Скандинавские НРАВЫ (2)
Андерс Стриннгольм: Походы Викингов
КНИГА ВТОРАЯ
Глава восьмая
Взаимное обхождение
ПРОДОЛЖЕНИЕ
(начало см. http://community.livejournal.com/enigmatic_past/7632.html)
Отличительной чертой тех времен служит так называемое братанье норманнов*.
Юноши, вместе проведшие детство, воины, сходные свойствами, силой, мужеством и знанием воинских упражнений, становились искренними друзьями и заключали союз, столь же неразрывный и прочный, как братская любовь. Это значило клясться в братской дружбе, что совершалось с торжественными обрядами: вырезали два пласта из дерна и, оставив концы их лежащими на земле, средину пластов подпирали копьями: в знак верности
542
до самой смерти, подходили под эти пласты*...
[* Это называлось ganga jard arment или ganga undir jard armen - подходить под ряд земляных глыб. B Исландии это составляло род очистительной присяги, отвечая испытанию железом в средние века; полагали, что того дело правое или тот невиновен, кто подходил под эти jard armen, и они не падали на него (Сага о людях из Лаксдаля).
В другой древней саге есть рассказ, что на Гунаватнском тинге в Исландии старались склонить на договор двух соперников исландцев, Берга и Йокуля: первый не хотел ни брать пени с Йокуля, ни мириться с ним на каких-нибудь условиях, пока этот не загладит свою вину, подошедши, по тогдашнему обычаю, под дерновые пласты в знак смирения. Йокуль отвечал, что скорее возьмет его тролль, нежели он согнется перед горою. Но Торстейн, брат его, сказал, что требование законное, и вызвался подойти вместо Йокуля под Jard аrmеn. Первый пласт доставал ему до плеч, второй - до бедер, третий - до половины икр. Когда он подошел под первый, Берг сказал: «Я сгибаю теперь лучшего из жителей Ватнсдаля, словно свинью». - «Ты не можешь этого сказать, - возразил Торстейн, - и вот что ты сделал своими словами: я не пойду под остальные пласты» (Vatnsdaela saga).
Таким образом, этот род путешествия под земляными пластами служил вместо извинения],
...обрезывали себе руку и спускали кровь в рыхлую землю дерна, потом вместе прикасались к земле и крови и, став на колени, произносили братскую клятву и призывали в свидетели всех богов; наконец, вставали и подавали друг другу руки, что у норманнов обыкновенно почиталось последней скрепляющей формулой всяких договоров.
Добродетель и храбрость уважались тогда даже в самых врагах; нередко случалось, что воины, не могшие одолеть друг друга на поединке или в морском сражении, получали высокое понятие о взаимной храбрости и клялись в вечном братстве, так что из смертельных врагов обращались в неизменных друзей.
Сильный Хакон, ярл из Норвегии, питал непримиримую ненависть к некоторому Харальду за его преступления и не только объявил его вне закона и выгнал из страны, но и поручил одному из своих смелых воинов, Сигмунду, принести к нему голову Харальда. Сигмунд отправился с восемью кораблями. Напрасно проездив целое лето, он встретил наконец Харальда возле острова Энглси. Условились на другой день сражаться, а до того времени не беспокоить друг друга. Бой начался с восходом солнца, продолжался весь день, но к вечеру оставался нерешенным. Положили возобновить его на другой день.
Тогда Харальд предложил мир, дружбу и братство; все войско изъявило радость, и Сигмунд, несколько подумав,
543
согласился. Поровну разделили добычу, сделанную каждым, и до самой осени вместе продолжали набеги. Сигмунд предложил потом названому брату ехать с ним в Норвегию, к Хакону-ярлу. Харальд знал, обещание, данное Сигмундом ярлу, но, веря клятве нового брата и полагаясь на его защиту, он ни минуты не колебался отдаться в руки своего лютого врага.
Прибыв в Норвегию, Сигмунд пошел один к ярлу, который сидел за столом, уставленном винами, и очень дружески принял его. Сигмунд рассказывал много о своей поездке, но ничего о Харальде. Ярл наконец спросил о нем. Сигмунд передал все происшествие, просил безопасности для названого брата, ручался за его будущее поведение и предлагал денежную пеню за его проступок. Ярл, сильно рассерженный, отказал ему наотрез. Сигмунд в гневе вскочил с места, сказав, что он не останется долее ни у ярла, ни в его области, и ушел с угрозой, что дорого продаст жизнь Харальда.
«Сигмунд рассержен, - сказал ярл. - Но потеря для нас и королевства, если мы лишимся такого человека. Воротите его: нам надобно помириться».
Сигмунд воротился. Ярл исполнил его просьбу, и Харальд мог безопасно жить в отцовском поместье.
Названое братство было союзом людей, давших взаимную клятву во всех приключениях и опасностях боевой жизни и во всех случаях гражданского быта защищать друг друга и никогда не заводить между собой ссор. Вместе делали они морские набеги, в схватках с неприятелями ставили рядом свои корабли; если же оба находились на одном корабле, то один всегда был Stambo другого, т. е. становился впереди, возле мачты, где происходила самая жаркая битва.
Всегда делили они труды и опасности, добычу и славу; если после многих походов накопляли богатства и возвращались к спокойной жизни, то старались по возможности жить ближе друг к другу. Когда один приходил в бедность, Другой с радушием разделял с ним свое богатство; во всех трудных случаях они пособляли друг другу советом или делом,
544
у них была одна душа, одно чувство, одна воля. Если кому-либо из них предстояло опасное предприятие - мщение за смерть родственника сильному убийце, или угрожали ему враги, или он был объявлен вне закона, названый брат всеми силами помогал ему и разделял с ним все опасности; если же дряхлость не позволяла ему владеть секирой, то его сыновья должны были спешить на помощь другу.
Так поступил старый Ньяль, когда узнал опасность путешествия, предпринимаемого его другом, Гуннаром Он приказал сыновьям ехать с ним вместе, хоть и знал, что они при этом могут поплатиться жизнью. Но благородный Гуннар не принял предложения, сказав: «Я слишком много обязан тебе и не допущу, чтоб сыновья твои за меня погибли».
Ничье мщение не было вернее и неотразимее мщения названого брата, если убивали его друга, потому что обязанности названых братьев почитались священнее сыновних. Сага передает нам эти понятия старины, рассказывает об отношениях короля Ньерве и Викинга-ярла. Они были назваными братьями. Сыновья короля напали на сыновей ярла, но были побеждены и убиты, кроме одного, Иокуля, который спасся; он опять собрал своих людей, чтобы отмстить Викингу и всему его семейству за павших братьев; но старый Ньерве запретил это и с угрозой сказал сыну:
«Я сам пойду на помощь Викингу: если ты убьешь его, я также не пощажу тебя, чтоб не сказали о Ньерве, что он нарушил клятву, данную другу»* [* Tliorstein Wikingsoiis saga].
То же заставляет сага говорить Гуннлауга отцу своему, Кетиллю:
«Ты хочешь безвинно истребить сыновей Торгрима. Но мы говорим тебе: прежде чем это исполнится, мы явимся наносить вам удары, потому что участь братьев должна быть одинакова».
- «Тяжело, - отвечал Кетилль, - сражаться с родными детьми».
Он очень сердился, однако ж сделал, как хотели дети, для избежания войны с ними* [* Thorgrim Prtidcs и Wiglunds saga].
545
Нарушить верность названому брату, а еще более - поступить с ним неприязненно, почиталось бесчестьем и приписывалось внушению враждебных сверхъестественных сил или неизбежному определению злого рока; так, когда Хедин, названый брат Хегни, пришедший в неистовство от волшебного зелья Гендула, несколько раз высказывал свой умысел на Хегни, то дочь последнего, Хильдур, сказала ему «Ты не в силах поступить иначе: в тебе действует другая воля».
Долго происходили неудовольствия между назваными братьями, Болли и Кьяртаном, в Исландии; но только частые взаимные оскорбления и сильные внушения жены, угрожавшей разводом, заставили наконец Болли идти с своими деверьями для нападения на Кьяртана, когда он будет возвращаться из своего новокупленного поместья. Кьяртану советовали не ездить с небольшой дружиной: с ним были только двое товарищей; но он не боялся родных Болли, «а брат мой, - он прибавил, - не будет моим убийцей».
Болли поместился на пригорке: родные подозревали, что он нарочно выбрал такое место, чтобы предостеречь Кьяртана, и, будто шутя, свели его с пригорка. Кьяртан явился; родные Болли и люди, бывшие с ним, в числе восьми человек, напали на него, но сам Болли оставался праздным зрителем битвы и не принимал в ней участия. Несмотря на неравенство сил, Кьяртан оборонялся храбро и многих убил; противники находились в крайности, сердились на бездействие Болли, всячески раздражали его и говорили, что они все погибнут от Кьяртана, если он теперь ускользнет от них. Болли подошел к Кьяртану с мечом
«Ты, видно, решился на недостойное дело, брат, - сказал последний, - так лучше умереть от твоей руки, нежели самому убить тебя».
С этими словами он бросил меч и не сделал никакого движения для защиты. Болли, не отвечая ничего, ударил его мечом Гейррмундовым, потом бросился в объятья умирающего брата и тотчас раскаялся в своем деле* [* Сага о людях из Аакхдаля, XL1XX].
546
Такие преступления против законов братства редко встречаются в сагах: они считались неслыханными. Чаще видим примеры благородного соревнования братьев во взаимных пожертвованиях и черты такого самоотвержения, что, если один из них умирал, другой не хотел пережить его.
Когда Эйвинд Серкнер в Исландии узнал о смерти Ингемунда, то сказал одному своему приемышу: «Ступай и расскажи другу, Гаутреку, что увидишь теперь: полагаю, что и он последует моему примеру». Он вынул из-под плаща меч и умертвил себя.
Гаутрек, услышав о том, сказал:
«Друзья Ингемунда не должны жить долее. И я поступлю по примеру брата Эйвинда».
Сказав это, он закололся* [* Vatnsdaela saga].
«Вместе жить, вместе умереть» - любимая поговорка названых братьев. Эта неразрывная дружба храбрых, служившая отрадой и защитой в разных превратностях жизни, составляет самый обильный предмет рассказов в сагах. Тогдашнее время бессилия государственной власти и ненадежной общественной безопасности придавало особенный, самобытный оттенок такой дружбе. Ей помогали одинаковые занятия, образ мысли, нравы, привычки, воспитание. Разнообразие предметов и отношений в то время еще не разделяли деятельности душевных сил. Глубокие и сильные впечатления были доступнее сердцу. Жизнь была ближе к природе. Наша образованность больше говорит уму, нежели сердцу.
Подобно дружбе, и ненависть норманнов не знала пределов. Всякий, дороживший уважением других, не мог хладнокровно сносить обиды или оставлять без отмщения смерть друга либо родственника Слабость и робость вовсе не годились в те времена. Немного мужества и мало утешения ожидали от того, кто никогда не видел крови. «Никогда не видать человеческой крови» было позорным упреком для мужчины. Даже в детских играх не могли терпеть мальчиков, не убивших хотя бы одного зверя.
547
Эгиль Скаллагримсон на 12-м году жизни убил уже двух человек* [* Сага об Эгиле, XL]; тех же лет был и Торкель Крафла, когда умертвил Торкеля Сильфа из Хельгиватна в Исландии* [*Vatnsdaela saga]. Такие вспышки горячности в детях нравились больше слабой боязливости, не предвещавшей никаких храбрых подвигов.
Обыкновенно говорили: «Лучше бейся с врагами, а не будь труслив!» «Храбрым не станет стареющий воин, коль в детстве был трусом»* [* Речи Фафнира, 6. ]. Оттого-то кровь лилась нередко за самые неважные оскорбления и одно убийство вызывало другое, как возмездие.
Но этим людям незнакомо было коварное злодейство и всякое дело, носившее образ робкой жестокости [простим автору этот пафос: позже он сам откорректирует своё утверждение… - модератор]. Они могли изрубить врага, но не безоружного, и тайное убийство причислялось к делам бесчестным. Кто не делал явно своих дел и не подвергал, себя их последствиям, тот навлекал на себя неизгладимый стыд; по крайней мере, необходимо было, чтобы убивший другого покидал свой меч в его ране: в то время оружие не принадлежало еще к числу туземных изделий, и по мечу легко можно было узнать убийцу; тогда вынувший из раны меч становился мстителем убитого.
В некоторых только случаях, если убитый пользовался общим уважением или был знатного рода, полагали, что его убийство должно быть искуплено смертью многих; в противном случае, мщение падало только на убийцу и одного из близких его родных; хотя и знали, что мстители растут в юных детях убитого, однако ж не любили заносить оружие .на грудь младенцев.
Мудрая Брюнхильд советует своему любимому, Сигурду, никогда не воображать себя в безопасности от потомков убитого, потому что «всяк вырастает в его юном сыне, хоть и укрощен деньгами». Мужу своему, Гуннару, говорит так:
«Пусть сын идет путем отца; волчатам не долго везет счастье; для всякого мщение тем легче, а примирение тем медленнее, что сын жив».
548
Но, хотя в сагах встречаются иногда примеры, что по убийстве отца стараются каким бы то ни было образом избавиться и от сыновей, чтобы обезопасить себя от мщения их, однако ж это принадлежало к числу поступков не только редких, но и имевших причину обыкновенно в других самолюбивых видах, например, когда присваивали королевство и сокровища убитого, то старались обеспечить для себя награбленное добро умерщвлением наследников.
Мщение норманнов не было так кровожадно и не доходило до такой ужасной степени, как на Востоке; оно основывалось у них на чувстве справедливости и требовало одного возмездия. Бывали примеры, что все жители одного двора вместе сжигались; но так обыкновенно поступали разбойники и дикие викинги. Когда мстители искали преступника в доме, то приказывали удаляться оттуда* [* Сага о Нъяле] женщинам и детям: нападение на безоружных и беззащитных почиталось злодейским и постыдным делом.
Когда Греттир, высокорослый и сильный исландец, услышал, что Свейн-ярл выгнан из Норвегии и вместо него царствует Олаф Харальдсон, или Толстый, он, с другими молодыми исландцами, поплыл на купеческом корабле в Норвегию поискать себе счастья у короля. Пристали у Хердаланда и оттуда поплыли в Трондхейм. Ночью поднялась сильная буря: едва-едва прибились к берегу; люди, бывшие на корабле, погибали от холода. На другой стороне бухты увидали огонь, и купцы просили Греттира, чтобы он, как человек сильный и искусный на все, переплыл через бухту и достал огня. Он исполнил просьбу, подошел к дому, вошел в него и схватил горящую головню.
Увидав великана, явившегося так неожиданно, жители дома сочли его за привидение и стали бить чем ни попало. Он защищался горящей головней, которую взял из очага, и счастливо ушел с нею к своим спутникам. Они похвалили его отвагу. Когда же на другой день нашли, что дом на берегу бухты сгорел,
549
и открыли сожженные кости людей, родилось подозрение, что Греттир сжег дом со всеми людьми: товарищи прогнали его, как величайшего злодея. Он отправился к королю Олафу и просил, чтобы король защитил его от этой дурной молвы, которая шла про него* [* Сага о Грсттире, XXXVIII].
Сила против силы и удар за удар было житейским нравом норманнов. Они могли вырезать красного орла* [* Это делалось таким образом: возле становой кости вонзали меч в тело, вырезали все рсбра до самых бедер и вынимали легкие. Но такие бесчеловечные поступки случались только в крайнем раздражении и гневе]. на спине врага, но причинить насилие слабому или умертвить его считалось постыдным. В набегах на чужие земли они свирепствовали с огнем и, мечом, однако ж не убивали грудных младенцев и не искали удовольствия и славы в изобретении новых мук и страданий.
[а вот здесь «ура-патриотизм» в ущерб истине… - модератор]
Воровство почиталось особенно гнусным пороком Исландец Горд очень сердился, что названый его брат, Гейр, воровал «Грабить, - сказал он, - гораздо лучше»* [* Hordes и Holmveria saga]. Обычай викингов, говорили, таков, чтобы доставать себе богатство грабежом и хищением, но укрываться после этого - похоже на воровство.
В одном походе в Куронию исландец Эгиль взят был в плен поселянами; ночью удалось ему вырваться; он освободил также своих единоземцев вместе с несколькими датчанами и с большой добычей отправился назад на корабль; но на дороге ему вообразилось, что он поступил как вор, а не как викинг; чтобы не сказали о нем того, он поспешно воротился, зажег шинок, где пили его враги, прокричал свое имя и потом погубил их огнем и железом* [* Сага об Эгиде, XLVI. ].
Вообще гнушались всякими поступками, обличавшими лукавство, робость и,низость. Везде хотели видеть неустрашимость и мужество, величие и силу. «Орлы поражают прямо», - говорили в те времена. Добро и зло проистекало из одного и того же источника.
Чрезвычайная щекотливость относительно чести, вооружавшая норманна на отмщение
550
несправедливостей и обид, делала его страстным искателем славы, великого имени, честного одобрения; тот же мстительный дух, не знавший никаких препятствий, не давал ему также уклоняться от исполнения данного слова, а сила и твердость духа хоть и исключали всякое чувство сострадания, зато не допускали излишней чувствительности, которая могла бы останавливать норманна в тех случаях, когда он сознавал себя справедливым. В ненависти, в мщении, в дружбе норманны действовали очень сильно. Когда насилие и обида возмущали самые святые чувства их или когда военный пыл овладевал ими, они были страшны.
У них были свои пороки и недостатки; мы также имеем свои. Они не скрывали их; мы в этом отношении гораздо искуснее скандинавов. Вся разница состоит в неодинаковых понятиях, образе и порядке жизни. Дома они были прекрасные и рассудительные отцы семейств: порядок, простота, нравственность не покидали их домашнего быта.
Молодые люди не были равнодушны к женской красоте. Столь же доступные для любви, как и для дружбы, скандинавы приносили прекрасному полу такие жертвы, каких нельзя бы и ожидать от того времени; похвала и любовь красавицы были сильным побуждением к подвигам. Ее благосклонность, как награда храбрости, составляет главную черту северных богатырских песен. Для нее норманны пускались в самые отчаянные предприятия; считалось особенной славой достать себе жену каким-нибудь отважным подвигом.
Существовал такой обычай на пирах, что воины, разгоряченные крепким пивом, между разными обетами за кубком, клялись достать себе славную красавицу или погибнуть в случае неудачи. Нередко случалось, что любовник, не успевший снискать расположение родственников своей милой, покидал свой город, убегал с нею в лес и селился в глуши. Следы этого старинного обычая похищать девиц и отнимать их силой встречаем в древних законах, запрещающих подобные поступки; эти законы предписывают, чтобы
551
мужчина обращался с сватовством к родственникам девушки, а не уводил ее силой.
Вообще женщина наполняет собой жизнь Севера. Она занимает главное место в его сагах. Она присутствует на пирах, народных собраниях, при всяких торжествах. Когда собирались на пир, женщины садились за стол рядом с мужчинами, пили из одного с ними кубка и в этом не отставали от них; они посещали общественные игры, с особенных высоких мест смотрели на игру в мяч, на состязания в стрельбе из лука, в борьбе и других военных упражнениях.
Молодые люди не были равнодушны к женскому вниманию, какое обращали на себя лучшие из них. В домах отцов дочери пользовались свободой, дозволяемой приличием. Знатные имели свои терема (Jungfrubur); но это не мешало им принимать участие во всех домашних делах; они могли выходить и выезжать, им дозволялось принимать посещения мужчин, принадлежавших к родственникам, или коротким знакомым дома.
В пример можно привести Ингигерду, дочь Олафа Скет-конунга. Два королевских скальда, Гицур Сварте и Оттар Сварте, привели к ней своего земляка, исландского скальда, Хяльти Скеггасона, посла норвежского короля, Олафа Дигре. Он никак не мог склонить Олафа Скетконунга к миру со своим королем. Королевна приняла их очень ласково: они долго пировали у нее; Хяльти был с большими сведениями, и Ингигерде так полюбилась его беседа, что она просила скальда навещать ее чаще. Хяльти исполнил просьбу; заведя речь о короле Олафе, он успел получить обещание Ингигерды, что она постарается внушить отцу лучшее мнение об его государе. Это, впрочем, не удалось. Но благодаря рассказам о прекрасных свойствах своего короля хитрый Хяльти вызвал у королевны признание, что она не прочь от супружества с королем Олафом.
Если отец хотел почтить гостя, то, по обыкновению, прекрасная дочь хозяина подносила гостю кубок с вином
552
и немного отпивала из него. Из примеров приведем два следующих.
Во времена Ингьяльда Илльраде сёдерманландский король, Гранмар, с большими почестями принимал у себя морского короля, Хьерварда Ильфинга, случайно приставшего к берегам его. Он велел своей красивой дочери, Хильдигунн, поднести вождю викингов серебряный кубок с пивом. Подошедши к королю, она сказала ему приветствие: «Желаю счастья вам и всем Ильфингам и здоровья Рольфу Краке»* [* Древний король Дании, сын короля Хельги и завоеватель Ютландии. ].
Потом она выпила кубок до половины и подала его Хьерварду. Принимая кубок, он схватил ее руку и просил сесть возле него и пить с ним. Она заметила, что у викингов не принято пить из одного кубка с женщинами. «Но на этот раз, - отвечал Хьервард, - я забываю наши правила, чтобы пить вместе с тобой». Они сидели рядом целый вечер и много разговаривали. На другой день викинг просил у Гранмара руки Хильдигунн - и получил ее.
Эйстейн Бели, один из зависимых королей Рагнара Лодброка, также велел дочери, Ингеборг, поднести кубок этому королю.
Северная женщина не знала принуждения, снедавшего жизнь ее у других народов; она была свободнее, и участь ее во многих отношениях счастливее древних греческих женщин. На Севере она была украшением мужских обществ; скандинавы любили ее беседы. Она имела сильное влияние на мужчину; с ней соединялось много событий и приключений; много ужасных ссор выходило из-за нее. Когда спросили исландского старшину, Хрута, хороша ли племянница его, юная Халльгерд, он отвечал: «Так хороша, что наверное будет несчастьем для многих мужчин».
Его предсказание сбылось. Сочувствие к женской красоте видно во всех старинных сагах и песнях.
Самый язык скандинавов так богат особенными наглядными описаниями женственной красоты, что в этом отношении нисколько не уступает другим.
553
Хавамаль (Речи Высокого) так воспевает власть любви над умами северных людей:
Нередко бывает мудрец безрассудным от сильной страсти* [* Речи Ъысокого, 94].
Отцы заботились о чести дочерей столько же, как и о своей собственной. Честность и целомудрие не только считались лучшим украшением девушки, но и составляли одно из условий, без которых она теряла всякое право на уважение и не могла ожидать себе приличного жениха. Ни один отец не терпел шатунов, Husgaungur: так назывались молодые люди, навлекавшие на себя подозрение частыми посещениями к девушкам.
По древним исландским законам, изгнание грозило всякому, кто насильно поцелует свободную девушку или позволит себе другую личную шалость; если же это случалось по доброму согласию девушки, а ее родные приносили жалобу, то виновный присуждался к денежной пене в три марки.
Готский закон говорит следующее:
«Если возьмешь женщину за руку, плати полмарки в случае жалобы ее; если за локоть - плати восемь эйриров; если за плечо - пять эйриров, если за грудь - плати эйрир и т. п. ».
За самый наглый поступок с женщиной закон не налагает и пени:
«Многие терпят наказание, - прибавляет он, - когда дойдет до того».
Та же заботливость о правах видна и в постановлениях относительно неосторожных шалостей с женщиной, когда при этом случае обнажится голова ее или изорвется платье и т. д.
Приключение Уни, или Уборни, сына шведа Гардара, показывает, как поступали норманны в тех случаях, когда свободная девушка поддавалась соблазну и лишалась чести. Он с 11 товарищами прибыл в Исландию и зимовал там у Лейдольфа, давшего ему приют со всеми товарищами. Дочь Лейдольфа, Торунн, допустила Уборни соблазнить себя и сделалась беременной. Соблазнитель весною бежал со всеми товарищами;
554
Лейдольф догнал его, требовал, чтобы он воротился и, для сохранения чести его дочери, женился на ней. Когда Уни отказался, стали сражаться. Лейдольф опять пригнал беглеца к своему двору; у Уни пало много товарищей. Он обещался жениться на оскорбленной девушке и жить на дворе Лейдольфа, но в отсутствие Лейдольфа бежал в другой раз. Рассерженный отец опять догнал его и изрубил со всеми товарищами* [* Landnamabok ].
Древние законы Швеции называют падшую девушку miskunna kona fadhurs ok modhor - женщина, зависящая от милосердия отца и матери; родители могли поступить с ней как хотели: или прощали ее, или лишали прав честной дочери. Строгие правила древности в подобных случаях и немногие примеры таких падений в сагах вызывают предположение, что родители редко могли сетовать на беспорядочное поведение дочери. Страстные желания спокойнее на Севере, у народов с строгими семейными нравами и у людей, ведущих постоянно трудовую жизнь».
Вот так оканчивается этот такой патетический, но столь полезный очерк Стриннгольма по нравам и взаимоотношениям у скандинавов. Остальные очерки ожидаются в дальнейшем. Иллюстративным материалом в этот раз мы нагло сделали кадры из таких ярких кинолент как «И на камнях растут деревья», «Utlaginn» и “Полёт ворона”.
КНИГА ВТОРАЯ
Глава восьмая
Взаимное обхождение
ПРОДОЛЖЕНИЕ
(начало см. http://community.livejournal.com/enigmatic_past/7632.html)
Отличительной чертой тех времен служит так называемое братанье норманнов*.
Юноши, вместе проведшие детство, воины, сходные свойствами, силой, мужеством и знанием воинских упражнений, становились искренними друзьями и заключали союз, столь же неразрывный и прочный, как братская любовь. Это значило клясться в братской дружбе, что совершалось с торжественными обрядами: вырезали два пласта из дерна и, оставив концы их лежащими на земле, средину пластов подпирали копьями: в знак верности
542
до самой смерти, подходили под эти пласты*...
[* Это называлось ganga jard arment или ganga undir jard armen - подходить под ряд земляных глыб. B Исландии это составляло род очистительной присяги, отвечая испытанию железом в средние века; полагали, что того дело правое или тот невиновен, кто подходил под эти jard armen, и они не падали на него (Сага о людях из Лаксдаля).
В другой древней саге есть рассказ, что на Гунаватнском тинге в Исландии старались склонить на договор двух соперников исландцев, Берга и Йокуля: первый не хотел ни брать пени с Йокуля, ни мириться с ним на каких-нибудь условиях, пока этот не загладит свою вину, подошедши, по тогдашнему обычаю, под дерновые пласты в знак смирения. Йокуль отвечал, что скорее возьмет его тролль, нежели он согнется перед горою. Но Торстейн, брат его, сказал, что требование законное, и вызвался подойти вместо Йокуля под Jard аrmеn. Первый пласт доставал ему до плеч, второй - до бедер, третий - до половины икр. Когда он подошел под первый, Берг сказал: «Я сгибаю теперь лучшего из жителей Ватнсдаля, словно свинью». - «Ты не можешь этого сказать, - возразил Торстейн, - и вот что ты сделал своими словами: я не пойду под остальные пласты» (Vatnsdaela saga).
Таким образом, этот род путешествия под земляными пластами служил вместо извинения],
...обрезывали себе руку и спускали кровь в рыхлую землю дерна, потом вместе прикасались к земле и крови и, став на колени, произносили братскую клятву и призывали в свидетели всех богов; наконец, вставали и подавали друг другу руки, что у норманнов обыкновенно почиталось последней скрепляющей формулой всяких договоров.
Добродетель и храбрость уважались тогда даже в самых врагах; нередко случалось, что воины, не могшие одолеть друг друга на поединке или в морском сражении, получали высокое понятие о взаимной храбрости и клялись в вечном братстве, так что из смертельных врагов обращались в неизменных друзей.
Сильный Хакон, ярл из Норвегии, питал непримиримую ненависть к некоторому Харальду за его преступления и не только объявил его вне закона и выгнал из страны, но и поручил одному из своих смелых воинов, Сигмунду, принести к нему голову Харальда. Сигмунд отправился с восемью кораблями. Напрасно проездив целое лето, он встретил наконец Харальда возле острова Энглси. Условились на другой день сражаться, а до того времени не беспокоить друг друга. Бой начался с восходом солнца, продолжался весь день, но к вечеру оставался нерешенным. Положили возобновить его на другой день.
Тогда Харальд предложил мир, дружбу и братство; все войско изъявило радость, и Сигмунд, несколько подумав,
543
согласился. Поровну разделили добычу, сделанную каждым, и до самой осени вместе продолжали набеги. Сигмунд предложил потом названому брату ехать с ним в Норвегию, к Хакону-ярлу. Харальд знал, обещание, данное Сигмундом ярлу, но, веря клятве нового брата и полагаясь на его защиту, он ни минуты не колебался отдаться в руки своего лютого врага.
Прибыв в Норвегию, Сигмунд пошел один к ярлу, который сидел за столом, уставленном винами, и очень дружески принял его. Сигмунд рассказывал много о своей поездке, но ничего о Харальде. Ярл наконец спросил о нем. Сигмунд передал все происшествие, просил безопасности для названого брата, ручался за его будущее поведение и предлагал денежную пеню за его проступок. Ярл, сильно рассерженный, отказал ему наотрез. Сигмунд в гневе вскочил с места, сказав, что он не останется долее ни у ярла, ни в его области, и ушел с угрозой, что дорого продаст жизнь Харальда.
«Сигмунд рассержен, - сказал ярл. - Но потеря для нас и королевства, если мы лишимся такого человека. Воротите его: нам надобно помириться».
Сигмунд воротился. Ярл исполнил его просьбу, и Харальд мог безопасно жить в отцовском поместье.
Названое братство было союзом людей, давших взаимную клятву во всех приключениях и опасностях боевой жизни и во всех случаях гражданского быта защищать друг друга и никогда не заводить между собой ссор. Вместе делали они морские набеги, в схватках с неприятелями ставили рядом свои корабли; если же оба находились на одном корабле, то один всегда был Stambo другого, т. е. становился впереди, возле мачты, где происходила самая жаркая битва.
Всегда делили они труды и опасности, добычу и славу; если после многих походов накопляли богатства и возвращались к спокойной жизни, то старались по возможности жить ближе друг к другу. Когда один приходил в бедность, Другой с радушием разделял с ним свое богатство; во всех трудных случаях они пособляли друг другу советом или делом,
544
у них была одна душа, одно чувство, одна воля. Если кому-либо из них предстояло опасное предприятие - мщение за смерть родственника сильному убийце, или угрожали ему враги, или он был объявлен вне закона, названый брат всеми силами помогал ему и разделял с ним все опасности; если же дряхлость не позволяла ему владеть секирой, то его сыновья должны были спешить на помощь другу.
Так поступил старый Ньяль, когда узнал опасность путешествия, предпринимаемого его другом, Гуннаром Он приказал сыновьям ехать с ним вместе, хоть и знал, что они при этом могут поплатиться жизнью. Но благородный Гуннар не принял предложения, сказав: «Я слишком много обязан тебе и не допущу, чтоб сыновья твои за меня погибли».
Ничье мщение не было вернее и неотразимее мщения названого брата, если убивали его друга, потому что обязанности названых братьев почитались священнее сыновних. Сага передает нам эти понятия старины, рассказывает об отношениях короля Ньерве и Викинга-ярла. Они были назваными братьями. Сыновья короля напали на сыновей ярла, но были побеждены и убиты, кроме одного, Иокуля, который спасся; он опять собрал своих людей, чтобы отмстить Викингу и всему его семейству за павших братьев; но старый Ньерве запретил это и с угрозой сказал сыну:
«Я сам пойду на помощь Викингу: если ты убьешь его, я также не пощажу тебя, чтоб не сказали о Ньерве, что он нарушил клятву, данную другу»* [* Tliorstein Wikingsoiis saga].
То же заставляет сага говорить Гуннлауга отцу своему, Кетиллю:
«Ты хочешь безвинно истребить сыновей Торгрима. Но мы говорим тебе: прежде чем это исполнится, мы явимся наносить вам удары, потому что участь братьев должна быть одинакова».
- «Тяжело, - отвечал Кетилль, - сражаться с родными детьми».
Он очень сердился, однако ж сделал, как хотели дети, для избежания войны с ними* [* Thorgrim Prtidcs и Wiglunds saga].
545
Нарушить верность названому брату, а еще более - поступить с ним неприязненно, почиталось бесчестьем и приписывалось внушению враждебных сверхъестественных сил или неизбежному определению злого рока; так, когда Хедин, названый брат Хегни, пришедший в неистовство от волшебного зелья Гендула, несколько раз высказывал свой умысел на Хегни, то дочь последнего, Хильдур, сказала ему «Ты не в силах поступить иначе: в тебе действует другая воля».
Долго происходили неудовольствия между назваными братьями, Болли и Кьяртаном, в Исландии; но только частые взаимные оскорбления и сильные внушения жены, угрожавшей разводом, заставили наконец Болли идти с своими деверьями для нападения на Кьяртана, когда он будет возвращаться из своего новокупленного поместья. Кьяртану советовали не ездить с небольшой дружиной: с ним были только двое товарищей; но он не боялся родных Болли, «а брат мой, - он прибавил, - не будет моим убийцей».
Болли поместился на пригорке: родные подозревали, что он нарочно выбрал такое место, чтобы предостеречь Кьяртана, и, будто шутя, свели его с пригорка. Кьяртан явился; родные Болли и люди, бывшие с ним, в числе восьми человек, напали на него, но сам Болли оставался праздным зрителем битвы и не принимал в ней участия. Несмотря на неравенство сил, Кьяртан оборонялся храбро и многих убил; противники находились в крайности, сердились на бездействие Болли, всячески раздражали его и говорили, что они все погибнут от Кьяртана, если он теперь ускользнет от них. Болли подошел к Кьяртану с мечом
«Ты, видно, решился на недостойное дело, брат, - сказал последний, - так лучше умереть от твоей руки, нежели самому убить тебя».
С этими словами он бросил меч и не сделал никакого движения для защиты. Болли, не отвечая ничего, ударил его мечом Гейррмундовым, потом бросился в объятья умирающего брата и тотчас раскаялся в своем деле* [* Сага о людях из Аакхдаля, XL1XX].
546
Такие преступления против законов братства редко встречаются в сагах: они считались неслыханными. Чаще видим примеры благородного соревнования братьев во взаимных пожертвованиях и черты такого самоотвержения, что, если один из них умирал, другой не хотел пережить его.
Когда Эйвинд Серкнер в Исландии узнал о смерти Ингемунда, то сказал одному своему приемышу: «Ступай и расскажи другу, Гаутреку, что увидишь теперь: полагаю, что и он последует моему примеру». Он вынул из-под плаща меч и умертвил себя.
Гаутрек, услышав о том, сказал:
«Друзья Ингемунда не должны жить долее. И я поступлю по примеру брата Эйвинда».
Сказав это, он закололся* [* Vatnsdaela saga].
«Вместе жить, вместе умереть» - любимая поговорка названых братьев. Эта неразрывная дружба храбрых, служившая отрадой и защитой в разных превратностях жизни, составляет самый обильный предмет рассказов в сагах. Тогдашнее время бессилия государственной власти и ненадежной общественной безопасности придавало особенный, самобытный оттенок такой дружбе. Ей помогали одинаковые занятия, образ мысли, нравы, привычки, воспитание. Разнообразие предметов и отношений в то время еще не разделяли деятельности душевных сил. Глубокие и сильные впечатления были доступнее сердцу. Жизнь была ближе к природе. Наша образованность больше говорит уму, нежели сердцу.
Подобно дружбе, и ненависть норманнов не знала пределов. Всякий, дороживший уважением других, не мог хладнокровно сносить обиды или оставлять без отмщения смерть друга либо родственника Слабость и робость вовсе не годились в те времена. Немного мужества и мало утешения ожидали от того, кто никогда не видел крови. «Никогда не видать человеческой крови» было позорным упреком для мужчины. Даже в детских играх не могли терпеть мальчиков, не убивших хотя бы одного зверя.
547
Эгиль Скаллагримсон на 12-м году жизни убил уже двух человек* [* Сага об Эгиле, XL]; тех же лет был и Торкель Крафла, когда умертвил Торкеля Сильфа из Хельгиватна в Исландии* [*Vatnsdaela saga]. Такие вспышки горячности в детях нравились больше слабой боязливости, не предвещавшей никаких храбрых подвигов.
Обыкновенно говорили: «Лучше бейся с врагами, а не будь труслив!» «Храбрым не станет стареющий воин, коль в детстве был трусом»* [* Речи Фафнира, 6. ]. Оттого-то кровь лилась нередко за самые неважные оскорбления и одно убийство вызывало другое, как возмездие.
Но этим людям незнакомо было коварное злодейство и всякое дело, носившее образ робкой жестокости [простим автору этот пафос: позже он сам откорректирует своё утверждение… - модератор]. Они могли изрубить врага, но не безоружного, и тайное убийство причислялось к делам бесчестным. Кто не делал явно своих дел и не подвергал, себя их последствиям, тот навлекал на себя неизгладимый стыд; по крайней мере, необходимо было, чтобы убивший другого покидал свой меч в его ране: в то время оружие не принадлежало еще к числу туземных изделий, и по мечу легко можно было узнать убийцу; тогда вынувший из раны меч становился мстителем убитого.
В некоторых только случаях, если убитый пользовался общим уважением или был знатного рода, полагали, что его убийство должно быть искуплено смертью многих; в противном случае, мщение падало только на убийцу и одного из близких его родных; хотя и знали, что мстители растут в юных детях убитого, однако ж не любили заносить оружие .на грудь младенцев.
Мудрая Брюнхильд советует своему любимому, Сигурду, никогда не воображать себя в безопасности от потомков убитого, потому что «всяк вырастает в его юном сыне, хоть и укрощен деньгами». Мужу своему, Гуннару, говорит так:
«Пусть сын идет путем отца; волчатам не долго везет счастье; для всякого мщение тем легче, а примирение тем медленнее, что сын жив».
548
Но, хотя в сагах встречаются иногда примеры, что по убийстве отца стараются каким бы то ни было образом избавиться и от сыновей, чтобы обезопасить себя от мщения их, однако ж это принадлежало к числу поступков не только редких, но и имевших причину обыкновенно в других самолюбивых видах, например, когда присваивали королевство и сокровища убитого, то старались обеспечить для себя награбленное добро умерщвлением наследников.
Мщение норманнов не было так кровожадно и не доходило до такой ужасной степени, как на Востоке; оно основывалось у них на чувстве справедливости и требовало одного возмездия. Бывали примеры, что все жители одного двора вместе сжигались; но так обыкновенно поступали разбойники и дикие викинги. Когда мстители искали преступника в доме, то приказывали удаляться оттуда* [* Сага о Нъяле] женщинам и детям: нападение на безоружных и беззащитных почиталось злодейским и постыдным делом.
Когда Греттир, высокорослый и сильный исландец, услышал, что Свейн-ярл выгнан из Норвегии и вместо него царствует Олаф Харальдсон, или Толстый, он, с другими молодыми исландцами, поплыл на купеческом корабле в Норвегию поискать себе счастья у короля. Пристали у Хердаланда и оттуда поплыли в Трондхейм. Ночью поднялась сильная буря: едва-едва прибились к берегу; люди, бывшие на корабле, погибали от холода. На другой стороне бухты увидали огонь, и купцы просили Греттира, чтобы он, как человек сильный и искусный на все, переплыл через бухту и достал огня. Он исполнил просьбу, подошел к дому, вошел в него и схватил горящую головню.
Увидав великана, явившегося так неожиданно, жители дома сочли его за привидение и стали бить чем ни попало. Он защищался горящей головней, которую взял из очага, и счастливо ушел с нею к своим спутникам. Они похвалили его отвагу. Когда же на другой день нашли, что дом на берегу бухты сгорел,
549
и открыли сожженные кости людей, родилось подозрение, что Греттир сжег дом со всеми людьми: товарищи прогнали его, как величайшего злодея. Он отправился к королю Олафу и просил, чтобы король защитил его от этой дурной молвы, которая шла про него* [* Сага о Грсттире, XXXVIII].
Сила против силы и удар за удар было житейским нравом норманнов. Они могли вырезать красного орла* [* Это делалось таким образом: возле становой кости вонзали меч в тело, вырезали все рсбра до самых бедер и вынимали легкие. Но такие бесчеловечные поступки случались только в крайнем раздражении и гневе]. на спине врага, но причинить насилие слабому или умертвить его считалось постыдным. В набегах на чужие земли они свирепствовали с огнем и, мечом, однако ж не убивали грудных младенцев и не искали удовольствия и славы в изобретении новых мук и страданий.
[а вот здесь «ура-патриотизм» в ущерб истине… - модератор]
Воровство почиталось особенно гнусным пороком Исландец Горд очень сердился, что названый его брат, Гейр, воровал «Грабить, - сказал он, - гораздо лучше»* [* Hordes и Holmveria saga]. Обычай викингов, говорили, таков, чтобы доставать себе богатство грабежом и хищением, но укрываться после этого - похоже на воровство.
В одном походе в Куронию исландец Эгиль взят был в плен поселянами; ночью удалось ему вырваться; он освободил также своих единоземцев вместе с несколькими датчанами и с большой добычей отправился назад на корабль; но на дороге ему вообразилось, что он поступил как вор, а не как викинг; чтобы не сказали о нем того, он поспешно воротился, зажег шинок, где пили его враги, прокричал свое имя и потом погубил их огнем и железом* [* Сага об Эгиде, XLVI. ].
Вообще гнушались всякими поступками, обличавшими лукавство, робость и,низость. Везде хотели видеть неустрашимость и мужество, величие и силу. «Орлы поражают прямо», - говорили в те времена. Добро и зло проистекало из одного и того же источника.
Чрезвычайная щекотливость относительно чести, вооружавшая норманна на отмщение
550
несправедливостей и обид, делала его страстным искателем славы, великого имени, честного одобрения; тот же мстительный дух, не знавший никаких препятствий, не давал ему также уклоняться от исполнения данного слова, а сила и твердость духа хоть и исключали всякое чувство сострадания, зато не допускали излишней чувствительности, которая могла бы останавливать норманна в тех случаях, когда он сознавал себя справедливым. В ненависти, в мщении, в дружбе норманны действовали очень сильно. Когда насилие и обида возмущали самые святые чувства их или когда военный пыл овладевал ими, они были страшны.
У них были свои пороки и недостатки; мы также имеем свои. Они не скрывали их; мы в этом отношении гораздо искуснее скандинавов. Вся разница состоит в неодинаковых понятиях, образе и порядке жизни. Дома они были прекрасные и рассудительные отцы семейств: порядок, простота, нравственность не покидали их домашнего быта.
Молодые люди не были равнодушны к женской красоте. Столь же доступные для любви, как и для дружбы, скандинавы приносили прекрасному полу такие жертвы, каких нельзя бы и ожидать от того времени; похвала и любовь красавицы были сильным побуждением к подвигам. Ее благосклонность, как награда храбрости, составляет главную черту северных богатырских песен. Для нее норманны пускались в самые отчаянные предприятия; считалось особенной славой достать себе жену каким-нибудь отважным подвигом.
Существовал такой обычай на пирах, что воины, разгоряченные крепким пивом, между разными обетами за кубком, клялись достать себе славную красавицу или погибнуть в случае неудачи. Нередко случалось, что любовник, не успевший снискать расположение родственников своей милой, покидал свой город, убегал с нею в лес и селился в глуши. Следы этого старинного обычая похищать девиц и отнимать их силой встречаем в древних законах, запрещающих подобные поступки; эти законы предписывают, чтобы
551
мужчина обращался с сватовством к родственникам девушки, а не уводил ее силой.
Вообще женщина наполняет собой жизнь Севера. Она занимает главное место в его сагах. Она присутствует на пирах, народных собраниях, при всяких торжествах. Когда собирались на пир, женщины садились за стол рядом с мужчинами, пили из одного с ними кубка и в этом не отставали от них; они посещали общественные игры, с особенных высоких мест смотрели на игру в мяч, на состязания в стрельбе из лука, в борьбе и других военных упражнениях.
Молодые люди не были равнодушны к женскому вниманию, какое обращали на себя лучшие из них. В домах отцов дочери пользовались свободой, дозволяемой приличием. Знатные имели свои терема (Jungfrubur); но это не мешало им принимать участие во всех домашних делах; они могли выходить и выезжать, им дозволялось принимать посещения мужчин, принадлежавших к родственникам, или коротким знакомым дома.
В пример можно привести Ингигерду, дочь Олафа Скет-конунга. Два королевских скальда, Гицур Сварте и Оттар Сварте, привели к ней своего земляка, исландского скальда, Хяльти Скеггасона, посла норвежского короля, Олафа Дигре. Он никак не мог склонить Олафа Скетконунга к миру со своим королем. Королевна приняла их очень ласково: они долго пировали у нее; Хяльти был с большими сведениями, и Ингигерде так полюбилась его беседа, что она просила скальда навещать ее чаще. Хяльти исполнил просьбу; заведя речь о короле Олафе, он успел получить обещание Ингигерды, что она постарается внушить отцу лучшее мнение об его государе. Это, впрочем, не удалось. Но благодаря рассказам о прекрасных свойствах своего короля хитрый Хяльти вызвал у королевны признание, что она не прочь от супружества с королем Олафом.
Если отец хотел почтить гостя, то, по обыкновению, прекрасная дочь хозяина подносила гостю кубок с вином
552
и немного отпивала из него. Из примеров приведем два следующих.
Во времена Ингьяльда Илльраде сёдерманландский король, Гранмар, с большими почестями принимал у себя морского короля, Хьерварда Ильфинга, случайно приставшего к берегам его. Он велел своей красивой дочери, Хильдигунн, поднести вождю викингов серебряный кубок с пивом. Подошедши к королю, она сказала ему приветствие: «Желаю счастья вам и всем Ильфингам и здоровья Рольфу Краке»* [* Древний король Дании, сын короля Хельги и завоеватель Ютландии. ].
Потом она выпила кубок до половины и подала его Хьерварду. Принимая кубок, он схватил ее руку и просил сесть возле него и пить с ним. Она заметила, что у викингов не принято пить из одного кубка с женщинами. «Но на этот раз, - отвечал Хьервард, - я забываю наши правила, чтобы пить вместе с тобой». Они сидели рядом целый вечер и много разговаривали. На другой день викинг просил у Гранмара руки Хильдигунн - и получил ее.
Эйстейн Бели, один из зависимых королей Рагнара Лодброка, также велел дочери, Ингеборг, поднести кубок этому королю.
Северная женщина не знала принуждения, снедавшего жизнь ее у других народов; она была свободнее, и участь ее во многих отношениях счастливее древних греческих женщин. На Севере она была украшением мужских обществ; скандинавы любили ее беседы. Она имела сильное влияние на мужчину; с ней соединялось много событий и приключений; много ужасных ссор выходило из-за нее. Когда спросили исландского старшину, Хрута, хороша ли племянница его, юная Халльгерд, он отвечал: «Так хороша, что наверное будет несчастьем для многих мужчин».
Его предсказание сбылось. Сочувствие к женской красоте видно во всех старинных сагах и песнях.
Самый язык скандинавов так богат особенными наглядными описаниями женственной красоты, что в этом отношении нисколько не уступает другим.
553
Хавамаль (Речи Высокого) так воспевает власть любви над умами северных людей:
Нередко бывает мудрец безрассудным от сильной страсти* [* Речи Ъысокого, 94].
Отцы заботились о чести дочерей столько же, как и о своей собственной. Честность и целомудрие не только считались лучшим украшением девушки, но и составляли одно из условий, без которых она теряла всякое право на уважение и не могла ожидать себе приличного жениха. Ни один отец не терпел шатунов, Husgaungur: так назывались молодые люди, навлекавшие на себя подозрение частыми посещениями к девушкам.
По древним исландским законам, изгнание грозило всякому, кто насильно поцелует свободную девушку или позволит себе другую личную шалость; если же это случалось по доброму согласию девушки, а ее родные приносили жалобу, то виновный присуждался к денежной пене в три марки.
Готский закон говорит следующее:
«Если возьмешь женщину за руку, плати полмарки в случае жалобы ее; если за локоть - плати восемь эйриров; если за плечо - пять эйриров, если за грудь - плати эйрир и т. п. ».
За самый наглый поступок с женщиной закон не налагает и пени:
«Многие терпят наказание, - прибавляет он, - когда дойдет до того».
Та же заботливость о правах видна и в постановлениях относительно неосторожных шалостей с женщиной, когда при этом случае обнажится голова ее или изорвется платье и т. д.
Приключение Уни, или Уборни, сына шведа Гардара, показывает, как поступали норманны в тех случаях, когда свободная девушка поддавалась соблазну и лишалась чести. Он с 11 товарищами прибыл в Исландию и зимовал там у Лейдольфа, давшего ему приют со всеми товарищами. Дочь Лейдольфа, Торунн, допустила Уборни соблазнить себя и сделалась беременной. Соблазнитель весною бежал со всеми товарищами;
554
Лейдольф догнал его, требовал, чтобы он воротился и, для сохранения чести его дочери, женился на ней. Когда Уни отказался, стали сражаться. Лейдольф опять пригнал беглеца к своему двору; у Уни пало много товарищей. Он обещался жениться на оскорбленной девушке и жить на дворе Лейдольфа, но в отсутствие Лейдольфа бежал в другой раз. Рассерженный отец опять догнал его и изрубил со всеми товарищами* [* Landnamabok ].
Древние законы Швеции называют падшую девушку miskunna kona fadhurs ok modhor - женщина, зависящая от милосердия отца и матери; родители могли поступить с ней как хотели: или прощали ее, или лишали прав честной дочери. Строгие правила древности в подобных случаях и немногие примеры таких падений в сагах вызывают предположение, что родители редко могли сетовать на беспорядочное поведение дочери. Страстные желания спокойнее на Севере, у народов с строгими семейными нравами и у людей, ведущих постоянно трудовую жизнь».
Вот так оканчивается этот такой патетический, но столь полезный очерк Стриннгольма по нравам и взаимоотношениям у скандинавов. Остальные очерки ожидаются в дальнейшем. Иллюстративным материалом в этот раз мы нагло сделали кадры из таких ярких кинолент как «И на камнях растут деревья», «Utlaginn» и “Полёт ворона”.