой недостаток, - говорили, - для человека, если нет у него рассудительности». Верили, что мудрому удается все, потому что он рассматривает всякий предмет по его природным качествам, рассуждает и находит легко, как следует поступить.
«Ты очень счастлив, - говорит Олаф Дигре Сигвату-скальду, - и немудрено: счастье - спутник мудрости; странно только вот что: безрассудные предприятия нередко удаются».
Доброе имя и слава было целью всей жизни норманна. Еще нынче возбуждает участие прекрасная поговорка в Речах Высокого:
«Знаю одно, что вечно бессмертно: умершего слава».
Эта мысль была путеводительницей скандинавов во всяких предприятиях.
* * *
Не столько боялись смерти, сколько названия нидинг, трус, клятвопреступник.
Нарушение обетов верности считалось гнусным; по тогдашнему мнению, страшное возмездие постигало за лицемерную клятву: «Ложно не клянись; страшны оковы для вероломных: эти люди очень несчастны».
Обман был неслыханным преступлением; говорить ложь считалось недостойным делом для свободного человека; лжеца ожидала такая же казнь, как и клятвопреступника:
«Какое бывает наказание людям, когда они обманывают друг друга? Жестокие казни посылаются им в мелких водах Вадгельмира они нескончаемы для обманщика».
Норманны были так уверены в неизбежности наказания за вероломные, низкие поступки, что превратности судьбы и бедственная кончина злодеев считались посещением богов-мстителей.
«С ним случилось то же, - говорили о сильном Хаконе, ярле из Норвегии, - что случается и со многими. Когда настал час казни, избежать его трудно»* [* Сага об Олафе, сыне Трюггви]; или: «Злым замыслам злой и конец»* [* Сага о Магнусе Голоногом].
В залог святости обещаний и договоров не требовали ничего другого, кроме рукобитья и честного слова, которого нарушение навлекало величайший позор на виновного.
540
Обхождение было открытым и прямодушным; притом соблюдали приличие и вежливость, которая состояла не в кудреватых словах без смысла и не в пустой лести, а в строгом достоинстве и взаимном уважении. Насмешка! над незнакомым считалась постыдным делом, за которое тролль отрывает язык* [* Сага об Олафе, сыне Трюггви].
Находили также дурным раздражать вспыльчивых; в числе многих житейских правил, заключавшихся в пословицах, было следующее: «Кто поумнее, тот и уступи! ».
В сагах также встречаются прекрасные доказательства того, что норманны, на себе изведавшие невзгоды и счастье, горе и радости, имели уважение к чужим несчастьям и печалям. Халльфред Вандрадаскальд и Грис, знатный человек, оба исландцы, вызвали друг друга на поединок. Между тем Халльфред получил известие о гибели Олафа Трюггвасона: это до того поразило его, что он в сильном горе бросился на постель и не хотел идти на поединок. Люди Гриса говорили, что это покроет стыдом Халльфреда.
«Нет, - отвечал соперник его, - не в такой милости, как Халльфред у короля Олафа, был я у короля в Миклагарде (Греции). Но его падение казалось мне важным событием - только тот, кто сам лишился государя, понимает голос горячей привязанности к нему. Теперь я считаю за лучшее не сражаться с Халльфредом и согласен отдать наше дело на решение Торкеля».
Считалось неприличным заводить речь с кем-нибудь о его несчастьях и пробуждать в нем печальные воспоминания: лучше хотели подать ему руку помощи, потому что, по понятиям скандинавов, кто расспрашивает несчастного о его бедах, обязан и пособить ему. В священную обязанность также вменяли себе поднимать на полях неизвестных умерших, какой бы смертью они ни умерли.
Вообще, в скандинавах замечается какая-то готовность на услуги, особливо к родным и друзьям: главный из советов, которые Брюнхильд дает Сигурду, поучая его житейским
541
правилам, состоит в том, чтобы у него ничего не было на совести против родных и он не спешил бы отмщать им за какие бы то ни было несправедливости. Норманны труднее всего переносили обиды и насилия, а особливо принуждения. Олаф Трюггвасон хотел обратить в христианскую веру нескольких исландцев, пришедших в Норвегию. По этому случаю они имели совещание; один из них, Кьяртан, сказал:
«Никто не может принудить меня, пока я ношу оружие. Низко для храброго быть убитым безвинно, как дикий зверь; если смерть неизбежна, по-моему, гораздо лучше совершить сначала какой-нибудь знаменитый подвиг, который долго будет жить в памяти людей».
Он предложил два условия: или добровольно подчиниться всем приказаниям Олафа, во избежание понудительных мер со стороны его, или, если он решится употребить насилие, сжечь его вместе домом.
«МЫ, исландцы, - говорил тот же Кьяртан Олафу Трюггвасону, - подобно предкам нашим, любим, чтобы нас убеждали кротостью, а не суровостью»* [* Сага об Ошфс, сыне Трюггвгс, LXXXI-LXXXIV].
Кто хотел такого рода людей склонить на свою сторону, должен был действовать доводами, которые бы имели влияние на их ум и сердце. В образе их понятий заметно великодушие, великая и свободная душа, здравые мысли и прекрасные основания для высшего образования. Впрочем, в разгар войны и у них, как у Ахилла и Давида, молчало чувство человечности.
ОКОНЧАНИЕ см. на http://community.livejournal.com/enigmatic_past/7741.html